Текст книги "Потерянная Россия"

Автор книги: Александр Керенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

III

Но вернемся к правдивому рассказу… Не зная еще «компрометирующих» меня фактов, но подозревая уже «недоразумение», Савинков вечером 26–го, ознакомившись с ультиматумом и лентой разговора с Корниловым, сейчас же советует «Керенскому сговориться с генералом Корниловым» (с. 403). Керенский отвечает: «Уже поздно». И добавляет, что им уже послана телеграмма об отозвании генерала Корнилова из Ставки. «Я не могу не отметить, – со свойственной ему правдивостью и справедливостью скорбно отмечает автор, – что телеграмма эта по самому своему содержанию была незаконна, так как лишь Временное правительство в его целом, а не министр – председатель, имело право отчислить от должности Верховного главнокомандующего» (с. 403). По его рассказу, очевидно, телеграмма моя была незаконной потому, что я послал ее до заседания правительства (в этот вечер оно началось после 11 часов, а Савинков был у меня в кабинете около 910 час. веч.) и без согласия его . Так фантазирует автор! А на самом деле до заседания Временного правительства я никакой телеграммы не посылал. Но как только оно открылось, я доложил правительству о всех событиях этого вечера, предъявив ультиматум, подписанный Львовым, и ленту моего разговора с генералом Корниловым. Затем я предложил правительству по телеграфу приказать Корнилову сдать должность Верховного главнокомандующего начальнику его штаба и явиться в Петербург для объяснений. Временное правительство единогласно утвердило мое предложение. Только после этого около двух часов ночи на 27 августа соответствующая телеграмма за моей подписью была послана генералу Корнилову. А что телеграмма моя не была послана вечером 26–го, а только к утру 27 августа подтверждается еще и следующим. Мои телеграммы в Ставку не шли никогда дольше часа. Эта телеграмма посылалась в порядке исключительной спешности. А между тем в 2 часа 30 минут утра 27 августа генерал Корнилов, посылая Савинкову телеграмму за № 6.394 по вопросу о введении военного положения в Петербурге, ничего еще не знал о своем отчислении и вообще о всем случившемся в Зимнем дворце!

IV

Кстати, о введении в Петербурге военного положения, ибо это имеет отношение к восстанию Корнилова. Автор говорит (с. 398): «В тот день (20 августа) Керенский по предложению Военного министерства дал свое согласие на объявление С. – Петербурга и его окрестностей на военном положении и на вызов с фронта в столицу кавалерийского корпуса. Этот корпус должен был содействовать действительному осуществлению военного положения, т. е. успешной борьбе с большевиками».

Новые измышления! Во – первых, мне довольно трудно было «дать согласие» самому себе, ибо, как бы ни хотелось г. Савинкову оторвать Военное министерство от военного министра, я все‑таки был военным министром, и министром весьма реальным. Во – вторых, не Военное министерство предлагало ввести военное положение, а после Московского совещания и падения Риги сам генерал Корнилов стал «требовать» от Временного правительства, как всегда в ультимативной форме, немедленного введения военного положения в Петербурге с передачей всех исключительных полномочий Ставке и с подчинением ей всего Петербургского гарнизона. Для того чтобы понять все содержание этого требования, нужно вспомнить одно обстоятельство. После провала во время Московского государственного совещания первой попытки, так сказать, с наскоку объявить диктатуру заговорщики стали действовать с оглядкой, с подготовкой и, между прочим, решили «использовать» в своих целях падение Риги. Так появилось требование Ставки о передаче с. – петербургского гарнизона Ставке. Заговорщики хотели этим лишить Временное правительство всякой реальной силы, всякой возможности распоряжаться войсками в самой столице, а затем поступить с ненавистным правительством по – своему.

Рассмотрев домогательства генерала Корнилова, Временное правительство признало необходимым, ввиду изменившейся стратегической обстановки на Северном фронте, подчинить войска Петербургского военного округа Ставке, но только с исключением гарнизона самой столицы. Одновременно правительство единогласно признало необходимым объявить Петербург и его окрестности на военном положении, но, сосредоточив все исключительные полномочия в руках самого правительства, отнюдь – вопреки желанию Корнилова – не передавая их Ставке. В – третьих, не я «согласился» на предложение Савинкова на прибытие в Петербург конного корпуса, а «корпус был испрошен мной (Савинковым) у Верховного главнокомандующего по требованию министра– председателя». Так публично заявил сам г. Савинков 12 сентября 1917 года, и заявил в полном соответствии с истиной. Наконец, в – четвертых, я вытребовал войска с фронта во исполнение единогласного пожелания Временного правительства на время военного положения, но, однако, не только для «успешной борьбы с большевизмом». «Само собой разумеется, – писал г. Савинков в том же заявлении, – этот конный корпус, поступив в распоряжение Временного правительства, должен был бы его защищать от всяких посягательств, с чьей бы стороны эти посягательства ни шли». А в это время «посягательства» со стороны правых и, в частности, со стороны Ставки были более чем возможны. Поэтому‑то я и поставил особые условия посылки конного корпуса в Петербург. Эти условия генерал Корнилов обещал исполнить и не исполнил, участвуя в заговоре . К этому эпизоду я скоро перейду.

V

Сейчас же возвращаюсь к моей «незаконной телеграмме». Оказывается, она была «незаконной» не только «по ее содержанию», но и «по форме – это была телеграмма частная» (с. 403). И автор перечисляет все формальные погрешности этой несчастной телеграммы. В суматохе той ночи, может быть, и забыли действительно проставить на ней номер или я перед своей фамилией не поставил «министр – председатель». Может быть! Но это ведь не имело ни малейшего значения. Депеша пришла в Ставку обычным порядком правительственных телеграмм, и ни в ком не могло возникнуть сомнений, как это и было на самом деле, что эта телеграмма не моя. И меньше всего 27 августа в этом сомневался г. Савинков, что и доказать весьма нетрудно. А именно: сам автор говорит, что, беседуя 27 августа по прямому проводу с генералом Корниловым, он «пытался его убедить в необходимости во имя интересов Родины подчиниться Временному правительству» (с. 404). В чем же убеждал Савинков генерала Корнилова? В необходимости исполнить требование Временного правительства, изложенное в моей «незаконной» телеграмме: сдать должность и выехать из армии!

VI

«Несмотря на то что на все мои убеждения, – продолжает Савинков, – генерал отвечал отказом, самый текст моих с ним переговоров с очевидностью говорил о том, что были еще возможности сговориться с генералом Корниловым и таким образом ликвидировать весь инцидент» (с. 404). И, окрыленный такими надеждами, Савинков отправляется с прямого провода в дом военного министра в Зимний дворец. Увы, встретивший его там Некрасов огорошивает его сообщением, что им (Некрасовым) «сделаны уже все распоряжения» (и это вопреки обещанию подождать конца переговоров Савинкова с Корниловым!) для обнародования сообщения о покушении или, согласно официальному тексту, об измене Корнилова. Непоправимое совершилось, и вся Россия вдруг узнала о том, что генерал Корнилов – «мятежник»! Но почему же свершилось «непоправимое»? А потому, что, считая себя после приезда Львова с его комбинациями обманутым Керенским, Корнилов, «очевидно, не мог не признать телеграмму Керенского тяжким для себя бесчестием. Глубоко оскорбленный, болеющий за армию, убежденный, что обманут Керенским, он поднял, наконец, опираясь на заговорщиков, знамя восстания» (с. 405). Мы уже знаем, что. в действительности генерал Корнилов не мог считать и не считал себя «обманутым» мной. Но, может быть, он все‑таки признал мою телеграмму «тяжким оскорблением» потому, что в ней сам он назывался «мятежником», а его выступление – «изменой»? Нет, не мог! И тут г. Савинков снова говорит неправду. Прежде чем Корнилов поднял «знамя восстания», он получил только две мои телеграммы. Одну о своем смещении – к утру 27 августа; другую – в ночь на 28 августа с официальным текстом моего обращения к населению. Об этих двух телеграммах и говорит автор. Ни в одной из них нет ни слова «измена», ни слова «мятежник»; нет и никаких вообще оскорбительных выражений. Уже после того как генерал Корнилов открыто восстал, представители правительства заговорили более резким языком. Утром 29 августа в Петербурге появилось обращение к гражданам, начинавшееся следующими словами: «В грозный для отечества час, когда противник прорвал наш фронт и пала Рига, генерал Корнилов поднял мятеж против Временного правительства и революции и встал в ряды их врагов». Кем же было подписано это воззвание? Под ним стояла подпись с. – петербургского генерал – губернатора… Б. Савинкова! [147]147
  Считаю нелишним напомнить здесь весь эпизод назначения г. Савинкова на должность спб. генерал – губернатора. Этот эпизод я рассказал в «исторической справке», напечатанной 26 сентября 1920 г. в газете «Воля России». Вот она:
  «В № 4 “Воли России” опубликованы характерные приказы г. Савинкова, “друга” генерала Корнилова.
  В этих приказах, действительно, в первый раз восставший генерал был назван “изменником”.
  История назначения г. Савинкова на должность временного петербургского генерал – губернатора для организации защиты столицы от войск мятежного генерала может до некоторой степени разъяснить, почему именно г. Савинков первый решился так резко охарактеризовать деятельность Корнилова.
  Дело в том, что в первую же ночь восстания Ставки в советских, солдатских и рабочих кругах Петербурга стала упорно распространяться молва о прикосновенности г. Савинкова к движению генерала Корнилова. Эти слухи особенно усилились после того, как населению стало известно о том, что войска, вызванные с фронта Временным правительством, приближаются к столице с целями, явно враждебными революции и Временному правительству.
  Так как распоряжения Временного правительства о вызове войск в Петербург шли через Савинкова, как ближайшего помощника военного министра, то, естественно, подозрительность демократических кругов к деятельности Савинкова делалась все более острой и опасной.
  Должен сказать, что само Временное правительство не сомневалось тогда в политической честности г. Савинкова. Поэтому я вовсе не удивился, когда поздно ночью на 28 августа ко мне в кабинет вошел очень взволнованный управляющий Военным министерством.
  – Господин министр, – обратился ко мне, вытягиваясь во фронт, Савинков, – прошу вас немедленно арестовать меня как соучастника генерала Корнилова. Если же вы доверяете мне, то прошу предоставить мне возможность делом доказать народу, что я ничего общего с восставшими не имею.
  В ответ на это заявление я тут же назначил г. Савинкова временным генерал– губернатором Петербурга, предоставив ему широкие полномочия для защиты Петербурга от войск генерала Корнилова.
  Принимая должность генерал – губернатора в этой атмосфере общего недоверия и подозрительности, г. Савинков в первом же приказе поторопился возможно резче отгородить себя от Ставки».


[Закрыть]

Вообще, могли автор статьи добросовестно заблуждаться, утверждая, что он «не сомневался в том, что генерал Корнилов не участвовал в заговоре» (с. 402) и что только после моей телеграммы генерал бросился в объятия заговорщиков (с. 405)? После какой же моей телеграммы это событие случилось? После первой или после второй? Об этом автор определенно не говорит. Возьмем более раннюю телеграмму, полученную в Ставке к утру 27 августа. Спрашивается, имел ли генерал Корнилов что‑либо общее с заговорщиками до получения этой телеграммы? Автор статьи говорит: «Нет, не имел» – и говорит сознательную неправду.

Вот в чем дело. 22 августа г. Савинков поехал в Ставку, между прочим, для того, чтобы по моему поручению потребовать от генерала Корнилова откомандирования в распоряжение правительства кавалерийского корпуса, но лишь под условием, чтобы, во– первых, этим корпусом не командовал генерал Крымов (участник, по моим сведениям, заговора) и чтобы, во – вторых, в состав этого кавалерийского отряда не входила Дикая дивизия.

24 августа Корнилов окончательно «обещает» Савинкову исполнить оба этих условия и… в тот же день особым приказом подчиняет Дикую дивизию генералу Крымову. А в это время правительство по представлению Корнилова назначает генерала Крымова командующим 2–й армией на Юго – Западном фронте. Но генерал Крымов пребывает в Ставке и разрабатывает совместно с генералом Корниловым план военной оккупации Петербуга. 25 августа Савинков возвращается из Ставки и докладывает мне, что войска в распоряжение Временного правительства будут высланы согласно условию. И… в этот же день по приказу генерала Корнилова Дикая дивизия выступает как авангард отряда генерала Крымова в направлении к Петербургу. А ко мне посылается Львов с ультиматумом! А генерал Крымов в этот же день назначается без ведома Временного правительства самим генералом Корниловым командующим еще не существующей Петербургской армией. 26–го утром, т. е. не только до моей первой телеграммы, но и до моего разговора с Львовым , генерал Крымов выезжает вдогонку за Дикой дивизией с особыми инструкциями генерала Корнилова и отнюдь не в распоряжение Временного правительства, а против него.

Итак, давая 24 августа обещание Савинкову исполнить условия министра – председателя, генерал Корнилов обманул его как представителя военного министра. Савинков не только не объясняет этого, но, напротив, очень глухо говорит, что 28 августа в С. – Петербурге узнали, что «кавалерийским корпусом командует – и это вопреки прямому обещанию генерала Корнилова – Крымов и что в голове этого корпуса идет Дикая дивизия» (с. 405). Настоящая правда ловко спрятана между строками, и неосведомленный читатель легко может подумать, что «опереться на заговорщиков», т. е. на Крымова и его друзей, генерал Корнилов решился только после получения моей телеграммы утром 27 августа! А между тем нет никаких сомнений в том, что Ставка, именно во главе с генералом Корниловым, приступила к окончательному осуществлению плана заговора никак не позже 20 августа, ибо к этому времени были уже разработаны почти все детали военной операции против с. – петербургского правительства.

История похода генерала Крымова как молния освещает всю картину подготовки и выполнения корниловского заговора. Здесь я не буду приводить других доказательств той двойной игры, которую вела Ставка с Временным правительством. Я приведу только свидетельство человека, слишком близко стоявшего к заговорщикам. 12 сентября 1917 года в письме к одному из виднейших политических деятелей России генерал Алексеев писал: «Я не знаю адреса гг. Вышнеградского [148]148
  Вышнеградский Александр Иванович (1867–1925) – юрист, композитор-любитель. В 1906–1917 гг. директор-распорядитель Петербургского международного банка и подконтрольных ему акционерных компаний. В декабре 1917 г. был арестован. С 1918 г. в эмиграции.


[Закрыть], Путилова и других. Семьи заключенных (по делу Корнилова. – А. К.) офицеров начинают голодать… Я настойчиво прошу их прийти на помощь. Не бросят же они на произвол судьбы и голодание семьи тех, с кем они были связаны общностью идей и подготовки… Тогда (т. е. если просьба не будет немедленно исполнена. – А. К.) генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие , чтобы показать русскому народу, с кем он шел и какие истинные цели он преследовал»…

Савинков считал заговор, а также и вооруженное выступление (с. 405) «политической ошибкой, даже преступлением». В этом он прав. Заговор и восстание Корнилова открыли двери большевикам! Г. Савинков прозевал только участие в этом заговоре самого Корнилова. А теперь старается, по причинам мне неизвестным, все свалить с больной головы на здоровую, т. е. ответственным за все гибельные для России последствия тяжкого преступления хочет сделать не его главного соучастника, а главу Временного правительства, от имени которого и по собственному вызову сам г. Савинков в дни восстания боролся с заговорщиками…

Отъезд Николая II В Тобольск

I

Много легенд создавалось и до сих пор создается об отношении Временного правительства к покойному бывшему императору и его семье. В свое время большевики натравливали на нас, членов Временного правительства, наиболее темные солдатские и матросские массы, изображая мягкое, человеческое отношение правительства к павшему императору как «предательство революции», «попустительство злейшим врагам народа» и т. п. Смертная казнь Николая II и отправка его семьи из Александровского дворца в Петропавловскую крепость или Кронштадт – вот яростные, иногда исступленные требования сотен всяческих делегаций, депутаций и резолюций, являвшихся и предъявлявшихся Временному правительству и, в частности, мне, как ведавшему и отвечавшему за охрану и безопасность царской семьи.

До самого Октябрьского переворота Временное правительство справлялось с принятой на себя обязанностью, ни на йоту не уступая никаким человеконенавистническим и демагогическим требованиям слева, ибо именно в отсутствии всякого намека на мученичество царя заключалось лучшее средство обезопасить республиканскую Россию от возрождения монархической легенды.Достаточно прочесть соответствующие места из опубликованного дневника Николая II, чтобы видеть, насколько корректна была вся линия поведения Временного правительства к самодержцу, превратившемуся в обыкновенного, слабого, покинутого вчерашними друзьями и нуждавшегося в защите человека.

Однако историческая действительность и даже мнение самого «монарха», как это всегда бывает, не имеет никакого значения для гг. монархистов. Еще с большей настойчивостью, чем большевики, они стремятся теперь цинично использовать трагическую гибель царской семьи для демагогической и откровенно клеветнической травли… большевиков?! Нет, не большевиков, а правительства Февральской революции.

С тонким расчетом подготовляя свое возвращение в Россию, гг. монархисты всячески стремятся всю ответственность за кровавую вакханалию «сильной власти» Лениных и Троцких взвалить на наши плечи.

Конечно, в числе прочих смертных грехов вся ответственность за отвратительное убийство царской семьи целиком падает на Временное правительство, «сознательно не желавшее защищать и спасти бывших венценосцев». Так утверждает творимая монархистами легенда!

Эту легенду, с посильными дополнительными художественными измышлениями, воспроизвел недавно достаточно известный петербургский адвокат г. Карабчевский [149]149
  Карабчевский Николай Платонович (1851–1925) – адвокат, общественный деятель, публицист. Известность ему принесли выступления на политических процессах. Соучредитель газеты «Право» (1898–1917). Приветствовал Февральскую революцию, но, считая Керенского «болтуном и позером», не принял его предложение занять пост сенатора. Был избран председателем Комиссии по расследованию германских зверств. Летом 1917 г. выехал в скандинавские страны для сбора материалов о положении русских военнопленных и в Россию не вернулся


[Закрыть]в своей только что появившейся книжечке «Что глаза мои видели».

Эту книжку, в которой, к сожалению, слишком часто говорится о том, чего не видел и не мог видеть автор, г. Набоков справедливо назвал «Senilia» [150]150
  «Senilia» – «Старое» (лат.


[Закрыть]. Ибо только старческим одряхлением можно объяснить, каким образом некогда талантливый и умный человек решился опубликовать весь этот букет беззубого брюзжания, салонных сплетен и просто инсинуаций! Так вот, если какой‑либо будущий историк захочет писать о нашем времени по свидетельским показаниям г. Карабчевского, то ему, между прочим, придется утверждать, что «в гибели Николая II и его семьи больше всего виновато Временное правительство кн. Львова и т. д., в первую голову виноват Керенский». Все мы, по компетентному заявлению Карабчевского, виноваты потому, что из‑за демагогической боязни толпы не хотели спасти бывшего царя и его семью, не хотели отправить их за границу, хотя и имели к этому полную возможность.

Конечно, хранилище всяческой истины – «Общее дело» [151]151
  Общее дело»(1909–1910,1917,1918–1922,1928-1933) – газета, издававшаяся известным разоблачителем агентов царской охранки, одним из организаторов и руководителей Русского национального центра в Париже Владимиром Львовичем Бурцевым (1862–1942). В эмиграции газета придерживалась антибольшевистской направленности. Ее платформа была выражена Д. С.Мережковским в статье «О белой и красной нечисти» (1921. 8 января). Держась «над схваткой», пытаясь преодолеть разобщенность в среде политиков-изгнанников, Бурцев и его сподвижники вместе с тем остро дискутировали и с А. Ф.Керенским, и с другими деятелями «белой» эмиграции – П. Н.Милюковым, П. Б.Струве


[Закрыть]не могло упустить случая лишний раз «разоблачить» меня и поторопилось в № 402 в статье, специально мне посвященной, среди прочих обычных гнусностей, разъяснить по Карабчевскому мою «вину» в убийстве царя.

«Он, сделавшись случайно кумиром, должен был и мог спасти Николая II и других членов династии – и не посмел сделать этого…»

Вот на этом «не посмел», на этом уклонении Временного правительства от обязанности охранить жизнь бывшей царской семьи я и остановлюсь.

Опровергать старческие бредни о том, как 2 марта – в первое мое официальное, как министра юстиции, свидание с Советом присяжных поверенных во главе с Карабчевским – я проявил желание «повесить» царя, делая даже «символический жест» у своей шеи, и отказался от своего намерения, лишь «сконфуженный» великим идеалистом и противником смертной казни Карабчевским, – опровергать всю эту чепуху я не буду. Пусть защитник Брешко – Брешковской [152]152
  Карабчевский защищал Брешко-Брешковскую в 1877–1878 гг., когда она была привлечена к суду в «процессе 193-х». Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844–1934) – революционерка, политический деятель (см. в нашей книге очерк «Е. К.Брешковская»). Одна из создателей и лидеров партии эсеров и ее Боевой организации. Участница борьбы с советской властью в Поволжье и Сибири. С 1919 г. в эмиграции. Своей защитой Карабчевский спас от виселицы эсера-террориста Егора Сергеевича Созонова (1879–1910), убившего 15 июля 1904 г. министра внутренних дел В. К.Плеве. Приговоренный к вечной каторге, Созонов покончил с собой.


[Закрыть], Созонова и их самоотверженных товарищей в революционной борьбе со спокойной совестью на склоне своих лет утешается мыслью, что лишь его могучее красноречие превратило мои кровожадные мечты в твердое решение добиться немедленной отмены в России смертной казни!

Гораздо существеннее другое измышление почтенного автора, касающееся уже не отдельного лица, а Временного правительства в его целом.

Правда ли, что мы могли и не захотели спасти жизнь царской семьи своевременной отправкой ее за границу вообще и в Англию в частности? Этот вопрос интересовал очень многих; обсуждался в иностранной печати, и я считаю своевременным теперь объяснить, почему в конце лета 1917 года Николай II и его семья оказались не в Англии, а в Тобольске.

Вопреки всем сплетням и инсинуациям, Временное правительство не только смело , но и решило еще в самом начале марта отправить царскую семью за границу. Я сам 7 марта (20) в заседании Московского Совета, отвечая на яростные крики «Смерть царю, казните царя», сказал: «Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска». Это мое заявление вызвало в некоторых советских кругах обеих столиц взрыв возмущения. Не успел еще я вернуться в Петроград, как глубокой ночью вооруженная, с броневиком, как потом оказалось, самозваная советская делегация ворвалась в Царскосельский дворец и требовала предъявления ей царя с явной целью его увоза. Сделать это ей не удалось.

Но Временное правительство после этого изъяло охрану царя из ведения Военного министерства и командующего войсками генерала Корнилова и возложило эту тягчайшую обязанность на меня – министра юстиции.

Впредь случаев, подобных описанному, не повторялось. Однако, признавая пребывание бывшей царской семьи у самой столицы и вообще в России не обеспеченным от всяких случайностей при всяких возможных политических потрясениях и переменах, Временное правительство озабочено было подготовкой выезда обитателей Александровского дворца за границу и вело соответствующие дипломатические переговоры с лондонским кабинетом.

Однако уже летом, когда оставление царской семьи в Царском Селе сделалось совершенно невозможным, мы, Временное правительство, получили категорическое официальное заявление о том,что до окончания войны въезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен.

Утверждаю, что если бы не было этого отказа, то Временное правительство не только «посмело», но и вывезло бы благополучно Николая II и его семью за пределы России, так же как мы вывезли его в самое тогда в России безопасное место – в Тобольск. Несомненно, что если бы Корниловский мятеж или Октябрьский переворот застал бы царя в Царском, то он бы погиб, не менее ужасно, но почти на год раньше.

II

Моя историческая справка об обстоятельствах, принудивших Временное правительство отправить Николая II и его семью не за границу, как то было решено, а в один из отдаленных городов России, вызвала очень много толков в русской и иностранной печати.

Как и следовало ожидать, в большинстве случаев авторы появившихся статей стараются или опровергнуть, или, по крайней мере, смягчить силу моего «разоблачения». Пока русские и иностранные реакционеры в течение трех лет, пользуясь трагической гибелью царской семьи, беззастенчиво лгали и клеветали на Временное правительство и отдельных его членов, никому и в голову не приходило из лиц более или менее осведомленных напомнить общественному мнению о событиях так, как они действительно происходили. Но стоило только мне, в самой краткой и корректной форме, напомнить о действительной причине, помешавшей Временному правительству приступить к осуществлению его решения об отправке бывшего царя за границу, как лица наиболее заинтересованные в сокрытии истины вышли из равновесия.

«Daily Telegraph», официоз английского правительства, выступил сейчас же с весьма раздраженным разъяснением, пытающимся доказать, что мое «внезапное (?) очень серьезное обвинение против правительства Великобритании» совершенно необоснованно. По мнению английского официоза, «не проблематический британский отказ, но малодушие Керенского и его коллег в их сношениях с большевиками является истинной причиной екатеринбургских убийств».

Оставляю без всякого возражения рассуждение «Daily Telegraph» о моем и моих коллег «сношениях с большевиками». Спор на этой почве нас слишком далеко бы завел, т. к. пришлось бы весьма детально рассмотреть щекотливый вопрос о том – «малодушие» ли Временного правительства или двойная игра с ним некоторых ответственных представителей союзных правительств привели к октябрьскому торжеству большевиков.

Сейчас мне важно только установить одно. Английский официоз вполне подтверждает мое заявление: «Мы, Временное правительство, получили категорическое официальное заявление о том, что до окончания войны переезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен».

Правда, английская газета старается ныне смягчить решительность отказа. Она говорит о «желании отсрочить выезд пленников», ввиду якобы того, что «в 1917 году германские подводные лодки (у Мурманска) представляли большую опасность». Затем газета высказывает сомнение, «согласился ли бы Николай II покинуть Россию». И наконец, утверждает, что «нет никаких доказательств, что Керенский, в случае благоприятного ответа , оказался бы в состоянии вывезти своих пленников за границу».

Что бы случилось, если бы правительство его величества короля Английского согласилось на предложение республиканского революционного правительства и предоставило право убежища ех [153]153
  Ех – бывший, отставной (лат.).


[Закрыть]его величеству бывшему императору Всероссийскому – это другой вопрос! Для истории важно только знать, что такого благоприятного ответа мы, Временное правительство, не получили . Текст официозного английского сообщения не оставляет в этом ни малейшего сомнения.

Кстати, не могу не напомнить здесь, что даже ближайшие родственники царской семьи не разделяли чрезмерных опасений английского правительства за безопасность морского путешествия Николая II. В архивах английского дворца, вероятно, и сейчас еще можно найти письма некоторых бывших великих князей, просивших и настаивавших на скорейшем благоприятном решении вопроса о выезде из России Николая II и его семьи.

Повторяю, окончательный отказ английского правительства последовал, насколько помню, в первой половине июня старого стиля. Таким образом, напечатанная в «Nachrichtenblatt iiber Ostfragen» мартовская «нота» английского посла Бьюкенена министру иностранных дел Милюкову о том, что «король и правительство Его Величества будут счастливы предоставить ех императору России убежище в Англии», – эта нота ни в каком противорчии с моим сообщением об отказе не стоит. Сам Милюков («Последние новости». № 428) признает, что еще в бытность его министром иностранных дел отношение Бьюкенена к выезду Николая II в Англию изменилось. А к июню английское предложение о предоставлении убежища превратилось в полную свою противоположность.

Г. Милюков, со свойственным ему всегда слишком индивидуалистическим подходом ко всем событиям, участником которых в числе прочих и он бывал, всячески старается отгородить себя от остальных членов Временного правительства в истории переговоров об отъезде Николая II. Он осторожно намекает, что на изменение отношения Бьюкенена к выезду бывшего императора в Англию могли повлиять какие‑то другие члены Временного правительства, находившиеся под «давлением» Совета рабочих депутатов. Впрочем, г. Милюков допускает, что настроения Совета, враждебные выезду из России Николая II, могли достигнуть до английского посла и повлиять на него через «другие источники информации».

Я не знаю, повлиял ли вообще Совет рабочих депутатов на Бьюкенена, и если повлиял, то каким путем. Но я категорически утверждаю, что в вопросе о выезде Николая II из России все Временное правительство было совершенно солидарно. А переговоры, начатые согласно указаниям правительства министром иностранных дел Милюковым, продолжались, может быть с еще большей настойчивостью, его заместителем М. И. Терещенко.

Впрочем, все это уже мелочи. Главное и бесспорное: утверждение, что Временное правительство имело полную возможность, но не захотело вывезти Николая II и его семью за границу, ныне категорически отвергнуто.

Казалось, тут и следовало бы поставить точку.

Однако ненавистникам Временного правительства не до «передышек». Они тут же, на лету, меняют направление атаки и новым шумом стараются прикрыть свое поражение.

Вчера еще кричали на всех перекрестках – «Временное правительство умышленно уклонялось от всех попыток иностранцев спасти жизнь бывшей царской семьи!» Вчера еще измышленный «отказ» воспользоваться предложением Англии вызывал бурные взрывы патриотического негодования.

Сегодня все эти вымыслы оказались вздором! Ну и что же? Да ничего! Как будто ничего не случилось. Оказывается, это совсем и не важно, уклонилось или не уклонилось Временное правительство от содействия иностранцев. Пусть даже не правительство уклонилось, а иностранцы отказали.

Это совсем неважно! Важно, страшно важно, совсем другое: если бы и хотело, то вывезти царя за границу Временное правительство все равно бы не могло – Советы не позволили бы. И тут начинаются ссылки на современные большевистские официозы. Начинаются рассуждения о том, что «сам А. Ф. Керенский в 1917 году, помнится, именно так и думал», т. е. думал, что «не так‑то просто было бы для Временного правительства вывезти Николая II в Англию» (см. «Руль» № 250).

Я никогда и не утверждал, что это было «так просто». Напротив, это было бы очень трудно и даже невозможно ранее середины лета, когда выезд Николая II из Царского Села стал вполне возможным. Что и было доказано на деле. Я имею основание утверждать, что технически проезд Николая II до границы осуществился бы не с большими трудностями, чем до Тобольска…

Однако это уже область предположений, куда я не последую за непримиримыми ненавистниками Временного правительства. Пусть они правы, – пусть мы не в состоянии были бы отправить бывшую царскую семью за границу. Для истории это предположение не имеет никакой цены. Для истории существует только один факт: летом 1917 года бывший император и его семья остались в пределах России по обстоятельствам, от воли Временного правительства не зависевшим.