Текст книги "Генералиссимус князь Суворов"

Автор книги: Александр Петрушевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 79 страниц)

Старший из князей Горчаковых, племянников Суворова, пишет Хвостову из Тульчина длинное письмо, ярко освещающее сферу, окружавшую его дядю. Описывая свое прибытие в Тульчин и радостное чувство, с которым встретил его Суворов, князь Алексей Горчаков объясняет это исключительно тем, что Суворову не перед кем было срывать сердце и изливать свою желчь по поводу разных неприятностей и недоразумений. Передавая затем смысл своих с ним разговоров, Горчаков сообщает, что причиною некоторых неприятностей он признает дежурного генерала Арсеньева, о чем и дал почувствовать дяде/ Далее даются Хвостову наставления по разным предметам и испрашиваются у него советы – как поступать и что делать. «С Зубовыми у нас совершенный разрыв», продолжает Горчаков: «так по малой мере с ним (Суворовым) сохраним союз, а паче не дозволим восторжествовать тем, которые хотят нас от него удалить. Он совершенно отступился от дочери и, что важнее, от зятя, не говорит больше о своем сыне и считает тебя и меня своими единственными близкими людьми». Горчаков впрочем усматривает тут одни слова и им не верит, но решается остаться при дяде и «терпеть все мерзости, покуда сил достанет». Арсеньев, имеющий на Суворова большое влияние, желает ему, Горчакову, всякого зла и находится с ним в отношениях дипломатических; Мандрыкин смотрит туда же, но не слишком к Суворову близок; Тищенко черен по натуре, служит Арсеньеву послушным орудием, однако любезен; Прошка «нас всех обожает и передает мне все, что происходит во внутренних покоях». Горчаков беседует с Суворовым ежедневно, часа по два наедине, «но дело не подвигается; впрочем, никакого нового любимца нет и все идет по прежнему, т.е. из него делают, что хотят». Дальше идет речь, чтобы сестер Горчакова сделать фрейлинами; действовать в этом смысле Суворов согласен, но не сам и притом окольными путями, однако обещал каждой из них по 300 душ при выходе замуж. «Но это все одни слова», снова замечает Горчаков: «ежели нужны какие письма отсюда его именем, наставь меня... О себе скажу, – я не генерал и Бог знает когда им буду; я без деревень и Бог знает когда их получу». Суворов затеял устроить женитьбу Горчакова, но он на это не соглашается, пока не получит генеральского чина, а до тех пор будет выжидать обстоятельств. «Если случится, что пошлют против французов Ферзена, как тут толкуют, я хотел бы отправиться с ним, чего ненасытно желаю; пожалуйста устрой это, потому что нужно же искать счастья где-нибудь. Дядя этим немного оскорбится, но если при нем ничего нельзя выиграть, то надо приискивать ресурсы инде». В заключение Горчаков просит передать свое письмо на прочтение брату и сестре, «ради их научения».

В пояснение этого извлечения из письма, можно разве прибавить, что племянник, прослужив всего 7 или 8 лет до бригадира, в последующие 3 года получил еще два генеральские чина без выдающихся заслуг. Находясь в видимом противоречии с самим собой, он говорит Хвостову, что оба они «служат Суворову прибежищем в дурных обстоятельствах и что на него, дядю, не действуют никакие резоны, когда идет дело о нем самом и его эгоизме». А между тем, страницей раньше он пишет, что «внушил дяде по партикулярным делам держаться Перекусихиной и Зотова, которые ему доброжелательствуют» и, заручившись его согласием, отправил к Хвостову письмо на имя Марьи Савишны, прося именем Суворова её «посредничества» относительно назначения сестер фрейлинами. «Внушение» его так хорошо подействовало на Суворова, что тот счел нужным подкрепить свою просьбу еще следующими строками к Хвостову: «осталось у меня нечаянно давних драгоценных варшавских венгерских три бутылочки: две Марье Савишне, одну Захару Константиновичу; при обязанности моей просите, чтобы на здоровье пили». Суворов был действительно погружен в самого себя, часто забывал о других, не видя чужих интересов из-за своих собственных, но упрекать его в этом имел право не всякий. Впрочем такова уж была среда и её воззрения. Князь Алексей Горчаков был вообще не дурной человек; другие поступали еще более беззастенчиво.

Суворов, почти всегда бережливый, даже просто скупой, был и в этом отношении человеком своеобразным, не похожим на всех. В каждом периоде его жизни можно найти тому доказательства; особенно в последние годы встречаем широкую щедрость наряду чуть не со скаредностью. Пребывание его в Тульчине ознаменовалось несколькими примерами такой щедрости, и если не все они реализовались, то причины тому народились после. Сестре своей, Олешевой, он велел производить по 1,000 руб. пенсии, вероятно за её услуги по отношению к его дочери до выхода замуж. Была у него бедная родственница, девица Евпраксия Федоровна Раевская; Суворов обещал ей на приданое 6,000 руб. и, когда она была в июне сговорена, приказал Хвостову вручить ей обещанную сумму. Это не было исполнено потому, что свадьба не состоялась. В Тульчине проживал один французский эмигрант, принятый в русскую службу майором; он очень хворал, нуждался в деньгах и в уходе, и хотя желал выписать свою жену, но не мог этого сделать по крайней бедности. Суворов просил Императрицу, чрез графа Безбородко, о пожаловании эмигранту пенсии, дал ему от себя 500 руб. на путевые издержки жены и намеревался назначить по 300 руб. ежегодного пособия. Последнее вероятно не состоялось, так как князь Горчаков, написав об этом Хвостову, заметил, что если дядя будет таким образом содержать всех, то ему самому ничего не останется, почему и просил Хвостова собрать но этому предмету справки и уведомить.

Щедрость Суворова еще более обнаружилась при следующем случае. Дежурный генерал Арсеньев, человек ничем не замечательный и состоявший при Суворове не так давно, был болен чахоткой и осенью 1796 года умер, оставив вдову с несколькими сиротами, в Петербурге или Москве, да долгу 60,000 руб. Отсутствие Арсеньевой и её детей казалось бы облегчало Суворову официальную, казенную сторону дела; не было ни плача, ни раздирающих сцен, ни щемящего зрелища нужды; нервы оставались спокойными, и соболезнование могло ограничиться одним выражением вдове сочувствия, да просьбою в Петербург об оказании милости. Суворов однако поступил не так; он назначил вдове Арсеньевой 40,000 руб. единовременно, но с уплатою в несколько сроков, о чем и вошел в переписку с Хвостовым. Письмо его замечательно между прочим тем, что не имея свободных денег и не предвидя их в близком будущем, он решил было выдать Арсеньевой деньги, подлежавшие уплате Зубовым. Нигде прямо не говорится, какие это деньги, но разные выражения наводят на мысль, что Зубовы, по смерти их отца Александра Николаевича, сумели привлечь Суворова, как своего свойственника, к складчине, на уплату оставленных покойным долгов, и на долю Суворова причлось внести 60,000 руб. Хвостов разверстал эту сумму на 4-годовой срок, по 15,000 ежегодно; ни одного взноса еще не было сделано. Желая непременно пособить Арсеньевой в её трудных обстоятельствах, Суворов, под впечатлением дурных своих отношений к Зубовым, в особенности к князю Платону, пришел к убеждению, что платить Зубовым не следует. В один и тот же день, 11 ноября, он пишет Хвостову несколько писем по этому предмету, приводя в них разные резоны в подкрепление своего решения. Доводы его вертятся преимущественно на том, что от Зубовых он ничего хорошего не видал; что они богаты, а Вера Ивановна Арсеньева бедна, причем разбирается каждый из Зубовых в отдельности, и лучше всех оказывается граф Дмитрий, наименее известный. Суворов говорит как бы в свое оправдание: «я не денежник, счет в них мало знаю, кроме казенных»; прибавляет, что «не хочет быть ослом или шутом Зубовых» и наконец указывает на главное доказательство в свою пользу:«что мне нужды до долга их отца? я повинен был только приданым». Об Арсеньевой Суворов пишет, что 20,000 рублей своего долга она должна выплатить сама, соблюдая экономию; если же не в силах будет, то он пожалуй и их возьмет на себя, вместо уплаты Зубовым, и кроме того обещает устроить в службе её 15-летнего сына. Он посылает Хвостову особую, короткую записку, с обязательством уплаты Арсеньевой 40,000 рублей, и приписывает на ней: «сие служит вам завещанием, если бы мне последовала смерть». Но натянутость доводов, после данного Зубовым обещания, остается все-таки очевидною; сам Суворов не может этого не заметить и, отвечая на свою невысказанную мысль, пишет в одной из посылаемых записок: «это правда, ежели особливо в графе Н. Зубове буянства не приметится, то предпочитая Беру Ивановну, должен я им (все таки) вперед о 4 раз 15,000; слово мое держать, поелику Бог пособит». На этом дело и было кончено, но Вера Ивановна Арсеньева получила, как надо полагать по разным соображениям, только 10,000 рублей, которые ей были выплачены немедленно. Уплата остальных должно быть не состоялась, по наступившим вскоре непредвиденным обстоятельствам, о которых будет сказано в своем месте ¹⁸.

Таким образом проходило время Суворова в Тульчине. Он жил в замке графини Потоцкой, занимая один этаж и оставляя другой в распоряжении хозяйки; обедал в 8 часу утра, носил платье из грубой холстины, часто посещал церковь и пел на клиросе. Он очень сошелся с Потоцкою и её семейством, беспрестанно их посещал, и они у него обедали почти каждый день. У Потоцкой было две взрослые дочери, одиа в Петербурге, другая в Тульчине; из доброжелательства к матери, Суворов взялся за совершенно новое для себя дело, за сватовство. В женихи он прочил своего племянника, князя Алексея Горчакова, который жил в Тульчине несколько месяцев. Потоцкая была как видно не прочь, но Горчаков не согласился; тогда Суворов выставил кандидатом в женихи молодого Эльмпта, того самого, который был женихом его дочери. Дело кажется сладилось, благодаря именно участию в нем Суворова. Вообще же и образ его жизни, и все привычки, и причуды оставались прежние; замечается только некоторое развитие религиозного чувства и внешних его проявлений. Он например постоянно посылал деньги на поминание родителей в церковь Федора Студита, в Москве, а в 1796 году послал деньги на тот же предмет и в другую церковь, сделав кроме того в нее вклад; прежнее строгое соблюдение постов еще усилил, не принимая никакой пищи в продолжение первых трех дней страстной недели ¹⁹. Во всем этом сказывалась старость, когда религиозное чувство нередко просыпается даже у тех, у кого дотоле дремало, и усиливается у тех, кто никогда с ним не расставался. Суворов действительно старел и это чувствовал, но старался разными способами скрывать и от себя и от других, так как, по его мнению, военный человек должен быть постоянно крепок духом и телом, т.е. вечно юн.

Глава ХХII. В Тульчине: обучение войск; 1796.
Любовь Суворова к учебным занятиям с войсками. – «Наука побеждать»; время составления, её первообраз, историческое значение с уставной стороны, военно-педагогическое с внутренней. – Начала, положенные в основу «Науки побеждать». – Нещадное преследование немогузнайства. – Важность обучения по мнению Суворова: направление и способ приложения уставных правил, т.е. боевая их целесообразность и прикладной смысле; связь между механическими приемами обучения и нравственными требованиями боевого воспитания. – Характер, свойства и некоторые частности Суворовского обучения; трудность службы с Суворовым для старших чинов и приближенных. – Устные беседы с войсками. – Соответствие воспитательного метода с боевым поприщем Суворова. – Отзывы иностранцев того времени о Суворове и его войсках.

Не только в мирное, но и в военное время, когда имелась малейшая возможность, Суворов занимался обучением войск. В мирное время он отдавался этому делу преимущественно перед всем другим, и пребывание его в Тульчине, т.е. в южно-русском районе, отличается особенным развитием этой деятельности. Он так любил учебные занятия с войсками, что очевидно исполнял не одну только обязанность, отдаваясь этому делу, а следовал своему призванию. Припомним, что будучи еще солдатом, он добивался обучать других и был в полном удовольствии, когда ему это удавалось. С годами его призвание выражалось все яснее, когда же он сделался фельдмаршалом и ожидал войны с Францией, то предался своим любимым занятиям так усердно и широко, что они наконец были замечены и одним из летописцев записаны, с достаточною обстоятельностью для назидания потомства.

Приехав в Тульчин в начале весны, Суворов имел так много разнообразных занятий, что не мог посвятить себя сразу обучению войск. Нет однако сомнения, что с самого его назначения в Тульчин до прибытия к месту, войска уже начали заниматься по Суворовской программе и в Суворовском смысле, ибо в том районе уже было не мало старых его знакомых и сослуживцев, а потом и с ним прибыло несколько генералов, усвоивших его систему военного образования. С выходом войск в лагери, Суворов сам принял участие в этом деле, по крайней мере в ближайшей местности, под Тульчином. Состоявший при нем голландец Фалькони пишет Хвостову: «наш почтенный старик здоров; он очень доволен своим образом жизни; вы знаете, что наступил сезон его любимых удовольствий, – поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым». II действительно, учебные занятия заслоняли от его внимания все прочее и заставляли его хоть временно быть довольным настоящим положением, в особенности, когда разобравшись в настоятельных делах и получив досуг, он не ограничился уже ученьями и маневрами в окрестностях Тульчина, а отправился в объезд по всему своему району ¹.

С дороги он пишет разным лицам, говоря, что все у него обучаются и многие без поправки; что войска очень хороши, не обучены только ночным сражениям, но это теперь пополняется. Вернувшись в Тульчин, он сообщает князю Зубову, что «возвратился от осмотра войск здоров и доволен», а Екатерине доносит такими словами: «Вашего Императорского Величества победительные войска, – искусством, прилежанием и трудолюбием генерал-аншефов Каховского и князя Болконского, генерал-поручиков Розенберга, Любовицкого и Шевича, генерал-майоров Берхмана, Арсеньева и Teкутьева, весьма исправны к дневным, как ночным баталиям и штурмам, и готовы к увенчанию себя новыми лаврами» ².

Итак, Суворовское обучение войск имело своим предметом точным образом определенную цель – бой в дневное и ночное время, в разных его видах. Каким же путем шел Суворов к этой цели и какие приемы он употреблял при исполнении своей программы? Ответ на эти вопросы дает дошедший до нас документ, военный катехизис Суворова, называемый обыкновенно «Наукой побеждать» ⁸.

Составление «Науки побеждать», или по крайней мере объявление её по войскам в виде обязательного руководства, относят обыкновенно к 1796 году, а некоторые даже к концу года, по кончине Екатерины. Последние основываются вероятно на том, что в этом произведении Суворова упоминается имя Императора Павла, – доказательство слабое, потому что замена одного имени другим дело весьма легкое. В действительности руководство дано войскам гораздо раньше, а записано историографами Суворова лишь в 1796 году. Из предшествовавших глав мы видели, что по «Науке побеждать» войска под начальством Суворова обучались не только в Польскую кампанию, но и до нее, когда Суворов находился в Херсоне ⁴. Из некоторых мест «Науки» усматривается, что она объявлена по войскам после второй Турецкой войны, и что затем кое-что прибавлено в нее после Польской. Не может быть никакого сомнения, что она существовала раньше, но только в несколько ином виде; нынешняя же окончательная редакция ей придана в первой половине 1796 года.

Первообразом этой замечательной инструкции следует считать тот сборник правил, который под названием «Суздальского учреждения» был составлен Суворовым во время командования Суздальским полком. Хотя «Суздальское учреждение» до нас не дошло, и мы знаем из него лишь немногие отдельные мысли, изложенные в главе 3-й, но это немногое так существенно важно, что невозможно сомневаться в полной внутренней тождественности «Суздальского учреждения» и «Науки побеждать». Оба они – произведение одной и той же мысли, одного и того же взгляда на предмет; можно без особенного риска высказать предположение, что если бы «Суздальское учреждение» было найдено, то мы получили бы ту же самую «Науку побеждать», какую имеем, с частными и внешними лишь различиями. («Полковое учреждение», оно же «Суздальское...», было обнаружено в 1938 году в фондах Артиллерийского музея в Ленинграде, и является скорее дополнением к пехотному строевому уставу 1763 года. Отождествить «Науку..» и «..Учреждение» довольно сложно. Познакомиться с этой работой вы можете здесь: А.С. Суворов. «Суздальское учреждение» – прим. сайта Адъютант).

«Наука побеждать» состоит из двух частей – «вахт-парада» и «словесного поучения». «Вахт-парадом» Суворов назвал приказ или наставление – как производить ученье перед разводом. Наставление это назначалось преимущественно для начальников, но было очень хорошо известно и солдатам. Начинаясь словами, что ученье перед разводом имеет влияние на обучение, «вахт-парад» указывает на весь ход ученья сначала до конца, поясняет разные частности и дает наставления на многое, что признается более важным. «Словесное поучение солдатам о знании, для них необходимом», говорилось после развода, громогласно, наизусть, перед фронтом, командиром или другим штаб-офицером. «Поучение» это состоит из небольшого числа уставных правил того времени и, главною долею, собственно – Суворовских наставлений и афоризмов, не только боевых, но касающихся и разных сторон внутреннего быта войск. (См. Приложение VII) [10]10
  Приложение VII.
  К главе ХХII.
  Наука Побеждать.
  (деятельное военное искусство).
  Генерал-фельдмаршала графа А.В. Суворова-Рымникского, в редакции 1796 года.
  (Из книги В. Левшина 1811 года «Собрание писем и анекдотов» и из брошюры 1805 года «Наука побеждать», Антоновского).
  1. Вахт-парад.
  От оного главное влияние обучениев.
  Исправься, бей сбор, ученье будет. Приемы и повороты по команде, по флигельману, по барабану.
  Пальба будет, заряжай ружье. Плутонгами, полудивизьонами, дивизьонами. При заряжании, приклада на землю отнюдь не ставить: отскакивает шомпол, – пуля не крепко прибита. Наблюдать косой ряд; приклад крепко упереть в сгиб правого плеча, ствол бросить на левую ладонь, – пуля бьет в полчеловека. Примерно можно и с порохом.
  Ружья чистить между часов; выстрелить от одного до двух патронов.
  Наступными плутонгами, начинай! Отбоя нет, сигнал барабана – поход, выстрелить от одного до двух патронов.
  Атакуй первую нeприятельскую линию, в штыки, ура! Взводные командиры – коли, коли, рядовые – ура – громогласно. Краткий отбой.
  Неприятельская кавалерия скачет на выручку к своей пехоте, атакуй, ура! Здесь держать штык в брюхо человеку, – случится, что попадет штык в морду, в шею, особливо в грудь лошади. Краткий отбой.
  Атакуй вторую нeприятельскую линию (или резервы), атакуй! Отбой; сим кончится.
  Третья – сквозная атака. Линия равняется вмиг – вперед; никто не смеет пятиться назад ни четверти шага.
  Ступай, по взводно, полудивизьонами или дивизьонами. На походе плутонги вздваивают в полудивизьоны, или сии ломаются на плутонги.
  Солдатский шаг аршин, в захождении полтора шага. Начинает барабан, бьет свои три колена; его сменяет музыка, играет полный поход; паки барабан, – и так сменяются между собою. Бить и играть скорее, от того скорее шаг.
  Интервалы между взводов весьма соблюдать, дабы пришед на прежнее место, при команде стой, все взводы вдруг стояли и заходили в линию.
  Вторая (или первая) половина линии по рядам на лево (или на право), ступай на атаку, ступай! У сего барабан фельдмарш. Заходит против части, на месте стоящей, из картечного выстрела вон.
  Ступай! Поход во все барабаны. На 80 саженях от противничья фронта бежать вперед от 10 до 15 шагов чрез картечную черту полевой артиллерии, на 60 саженях тож чрез картечную черту полковой артиллерии, а на 60 шагах чрез верную черту пуль.
  Ступай, ступай, в штыки, ура! Противная линия встречает пальбою на сей последней дистанции, а на 30 шагах ударит сама в штыки. С обеих сторон сквозная атака.
  Равно сему другая лuнейная атака, – обе части на прежних местах. Тако ж отдельная часть заходит колонною, для деплояды фронта, ежели есть место; обе части делают колонны, по числу людей в разводе, одну или две.
  Атака будет колоннами, ступай! Барабан бьет поход на 60 шагов одних от других.
  Ступай, ступай, атакуй в штыки, ура! Мушкет в правой руке на перевесе; колонны между собой насквозь быстро (проходят и) примерно колят.
  Колонны, строй каре. Здесь строят каре на месте.
  Стрелки, стреляй в ранжире. Стрелки бьют наездников и набегающих неприятелей, а особливо чиновников.
  Плутонгами начинай. Плутонги палят в их толпы; пальба должна быть краткая, ибо тут дело больше картечь.
  Ступай, ступай, атакуй в штыки, ура! Бросаются колоть, что представляется сквозною карейною атакой.
  Стрелки вперед, докалывай, достреливай, бери в полон. На оставших басурман между кареев.
  Стрелки, в свои места. Барабан – краткий сбор.
  Кареи, строй колонны. Исполнение тож, как выше о колоннах.
  Колонны, строй кареи; ступай, ступай, атакуй в штыки, ура! Здесь без пальбы, атака же прежняя.
  Кареи, строй линейный фронт. А заходящей части, по рассмотрении, вместо линии в колонну, или по четыре (ряда). Команда оной: по рядам (или по четыре) на право (или на лево).
  Ступай на прежнее место; строй фронт. Барабан – фельдмарш.
  Примечание. Сии основательные маневры, марши и эволюции равны в батальонных, полковых и корпусных экзерцициях.
  Начальник может требовать: батального огня. Исправный приклад правит пальбою; здесь он расстраивается по неминуемой торопливости, но во взводной пальбе он виден. Одиночка пальбы на баталии выйдет сама собою; для сбережения пули тут на каждом выстреле всякий своего противника должен целить, чтоб его убить.
  Залпа. В разводе, коли с пальбою, для очищения ружей; в ином строю только для исправности приклада. Против неприятеля не годится; оный может сколоть и порубить, пока опять заряжают.
  Наступных плутонгов. Оные только для движения, но против неприятеля сия ломаная линия не годится, ибо он ее, особливо кавалериею и малою, изрубить может.
  Отступных плутонгов. Лучше об оных и не помышлять; влияние их солдату весьма опасно, а потому и не о каких ретирадах в пехоте и кавалерии не мыслить.
  После сего ученья, штаб-офицер того полку, чей вахт-парад, командует под курок и начинает в присутствии всего генералитета, штаб и обер-офицеров говорить к солдатам наизусть следующее.
  2. Словесное поучение солдатам.
  Каблуки сомкнуты, подколенки стянуты; солдат стоит стрелкой: четвертого вижу, пятого не вижу.
  Военный шаг аршин, в захождении полтора аршина; береги интервалы.
  Солдат во фронте, на шагу, строится по локтю; шеренга от шеренги три шага, в марше два; барабаны не мешай.
  Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко да метко; штыком коли крепко; пуля обмишулится, штык не обмишулится; пуля дура, штык молодец.
  Коли один раз, – бросай басурмана со штыка; мертв на штыке, царапает саблею шею. Сабля на шею, – отскокни шаг, ударь опять, коли другого, коли третьего; богатырь заколет полдюжины, а я видал и больше. Береги пулю в дуле; трое наскочат, – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун.
  В атаке не задерживай.
  Для пальбы стреляй сильно в мишень; на человека пуль 20 свинцу, из экономии: не много стоит. Мы стреляем цельно, – у нас пропадает тридцатая пуля, а в полевой и полковой артиллерии разве меньше десятого заряда.
  Фитиль на картечь, – бросься на картечь: летит сверх головы; пушки твои, люди твои, – вали на месте, гони, коли, остальным давай пощаду; грех напрасно убивать, они такие ж люди.
  Умирай за дом Богородицы, за Матушку, за пресветлейший дом: церковь (за тебя) Бога молит. Кто остался жив, тому честь и слава.
  Обывателя не обижай: он нас поит и кормит. Солдат не разбойник. Святая добычь: возьми лагерь, – все ваше; возьми крепость, – все ваше. В Измаиле, кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями; так и во многих местах. Без приказа отнюдь не ходи на добычь.
  Баталия полевая – три атаки. В крыло, которое слабее. Крепкое крыло (если) закрыто лесом, – это не мудрено, солдат проберется; болотом тяжелее, реку без моста не перебежишь; шанцы (же) всякие перескочишь. Атака в средину не выгодна, разве конница хорошо рубить будет, инако сами сожмут. Атака в тыл очень хороша, только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело.
  Баталия в поле – линиею против регулярных, кареями против басурман. А может случиться и против Турков, что пятисотному карею надлежать будет прорвать пяти или семитысячную толпу с помощъю фланговых кареев; на тот случай бросится он (каре) колонною, но в том до сего нужды не бывало. Есть безбожные, ветренные, сумасбродные Французишки; они воюют на Немцев и иных колоннами. Если бы нам случилось против них, то надобно нам их бить колоннами же.
  Баталия на окопы – на основании полевой: ров не глубок, вал не высок, – бросся в ров, скачи через вал, удар в штыки, коли, гони, бери в полон. Помни отрезывать, (впрочем) тут подручнее коннице. В Праге отрезала пехота, да тут были тройные, большие окопы и целая крепость; для того атаковали колоннами.
  Штурм. Ломи чрез засек, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги, прыгай чрез палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки очищай колонны, стреляй по головам. Колонны лети чрез стены на вал, скалывай, на валу вытягивай линию, ставь караул к пороховым погребам, отворяй ворота коннице. Неприятель бежит в город, его пушки обороти по нем, стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо: недосуг за ним ходить. При-каз – спускайся в город, режь неприятеля на улицах, конница руби; в домы не ходи, бей на площадях, штурмуй где неприятель засел, занимай площадь, ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам. Неприятель сдался – пощада; стена занята – на добычь.
  Три воинские искусства. Первое – глазомер: как в лагере стать, как идти, где атаковать, гнать и бить; (также) для занятия местоположения, примерного суждения о силах неприятельских, для узнания его предприятий.
  Второе – быстрота. Поход: полевой артиллерии от полуверсты до версты впереди, чтоб спускам и подъемам не мешала; колонна близится, – оная опять выигрывает свое место; под гору сошед, на равнине на рысях. Поход по рядам или по четыре для тесной дороги, улицы, для узкого моста, для водяных и болотистых мест, по тропинкам, и только когда атаковать неприятеля, то взводами, чтоб хвост сократить. Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей в барабан, музыка греми. Десяток отломал, – первый взвод снимай ветры, ложись; за ним второй взвод, и так взвод за взводом; первые задних не жди. Линия в колонне на походе растянется: когда по четыре, то в полтора раза, а (когда) по рядам, (то) вдвое того как стояла; стояла на шагу, – идет на двух; стояла на одной версте, – растянется на две; стояла на двух, – растянется на четырех: то досталось бы первым взводам ждать последних полчаса по пустому. На первом десятке отдыху час. Первый взвод вспрыгнул, надел ветры, бежит вперед 10-15 шагов, а на походе, прошед узкое место, на гору или под гору, – от 15 и до 50 шагов. И так взвод за взводом, чтобы задние между тем отдыхали. Второй десяток – отбой: отдых час и больше; коли третий переход мал, то оба пополам, и тут отдых три четверти часа, или полчаса, или и четверть часа, чтобы ребятам поспеть скорее к кашам. Это для пехоты.
  Конница своим походом вперед, с коней долой, отдыхает мало и переходит свыше десятка, чтоб дать коням в лагере выстояться.
  Кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками; братцы пришли, к каше поспели; артельный староста – к кашам! На завтраке отдых 4 часа, тож самое к ночлегу отдых 6 часов и до 8, какова дорога; а сближаясь к неприятелю, котлы с припасом сноровлены к палаточным ящикам, дрова запасены на оных.
  По ceй быстроте и люди не устали. Нeприятель нас не чает, считает за 100 верст, а коли издалека, то за 200, 300 и больше, – вдруг мы на него как снег на голову: закружится у него голова. Атакуй с чем пришел, чем Бог послал; конница начинай, руби, коли, отрезывай, не упускай, ура! – Чудеса творят братцы.
  Третье – натиск. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет; в пальбе много людей гибнет; у неприятеля те же руки, да русского штыка не знает. Вытяни линию, – тотчас атакуй холодным ружьем; недосуг вытягивать линию, – подвиг из закрытого, из тесного места. Коли пехота в штыки, конница тут и есть: ущелья на версту нет; картечь через голову, – пушки твои. Обыкновенно конница врубается прежде, пехота за ней бежит, – только везде строй. Конница должна действовать всюду как пехота, исключая зыби; там кони на поводах. Казаки везде пролезут. В окончательной победе конница гони, руби; конница займется, пехота не отстает. В двух шеренгах сила, в трех полторы силы: передняя рвет, вторая валит, третья довершает.
  Бойся богадельни. Немецкие лекарствицы издалека тухлые, сплошь бессильны и вредны; русский солдат к ним не привык; у вас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. Солдат дорог; береги здоровье, чисти желудок, коли засорился; голод – лучшее лекарство. Кто не бережет людей – офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. Жидок желудок, есть хочется, – по закате солнышка немного пустой каши с хлебцем; а крепкому желудку буквица в теплой воде или корень коневьего щавеля. Помните, господа, полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского: в горячке ничего не ешь, хоть до 12 дней, а пей солдатский квас, то и лекарство; а в лихорадке не пей, не ешь, – штраф, за что себя не берег.
  В богадельне первый день мягкая постель, второй день французская похлебка, третий день её братец, домовище, к себе и тащит. Один умирает, а десять товарищей хлебают его смертный дых. В лагере больные и слабые; хворые в шалашах, не в деревнях, – воздух чище. Хоть без лазарета, не надобно жалеть денег на лекарства, коли есть где купить; сверх того и прочие выгоды, без прихотей. Да все это не важно, мы умеем себя беречь: где умирает от 100 один человек, а у нас и от 500 в месяц меньше умрет. Здоровому питье – воздух, больному тож воздух и еда.
  Богатыри, неприятель от вас дрожит, да есть неприятель больше и богадельни: проклятая немогузнайка, намека, загадка, лживка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка, кличка, что бестолково и выговорить: край, прикак, афок, вайрках и проч., стыдно сказать. От немогузнайки много, много беды. За немогузнайку офицеру арест, а штаб-офицеру от старшего штаб-офицера арест квартирный.
  Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву. Молись Богу, – от него победа. Чудо-богатыри, Бог нас водит, Он нам генерал.
  Ученье свет, неученье тьма; дело мастера боится, и крестьянин (если) не умеет сохою владеть, хлеб не родится. За ученого трех неученых дают; нам мало трех, давай нам шесть, давай нам десять на одного, – всех побьем, повалим, в полон возьмем. В последнюю кампанию нeприятель потерял счетных 75,000, только что не 100; он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот, братцы, воинское обучение; господа офицеры, какой восторг.
  По окончании сего командовалось: к паролю, с обоих флангов часовые вперед ступай: на краул. По отдаче пароля, лозунга и сигнала, следовала похвала или в чем-либо хула вахт-параду. Потом громогласно: «субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, здоровье, опрятность, бодрость, смелость, храбрость, победа, слава, слава, слава!»


[Закрыть].

«Наука побеждать», если смотреть на нее с формальной. уставной стороны, представляется приложимой к делу только в ту эпоху, когда была составлена, или вернее сказать, пока оружие и формы строя той эпохи не изменились. В этом отношении она имеет в наше время только исторический интерес. Но этою стороною далеко не исчерпывается смысл Суворовского наставления; напротив, она имеет в нем сравнительно неважное значение. На войне нравственная сила в несколько крат важнее материальной; слабый телом, неумелый, но крепкий духом, сделает гораздо больше, чем обученный, но малодушный силач. Оттого в приготовлении человека к военному делу, преимущественное внимание должно быть обращено на соответственное развитие его духовной стороны, и только под влиянием и по указаниям этого нравственного воспитания должна складываться система физического образования, говоря вернее – обучения.

Для успеха на войне прежде всего нужно, чтобы человек как можно меньше боялся смерти; как можно меньше потому, что совершенно искоренить в человеке чувство самосохранения – невозможно, причем принимается в расчет конечно масса, а не исключительные, единичные натуры. Первым к тому шагом будет – приучить человека, ввиду предстоящей опасности, не ожидать ее, а идти ей на встречу; не отражать удары, а наносить их, в том соображении, что если не наносить, то без отражения дело никак не обойдется, стало быть опасности все равно не минуешь; если же обойдется, то может представиться нечто худшее – опасность без возможности её отражения. Идти же на встречу опасности – значит действовать наступательно, атаковать, что и составляет основной принцип «Науки побеждать». Давая таким образом безусловное предпочтение активному началу перед пассивным, атаке перед обороной, и сводя так сказать клином всю свою систему к атаке, – Суворов разумеется не мог допустить в свою программу учение о действии диаметрально противуположном, потому что учить ретираде, значило бы знакомить войска с понятиями и побуждениями, искоренение которых было основной задачей Суворова. Он не видел в такой кажущейся неполноте учебной программы, вредной односторонности или пробела. По его убеждению, в отступательных движениях и действиях обучать нечему; тут больше всего требуется упорство, т.е. развитие нравственной силы, а не совершенство механических манипуляций; ретирада же будет тем упорнее, чем менее она признается в принципе и чем в войсках строже на нее взгляд.

Развитие в войсках упорства, настойчивости – проводится в «Науке побеждать» от первой до последней строки с замечательною последовательностью и вниманием. Следуя своей руководящей мысли, Суворов и в этих качествах старается развить активное начало, так как пассивным упорством русский солдат и без того отличался искони. В связи с таким требованием излагаются приемы и наставления, имеющие целью между прочим воспитать и укрепит в духовной натуре людей, особенно начальников, решимость, которая прямо содействует активной деятельности и порождает инициативу. Быть решительным вовремя и в пору, без колебаний и потери времени, очень трудно, а принимать быстро решение, соответствующее данному случаю – и того труднее, для многих же и вовсе недостижимо по свойствам натуры. Между тем решаться скоро, хоть бы выбирая и не лучшее из средств, – есть дело совершенной необходимости в живом военном искусстве вообще, а при Суворовском взгляде на это искусство – в особенности. Суворов зато не распространяется в аргументации по этому предмету, а напирает везде на быстроте действий, следовательно и решений, как на истине безусловно верной. Изведав долгим опытом, в какой сильной степени решительный образ действий электризует и подымает дух в собственных войсках, а на противника наводит опасение, вселяя в него излишнюю осторожность и робкую осмотрительность, – Суворов дает в этом смысле и краткие советы, в роде: «атакуй, с чем Бог послал».

Но чтобы решительность в выборе мер и затем в самом действии, как можно более соответствовала обстоятельствам, требуется подкрепить ее находчивостью, сообразительностью, короче говоря – сметкой. Обладая сам необыкновенной военной сметкой, т.е. глазомером, и сознавая, что в своем поприще он много был обязан именно этому качеству, Суворов ставит его чрезвычайно высоко в ряду других, необходимых для военного человека. Он внушает своим подчиненным, что хотя военное искусство состоит в умении одолевать неприятеля, но что есть много врагов, в ряду которых неприятель занимает далеко не первое место; что страшнее неприятеля – «богадельня» (госпиталь), а опаснее богадельни – «проклятая немогузнайка, намека, догадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка». Вся эта вереница слов изображает цепь понятий, отрицающих точность, определительность, положительное знание, и обозначающих уклончивость, неподвижность ума, леность мысли, страх ответственности и т. под. Самым опасным из этих «врагов» Суворов считал «немогузнайство», питая к нему ненависть искреннюю и глубокую. Преследуя горячо этот недостаток, как обозначающий отсутствие находчивости и сметливости, а потому чрезвычайно вредный для каждого, Суворов так увлекался своею ненавистью и нетерпеливым характером, что впадал в крайность противуположную, задавая неожиданные вопросы о количестве рыбы в реке, грибов в лесу и т. под. Однако следует заметить, что ответы скорые, но глупые или пошлые, хотя и зажимали ему рот, но нисколько не удовлетворяли и не служили в пользу обнаруживавшего находчивость подобного свойства, Тем не менее «немогузнайство» постоянно претило Суворову, и что дальше, то больше, так что под конец жизни он под этим словом уже разумел чуть ли не все человеческие недостатки и прибегал к разным забавным приемам для уменьшения их прилипчивости, вроде открывания окон, несмотря на сильный мороз, окуривания ладаном и т. п.

Основав свою военно-педагогическую теорию на элементе нравственном, т.е. на закалке человеческой души и на развитии в духовной натуре человека активных боевых качеств, Суворов параллельно с этим вырабатывал и внешнюю сторону дела, Важность «экзерциции» он оценял можно сказать больше, чем кто либо другой, и именно потому, что имел свою собственную, строго осмысленную систему военного воспитания, которой у других не было. О необходимости хорошей подготовки войск на учебном поле, он заявляет в своей «Науке», внушая подчиненным, что «ученье – свет, а неученье – тьма», дает наставления о соблюдении интервалов, о сохранении везде строя и т. под. Но он не усложняет уставную оболочку дела, а упрощает; не предлагает ничего нового в механизме обучения, а указывает только на его направление и на способы приложения. Он требует не слепого, а осмысленного исполнения устава, т.е. спрашивает то же самое, чему учил Петр Великий, грозивший жестокими наказаниями тем, кто будет держаться устава «яко слепой стены».

Настаивая на целесообразности приложения уставных правил к делу обучения, Суворов этим самым настаивал и на простоте обучения, потому что и то и другое сводится к исполнению лишь требуемого боевой практикой, боевая же практика очень не сложна. «Солдаты ученье любят», пишет он Турчанинову: «лишь бы кратко и с толком» ⁵. Краткость и простота обучения не служат однако у Суворова синонимом, «легкости», потому что по его выражению: «легко в ученье – тяжело в походе, тяжело в ученье – легко в походе». В «Науке побеждать» поэтому нисколько не избегаются «трудности»; за то в ней нет ничего, не вызываемого боевою надобностью, а есть все, что не нюхавший порохового дыма новобранец может встретить в военном походе и на боевом поле. По этой «Науке», солдат усваивает смысл уставных правил не абстрактный, а прикладной; во время ученья он находится постоянно в обстановке настолько близкой к боевой, насколько то возможно при мирных упражнениях; курс его сжат, но весьма полон, потому что знакомит с разновидностями и даже со случайностями боя воочию. Солдату не нужно слово, которого он, без приложения к делу, или не понимает, или не усваивает, а потому Суворов дает ему в руки прямое дело, в виде примеров на все случаи. Солдат знакомится с атаками разных родов войск; он не только их видит и понимает, по и ощущает, потому что испытывает известную долю сопряженных с ними впечатлений. II цель всякого действия, и средства к её достижению усваиваются им легко, вследствие наглядности способов ознакомления; если же, как при односторонней атаке, он не видит цели, то по крайней мере знает ее: ему немного остается предполагать или воображать. От него не спрашивалось ничего лишнего против практических требований военного времени, даже мирной регулярности и стройности эволюций и особенно атак. Не прибегая к способам искусственным, которые не научают тому, для ознакомления с чем назначены, Суворовы естественным путем осваивал свои войска с «боевым беспорядком».

Таким образом, между механическими приемами обучения и нравственными требованиями, действующими воспитательно на духовную натуру человека, «Наука побеждать» проводила всюду единство и непрерывающуюся связь. Выучивая это наставление и вместе с тем действуя в полном с ним согласии на учебном поле, войска знакомились одновременно и с теорией и с практикой военного дела, без сомнений или недоумений в уме, без колебаний в воле. Отличительным свойством всей системы были именно внутренняя стройность и осмысленность, и если многие не усматривают тут ничего, кроме грубой силы, отрицающей искусство, то причиною тому или предвзятость мысли, или легковесность критики. Укажем для примера на одну частность. Из трех направлений атаки – в лоб, во фланг и в тыл, «Наука побеждать» отдает предпочтение двум последним; если же Суворов учит не бояться первой и употребляет ее чаще, чем другие, то это потому, что в бою она труднее, а войска должны быть приучены именно к средствам трудным, требующим большой моральной силы. И действительно, в «Науке» все направлено в эту сторону; даже способ изложения – «лети, рви, ломи, скачи» – дает наставлению характер стремительности, бурной мощи, а именование тяжелой солдатской ноши, ранцев, – «ветрами», показывает, что материальные препятствия не принимаются в счет при нравственном возбуждении. Слог «Науки побеждать» краткий, прерывистый, понятный для нас лишь после многократного чтения, но он был вполне вразумителен для Суворовских войск, привыкших к оригинальной диалектике своего предводителя. «Наука» не читалась, а произносилась устно; приложите к Суворовскому слогу должную интонацию и смысл каждой фразы сделается ясен.

На ученьях и маневрах Суворов производил марши. контр-марши, обходные движения, развертывал фронт, свертывал колонны, выстраивал каре и т. д., т.е. исполнял эволюции, требуемые уставом, значит делал тоже самое, что делалось в других частях русской армии и во всех иностранных. Но все это у него имело смысл предварительных фазисов обучения, ведущих к одной конечной цели-атаке, до которой он и доходил сколько возможно скорее и прямее. А так как быстрота движений и действий считалась у него одним из главнейших условий всякого хорошо подготовленного войска, то вообще его учебные упражнения, а тем паче предварительные, не могли быть продолжительны вследствие усталости людей. Требовалось приберечь их силы к концу ученья, ибо при атаках развивалась двойная быстрота и энергия. Атаки, как и вообще маневры, бывали иногда односторонние, но с обозначением какими-нибудь признаками противника, большею же частию двусторонние. В последнем случае обе стороны, которым досталось быть противниками, строились развернутым фронтом, или в каре, или в колонны разной глубины. Колонн к атаке не было, употреблялись колонны походные, длина фронта которых изменялась по обстоятельствам, да и глубина тоже; хвост колонны служил голове резервом. Нормальным строем был развернутый. Суворов не последовал за Французами того времени, не принял колонну исключительным строем для атаки, вероятно потому, что форма строя для атаки в штыки не имеет большого значения для войск, получивших хорошую боевую подготовку и отличающихся крепостью духа, а Суворовские войска именно этими качествами и обладали. Построившись как приказано, обе стороны одновременно начинали движение вперед и, сблизившись на сотню шагов, бросались в атаку по команде начальников, пехота бегом, кавалерия галопом. Пехота держала ружья на-руку и только в момент встречи с противником поднимала штыки, что было строго приказано, так как иначе многочисленные несчастия были неизбежны.

Непременным условием сквозной атаки было ускоренное, безостановочное движение до самой встречи и дальше. Остановка перед встречей значила бы, что войска замялись перед ударом, т.е. именно то, против чего и было направлено обучение; то же самое обозначало бы и замедление движения. Кроме того, чтобы подобная фронтальная атака служила точным подобием настоящей, люди атакующих войск должны были в момент встречи идти прямо друг на друга, не принимая в сторону. Не дозволялось также вздваивание частей и рядов, для образования интервалов к свободному прохождению атакующих сторон насквозь, как это было принято европейскими воинскими уставами, при смене боевых линий под неприятельским огнем. Такая уступка вовсе не соответствовала задаче Суворова, который и самой смены боевых линий не допускал, как противоречащей его боевым принципам. Только перед самой встречей, каждый пехотинец делал в роде полуоборота направо, что вместе с неизбежным, при быстром движении, некоторым размыканием рядов, давало людям обеих атакующих сторон возможность протиснуться, и пройти насквозь.