Текст книги "Генералиссимус князь Суворов"

Автор книги: Александр Петрушевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 79 страниц)

Поступок Суворова заслуживает внимания. Австрийские войска уже были сданы Меласу, который оставался в Италии самостоятельным главнокомандующим, и всякое промедление в движении русских корпусов, могло нанести вред им самим на новом театре войны. Несмотря на это, Суворов счел долгом выполнить свою обязанность до конца, хотя гофкригсрат и эрц-герцог Карл поступили с ним самим совсем иначе. Очевидно, на чьей стороне союза находилась честность.

Русские войска следовали к Сен-Готару, тяжести их направились кружным путем чрез Верону, Тироль, Форарльберг и по северному берегу Боденского озера, а полевая артиллерия по озеру Комо, чрез Киавенну, в долину Энгадин и затем чрез Ландек и Блуденц в Фельдкирх. Не только полевые, но и полковые орудия шли в этой колонне; взамен их Русские должны были получить 25 горных пушек, и к действию из этой новой артиллерии приказано было приучить прислугу. Войска были облегчены до последней возможности. В продолжение Итальянской кампании они имели при себе гораздо меньше обозов, чем в предшествовавшие войны с Поляками и Турками, но, по замечаниям иностранных писателей, были все-таки слишком обременены тяжестями. Давняя привычка и злоупотребления поощряли офицеров и солдат прибегать к разным изворотам, чтобы обойти распоряжение. Например, было строжайше запрещено офицерским женам следовать за армией; несмотря на то многие дамы переодевались в мужское платье и не расставались с мужьями, прячась от Суворова. Теперь все, что требовало перевозочных средств, было послано в дальнюю отдельную колонну; при корпусах не оставалось никаких тяжестей, кроме вьюков. Многие офицеры даже вьюков не имели, ни верховых лошадей, а шли пешком со скатанною шинелью через плечо и несли на себе узел с провизией. Войска двигались весьма быстро, но без утомления и без отсталых. Распоряжения отличались точностью, порядок соблюдался образцовый. Выступали в 2 часа утра, в 10 часов солдат находил на привале готовую кашу, подкреплял силы, раздевался и спал несколько часов. В 4 часа, когда полуденный зной начинал спадать, выступали в поход снова, шли часов шесть и, приходя около 10 часов на ночлег, находили готовый ужин ¹⁵.

По донесению Фукса генерал-прокурору, Австрийцы расставались с Суворовым не без тайной боязни за будущее, а жители, противники французского режима и Французов, с сожалением и печалью ¹⁶. Августа 27, накануне первого своего выступления, Суворов отдал по армии прощальный приказ. Он благодарил генералов за усердие и деятельность, за старание исполнять волю государя, за благоразумие и храбрость; офицеров за примерную храбрость и сохранение совершенного порядка и дисциплины; нижних чинов за неизменное мужество, храбрость и непоколебимость. Он удостоверял армию в своем неограниченном к ней уважении, не находя слов, чтобы выразить – на сколько ею доволен и с каким сожалением с нею расстается. «Никогда не забуду храбрых Австрийцев», говорилось в конце приказа: «которые почтили меня своею доверенностью и любовью; воинов победоносных, сделавших и меня победителем». В тот же день австрийские генералы и лица главной квартиры откланивались Суворову. В эту минуту все старое – худое было забыто, тем более, что и шло оно преимущественно не от подчиненных, а из Вены; Суворов не мог подавить своего смущения, своей грусти и, обнимаясь с Меласом, прослезился.

Не следует смотреть на это прощание с одной официальной стороны и сомневаться в искренности обнаруженных Суворовым чувств и высказанных им слов. Он был положительно доволен австрийскими войсками; частные случаи противоположного свойства не могут служить этому опровержением, особенно при напряженном внутреннем состоянии, в котором почти постоянно находился Суворов, благодаря венским неприятностям. В письмах его к разным лицам мы не раз встречаем признание, что Австрийцы служат и дерутся хорошо, что они опытны в приемах войны в тамошних местах и т. под. К гр. Воронцову, в Лондон, Суворов писал, даже после швейцарского похода: "на австрийские войска я не имею причины жаловаться, потому что быв побуждаемы соревнованием, способствовали они многим успехам и, не взирая на порабощение всех и каждого генерала к начальствующему ими министру, с должным согласием исполнял каждый свою обязанность, и все они имели ко мне привязанность". В боевом отношении особенно хороши были их драгуны; артиллерия стояла выше русской; внутреннее устройство хозяйственной части в войсках и управление ею, госпитальная часть, генеральный штаб, – далеко оставляли за собой русские. Замечались и недостатки; "Цесарцы долго равняются", писал Суворов Ростопчину; в предшествовавших главах были указания и на другие, более существенные; но самым крупным из них были злоупотребления по провиантской части, хотя организована она была довольно хорошо. В боевом отношении русские войска должны были конечно больше удовлетворять Суворовским требованиям; однако казаки, умевшие действовать в рассыпном пешем строе, все таки не в состоянии были заменить собою драгун; за то пехота, по отзыву одного иностранного писателя, стояла "неизмеримо выше австрийской". Этому можно поверить, в виду Суворовской школы, имевшей своим предметом больше всего пехоту ¹⁷.

Будучи доволен войсками союзными и в особенности своими ("наши – нельзя лучше"), Суворов положил однако много труда, чтобы ввести между теми и другими единство и гармонию, чтобы возбуждать соревнование, не распаляя зависти, и питать благородное соперничество, устраняя антагонизм. Трудность этой задачи исходила из боевого прошлого обеих армий, из различия их военных систем и усложнялась злокозненностью венских принципов, вливавших яд во взаимные отношения Русских и Австрийцев. Не давая в переписке своей пощады Тугутовым сателитам и приспешникам и, при случае, издеваясь над австрийской боевой неумелостью, Суворов однако отличался замечательным тактом в отношениях своих к войскам и их начальникам, как главнокомандующему подобало, и постоянно проводил между Австрийцами и Русскими примиряющее начало. В конце августа он пишет графу Толстому: "в продолжение нынешней кампании никогда не цвело лучшего согласия, как посреди наших и союзных войск; сие не в порядке вещей и правил; но я как сии, так и многие другие сделал фальшивыми: соревнование подало взаимно рука руке помощь и пополняло недостающее". Нередко являлись к нему русские и австрийские генералы с жалобами и претензиями друг на друга, но Суворову всегда почти удавалось уладить несогласие, не пуская его вглубь. Неожиданное острое слово, шутливый рассказ о постороннем предмете, даже гримасы или забавные скачки, – вот средства, к каким он прибегал, чтобы развеселить и успокоить недовольных. Когда это не могло пособить, приходилось прибегать к убеждениям, уговариваниям, не прикасаясь к чувствительной струне, не трогая больного места. Даже на самом верху армии приходилось улаживать подобные столкновения, например между Меласом и Розенбергом. Из одной диктованной Суворовым записки видно, что между этими двумя лицами существовало "ревнование зависти: я сделал, я сделал; я хорош, тот худ; я бил, не он; его били, я поправил: а все то в полной дружбе". Суворов говорит в записке, что "эти термины подлы,... (служат) для эгоизма и для собственных мелких интересов или только для ребячьего и трактирного хвастовства". Положим так, но тем труднее была эта непрерывная миротворная миссия для Суворова, при его характере и темпераменте, и если в союзной армии не происходило крупных раздоров, не проявлялось в Италии постоянного резкого антагонизма, то этим она была обязана своему главнокомандующему ¹⁸.

Оставляя Италию, Суворов нес в своем сердце чувство свято исполненного долга и спокойной совести; к этому чувству хотя и примешивалось сознание неудовлетворительности военного результата, но не он, Суворов, был тому виною. Это соображение, впрочем, не могло его избавить от горечи при воспоминании о прошлом и от некоторой тревоги при ожидании будущего. Опасение за будущее волновало и Императора Павла, увеличиваясь с каждым днем; "жду с нетерпением прихода вашего в Швейцарию", писал Государь: "и заранее жалею о трудах, кои вы в сем походе понесете". Впрочем и в Государе, и в других, подобные опасения, так сказать разбавлялись надеждою на военные дарования Суворова, и письмо к нему графа С. Воронцова из Лондона может быть в этом отношении названо выразителем общего русского мнения того времени, да и не одного русского. Воронцов писал, что личное присутствие Суворова в Швейцарии служит утешением и ручательством за будущие успехи; что особа русского главнокомандующего стоит целой армии, особенно когда он будет действовать свободно, не спрашиваясь Вены; что в Швейцарии не будет уже ни интриг презренного Тугута, ни зависти австрийских генералов, которые, будучи постоянно биты, ныне, благодаря Суворовской кампании в Италии, пребывают в изумлении, что могут вести войну уже не пятясь назад.

В Суворове действительно заключалась надежда на добрый исход Швейцарской кампании, и он сам отнюдь не считал дело потерянным, но оно представлялось ему очень трудным и даже сомнительным. Злее прежнего сделались его сарказмы. Тугута он называет совой, подъячим, потерявшим Нидерланды, Швейцарию и Италию, систему его – глупою; про эрц-герцога Карла говорит, что он "опочивал больше трех месяцев по указу"; про себя упоминает: "меня не будет, не будет ни одного, кто противу Тугута правду скажет". Государю он пишет, что исполняя высочайшую волю, он ведет храброе русское войско на новые поля сражений, где или поразит врага, или умрет со славою за отечество и государя. К Хвостову он обращается со словами, более откровенными: "не ручаюсь, как пройду чрез горло сильного неприятеля"; гр. С. Воронцову пишет: "хотя в свете ничего не боюсь, скажу – в опасности от перевеса Массены мало пособят мои войска отсюда, и поздно"; еще позже кладет заметку: "Массена не будет нас ожидать и устремится на Корсакова, потом на Конде". Существуют и другие свидетельства, что Суворова озабочивала будущая кампания. В нем конечно не замечается уныния, но довольно и того, что сложившиеся обстоятельства заставили его пытливо заглядывать вперед, допуская возможность дурного исхода. Уже и это состояние было для него ненормальным, и озабоченность выказывалась в нем помимо его желания. Князь Андрей Горчаков пишет Хвостову, что Суворов очень слаб и едва ходит, а причиной тому беспрестанные заботы. Старые солдаты, знакомые с Суворовым издавна, и те замечали, что он погружен к глубокую думу, и находили даже перемену в выражении его лица. Да и не естественно было бы в настоящем случае с его стороны равнодушие, или беспечность, или неразумный оптимизм, вообще надежда на одно счастье. Суворов хотя привык к своему счастью и сжился с ним, но отношение его к этому счастью было всегда активное. Много лет назад он говорил Потемкину, что "повелевал" счастьем; слова эти требовали особенно в настоящее время приложения к делу; теперь больше, чем когда-либо, нужно было завладеть счастьем и не подчиняться обстоятельствам, а править ими. Оттого на Суворова и легла дума, и в одном из писем к Ростопчину он высказал косвенным образом программу своих настоящих и будущих действий: "геройство побеждает храбрость, терпение – скорость, рассудок – ум, труд – лень, история – газеты" ¹⁹.

Действительно положение дел было серьезное; смутно ли, ясно ли, но это разумели все, и потому понятны полные негодования слова Гримма, несколько позже высказанные им в письме к графу С.Р. Воронцову: "я не знаю, чем все это кончится, что с нами будет; но я спрашиваю: сколько Французская директория платит за все это и кому именно?" ²⁰.

Глава ХХХIII. Швейцарская кампания: С. Готар, Чортов мост; 1799.
Силы воюющих – Расположение войск в Швейцарии. – Различные туда пути; путь, избранный Суворовым; недостатки принятого плана. – Неподготовленность русских войск к горной войне; наставление Суворова. – Движение Русских; Суворов в походе. – Троекратная атака Сен-Готара; осуждение Суворова критиками; опровержение. – Вымышленный анекдот. – Обходное движение Розенберга; дело при Урзерне; отступление Французов. – Преследование по указанию Суворова; соединение Суворова с Розенбергом. – Атака Урнер-Лоха и Чортова моста; причины удачи и малой потери. – Занятие Альторфа; беспрепятственное отступление Французов и занятие ими фланговой позиции; объяснение причин. – Критическое положение Суворова; пути из Альторфа; избрание самого прямого и трудного; приговоры критики; объяснение.

 При выступлении Суворова из Италии, силы воюющих на трех смежных театрах войны были следующие. На Рейне эрц-герцог Карл имел 44,000 человек против 50,000 Французов; из этих последних значительно больше половины было разбросано по крепостям. В северной Италии Мелас командовал 85,000; французских войск под главным начальством Шампионэ было никак не больше 50,000. В Швейцарии со стороны союзников находились корпуса Римского-Корсакова в 24,000 человек и (временно, до прибытия Суворова) Готце в 22,000; кроме того оставалось за Рейном из корпуса Корсакова 3,000, да ожидались: принц Конде с 5,000 и Суворов с 21,000 человек; у Массены же состояло под начальством больше 84,000.

Из этого видно, что на главном театре войны, в Швейцарии, численный перевес был на стороне Французов, а если бы Готце оставил Швейцарию, то неравенство сил сделалось бы разительным. Эта невыгода увеличивалась еще расположением союзных войск и, в заключение, усугубилась принятием дурного плана действий.

Корсаков стоял впереди Цюриха, раздробив и рассеяв свои силы вдоль р. Лимата и нижнего Аара; по Цюрихскому озеру были расположены войска принца Александра Виртем-бергского, левее, по Линте и Валенштатскому озеру стоял Готце. в Саргансе – Елачич, а дальше, с заворотом вперед до Дисентиса, – Линкен (бригады Зимбшена и Ауфенберга). Пути из Швейцарии в северную Италию охраняли отряды Штрауха, принца Рогана и Гадика. Армия Массены тоже была растянута; левый её фланг находился на Рейне у Базеля, фронт тянулся по Аару, Лимату, Альбису, Линте и дальне до С.-Готара; правый фланг охранял доступы из Италии в Валис. Но Французы были во-первых сильнее, а во-вторых более сосредоточены на важнейшей части позиции, по р. Лимату, так что расположение их представлялось гораздо более выгодным, чем союзников.

Оказывавшиеся на стороне союзников невыгоды могли быть в известной степени возмещены быстрым прибытием Суворова туда, где его присутствие было особенно нужно, т.е. если не к Лимату, то хоть в долину верхнего Рейна, Но он этого не сделал.

Из многих путей, представлявшихся ему на выбор, два были выгоднее других, именно чрез Киавенну и гору Сплюген, или чрез Белинцону и гору Бернардину. Следуя по одному из, этих путей, он мог беспрепятственно соединиться с Линкеном, а затем идти кружным путем чрез Кур и Сарганс, или прямо перейти горный хребет к верховьям Линты и сойтись там с Елачичем и Готце. В особенности предпочтителен был путь на Сплюген. Хотя он лежал значительною частью по дурным дорогам, но не требовал от армии особых приготовлений и следовательно лишнего времени; с нею могла идти и её полевая артиллерия, и весь путь совершался вдали от неприятеля. Русские прибыли бы по этому направлению на соединение с Лотце не позже 14 сентября, даже может быть несколько раньше, и до их прибытия не требовалось со стороны Корсакова и Готце никаких наступательных предприятий, а надлежало только удерживаться на своих позициях. Это последнее условие было исполнимо, потому что Массена, несмотря на энергические приготовления, не мог никоим образом перейти в наступление раньше 14 числа, т.е. дня, в который произошло роковое цюрихское сражение. Не понадобилось бы также ослаблять Корсакова отделением части его сил на подкрепление Готце, как это было сделано, а в худшем случае, соединение Суворова с Готце несомненно послужило бы если не к устранению происшедшей с Корсаковым катастрофы, то к уменьшению зла, ибо Массене, тотчас после одержанной победы, пришлось бы сводить счеты с новоприбывшим полководцем и его закаленными войсками.

Но Суворов избрал другой путь и предпочел иной образ действий. Он нашел наилучшим двинуться из Белинцоны чрез С.-Готар в верховья реки Рейсы, а затем долиною этой реки и обоими берегами Люцернского озера наступать к Люцерну; причем отряд Штрауха должен был способствовать операции против С.-Готара и в ущелье Рейсы, а Ауфенберг угрожать тылу неприятеля, атакованного в долине Рейсы. В то же время предписывалось Линкену перейти от Иланца к Гларису на соединение с Елачичем, наступающим от Сарганса к Молису, а Готце, получив от Корсакова 5,000 человек, соединиться с Линкеном и Елачичем, наступать к Эйнзидельну и войти у Швица в связь с прибывающим туда Суворовым, направив часть своих сил к Цугу. Наконец, Римскому-Корсакову назначено, одновременно со всем этим, атаковать неприятеля на Лимате.

План был и сложен, и ошибочно рассчитан. Разобщенное движение отдельных колонн, с разных точек обширного полукружия к центру, было трудно исполнимо по условиям местности и опасно в виду более сосредоточенного и более сильного противника. Неприятель принимался в расчет как бы совершенно бездействующий и равнодушный ко всему, что вокруг него происходит, тогда как Массена был военачальник противоположных качеств. Маршруты для корпусов Дерфельдена и Розенберга рассчитаны так, как будто не существовало ни неприятеля, чрез которого надо пробиваться, ни затруднений собственно в пути. Движение по Люцернскому озеру проектировалось по береговым дорогам, вовсе не существовавшим; вообще незнакомство с топографиею края обнаруживалось в диспозиции поразительное, можно сказать непостижимое. В довершение всего и расчет по продовольствию войск сделан ошибочный. Из соображения разных документов и данных видно, что первоначально Суворов предполагал взять с собою 14-дневный иди по крайней мере 10-дневный запас провианта ¹, но потом, вероятно вследствие необоримых затруднений, ограничился 7-дневным. На подвоз из Италии рассчитывать было нельзя, а если бы и представилась возможность обеспечить сообщения, то назначенная маршрутом скорость движения войск сделала бы подвоз неисполнимым. Таким образом, по плану признано возможным ограничиться 7-дневным запасом до самого Швица, а там предположено получить продовольствие чрез посредство Корсакова и Готце. Но при дутом маршруте до Швица, и надежда на Готце и Корсакова была неосновательной, потому что они сами часто нуждались в продовольствии для своих собственных войск.

Итак, весь этот искусственный план оказывался несостоятельным, а между тем в основание его была положена характерная Суворовская мысль, которую можно оспаривать, но нельзя упрекнуть в нелепости или фальши. Суворов, предпочитавший пути к успеху самые прямые и короткие, действия самые быстрые и решительные, изложил в особой записке свои руководящие идеи таким образом. На всей неприятельской позиции, самая сильная часть есть левое крыло (от р. Аара вправо), не только по числу войск, но и по условиям местности. Там 30,000 войск занимают горный хребет, во многих местах совсем недоступный или обстреливаемый батареями: переправа чрез Лимат для атаки этой позиции также очень затруднительна, потому что атакующий может действовать только из одного пункта, Цюриха, под сильным перекрестным огнем. Гораздо доступнее правое неприятельское крыло, где местность хотя и весьма гориста, "но выгоды с обеих сторон одинаковы, а при нападении между озерами Люцернским и Цугским можно противопоставить неприятелю даже большое протяжение фронта". Выгодность подобного направления действий увеличивается еще тем, что первоначально мы будем иметь дело с неприятелем, числом ниже нас. Следовательно остается только решить – каким образом можно скорее и легче опрокинуть правое неприятельское крыло. Если для этого соединиться с Австрийцами при Дисентисе, то надо подыматься на 4 недоступных горных хребта, употребив на это столько времени, а может быть и больше, сколько нужно для достижения Люцерна. Мы имели бы с левого фланга целую неприятельскую дивизию, пришлось бы наступать вверх по долине Рейсы и, чтобы не было задержки у Чертова моста, частью сил действовать со стороны Белинцоны чрез С.-Готар, в тыл неприятеля за этим мостом. Следовательно остается единственным средством атаковать С.-Готар со стороны Белинцоны.

Суворов не хотел терять времени на кружное движение для одного предварительного соединения с Австрийцами; он предпочитал идти кратчайшей к цели дорогой, ударить на противника и выйти французской армии во фланг и в тыл. "Истинное правило военного искусства", писал он в начале сентября к Готце: "прямо напасть на противника с самой чувствительной стороны, а не сходиться, робко пробираясь окольными дорогами, чрез что самая атака делается многосложною, тогда как дело может быть решено прямым, смелым наступлением". В настоящем случае он однако ошибался, принимая длинное за короткое и сложное за простое, вследствие незнакомства с театром войны и ошибочных сведений о неприятельских силах. Одни историки обвиняют в этом его самого, другие (большинство) Австрийцев.

Австрийцы вели войну в Швейцарии давно, приспособились к тамошнему роду действий и должны были знать страну не хуже Французов. Суворов не имел о ней такого обстоятельного понятия, чтобы мог составить сам план операций и приложить его к делу, не справляясь ни с чьими взглядами. Поэтому он, как мы видели, протестовал против ведения войны в Швейцарии одними русскими войсками, без содействия австрийских, и на этом же основании потребовал себе офицеров австрийского генерального штаба. Их было 9 человек с подполковником Вейротером во главе, который и раньше, во время Итальянской кампании, находился при штабе Суворова. Тот же Вейротер был влиятельным лицом при прежних главнокомандовавших австрийскими армиями в Италии, генералах Альвинци и Вурмзере, и продолжал быть главным стратегическим проектором и воротилой в первые годы нынешнего столетия, чем и приобрел большую, но унылую известность. Он составлял во время швейцарского похода Суворова все предположения и диспозиции и вел военную переписку фельдмаршала; не может быть сомнения, что ему же главным образом принадлежит и план кампании. Хотя Вейротер принадлежал больше, чем кто-либо, к категории военных людей, которых Суворов называл "проектными унтеркунфтерами" и над которыми постоянно подсмеивался, но это нисколько не мешало русскому полководцу пользоваться и даже дорожить их услугами и содействием, так как он встречал в них то, чего в русских не было – знание, особенно когда дело шло о таком театре военных действий, как Швейцария.

Существует веское свидетельство одного из участников похода, что Русские давали предпочтение пути на Сплюген, Кур и Сарганс, но Австрийцы изъявили сомнение в достоинствах такого выбора и предложили план движения чрез С.-Готар в долину Рейсы. Русские, не зная местных условий в подробности, не могли оспаривать австрийское предложение и должны были согласиться. Римский-Корсаков говорит в своих мемуарах, что впоследствии Суворов сам признавался в ошибочности принятого плана, объясняя, что был введен в заблуждение союзниками и что вся диспозиция была составлена одним из австрийских офицеров его штаба. Кроме того, в одном из писем своих к эрц-герцогу Карлу после Швейцарской кампании, он выражается, что принял предложенный ему план "больше по доверию, чем по убеждению". Некоторые прямо указывают на Вейротера, как на автора проекта, говоря, что Суворов имел к нему большое доверие и потому одобрил сущность плана, приказав в нем сделать лишь некоторые изменения. Указывается и на эти изменения; они состояли в исключении из диспозиции мер на случай отступления, а также в отказе от учреждения коммуникационной линии с тылом, в виде цепи отрядов. Историк свидетельствует при этом, будто Суворов объяснил Вейротеру, что Русские не знают ни горной страны, ни постовой войны; что в мелких отрядах они легко могут быть обойдены, отрезаны и т. п.; что таким образом коммуникация с тылом будет уничтожена, а главный действующий корпус без всякой надобности ослаблен; что русские войска, скученные вокруг него, Суворова, представляют самую лучшую и надежную силу, с которою он может отвечать за все 2. Трудно проверить документально приводимое свидетельство, но нельзя не заметить, что приписываемые Суворову слова значительною долею подтверждаются ходом кампании. Кроме того они подкрепляются косвенно другим лицом, которое рассказывает, что когда Суворову кто-то заметил во время кампании, что тыл его совсем не обеспечен, то он отвечал: «у нас, Русских, нет тыла» ³.

Впрочем, при незнакомстве Русских с краем, при неподготовленности войск к тамошней войне, при заявленной необходимости в австрийском генеральном штабе и вообще при всей обстановке дела, излагаемой в настоящей главе и отчасти объясненной раньше, едва ли нужны более категорические доказательства, что выбор пути в Швейцарию шел не с русской, а с австрийской стороны. Вот если бы приходилось утверждать противное, тогда без подробнейшего исследования обойтись было бы нельзя. Не может противоречить нашему заключению и характер Суворова. Если бы фельдмаршал имел серьезные данные для предпочтения пути на Сплюген или Бернардину, то несомненно его бы и выбрал, несмотря ни на какие оспаривания; но он своего мнения составить не мог по отсутствию прочных оснований. Оспаривать план Вейротера ему не приходилось еще и потому, что случайно или с умыслом взгляд австрийского стратегического проектора подошел к военным принципам Суворова: кратчайший путь к конечной цели, отрицание полумер, решительность действий. Суворов этот план и одобрил, положившись в оценке всего прочего на экспертов. Вообще характерные особенности Суворова нисколько не делали его недоступным там, где он не мог положиться на одного себя, как в настоящем случае. Он не только готов был выслушать знатоков, но сам к ним обращался за советом. Так, еще из Асти он сообщил главные свои предположения о швейцарском походе Штрауху, Готце и Линкену, как людям, близко знакомым с краем, требуя их замечаний; два первые доставили свои предположения, Суворов их одобрил и поручил Вейротеру соединить в общий план, что и составило окончательную диспозицию.

Но если Суворову на мысль не приходили те ужасные препятствия, которые он потом встретил на избранном пути, то это служит только к усугублению вины экспертов – совето-дателей. Коварства, злого умысла тут допустить нельзя, потому что неудача Суворова и русских войск хотя могла приятно пощекотать злорадство завистливого и неблагодарного союзника, за то наносила собственным его планам и интересам прямой ущерб. Современники, особенно Русские, не задумывались над таким тяжким обвинением, но историческая даль меняет угол зрения и отрезвляет страстные приговоры. Однако нельзя не признаться, что негодование, родившееся из оскорбленного патриотического чувства, коренилось отчасти и на соображении, которое до сей поры не может быть вполне опровергнуто. Это соображение заключается в вопросе: неужели Австрийцы до такой степей были незнакомы с театром предстоявшей кампании, что направили Суворова на самое худшее решение не заведомо для самих себя? Как ни странно подобное неведение, но приходится его признать за факт. Готце, например, доносил Суворову, что "по достовернейшим известиям", общая численность французских войск в Швейцарии не превосходит 60,000 человек, т. е. ошибся почти в 1 1/2 раза: он же показал дивизию Лоржа на оконечности правого французского фланга, тогда как она стояла на левом фланге, по Лимату. Чего же можно было ждать от Вейротера и других, находившихся не на месте будущего действия, а при штабе Суворова? В защиту их может быть также приведено, что в Суворовском плане упоминается про "весьма дурные горные дороги" в долине верхней Рейсы; что в донесении Готце говорится вскользь о движении Ауфенберга чрез Альторф в кантон Швиц "по пешеходной тропинке"; что наконец у Суворова были свои понятия о качестве дорог и возможности движения по ним и что внушать ему иной взгляд было бы напрасною тратою времени. Однако сущность дела заключалась не в условном различии взглядов. Каким образом введено в операционный план береговое движение по Люцернскому озеру, когда там сообщение производилось исключительно водою? Каким образом могло проскочить в диспозиции выражение: "колонна выступает из Альторфа до Швица и идет тот же вечер 14 миль далее", когда тут "далее" дороги вовсе не существовало? Причиною тому могла быть или высшая степень небрежности, или полное незнание. Еще удивительнее, что на невозможность обогнуть сухопутно Люцернское озеро не указали ни Готце, ни Штраух, у которых Суворов просил указаний на "местные затруднения и способы края".

Вообще на всем этом лежит печать какого-то рока; зоркий Суворов, в силу обстоятельств, слишком много положился на других. А между тем он считал исход предстоящей кампании подлежащим некоторому сомнению, что обязывало его к большей осмотрительности, тем паче, что Австрийцы уже неоднократно его проучивали. И если все, изложенное выше, не может служить ему оправданием, то по крайней мере объясняет путь, которым он был приведен к неожиданной развязке. Путь этот длинен; его открывает эрц-герцог Карл несвоевременным выступлением за Рейн, и он не завершается еще составлением ошибочного плана действий. Принятый план, при всей своей неудовлетворительности, не приводил еще к бедственному результату, если бы был выполнен без потери времени; но и тут Суворову суждено было потерпеть неудачу. Еще в то время, когда Русские выступали из под Тортоны, Суворов просил у Меласа для горного похода мулов, которых тот имел в достаточном числе для надобностей русской армии. Но Мелас дал их только под горную артиллерию, а в остальных отказал, уверяя Суворова, что должные распоряжения сделаны и что мулы будут ожидать в Белинцоне прихода Русских. Суворов рассчитывал подойти к С.-Готару 6 сентября и 8 предпринять атаку неприятельской позиции, а потому форсированным маршем прибыл 4 числа в Таверну; но тут узнал, что мулов, вместо ожиданных 1430, нет ни одного. Суворов был в крайнем негодовании и стал придумывать средства к выходу из своего положения. Великий князь посоветовал употребить под вьюки казачьих лошадей, так как в Швейцарии большое число конницы было бы в тягость, и спешенные казаки представлялись более полезными, чем конные. Хотя степные казачьи лошади по качествам своим далеко не подходят к мулам и в горной войне их заменить не в состоянии, но в настоящем случае выбирать было не из чего, и Суворов принял с благодарностью благой совет великого князя. Стали приготовлять на скорую руку подобие вьючных седел и собирать по окрестностям мешки, ибо австрийское провиантское ведомство не заготовило ровно ничего. Сначала предположено было употребить под вьюки 2500 казачьих лошадей и заготовить 5000 мешков но для сокращения задержки ограничились 1500 лошадей и 3000 мешков. Вейротер торопил австрийских провиантских чиновников, рассылал по окрестностям казаков; Суворов писал Меласу, доносил в Вену, в Петербург. Императору Францу он донес, что сделал 8-дневный поход в 6 дней совершенно понапрасну и что "решительные выгоды быстроты и стремительности нападения потеряны для предстоящих важных действий". Императору Павлу он писал, что время проходит, а Австрийцы только обманывают "двусмысленными постыдными обнадеживаниями" и что положение его корпусов может "сделаться весьма опасным". Ростопчину сообщалось, что "пришли в Белинцону, но нет лошаков, нет лошадей, а есть Тугут, и горы, и пропасти"; говорилось, что "Тугут везде, а Готце нигде" ⁴.