Текст книги "Потерянная Россия"
Автор книги: Александр Керенский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)
В ночь с 14 на 15 июля началось последнее германское наступление, провал которого оказался началом германского разгрома. 15 июля было назначено мое свидание с Клемансо и Пишоном. Они должны были одобрить проект сообщения в Москву. Но его содержание теряло смысл, если Россия антибольшевистская и антигерманская, на территории которой вместе с русскими войсками в это время дрались войска союзников, стала «нейтральной» страной, исключенной из Антанты. Войдя в кабинет Клемансо, я в первый раз увидал его улыбающимся. Он уже видел перед собой победу. «Ну, давайте вашу бумагу!» – весело сказал Тигр. «Господин президент, позвольте сначала задать вам один вопрос». Я был взволнован. Клемансо это почувствовал и нахмурился. «Пожалуйста». – «Ваш начальник штаба сказал русскому военному агенту, что русские войска и он не приглашены были на парад 14 июля, потому что Россия – страна нейтральная и заключила мир с врагами Франции. Я надеюсь, что это недоразумение не соответствует вашему мнению». Клемансо побагровел, откинулся на спинку своего кресла. Пишон замер и, казалось, готов был свалиться с кончика своего стула. В наступившей тишине я услышал резкий голос Клемансо: «Oui, Monsieur, la Russie est un pays neutre et c’est un pays qui a conclu la paix separ6e avec nos ennemis» [224]224
«Да, месье, Россия – нейтральное государство и страна, которая заключила сепаратный мир со своими врагами» (фр.).
[Закрыть]. Сдерживая себя, я встал, захлопнул портфель и сказал: «В таком случае, господин президент, мне в вашем кабинете совершенно нечего делать». Поклонился, повернулся и ушел.
На другой день ко мне приехал председатель палаты депутатов Дешанель. От имени президента республики Пуанкаре [225]225
Пуанкаре Раймон (1860–1934) – президент Франции в 1913–1920 гг., премьер-министр в 1922–1929 гг. Один из организаторов интервенции в Россию в годы Гражданской войны.
[Закрыть]и своего собственного он говорил очень долго и красноречиво о неразрывных узах, которые связывают Францию с национальной Россией, о верности Франции союзнице, которая с великим самоотвержением боролась за общее дело, и т. д. Он объяснил поступок Клемансо переутомлением от его сверхчеловеческой работы. Через несколько дней я был приглашен к Пуанкаре, который в своей бесстрастной, ледяной форме кратко повторил сказанное Дешанелем.
Слова Пуанкаре и Дешанеля остались словами. Формула Клемансо о «нейтральной России, изменившей союзникам» превратилась в политику «санитарного кордона» из малых и средних государств, которые выкраивались из живого тела «бывшей империи» после победы над Германией.
Через месяц после приезда за границу мне казалось, что я уже стал нащупывать направление русской политики Англии и Франции, которое мало соответствовало тем надеждам, с которыми демократическая и патриотическая Россия связывала обещание союзников разорвать в клочки после победы Брест – Литовский договор. Во всяком случае, уже в августе для меня стало несомненным, что интервенция союзников происходила в России по их собственному плану, никакого отношения к происходившим в Москве переговорам и ожиданиям русской демократии не имеющему. Окончательно открыл мне глаза один ошеломивший меня факт. Из русской военной среды я получил совершенно точные сведения, что в Лондоне находится один из главных организаторов и руководителей заговора генерала Корнилова, финансист Завойко, что он проживает с ведома английского военного министерства по паспорту «полк. Курбатова» и набирает офицеров для отправки через Америку в Сибирь. Эти офицеры должны были содействовать приходу к власти адмирала Колчака. С генералом же Пулем, который руководил операциями смешанного союзного экспедиционного корпуса в Архангельске, отправился под фамилией английского офицера Томсона русский капитан второго ранга Чаплин. Чаплин должен был установить военную диктатуру на севере России.
III
Между тем, опираясь на «обещание», данное от имени союзников французским послом Нулансом, из Москвы в помощь местным демократическим организациям поехали в Архангельск Н. В. Чайковский и несколько его политических друзей. Эти люди вместе с местными крестьянскими, кооперативными и земскими деятелями, опираясь на поддержку подавляющего большинства местного населения, подготовили переворот. Ничего не ведая, они назначили этого самого капитана Чаплина начальником местных русских войск. Приблизительно через три недели после восстановления на севере России демократического правительства в одну прекрасную ночь были все арестованы по соглашению Чаплина с генералом Пулем и отправлены на Соловецкий остров в монастырь. Под давлением начавшихся забастовок, разложения русских войск и фронта и протеста находившихся тогда в Архангельске союзных дипломатов члены правительства были возвращены с Соловков. Формально правительство Чайковского было восстановлено, но состав его был изменен. Сам Чайковский уехал в Париж. На его место явился генерал Миллер (впоследствии похищенный большевиками в Париже). Большевикам оставалось только снять жатву, посеянную для них генералом Пулем и капитаном Чаплиным. Операция в Архангельске была только репетицией переворота в Омске, который приблизительно два месяца спустя сделал адмирала Колчака диктатором, открыв и здесь легкий путь для большевиков в Сибирь.
Еще в конце августа, находясь в Лондоне, я знал о неизбежности диктаторских переворотов в Сибири и на севере России с помощью иностранцев. Не имея возможности письменно вовремя предупредить моих политических друзей, которые слишком доверчиво относились к «обещаниям» союзников, я решил немедленно вернуться в Россию, для того чтобы лично обо всем рассказать. Мне больше нечего было делать в Европе: миссия моя кончилась крахом. Во время войны проехать из Англии в Россию без согласия английских властей было невозможно. Я написал письмо Ллойд Джорджу с просьбой помочь мне вернуться в Россию. Очаровательный секретарь Ллойд Джорджа – Филипп Карр (впоследствии лорд Лотиан, скончавшийся послом в Вашингтоне), с которым мне тогда приходилось иногда видеться по делам, ответил мне любезным письмом. Ллойд Джордж понимает мое желание вернуться на родину, но, к сожалению, не может этому помочь, т. к. это противоречило бы «решению английского правительства не вмешиваться во внутреннюю политику России».
Эти слова были написаны как раз во время переворота в Архангельске, сделанного капитаном первого ранга Чаплиным [226]226
Чаплин Георгий Ермолаевич (1886–1950) – капитан второго, а с июля 1919 г. первого ранга. Участник Первой мировой войны. 2 августа 1918 г. поднял антибольшевистское восстание в Архангельске; с августа 1918 г. командовал войсками Северной области, был командующим Северным флотом и одновременно командующим войск Архангельского района (при Временном правительстве Северной области и Главнокомандующем Северным фронтом генерале Е. К.Миллере). С 1920 г. в эмиграции. Принимал участие во Второй мировой войне в чине майора английской армии.
[Закрыть]под покровительством английского генерала Пуля.
Деятельность генерала Пуля отнюдь не была каким‑то исключением или случайным эпизодом. Напротив, генерал Пуль [227]227
Пуль Фредерик – английский генерал-майор, командовавший в годы Гражданской войны в России союзным экспедиционным корпусом в Архангельске и глава британской миссии на Кавказе. Генерал П. Н.Краснов вспоминал: «Глава английской миссии в Екатеринодаре генерал Пуль знал и любил Россию. Он хотел спасения России и действовал в ее интересах». Однако, пишет Краснов далее, «он забыл, что интересы Англии не в спасении России, а в ее гибели. Он был спешно отозван, попал в немилость, и на его место приехал генерал Бреггс» (Краснов П. Весна 1921 года // Русская летопись. 1921. Кн. 1. С. 189).
[Закрыть]выполнял в Архангельске общий план интервенции. Я это заявляю совершенно категорически, с полным сознанием ответственности за это. Находясь тогда то в Лондоне, то в Париже, я пристально следил за закулисной подготовкой и выполнением интервенции. Мои наблюдения были совершенно точны. После того как я был лишен возможности вернуться в Россию, я в сентябре месяце написал в Архангельск Н. Чайковскому, как подготовлялся в Лондоне переворот на севере России, и добавлял: «Эпизод, который случился с вами в Архангельске, при первом удобном случае повторится с Директорией в Сибири». Директорией называлось тогда только что образованное в Уфе на совещании всех антибольшевистских партий и организаций новое коалиционное всероссийское правительство. Напоминаю еще раз, что весной 1918 года французский посол Нуланс от имени союзников обещал поддержку этому правительству. В России никто не знал то, что я уже узнал, а именно: что обещания Нуланса не признаются ни в Лондоне, ни в Париже. 25 октября 1918 года (переворот Колчака был 18 ноября того же года) я послал с верным человеком письмо Н. Д. Авксентьеву, где писал между прочим следующее: «С июля здесь, в Лондоне и Париже, работал Завойко со своими друзьями. Он имел исключительное положение у лорда Мильнера [228]228
Мильнер Альфред (1854–1925) – английский государственный и политический деятель. Военный министр в правительстве Ллойд Джорджа.
[Закрыть]и теперь едет к вам, чтобы в широких размерах повторить переворот в Архангельске, который был совершен с ведома и по взаимному соглашению с английскими властями. Я настаиваю на том, чтобы вами были приняты меры к выяснению всех заговорщиков в России, так как новое повторение попытки генерала Корнилова может окончательно разрушить и добить Россию. Будьте особенно внимательны к деятельности генерала Нокса».
Г. Завойко не успел доехать вовремя до Сибирй – он был в Соединенных Штатах, когда «правителем России» стал адмирал Колчак, которого, по словам военного министра Уинстона Черчилля [229]229
Уинстон Леонард Спенсер Черчилль (1874–1965) был военно-морским министром Великобритании в 1910–1915 гг. Впоследствии премьер-министр (1940–1945, 1951–1955)
[Закрыть](6 июня 1916 г. в палате общин), «мы вызвали к жизни».
Генерал А. Нокс поддерживал тесную связь с участниками заговора Корнилова против Временного правительства, а затем появился в Сибири, чтобы там докончить с Колчаком сделать то, что не удалось сделать с Корниловым. Своеобразная роль генерала Нокса в России была хорошо известна союзным правительствам.
5 ноября 1919 года в английской либеральной газете «Манчестер Гардиан» были опубликованы протоколы заседаний мирной конференции по русскому вопросу. В протоколе от 15 января 1919 года излагается речь Ллойд Джорджа и между прочим приводятся следующие его слова: «Кто же может сбросить большевиков? Называют имена Деникина, Колчака, Нокса. Если союзники рассчитывают на одного из этих лиц, то они стоят на зыбучем песке»…
Как впоследствии в Германии, в России в 1917 и 1918 годах антидемократическое движение не было единым. Демократия была атакована сторонниками диктатуры с двух сторон, и слева и справа. Борьба демократии с реакцией сразу на два фронта была во всей Европе своеобразным последствием Первой мировой войны. Поэтому за реакционное движение справа, возникшее в России после установления там демократической республики, западные демократии никакой ответственности, конечно, не несут. Но их правительства того времени несомненно несут долю ответственности за катастрофу России и окончательное торжество тоталитарной диктатуры большевиков. Они ответственны за это потому, что упорно поддерживали силы правой реакции против русской демократии, верившей – может быть, и наивно – в демократическую фразеологию своих западных союзников.
М. Вишняк, наблюдавший за деятельностью представителей Антанты в России в начале Гражданской войны, отмечает в своей книге «Всероссийское Учредительное собрание» факт, удививший тогда русское общественное мнение. «Республиканцы и демократы у себя дома, – пишет он, – представители французской, английской и даже американской миссий становились за немногими исключениями проводниками реакционных влияний в России». Почему? М. Вишняк указывает на две причины – непонимание происшедшего и окружающего, второе – высокомерное убеждение, что Россия, «не знавшая в течение веков иной власти, кроме деспотической», более приспособлена к авторитарному строю, чем к демократическому строю. Конечно, обе эти причины сыграли свою роль в разрыве бывших союзников с Россией. Ллойд Джордж, например, на мирной конференции говорил, что Россия – это джунгли, в которых нельзя разобраться. Но главная причина трагического недоразумения, которое произошло в конце войны между востоком и западом Европы, была в том, что никто из союзников – кроме Соединенных Штатов – не был заинтересован в восстановлении здоровой сильной России в ее старых границах и даже этого не хотел. В 1918 году я видел собственными глазами, как мысль о расчленении России становилась тем популярнее в правящих кругах Антанты, чем несомненнее становился разгром Германии.
Последние недели перед капитуляцией Германии и перемирием до меня доходили из верных источников сведения о том, что в правящих кругах Антанты начинаются разговоры о «разделе сфер влияния» в бывшей Российской империи. Передо мной возникал жуткий призрак нового для России Брест – Литовска. До заключения перемирия я молчал. После 11 ноября нужно было сказать правду. Сидя в английской деревне, я написал статью и послал ее в Париж моему другу Альберу Тома. После напряженной борьбы с цензурой Клемансо Тома удалось опубликовать ее в два приема в “L’Information” (14 ноября и 7 декабря 1919 г.). Я приведу из этой статьи большие выдержки, ибо эта статья передает воздух эпохи и переживания русских людей того времени.
«Россия – это такая огромная задача, без справедливого решения которой ничто и никогда окончательно не будет решено. Война кончена. Представители держав – победительниц уже съехались выработать и продиктовать Германии условия мира. К этому обсуждению привлечены, что совершенно справедливо, представители будущих правительств, будущих государств… Но где же Россия? Почему не слышно ее голоса? Почему никто не представляет ее интереса на совещании союзных правительств? Почему в числе союзных наций даже не упоминается ее имя? Русский флаг, так обильно обагренный кровью павших за нашу и вашу свободу, не развевается рядом с союзным флагом. Почему? Россия – страна нейтральная и страна, которая заключила мир с нашими врагами, – сказал мне Клемансо 15 июля 1918 года (эту мою фразу цензура исключила из статьи…). Неужели эта формула остается до сих пор руководящей в отношении союзников к России? Она заключила мир с врагом и теперь должна испытывать все последствия этого, включительно до… права держав – победительниц распоряжаться ее территориями без ее на то согласия.
Трагическое недоразумение между Россией и ее союзниками продолжается! Оно глубоко волнует всех русских. Оно может тяжело отразиться на всем будущем положении Европы; на прочности самого «мира мира». Многим кажется, что России больше не существует! Не существует России, с которой стоит считаться, как с силой! Нет, Россия была, есть, а главное – будет! Если у русского народа нет сейчас силы, то у него есть зато глубокое сознание и знание, куда ушла его сила. Он знает, что она ушла вся целиком на борьбу за право и правду. Россия знает, что без ее вчерашней жертвы не было бы сегодняшней победы. Совесть, разум русского народа знает, что долг его в этой войне исполнен до конца!»
Дав краткую сводку вклада России в общую победу, я писал дальше: «Поведение каждого правительства, когда перед ним стоит вопрос – или рискнуть сепаратным миром во имя интересов своей страны, или продолжать борьбу во имя интересов всего союза, диктуется степенью доверия данного правительства к своим союзникам. Я позволю себе сделать довольно грубое, но более понятное для умов, привыкших слишком реально мыслить, сравнение: в коммерческой жизни, когда какой‑нибудь синдикат решает уничтожить своих конкурентов, некоторым из его участников приходится выбрасывать на рынок товар по цене иногда далеко ниже себестоимости. Конечно, эти члены синдиката несут убытки и даже могут совершенно разориться. На такой акт самопожертвования каждая отдельная фирма идет только в том случае, если она совершенно уверена, что синдикат возместит все ее убытки и учтет все значение такого образа действий своего сочлена в общих интересах. Что бы сказал торговый мир, если бы узнал, что такой– то синдикат вышвырнул из своего состава фирму, которая содействовала, может быть, в большей степени, чем все остальные, победе над конкурентами и которая растратила весь свой капитал на эту операцию? Сравнение не изящное, но, увы, не бесполезное… С великой патриотической тревогой, в глубоком смущении всматриваемся мы, русские, в ближайшее будущее, нас ожидающее. В самый разгар большевистского предательства – в момент подписания Брест – Литовского договора, когда, как уверяли немцы, навсегда исчезала с карты Европы Россия и возрождалась Московия, место которой в Азии, – мы, русские, были спокойнее, чем сейчас. Мы верили, что война с участием Соединенных Штатов будет доведена до победоносного конца. И нам казалось, что этот час победы будет часом возрождения России… Еще не поздно. Россия напряженно ждет, и совесть народа говорит ему, что он имеет право, как равный среди равных , решать свою судьбу в совете держав на мирной конференции. В упоении своей силы нельзя забывать о чужом праве.
Нужно, наконец, согласовать отношение к России не с формулой Клемансо, а с обещанием союзников «не признавать Брест– Литовский договор». Неизбежным следствием этого непризнания является продолжение союзных отношений с Россией. Для этого Российское Временное правительство, восстановленное 23 сентября 1918 года на Государственном совещании всех антибольшевистских сил, должно быть признано. Представители русского правительства должны быть приглашены на общих со всеми союзниками основаниях к обсуждению вопросов, связанных с окончанием войны.
В частности, никакие вопросы о территории России не должны обсуждаться без ведома и участия России. Иначе – в чем же будет разница между непризнанием и признанием Брест – Литовского договора?»
Два октября
Господин Молотов [230]230
Молотов Вячеслав Михайлович (наст. фам. Скрябин; 1890–1986) – в 1939–1949 и 1953–1956 гг. возглавлял министерство иностранных дел. В 1930—1940-х годах один из активных организаторов массовых репрессий. В 1957 г. участник оппозиционной группы, выступившей против политического курса Н. С.Хрущева.
[Закрыть]в тридцатую годовщину Октября произнес очень существенную и откровенную речь.
Ведь это он несколько лет тому назад по поводу постоянных рассуждений иностранцев о «таинственной загадочности политики Советов» сказал: никаких загадок в нашей политике нет; каждый, кто умеет читать, может ее легко понять.
И действительно, молотовская речь в московском Большом театре 6 ноября 1947 года доказывает, что в политике Кремля все ясно и доступно пониманию всякого мало – мальски грамотного в политике человека; если он, конечно, хочет читать то, что написано, а не то, что ему хочется, чтобы было написано.
Конечно, утверждая, что ленинско – сталинская политическая азбука проста и честна, как букварь, Молотов отнюдь не хотел сказать, что коммунисты всегда честно относятся к слову. Совсем нет! Это было бы кощунственным отрицанием заветов Ильича. Ибо ложь, как средство завоевания несознательных масс и разложения капиталистического враждебного мира, является одним из самых могущественных средств коммунистической тактики.
Молотов, отрицая с негодованием загадочность коммунистической политики, сказал только одно: мы не скрываем и никогда не скрывали нашего учения, наших целей, средств их достижения, отношения к так называемой общечеловеческой морали; все это черным по белому напечатано на всех языках культурного мира; мы, коммунисты, не скрываем, кто мы и куда мы идем, но часто по разным тактическим надобностям надеваем, то здесь, то там, разные маски – то демократические, то миролюбивые, то патриотические, – и не было еще случая, чтобы наш очередной маскарад не давал нужных нам результатов; не наша воображаемая загадочность, а чужая… наивность давала нам все эти тридцать лет небывалую еще в истории партий и политических движений свободу маневрирования…
А когда успешным маневрированием очередная стратегическая цель достигнута, Коминтерн во главе с Кремлем открыто, на глазах у всего мира, указывает новую стратегическую цель и круто меняет свою тактику. Обыкновенно о новом этапе объявляется не сразу, а после нужной внутренней перестройки. А затем уже, так сказать, на ходу ставится веха на новом пути.
*
Такой вехой была речь Молотова 6 ноября. Ее смысл: после Второй мировой войны началась решительная во всем мире борьба между гибнущим капитализмом и восходящим к власти коммунизмом. Победа обеспечена, конечно, восходящей силе, ибо «мы вступили в эру, – поясняет директивную речь Молотова “Правда”, – когда все пути ведут к коммунизму. Коммунистические идеи восприняты широкими массами за границей и вдохновляют эти массы к самоотверженной борьбе с капиталистическим рабством».
При таком настроении народных масс во всем мире победа должна бы была прийти мирным, так сказать, демократическим путем. Но обреченный «империализм» (капитализм) не хочет сдаваться. «Беспокойство и тревога нарастают в рядах империалистов, – свидетельствует Молотов, – ибо каждый видит, как уходит у них почва из‑под ног в то время, как силы демократии и социализма изо дня в день крепнут и сплачиваются». Ничего народам, кроме сугубого угнетения и возрождения ненавистного фашизма, последыши капитализма дать не могут. А посему они неизбежно начинают искать спасения «в новых империалистических авантюрах» («в новой войне» – уточняет дипломатический язык Молотова «Правда»).
Однако, предостерегает Молотов империалистов, трезвая оценка положения свидетельствует, что в наше время империалистические авантюры для судеб капитализма – опасная игра (которая ведет, опять поясняет «Правда», «к быстрому краху всей капиталистической системы»). Тут уже явное повторение своими словами знаменитого откровения Ленина (1915 г.) о «гигантской пользе» современной войны для развития «мировой пролетарской революции».
Тогда, в Первую мировую войну, «гигантская польза» выразилась только в разгроме России, «самой свободной страны среди воюющих, где отсутствует насилие над массами» (Ленин, «Правда», 7 апреля 1917 г.). Но зато Октябрь был «первым шагом к мировой революции»; зато на слезах и крови замученного террором народа была построена «могущественная база для дальнейшего развития» этой революции (слова в кавычках принадлежат Сталину в «Проблемах ленинизма»).
*
Тридцать лет разноплеменные коммунисты, под восторженный гул не менее разноплеменных попутчиков, наивных демократов и социалистов, строили базу для второго шага мировой революции. А когда решительное время пришло, то «база» – то в России как будто и ушла из‑под ног! Превратилась из опорного пункта наступления в ненадежный тыл. И об этом свидетельствует та же юбилейная речь Молотова в части, посвященной внутренней политике СССР.
Когда после капитуляции Германии состоялась встреча зарубежных русских с русскими советскими, нам, давним изгнанникам, открылась правда и о жизни, и о настроениях подавляющего большинства подсоветского населения. И то, о чем мы только догадывались, оказалось действительностью. Оказалось, нельзя перековать народной души насилием, ни перевоспитать ее ложью. Сотни тысяч освобожденных из германских лагерей советских людей, сотни тысяч новой российской молодежи, не знавшей доболыневистской России, принесли с собой на Запад только одно: страстный зов к свободе и жгучую ненависть к тоталитарному насилию , беспощадно калечащему жизнь народа!
Под маской казенного благополучия речь официального представителя Политбюро полна мучительного беспокойства и напряженной тревоги. Обреченный капитализм в панике хватается за атбомбу; повсюду вне России широкие массы вдохновляются коммунизмом и готовятся к последнему бою. А в Стране Советов, стране, от социализма уже «уверенным шагом приближающейся к коммунизму»… «никто не может отрицать того, – восклицает Молотов, – что пережитки капитализма чрезвычайно крепко засели в сознании народа».
Все способы пресечения и предупреждения пущены в ход. Но домашних средств уже недостаточно. И Кремль ищет помощи вне России. «Никто не будет отрицать и того, – продолжает Молотов, – что теперь мы имеем огромные возможности довести борьбу с этими пережитками до благополучного конца». Как? Очень просто: Советский Союз имеет за границей во всех странах «многочисленных друзей… проникнутых горячей симпатией и верой в наше дело».
В чем политический смысл этого сентиментального рассуждения о заграничных друзьях? В том, что теперь, после второй войны, уже нельзя преодолеть сопротивления тоталитарному коммунизму внутри России без победы этого коммунизма вне России.Ибо «любопытно отметить, что идеологический авторитет советской власти наиболее силен в наши дни в местностях за пределами России, в странах за линией ее полицейской власти».
Это верное наблюдение одного из ближайших сотрудников Государственного секретаря США («Foreign affairs», июль 1947 г.) не только служит отличным комментарием к речи сталинского министра иностранных дел. Оно должно еще разрушить в сознании людей воображаемую идеологическую стену между «Востоком» и «Западом», наглядно доказывая, что западная душа, например, во Франции может воспринимать коммунистические идеи во всяком случае не хуже пресловутой славянской души России.
Однако, призвав на помощь «друзей», Молотов никак не может успокоиться. Нарисовав в самых радужных красках единение Сталина с народом, он опять к концу речи возвращается к неугомонным «пережиткам». Наемные писаки буржуазии за время войны уверяли, что советские люди, насмотревшись на западные порядки, захотят их завести у себя. Вздор, вздор! – уговаривает себя Молотов. Советские люди из плена вернулись еще большими энтузиастами тоталитарной диктатуры, чем были до войны… И вдруг тут же взрыв ярости: «Не весь наш народ освободился от пресмыкательства и раболепства перед Западом, перед капиталистической культурой!» Горе этому народу, ибо, «не освободившись от таких пережитков, никто не может быть настоящим советским гражданином». Что сей окрик на юбилейном торжестве означает – тут мне объяснять не надо.
Раболепствующие перед капиталистической культурой – а на самом деле преклоняющиеся перед человеческой свободой– должны быть беспощадно истреблены. Ибо наступает эра коммунизма. Ибо «большевистская партия, созданная Лениным и Сталиным и являющаяся высочайшим выражением морально – политического единства нашего народа, – ныне под водительством великого Сталина указывает прочим народам путь к всеобщему миру, к освобождению от кровавых войн и от капиталистического рабства».
*
Так, конец директивной речи представителя Политбюро и Коминтерна возвращает нас к ее коренному положению: после второй войны началась долгожданная решительная борьба между гибнущим капитализмом и восходящим к власти коммунизмом во всех странах.
Начался второй круг борьбы – не на живот, а на смерть!
Первый круг борьбы кончился, едва начавшись, временным отступлением «мировой революции» – нэпом, социализмом в одной стране, народными фронтами и кутузовским мундиром Сталина. Он кончился отступлением потому, что первая война недостаточно еще разрушила старый мир; потому, что сама база пролетарской мировой революции, захваченной Лениным в России, была еще кустарно организована; потому, что коммунистические силы вне России были еще не собраны как следует, не имели еще настоящего единства командования; потому, что само «капиталистическое общество» недостаточно еще было деморализовано собственным циническим оппортунизмом, а умелая психологическая подрывная работа Коминтерна еще недостаточно была развернута.
Опасно закрывать глаза на действительность: к началу второго тура все изменилось в благоприятную для коммунистической агрессии сторону. За краткий промежуток перемирия между войной «на истощение» и войной «на истребление» (1918–1939) все недостатки в механизме «мировой революции» были исправлены. А «гниющий капитализм» породил двух новых тоталитарных чудищ – фашизм и нацизм. Оставалось только готовиться к неизбежному – ко второй войне. На этой подготовке сосредоточить все свои силы; ей подчинить, как ближайшей стратегической цели, всю тактику Коминтерна и ждать, пока вторая волна войн создаст вторую волну революций.
*
Ждать пришлось совсем недолго, «гигантская польза», которой, после первой войны, не дождался Ленин, оказалась действительно гигантской йосле второй войны: почти весь свободный мир очутился на самом краю пропасти, у того «конца с ужасом», который был обещан всему буржуазному миру еще тридцать с лишком лет тому назад.
После второй, тоталитарной войны коммунизм уже с поднятым забралом вернулся на свою родину, на Запад, и вышел на мировую арену как первоклассная политическая сила, претендующая на власть – идеологическую и политическую – над всеми народами.
И судьбы тоталитарной диктатуры в России зависят от того, победит ли коммунизм вне России – на Западе, в Европе и на всем евразийском материке. Отсюда новый послевоенный курс кремлевской международной политики. Она в речи Молотова весьма своеобразно выражена… фигурой умолчания. О том, о чем без умолку говорилось во время войны, в особенности до Сталинграда, о государственных и национальных интересах «вечной России», – теперь ни слова!
Тот же ближайший сотрудник генерала Маршалла [231]231
Маршалл Джордж Кэтлетт (1880–1959) – американский генерал армии. В 1947–1949 гг. государственный секретарь, в 1950–1951 гг. министр обороны США.
[Закрыть], автор статьи в «Foreign affairs», заметил новый кремлевский курс. Теперь, пишет он, «вся политика Москвы по преимуществу определяется интернациональным коммунистическим движением».
Да, Политбюро вместе с Коминтерном поставили, совершенно по – «ленински», судьбу нашей родины на карту мировой революции!
Ленин, будучи еще в Швейцарии в июле 1915 года, писал: «Кто пишет против государственной измены, против распада России… тот стоит на буржуазной, а не на пролетарской точке зрения. Пролетарий не может ни нанести классового удара своему правительству, ни протянуть на деле руку своему брату пролетарию чужой, воюющей с нами, страны, не совершая государственной измены»(«Соц. – Демократ», № 43, 1915 г.).
Что Ленин протянул руку не «своему брату» пролетарию, а при посредничестве Парвуса и графа Брокдорф – Ранцау [232]232
Брокдорф-Ранцау Ульрих фон (1869–1928) – граф, в 1919–1920 гг. глава германской делегации на Парижской мирной конференции, противник подписания Версальского мирного договора. В 1922–1928 гг. посол в СССР.
[Закрыть]германскому канцлеру Бетман – Гольвегу и генералу Людендорфу – факт исторический, установленный и неопровержимый.
Пораженческое сотрудничество с германским правительством во время Февральской революции не могло иметь целью ни «низвержения» уже низвергнутой монархии, ни «освобождения» уже освобожденного пролетариата. «Такой свободы, как у нас, – восклицал Сталин на VI съезде большевистской партии в августе 1917 года, – нигде не существует, нигде у пролетариата не было и нет таких широких организаций».
Средством к какой же цели была государственная измена? Только одним из средств, облегчивших захват власти. Захват же власти понадобился большевикам не для того, чтобы «передать всю власть Учредительному собранию, хозяину земли русской», как клялись они народу перед Октябрем, а для того, чтобы этого хозяина в первый же день выгнать и в порядке гражданской войны установить диктатуру пролетариата. (Это признал сейчас же после переворота Бухарин [233]233
Бухарин Николай Иванович (1888–1938) – партийный и государственный деятель СССР. Автор трудов по философии и политэкономии. Репрессирован.
[Закрыть].) А сущность диктатуры Сталин вслед за Лениным определил совершенно ясно и точно: «Это есть неограниченная власть, опирающаяся на насилие, а не на закон» («Проблемы ленинизма»).
Зачем понадобилось предательством государства, разгромом России и обманом народа Ленину – вводить диктатуру, а Сталину – за нее упорно и цепко держаться?
Почему Ленин, едва почувствовав, по его словам, в «буржуазной» Февральской революции социалистические мотивы, стал «твердо и решительно» стремиться к диктатуре пролетариата? Ответ на этот вопрос имеет сейчас отнюдь не историческое, а архисовременное значение! В этом ответе ключ к политике Сталина после второй войны.
Стремясь к завоеванию власти пролетариатом, Ленин сначала, сидя еще в Швейцарии, в начале первой войны, не думал, что «самая отсталая» в Европе крестьянская страна, Россия, созрела к социальному пролетарскому перевороту, к торжеству марксистского социализма. Все его мысли были на западе Европы – там, в передовых индустриальных странах с мощным, организованным, как класс, пролетариатом, начнется неизбежная, подготовляемая грабительской войной международных империалистов война классов, гражданская война внутри каждой страны. А эти войны превратятся, в свою очередь, в мировую социальную революцию…
