Текст книги "Генералиссимус князь Суворов"

Автор книги: Александр Петрушевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 72 (всего у книги 79 страниц)

Впечатление было потрясающее. Это был не тот Суворов, которого все привыкли видеть в бою, на походе, в лагере, то грозного, то шутливого и причудливого, но всегда смотревшего вперед с полною уверенностью в успех, и не допускавшего мысли о неудаче, тем паче поражении. Едва ли кто видел прежде на глазах его слезы; никому не приводилось в прежние годы замечать на его лице такую тревогу и волнение. Все присутствовавшие инстинктивно двинулись вперед, чтобы поднять Суворова от ног великого князя, но Константин Павлович, сам потрясенный до глубины души, уже поднял фельдмаршала на ноги и, весь в слезах, обнимал его и покрывал поцелуями. Потом все, как бы по заранее принятому соглашению, взглядами обратились к Дерфельдену, который, помимо своего старшинства, пользовался всеобщим уважением за свои личные и боевые качества, Дерфельден обратился к Суворову с задушевным словом, но с лаконичностью, которая всегда приводила Суворова в восторг. Он сказал, что теперь все знают, что случилось, и видят, какой трудный подвиг предстоит им впереди, но и он, Суворов, также знает, до какой степени войска ему преданы и с каким самоотвержением он любим. Поэтому, какие бы беды впереди ни грозили, какие бы несчастья ни обрушились, войска вынесут все, не посрамят русского имени и если не суждено им будет одолеть, то по крайней мере они лягут со славой. Когда Дерфельден кончил, все в голос, с энтузиазмом, с увлечением подтвердили его слова, клянясь именем Божиим, и не было лести у них на языке, ни обмана в их сердце. Суворов слушал Дерфельдена с закрытыми глазами и опущенной головой – когда же раздался сердечный, горячий крик присутствовавших, поднял голову, взглянул на всех светлым взглядом, поблагодарил и изъявил свою твердую надежду, что будет победа, двойная победа – и над неприятелем, и над коварством.

Главная цель была достигнута: нравственная связь между войсками и предводителем скреплена и удостоверена на жизнь и смерть. Начались совещания о плане последующих действий. Великий князь говорил против движения к Швицу, находя, что оно отдалило бы Русских от соединения с союзными войсками, путь же на Гларис приближает и к Линкену, и к кое-каким средствам продовольствия. Совет согласился с великим князем, постановив выступить на Гларис и продолжать марш на Сарганс и дальше, по указанию обстоятельств, для соединения с войсками Корсакова и Готце; постановлено было также собрать о случившемся с ними вернейшие сведения. Относительно провианта совет решил довольствоваться по необходимости существующим его запасом, выдавая людям половинные рационы и дополняя недостающее сыром и мясом, чтобы продовольствия достало на 10 дней. Каким образом совет определил наличный запас провианта 5-дневной пропорцией, остается неизвестным, потому что вьюки еще не прибыли, да и много из них погибло; в постановлении о мясе и сыре тоже было много условного, так как военные действия происходили в очень разоренной стране. Хоть и доставались войскам кое-какие случайные запасы по пути от Сен-Готара, но все это немедленно съедалось; в деревне Муттен великий князь приказал скупить на его счет все, что только там было съестного, и раздать войскам, но и тут конечно могло быть собрано только ничтожное количество сравнительно с потребностью. Следовательно войскам предстояли усиленные боевые и походные труды, а продовольствие уменьшалось, – нелогичность печальная, но неизбежная.

Тут же, в военном совете, Суворов продиктовал диспозицию. В авангарде назначено идти Ауфенбергу, выступив в тот же день, 18 числа, а на другой день остальным войскам, кроме корпуса Розенберга и дивизии Ферстера, которые остаются в ариергарде и должны удерживать неприятеля из Швица, пока все вьюки перевалят чрез гору Брагель. Розенбергу приказано держаться упорно, отбивать неприятеля с напряжением всех сил, но отнюдь не преследовать его дальше Швица. Участвовавшие в военном совете откланялись Суворову и разошлись, унося в сердце своем небывалое доселе впечатление и сохраняя следы его в выражении лица; особенно гневно и грозно смотрели Дерфельден и Багратион.

Войска выступили, как назначено было диспозицией. Ауфенберг сбил с горы Брагель неприятельские посты, спустился в Кленталь и остановился на ночлеге, не доходя озера. На утро Молитор атаковал Австрийцев, потеснил их и потом сделал предложение – положить оружие. Ауфенберг вступил было в переговоры, испуганный ретирадой чрез Брагель и не надеясь на скорую помощь Русских, но как раз вовремя подоспел Багратион. Переход чрез Брагель был легче, чем чрез Росшток, но подъем все-таки сильно утомил войска, и русская колонна очень растянулась. Только в третьем часу после полудня Багратион спустился в Кленталь, болотистой местностью, между перелесками, и направился по дороге, огибавшей Кленское озеро с северной стороны. Два батальона наступали по дороге, два левее, один полк держался еще левее, карабкаясь по горам для обхода Французов, а сам Багратион взял вправо, дабы угрожать левому флангу неприятеля. Ауфенберг, извещенный о приближении Багратиона, прервал переговоры и стал отступать; Молитор, твердо убежденный, что Массена не выпустит Суворова из Муттенталя, преследовал Австрийцев горячо, считая их своей верной добычей. Внезапно появился на его левом фланге Багратион, скрытно пробравшийся болотистым лесом, и с криком ура бросился в штыки. Велико было изумление Французов, совсем не ожидавших нового врага; встреченные штыковою атакой и с фронта, и с фланга, они подались назад и хотя пытались удержаться, отстреливаясь, но Багратион не давал им опомниться, возобновляя постоянно атаки.

Молитор отступал по узкой дороге, усиливаясь подходившими от Глариса подкреплениями. Занята была сильная позиция у восточной оконечности озера, по гребню крутых гор, левым флангом к озеру; позиция эта, на расстоянии от берега до подошвы гор, усиливалась каменною оградой церкви. Русские наступали по той же узкой дороге, где могли проходить рядом только два человека; по временам движение затруднялось огромными камнями и сваленными деревьями. Шедший в голове австрийский батальон, по выходе из теснины был встречен залпом и подался назад; протиснувшийся вперед русский батальон бросился в атаку, но был тоже отбит. Багратион возобновлял атаку несколько раз, но безуспешно; спереди осыпал атакующего град пуль и картечи, с правого фланга производился живой огонь из-за каменьев противоположного берега, Спускалась ночь; войска, утомленные 20-верстным переходом по горным высям, чрез снеговой хребет, очень нуждались в отдыхе. Багратион отложил атаку до следующего дня; лишь перестрелка продолжалась, несмотря на ночную темноту. Ночью же подошла и дивизия Швейковского, потеряв на переходе много вьюков. Отдых предстоял не завидный в близком соседстве с неприятелем: приказано стоять в совершенной тишине; огни дозволено развести только в местах, скрытых от неприятеля горами. Ненастье продолжалось; крупные капли дождя перемежались с хлопьями снега; непроницаемый туман мешал разглядеть что-либо в десяти шагах. Войска провели ночь почти без сна; Суворов и великий князь ночевали в овечьем хлеву.

Неудача вечерних атак заставила князя Багратиона принять дополнительные меры к обеспечению успеха на утро. Пользуясь туманом и непроглядною темнотою, несколько батальонов взобрались на утесы влево и расположились на полугорье, в две линии, очень близко от Французов, а подполковник граф Цукато с 2 батальонами, 4 австрийскими ротами и 2 сотнями спешенных казаков пробрался еще дальше и занял почти отвесные утесы, командовавшие правым неприятельским флангом. Войска были голодны, многие люди несколько дней не видали сухарей; они были босы и почти голы, но все с нетерпением ждали встречи с Французами ². В результате боя лежала их надежда на лучшее, на выход из настоящего положения; смерти не боялись, о ней и не думали. Появился в отряде Багратиона Суворов, измокший, дрожавший в своем жиденьком плаще; он искал Багратиона и найдя его, стал говорить, что непременно надо пробиться на следующий день к Гларису, что употребить на это нужно все усилия. Багратион успокаивал его, говоря, что в Гларисе будем во что бы то ни стало и объяснил, какие сделаны распоряжения на утро. Суворов одобрил принятые меры, похвалил твердую решимость Багратиона и, провожаемый им, вернулся к своему ночлегу.

Около полуночи Французы, услышав вероятно шум на своем правом фланге, послали туда патрули для осмотра гор. Патрули наткнулись на русский пикет, обменялись с ним несколькими выстрелами и отступили. Обстоятельство это однако несколько обеспокоило Молитора; не задолго до света он послал другой, более сильный отряд, еще выше по горам, вероятно чтобы занять тут пункт и обеспечить фланг; но отряд опоздал, гора уже была в руках Русских. Тогда французы разом открыли сильный ружейный огонь по всей линии, несмотря на темноту. Это послужило как бы сигналом русским войскам, занимавшим кручи; все кинулись вперед, на выстрелы, с криком ура. Много тут сорвалось людей и убилось; еще больше пострадали Французы от этой страшной, неистовой атаки наугад, на огонь. Войска Дерфельдена, стоявшие внизу, на дороге, тоже повели атаку фронтально и мигом выбили Французов из-за церковной стены. Атакованный с фронта и фланга, угрожаемый с тыла, Молитор перешел поспешно в отступление и был преследуем по узкой горной дороге 6 верст, не мало потеряв людей убитыми, ранеными и пленными. Затем он занял позицию у Нетсталя, чтобы обеспечить свое соединение с войсками, находившимися у Глариса, где и держался довольно долго, несмотря на настойчивые атаки Багратиона. Выбитый наконец из Нетсталя с потерею пушки, знамени и 300 пленных, Молитор отступил к Нефельсу, по обоим берегам р. Линты.

Здесь, впереди деревни, Французы заняли крепкую позицию, где опять долго и упорно отражали Багратиона. Однако как ни ослаблены были войска Багратиона предшествовавшими боями и тяжелым походом по горам, все же они числом превосходили отряд Молитора, а потому, при неослабевавшей энергии и настойчивости, заняли деревни Нефельс и Молис, лежащие на разных берегах Линты, и взяли у Французов знамя, две пушки и до сотни пленных. Молитор перешел было в полное отступление, но скоро подошли к нему на помощь давно ожидаемые передовые войска Газана. Французы получили теперь перевес в силах, завладели снова Молисом, перешли мост, ударили во фланг русским войскам, занимавшим Нефельс, и выбили их оттуда. Багратион в свою очередь атаковал Нефельс и прогнал Французов, которые затем снова пошли в атаку. Пять или шесть раз переходила деревня из рук в руки и, когда последний раз была занята Русскими, Багратион получил от Суворова приказание – отойти к Нетсталю, где в то время уже сосредоточились остальные войска Дерфельдена. Был вечер, когда Багратион выступил из Нефельса; заметив это, Газан двинул в атаку все свои силы и сам повел гренадер в штыки; однако на этот раз Французы тоже были отбиты, а войска Багратиона совершенно спокойно отступили к Нетсталю.

Пока половина русских войск прокладывала себе таким образом выход из Муттенской долины, другая половина оставалась около Муттена, обеспечивая с тыла движение первой. Главные силы Розенберга стояли у деревни лагерем, авангард находился перед францисканским монастырем, передовые посты еще версты на полторы впереди. Всего было в строю тысячи четыре, считая и спешенных казаков; три полка ариергарда находились еще на пути чрез Росштокский хребет, так как вьюки продолжали тянуться по горной тропе. Французы в Швице были сильнее вдвое и ждали новых подкреплений; Массена прибыл из Альторфа 19 числа и сам делал все распоряжения. Он однако не знал и не мог знать, где именно находится маленькая русская армия; накануне он мог удостовериться лишь в том, что Русские ушли из Альторфа в Муттенталь. Массена положил безотлагательно произвести рекогносцировку и на добытых сведениях основать свой дальнейший образ действий.

Около 2 часов по полудни французские колонны, в предшествии густой цепи застрельщиков, показались перед русскими передовыми войсками. Авангард Розенберга несколько раз ходил в штыки, но всякий раз был отбиваем и потерял было одну пушку, однако овладел ею снова и еще захватил французскую гаубицу. Часа через два появилось подкрепление из главных сил Розенберга и вместе с авангардом атаковало Французов, которые перешли в отступление н, угрожаемые с обоих флангов двумя спешенными казачьими полками, ретировались до самого Швица с довольно ощутительным уроном. Цель усиленной рекогносцировки была достигнута, Массена мог определить приблизительно силы Русских, оставшихся у Муттена, и удостоверился, что Суворов с большею частью своих войск ушел дальше. Русские же полагали, как это часто случается, что отразили настоящее нападение, и в донесении Розенберга, а затем и Суворова, встреча с Французами 19 числа приняла значение упорного дела и одержанной над сильным неприятелем победы, что в действительности произошло лишь на другой день ⁷.

К ночи прибыли в Муттен остальные вьюки, тянувшиеся из Шахенталя чрез Росштокский хребет, а вслед за ними спустился с перевала и ариергард. Таким образом силы Розенберга возросли приблизительно тысяч до семи, но и Массена получил также подкрепление, так что в Швице сосредоточилось никак не меньше 10,000 человек. Ночь и утро прошли спокойно; нового нападения Русские совсем не ожидали, под влиянием вчерашнего дела, принятого за победу. А между тем готовился решительный удар. Три французские колонны с артиллериею и застрельщиками появились по обеим сторонам реки и повели наступление бойко и решительно; цепи застрельщиков протягивались за их фланги, занимая скаты гор. Передовые посты Русских отступили, авангарду приказано было оттягивать назад, не завязывая серьезного дела; он это и исполнил, лишь по временам давая французской цепи острастку внезапными ударами, да из цепи русских стрелков храбрецы осаживали штыками неприятельских налетов. Тем временем Розенберг придвинул свои главные силы на несколько сот шагов вперед и вытянул их в две линии поперек долины, а отступавшему авангарду отдал приказание, приблизясь к первой линии, раздаться вправо и влево и быстро отходить к флангам. Маневр был исполнен вполне хорошо, и колонны французские внезапно очутились пред грозным строем, занимавшим всю ширину долины. Артиллерия французская открыла огонь, пехота стала развертываться в линии, продолжая наступление с барабанным боем и музыкой; русская первая линия, подпустив неприятеля на ружейный выстрел, дала залп и разом, с криком ура, бросилась в атаку.

Французы были ошеломлены, стали приостанавливаться, заминаться, открывать местами беглый огонь; но русские батальоны приближались так стремительно и грозно, что и мгновения нельзя было терять. Колебание продолжалось не долго: центр неприятеля дрогнул и побежал, не выждав удара; фланговые колонны, более слабые числом, последовали его примеру. Русские продолжали наступление яростно и дошли до такой степени возбуждения, что некоторые батальоны второй линии опережали первую, дабы добраться до неприятеля. Опрокинувшийся зарядный ящик загородил дорогу, по которой отступала французская артиллерия; в больной суматохе не успели во время очистить ей путь, и 5 орудий достались Русским. Очевидец говорит, что трудно себе представить какою паникою были объяты Французы; они потеряли всякое присутствие духа и бежали без оглядки в смертном ужасе ⁷. Ариергард их остановился было для отпора при устье ущелья, в очень крепкой позиции, усиленной заранее укреплениями, но атакованный с фронта и обойденный с фланга, не выстоял, бежал. На мосту чрез р. Муотту, где столпились бежавшие, ариергард снова пытался остановить бурное преследование, но опять без всякого успеха, и поплатился тут еще двумя орудиями, которые были тотчас обращены против беглецов и провожали их толпы французскими ядрами. Трудность преследования заключалась для Русских лишь в том, чтобы догнать бегущих, на что не хватало сил, до того поспешно и беспорядочно было бегство. Где удавалось настигнуть Французов, там их рубили и кололи почти безотпорно; пленные сдавались целыми толпами. Поражение нанесено было такое полное, и Французы приведены в такое расстройство, что начали устраиваться только позади Швица, а русские войска прекратили преследование лишь при выходе из ущелья, передовые же отряды дошли до самого Швица и Брунена, заняв последний.

Так кончилось это знаменитое сражение, составляющее один из самых блестящих подвигов русского оружия. Корпус Розенберга сослужил 20 сентября большую службу и не только выполнил свою трудную задачу с полным успехом, но сделал больше, чем рассчитывал сам Суворов. Весь ход этого кровопролитного сражения был таков, как будто происходил в присутствии и под руководством Суворова; войска дрались с одушевлением, трудно поддающимся описанию. Ребиндер и Милорадович были выступающими героями дня; незаметный, как бы исчезающий в присутствии других Суворовских сподвижников Розенберг доказал свое право на место в их блестящей плеяде. Розенберг не пользовался такою любовью войск, как другие, он был генерал особой категории и школы, его недолюбливал и Суворов; но не все дурное, ему приписываемое, было справедливо. Кто не любим, тот и виноват. На другой день после Нови, когда корпус Розенберга, преследуя Французов, был внезапно остановлен и остался в бездействии, все винили в этом его, Розенберга, а между тем он получил на то положительное приказание от Суворова ². Сентября 19, во время усиленной рекогносцировки Французов, авангард Ребиндера не был в скорости поддержан Розенбергом; стали говорить, что причиною тому личная неприязнь Розенберга к Ребиндеру, тогда как гораздо легче было подобрать десяток других более простых объяснений, тем паче, что Розенберг был тут главным начальником и нанося умышленный вред своему авангарду, он делал бы зло самому себе. В настоящем случае, в бою 20 сентября, Розенберг вел себя безукоризненно: принял отличную диспозицию, ездил по фронту войск, ободрял солдат, приказывал не терять времени на пустую перестрелку, а драться по-Суворовски, работая штыком. Есть известие, будто Суворов не был доволен сражением в Муттентале и обошел Розенберга в представлении к наградам, но это сведение страдает нелогичностью и натяжкой, а потому не заслуживает веры. Гораздо достовернее другое, утверждающее, что 20 сентября примирило Суворова с Розенбергом и исправило их взаимные отношения ⁸.

Сражение 20 сентября не оценено по своему достоинству до сих пор иностранными писателями, а Французы говорят о нем не иначе, как под сурдинкой. Они понесли тут огромные потери, точный итог которых трудно определить по разноречивости сведений, но его надо искать между пределами 3-4000 человек. Одних пленных взято больше 1000, в том числе генерал и 15 офицеров. Потеря Русских нигде не показана; из хода дела видно, что она должна быть несравненно ниже французской. Поселяне и казаки всю ночь и следующее утро подбирали раненых, сносили их в большой каменный дом в Муттене и рыли могилы для убитых. Взятые у неприятеля пушки были заклепаны и зарыты в землю. У убитых Французов оказалось не мало съестного: водка и вино в маленьких плоских скляницах, сыр, хлеб, сухари и т. и.; у редкого из них не было денег или ценных вещей; все это конечно было обобрано Русскими. Кроме того, не вдалеке от Швица, в лесу, казаки нашли несколько мешков с сорочинским пшеном, сыром, колбасами и другими припасами, – вероятно маркитанские запасы, брошенные при поспешном бегстве. Авангард, получивший таким образом добычу, разговелся в этот вечер горячим, наварив в водоносных фляжках похлебку из разных разностей ².

Ночь прошла спокойно, неприятель смирно стоял в своей позиции за Швицем, не трогаясь с места; казачьи разъезды невозбранно сновали под городом. Русские отдохнули и повеселели. В эту же ночь, или под утро, Розенберг получил от Суворова приказание – начать движение для присоединения к главным силам. Трудна была эта задача, в виду многочисленного неприятеля с тыла и горы Брагель впереди; но нравственное влияние победы сгладило неравенство положения Русских с Французами. Розенберг прибегнул еще к хитрости: он послал в Швиц приказание – заготовить хлеба, мяса и вина на 12,000 Русских, которые должны вступить в город, что конечно тотчас же сделалось известным французам. Целый день они прождали нападения Русских; только к вечеру напало на Массену сомнение, и он решился сделать рекогносцировку. Но Розенберг выступил еще с утра, и хотя Французы погнались за ним по Муттенталю, до горы Брагель, однако не могли настичь даже ариергарда. Побитый и обманутый Массена оставил в Муттентале несколько батальонов, а прочие свои войска повел кружным путем, чрез Эйнзидельн, на соединение с Молитором. Впоследствии, в 1807 году, беседуя с одним русским генералом, Массена вспомнил Суворова, хвалил его военные дарования и сказал, что никогда не простит ему одного выигранного им в Швейцарии перехода ⁹.

В Муттене Французы нашли целый госпиталь. Не имея возможности везти за собою тяжелораненых, Суворов велел оставить их здесь с лекарем, несколькими фельдшерами и офицером, знавшим французский язык. Офицер был снабжен письмом к начальнику первых французских войск, которые вступят в Муттенталь; великодушию их поручались русские раненые. Таких раненых после Розенберга осталось – до 600 человек Русских и больше 1,000 Французов. Офицер, штабс-капитан Селявин, возвратился в Россию в следующем году, с засвидетельствованным Французским правительством документом о прекрасном исполнении возложенного на него Суворовым поручения ².

Тем временем корпус Розенберга шел форсированным маршем, почему и успел подняться на гору Брагель до французской погони. Переход чрез Брагель был Розенбергу затруднительнее, чем Суворову, потому что выпал свежий снег и продолжал идти вперемежку с мелким дождем, при сильном, холодном ветре. Вьюки растянулись, ночи приходилось проводить почти без огней, на мокрой земле. Всюду виднелись еще свежие следы недавних побоищ, но тела русских убитых были похоронены. Наконец 23 числа войска прибыли к Гларису и здесь имели утешение несколько подкрепить свои силы. Достался ли Русским французский продовольственный магазин, или был сделан сбор припасов с городских жителей, но только каждый солдат получил понемногу пшеничных сухарей и по фунту сыра ².

В ужасном виде находился наличный остаток Суворовской армии: люди были оборваны, босы, истощены походом и голодом, патронов почти не оставалось, так же как и артиллерии, вьючного обоза не было и половины. Не только офицеры, но даже генералы не выделялись из общего фона картины; Ребиндер обходил войска в сапогах без подошв. Казалось, что чаша горя и бедствий дошла до краев, что человеческая выносливость и терпение достигли последнего своего предела; но это только казалось, а на самом деле худшее ожидало впереди.

В Гларисе пропала последняя надежда Суворова на помощь и содействие Австрийцев: Линкен давно покинул долину Линты и без всякой необходимости отступил в Граубинден. Раздражение противу Австрийцев достигло высшей степени; не может быть сомнения, что его вполне разделял и Суворов. Австрийцы поставили его в положение, доселе им не испытанное, несмотря на долгую военную карьеру; они привели его к краю пропасти, где его слава непобедимости могла исчезнуть как мираж. Пробиваясь чрез Муттенталь и Кленталь, он имел в виду продолжать наступление к Везену, чтобы открыть себе путь на Сарганс, соединиться с Елачичем, потом с Петрашем, временно заменившим Готце, и наконец с Корсаковым. Но жалкие распоряжения Австрийцев, начиная с выступления эрц-герцога Карла из Швейцарии, до того осязательно доказывали ненадежность союзников, что риск, которому подвергались русские войска преследуя такой план, вовсе не соответствовал выигрышу. Надо было думать уже не о том, чтобы поправить положение дел коалиции в Швейцарии, а заботиться только о себе, т.е. об одних русских войсках; требовалось иметь в виду один свой интерес и пренебречь союзным интересом, который неотразимою силою фактов сделался теперь чужим. Иначе говоря, Суворову предстояло принять решение о спасении военной чести и славы России, как можно меньше рискуя и помышляя лишь о том, чтобы сохранить остаток армии от поражения и истребления.

Такое движение было в сущности отступлением, и если Суворов на него решился, то значит имел важные причины. Как ни капитальны вышеприведенные его соображения, но едва ли они одни руководили им. Он сам говорил, что идти на Сарганс было бы "благороднее", т.е. больше соответствовало его принципам; ради одного этого обстоятельства он мог принять такое решение, даже выкидывая из своего расчета интересы союзников. Но против подобного смелого плана возвышало свой голос ужасное состояние его армии и, в особенности, недостаток артиллерии и патронов, бывших на последнем исходе. В его переписке мы находим два письма, Ростопчину и эрц-герцогу Карлу, где он говорит, что отсутствие патронов заставило его уклониться от новых сражений и повернуть на Паникс. И точно, держаться прежнего плана, не имея средств к огнестрельному действию, было бы безумием. Суворов нашел в себе силу, чтобы подавить свои личные взгляды и поступить объективно ¹⁰.

По всему выходит, что такая резолюция была им принята тотчас по прибытии в Гларис, потому что он не поддержал малочисленный авангард Багратиона в Нефельсе, велел ему прекратить атаки и в следующие дни не возобновлял нападения. Прошло, правда, три дня в бездействии, но это потому, что требовалось выждать Розенберга. Некоторые писатели сильно порицают Суворова за принятое им решение, говоря, что Елачич и Петраш не замедлили бы оказать ему свое содействие, при его движении чрез Нефельс к Саргансу. Это обвинение, идущее из австрийского источника, едва ли чего-нибудь стоит, после только что приведенных соображений, подкрепляемых всем ходом кампании. Им, этим критикам, кажется в порядке вещей все, сделанное Петрашем, Елачичем и Линкеном; они не считают нужным объяснять отсутствие в этих генералах всякой инициативы для выручки главнокомандующего из бедственного его положения, а признают более логичным упрекать его самого в непринятии решения, которое походило бы на va-banque азартного игрока, знающего, что он окружен шулерами. Приводят в доказательство, что принятое Суворовым решение – отступить чрез хребет Паниксер – стоило ему большей потери, чем могла обойтись попытка к прорыву чрез Нефельс и Молис к Саргансу. Но этот вывод, во-первых, совершенно гадателен и голословен, а во-вторых – не верен. Никак нельзя определить иначе, как громадной цифрой, потерю русской армии в отчаянном наступлении без провианта, без патронов и артиллерии. Затем, помимо естественного желания Суворова – устраниться от всяких военных действий в виду злокачественности союзников, – выбор пути чрез Паниксер был вовсе не таким опасным решением, каким оказался по последствиям. Тропинка была очень не хороша, но гораздо лучше пути чрез Росштокский хребет; ее недавно проходил Линкен дважды, она была обыкновенным сообщением между Гларисом и долиною верхнего Рейна. Если движение по ней сделалось для Русских гораздо более гибельным, чем предполагалось, то единственною тому причиной было обстоятельство непредвиденное и новое: в горах внезапно выпал большой снег ⁷.

Суворов собрал военный совет, так как положение дел было очень серьезное, а он в подобных случаях делился с подчиненными своею решимостью. Обстоятельных сведений об этом совете нет; не знаем даже, кто именно были приглашены; но есть известие, что великий князь восстал против предлагаемого Суворову австрийским генеральным штабом движения на Молис, Везен и Сарганс и что мнение это было советом принято. Последовало решение – взять путь кружный, но безопасный – по Зернфталю, чрез Энги, Эльм, гору Рингенкопф (Паникс) на Иланц, а потом на Кур и Майенфельд к Фельдкирху, откуда уже легко было соединиться с Корсаковым, забрав по дороге обозы и полевую артиллерию, отправленные из Италии чрез Граубинден и Тироль. Суворов принял это решение, как совпадавшее с его собственным взглядом, и послал приказ Линкену – заготовить в Куре к 25 числу провиант для русского корпуса на два дня. Тяжелораненые оставлялись в Гларисе, в наскоро устроенном госпитале; поручив их попечению жителей, Суворов оставил также письмо к начальнику первого французского отряда, который вступит в Гларис, прося его о человеколюбивом обхождении с Русскими и обещая со своей стороны тоже самое относительно пленных Французов.

Некоторые австрийские историки истолковывают по-своему принятое Суворовым решение, указывая как на его причину, на существовавшее несогласие между русскими генералами и на уныние, обуявшее их в высшей степени. Против такого обвинения говорит все. Уныние, не отражающееся в действиях, не есть уныние, а его мы не находим в фактах, начиная с первого дня вступления Русских в Швейцарию. Весь поход есть напротив живое, полнейшее отрицание упадка духа. Внезапное появление уныния в Гларисе представляется также не логичным: вступление Русских в Гларис было победное и тут не произошло ничего такого, что не было бы предвидимым последствием предшествовавшего. В той же мере заслуживает веры свидетельство о внутренних несогласиях в русской армии. Если под этим разуметь несходство мнений, которое быть может обнаружилось на военном совете, то в этом явлении нет ничего ненормального, а если что иное, то что же именно? Проследив все военное поприще Суворова, можно ли допустить в его войсках что-нибудь в роде внутреннего разложения? Дело представится яснее и проще, если взять в расчет, что мнение австрийского генерального штаба было отвергнуто; что одним из мотивов такого решения было недоверие к союзникам; что в Гларисе негодование Русских на Австрийцев должно было подняться еще на несколько градусов, и едва ли кто, начиная с великого князя, стеснялся его выказывать. Если уже пускаться в исследование причин, побудивших Русских отступать на Иланц и Кур, то найдем не уныние, а негодование, не внутреннее разложение, а недоверие к союзникам, которых все называли предателями. Такое заключение по крайней мере прямо вытекает из всего предшествовавшего, а не является внезапно, изолированным фактом, для которого надо искусственно подбирать основу. Слишком неблагодарное дело – отыскивать в Суворовских войсках то, что прямо противоречит победным началам их духовной организации, и по справедливому замечанию одного участника этой войны, щедрость Австрийцев на подобные обвинения вовсе не пристала к ним, особенно пред судом их собственной военной истории ⁷. Кстати будет привести слова и другого писателя (не русского): «в эту кампанию Австрийцы, не будучи биты, до того зазнались, что стали оспаривать у Русских всякое мужество, о чем и говорили по всей Германии; при всякой неудаче, понесенной Русскими, они не могли скрыть своей радости, а по окончании Швейцарской кампании хвастались, что благодаря только их содействию, Суворову удалось оттуда выбраться без больших бед» ⁴. Если в этом свидетельстве постороннего лица и допущено, быть может, некоторое преувеличение, то основа таких австрийских отзывов все-таки остается однородною с вышеприведенными обвинениями Суворовской армии в унынии и внутренних раздорах. Там и тут действует одна и та же тенденция, а потому и ответ в обоих случаях будет одинаковый, который изложен выше.