Текст книги "Графиня Салисбюри"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава X

Читатели наши должны теперь позволить нам, на некоторое время, оставить твердую землю, где с обеих сторон оканчиваются грозные приготовления к наступательным и оборонительным военным действиям, на которые писатель романов мог бы только бросить взгляд, но дело историка описать со всеми малейшими подробностями. Итак, посмотрим, что происходит за проливом, и обратим внимание на некоторые действующие лица, о которых мы, несмотря на то, что они довольно важны, кажется, забыли, следуя за королем Эдуардом из его Вестминстерского замка, на пивоварню Рювака Якова Дартевеля. Эти лица: королева Филиппа Ганау и прекрасная Алисса Гранфтон, невеста графа Салисбюри, которую мы видели на королевском пиршестве, прерванном так внезапно появлением графа Роберта д’Артуа, за которым последовали все описанные нами обеты.

Лишь только официально стало известно в государстве об отъезде короля, как королева Филиппа, положение здоровья которой предписывало все меры осторожности, – впрочем, по тогдашним нравам, всякое самое невинное развлечение в отсутствии ее супруга, поставлено ей было бы в вину, – удалилась с приближенными ей особами, составлявшими ее двор, в замок Нотингам, находящийся в двадцати милях от Лондона. Где и проводила время в благочестивом чтении, разных рукоделиях и разговорах о рыцарских подвигах с придворными дамами, среди которых постоянной подругой и любимой ее поверенной была Алисса Гранфтон; вопреки природному инстинкту, которым всегда одарены бывают женщины, королева не подозревала в ней своей соперницы.

В один из тех зимних длинных вечеров, когда так приятно сидеть перед пылающим огнем обширного камина, прислушиваясь к вою ветра, гуляющего между зубцов старых башен, и когда старинный знакомец наш Гильом-Монтегю совершал ночной обход свой по стенам крепости, в большой и высокой комнате, в которой были резные дубового дерева карнизы, тяжелые темного цвета занавесы и исполинская кровать, удалившись, чтобы быть свободнее не в словах, но в мыслях, сидели обе подруги, освещенные умирающим светом лампы, недостигавшим до потемнелых от времени карнизов, у тяжелого на искривленных ножках стола, покрытого блестящим ковром, составлявшим свежестью своего шитья резкую противоположность старой материи, которой была обита древняя мебель; обе они сидели, погрузившись в глубокую задумчивость, причина которой, несмотря на различие последствий, была одна и та же: каждая из них думала об исполнении своего обета.

Обет королевы был ужасен. Она поклялась именем Пресвятой Богородицы и Иисуса Христа, распятого на кресте, разрешиться от бремени непременно во Франции, а ежели она не в состоянии будет исполнить этой клятвы, то лишить жизни себя и новорожденного младенца. В первую минуту, предавшись увлечению, она произнесла с твердостью эту клятву, которая принудила и всех присутствующих последовать ее примеру. Но четыре месяца спустя, после этой кровавой минуты, каждое трепетание младенца в ее чреве напоминало матери безумный обет, данный супругу.

Обет Алисы был, напротив, для нее приятен. Она поклялась, в день возвращения из Франции в Англию графа Салисбюри, отдать ему свою руку и сердце. Половина этой клятвы была бесполезна, потому что сердцем ее давно уже владел он, поэтому она с нетерпением, совершенно противоположным нетерпению королевы, ожидала известия из Фландрии о начале военных действий, и задумчивость ее, хотя не так грустна, но все же была глубока и постоянна. Каждая из них равно ожидала решения своей участи, но одна со страхом, а другая с надеждою. И поэтому королева в мечтах своих бродила под облачным серым небом, по пустынным степям, и встречала на пути своем свежие могилы, тогда как Алисса, напротив, носилась беззаботно по коврам свежей зелени, испещренной чудными цветами, благоухающими ароматами, из которых вьют венки для новобрачных.

В эту минуту пробило девять часов на башне замка. С первым ударом колокола, королева вздрогнула, и с ужасом прислушиваясь, считала последующие.

– Семь лет тому назад, – сказала она дрожащим голосом, – в этот самый день, в этот самый час, и в этой самой комнате, где теперь мрак и тишина, было многочисленное шумное общество.

– Кажется, в ней, – сказала в свою очередь Алисса, прерванная в своих мечтаниях словами королевы, и отвечающая скорее на свои мысли, нежели на речь, достигнувшую ее слуха, – кажется, здесь праздновали бракосочетание вашего величества с королем Эдуардом?

– Да, здесь, – отвечала тихо королева, – но я думала о другом ужасном происшествии, случившемся в этой комнате: я говорю о взятии под стражу Мортимера, любовника королевы Изабеллы.

– Я давно слышала об этом происшествии, – сказала Алисса, вздрогнув и осматриваясь кругом со страхом, – и, признаюсь, с тех пор, как мы находимся в этом замке, мне хотелось узнать подробно, как и где это случилось, но так как теперь его величеству угодно было возвратить королеве Изабелле свободу и почести, которыми она прежде пользовалась, никто и не хотел удовлетворить мое любопытства из опасения или, может быть, по неведению. – Потом, после минутного молчания, спросила Алисса, приблизившись к королеве, – и вы думаете, ваше величество, что оно здесь случилось?

– Я не могу говорить о том, что королю угодно сохранить в тайне, – отвечала она, – и поэтому не знаю, где находится в настоящее время королева Изабелла, – во дворце или в золотой тюрьме, и кем назначен при ней этот ужасный Монтраверс, – секретарем или тюремщиком; и нахожу все решенное королем справедливым. Я его жена и вместе с тем первая подданная. Что сделано, того уже переменить нельзя, как равно и избежать определенного свыше. Поэтому я скажу только тебе, милая Алисса, что случилось в этой самой комнате, и не только сегодняшнего числа, но даже именно в девять часов, как Мортимера взяли под стражу в ту самую минуту, когда он, встав, может быть, с этих самых кресел, на которых сижу я, и отходя от стола, шел ложиться на эту кровать, на которую я, в продолжение всего времени моего здесь пребывания, не легла ни одного раза без того, чтобы мне не представилась вся эта кровавая сцена и все действующие в ней лица в виде привидений. Впрочем, Алисса, иногда стены бывают не так скромны, как люди; и эти, которыми мы окружены, не забыли всего того, чему они были свидетелями, и вот язык, который мне все рассказал, – продолжала королева, показывая на внутренность камина, – вот впадина между резьбою от острия меча. На этом месте упал Дугдал и ежели поднять ковер, находящийся под ногами, то, вероятно, на полу еще видно темное пятно от его крови; потому что борьба была ужасная, и Мортимер защищался как лев.

– Но, – сказала Алисса, отодвигая свое кресло, чтобы удалиться от того места, на котором человек так быстро перешел от жизни к предсмертным страданиям и потом к смерти, – но в чем заключалось преступление Мортимера? Невозможно, чтобы король Эдуард наказал так жестоко за связь, конечно, преступную, но и смерть такая страшная, которую испытал он, была за это наказанием слишком жестоким!

– Потому что, кроме этого преступления, он был виновен во многих ужасных злодеяниях. Он был причиной смерти короля, которого, по его приказанию, убили Гюрнай и Монтраверс; по ложным его донесениям был казнен граф Кент. Властвуя неограниченно во всем государстве, он вел его к совершенной погибели, когда настоящий король, власть которого он себе присвоил, из ребенка сделался взрослым человеком, то мало-помалу все его злодеяния сделались ему известны. Но войска, казна и все дела политические, все это было в руках любимца, и борьба с ним, как с неприятелем, была бы войной междоусобной. Почему король и решился поступить с ним, как с убийцей, и одна минута решила его участь. Однажды ночью, когда парламент был собран здесь, а королева и Мортимер жили в этом замке, охраняемом их друзьями, король подкупил одного из них, – и подземельем, ведущим в эту комнату, выход которого скрыт под этими разными украшениями, но я, несмотря на все мои старания найти его не могла, король проник с несколькими замаскированными людьми, в числе которых были Генрих Дугдал и Готье-Мони. Королева была уже в постели, а Робер Мортимер шел ложиться спать, как вдруг он увидел, что одна часть резных украшений в стене открылась, и пять вооруженных воинов в масках бросились в комнату, и пока двое из них побежали запереть изнутри двери, трое остальных кинулись на Мортимера, но он, успев схватить свой меч в одну минуту, рассек им голову Генриху Дугдалу, который хотел схватить его. В это самое время королева вскочила с постели, позабыв, что она совершенно раздета и находилась в тягости, приказала всем удалиться, говоря, что она королева. Это справедливо, сказал один из воинов, снимая маску, но ежели вы королева, ваше величество, то и я король. Изабелла вскрикнула, узнав Эдуарда, и упала на пол без чувств. В продолжении этого времени Готье-Мони обезоружил Робера; но так как крик королевы был слышен, то стража приблизилась к дверям, но увидев их запертыми, начала выламывать мечами и секирами. Робера Мортимера, связав, увлекли в подземелье, выход которого опять скрылся под резьбою, так что когда стража успела, выломав двери, войти в комнату, то в ней был один только убитый Дугдал и королева, лежащая без чувств, но от Робера Мортимера и его похитителей не осталось никакого следа. Долго продолжались бесполезные розыски, потому что королева не хотела признаваться, что сын ее пришел прямо к ее постели, чтобы схватить ее любовника. И по осуждению Мортимера на смерть, узнали только об этом происшествии. Его увидели на месте казни, где палач, открыв его грудь, вынул сердце и бросил его в жаровню на горящие угли, оставив труп в продолжение целых суток на показ и поругание народу, наконец, король, простив труп, позволил рудокопам Лондона похоронить его в их церкви. И вот это самое происшествие, семь лет тому назад, случилось в это самое время. Не права ли я была, сказав тебе, что это было ужасное и кровавое происшествие?

– Но это подземелье, – сказала Алисса, – эта часть резьбы, которая скрывает вход в него…

– Я спросила о нем один раз у короля, но он отвечал мне, что подземелье засыпано, и что часть резьбы не открывается более, – отвечала королева.

– И вашему величеству не страшно оставаться в этой комнате?

– Чего мне бояться, когда мне не в чем упрекнуть себя, – сказала королева, скрывая с трудом под видом покойной совести тот ужас, который невольно овладевал ею. – Впрочем, эта комната, как вы и сами сказали, приводит мне на память другое происшествие, воспоминание о котором заставляет меня забыть об ужасах первого.

– Что за шум? – вскричала Алисса, схватив за руку королеву. Страх ее был так велик, что она забыла должное к ней уважение.

– Шаги приближающихся людей и больше ничего, – сказала королева, – успокойтесь, вы – совершенный ребенок.

– Отворяют двери, – прошептала Алисса.

– Кто там? – спросила королева, оборотясь в ту сторону, откуда был слышен шум, не в состоянии различить во мраке, что было этому причиною.

– Позвольте мне донести вашему величеству, что все спокойно в замке Нотингам.

– А! Это вы, Гильом! – вскричала Алисса, – подите сюда.

Молодой человек, не ожидавший этого приглашения, сделанного ему трепещущим голосом, и не понимая, что было причиною беспокойства Алиссы, но потом подошел к ней быстрыми шагами.

– Что вам угодно приказать мне? – спросил он.

– Ничего, Гильом, – отвечала Алисса, стараясь скрыть свое смятение и придав голосу своему более спокойствия, – ничего, королева желает только знать: не заметили ли вы чего подозрительного во время последнего вашего ночного обхода?

– Что же я мог бы заметить подозрительного в замке ее величества, – отвечал, вздохнув, Гильом. – Королева окружена верными своими подданными, а вы, графиня, – преданными друзьями, почему я и не могу быть так счастлив, чтобы пожертвовать моею жизнью для отклонения от вас и малейшей не только опасности, но даже и неприятности.

– Напрасно вы думаете, мессир Гильом, что для убеждения в вашей преданности, нам нужна жертва жизни вашей, – сказала улыбаясь королева, – и что необходимо какое-нибудь происшествие, чтобы сделать нас признательными за попечения о нашем спокойствии.

– Напротив, ваше величество, как не считаю я себя счастливым и как не горжусь честью находиться при особе вашей, но я прихожу в отчаяние, чувствуя всю ничтожность заслуг моих, оберегая спокойствие вашего величества, которое не подвергается никакой опасности быть нарушенным, в то время, как другие рыцари в войне пожинают лавры победы, и тем делаются достойными тех, кого избрало их сердце. Меня же здесь считают ребенком, хотя я чувствую в себе мужество человека совершенных лет. И если бы я был так несчастлив, что полюбил кого-нибудь, то должен был бы скрывать страсть мою, чувствуя себя недостойным взаимности.

– Успокойтесь, Гильом, – сказала королева, пока Алисса, от которой не укрылся смысл слов и страсть молодого человека, хранила молчание, – ежели мы еще через день не получим известий с твердой земли, то поручим вам отправиться за ними. В таком случае вы можете совершить какой-нибудь военный подвиг для того, чтобы рассказать о нем по возвращении.

– Ах, ваше величество! – возразил Гильом, – если бы вы были так милостивы, что исполнили ваше обещание, то я счел бы вас вторым моим провидением.

Едва Гильом де Монтегю окончил эти слова, произнесенные им с увлечением юности, как раздалось – Кто идет? – часового, находящегося у ворот замка, закричавшего так громко, что голос его явственно раздался в комнате королевы, почему и узнали, что кто-нибудь приближался к замку.

– Что это значит? – спросила королева.

– Не знаю, ваше величество, – отвечал Гильом, – но если прикажете, сейчас узнаю и донесу вашему величеству.

– Идите скорее, – сказала королева, – мы с нетерпением будем ожидать вас.

Гильом повиновался, и обе дамы, погрузясь в прежнюю задумчивость, из которой вывел их звук колокола, пробившего девять часов, вспоминали нить мечтаний, прерванных рассказом королевы об ужасном происшествии, впечатления которого, если не уничтожило совершенно, то, по крайней мере, ослабило появление Гильома Монтегю и его разговор. Поэтому, забыв о поручении, данном Гильому, не слышали, как он вошел, и, приблизившись к королеве, решился сам говорить, не дождавшись вопроса.

– Я очень несчастлив, ваше величество, – сказал он, – потому что никогда не исполняется то, чего я желаю; вот известия, за которыми вам угодно было обещать послать меня. Вероятно, я способен только охранять старые башни этого замка, следовательно, и должен покориться моей участи.

– Что вы говорите, Гильом? – вскричала королева, – разве есть какие известия из армии?

Что же касается до Алиссы, то она не говорила ни слова, но смотрела на Гильома таким умоляющим взором, что он, невольно обратясь к ней, отвечал больше на ее молчание, нежели на вопрос королевы, потому что это молчание было красноречиво и обнаруживало нетерпение.

– Два приехавших рыцаря говорят, что они посланы королем Эдуардом. Прикажите ли их ввести к вашему величеству?

– Введите как можно скорее, – сказала королева.

– Несмотря на позднее время? – спросил Гильом.

– Во всякое время дня и ночи я готова принять посланных моего государя и супруга.

– И вероятно, еще более будете рады, – сказал в дверях звучный и приятный голос, – если этот посланный, почтенная тетушка, будет Готье-Мони, привезший добрые вести.

Королева вскрикнула от радости и, встав, подала руку рыцарю, который, сняв шлем и отдав его своему оруженосцу, приблизился к королеве. Товарищ же его остановился у дверей, не снимая шлема и не поднимая даже забрала. Королева была до того обрадована, что не могла произнести ни одного слова, пока рыцарь, наклонясь, прикасался устами к ее руке. Что же касается Алиссы, то она молчала и дрожала всеми членами. Гильом, понимая, что происходило в ее душе, прислонился к стене, чувствуя, что силы ему изменяют и колени его подгибаются, и старался в темноте скрыть свою бледность и огненный взгляд, который он устремил на нее.

– Вы приехали от короля, супруга моего? – прошептала наконец королева. – Скажите мне, здоров ли он, и что делает?

– Он ожидает, ваше величество, и поручил мне счастье проводить вас.

– Может ли это быть? – вскрикнула королева. – Поэтому он вступил уже во Францию?

– Нет еще, почтеннейшая тетушка, не он, но мы были там для избрания замка Тун в колыбели вашему сыну. Замок этот есть истинное орлиное гнездо, приличное быть местом рождения королевскому потомку.

– Объяснитесь подробнее, Готье, потому что я ничего не понимаю. Я так счастлива, что опасаюсь, не сновидение ли все это?.. Но для чего товарищ ваш стоит у дверей, не снимая шлема, и не приближается к нам? Не опасается ли он, что его, вестника таких приятных вестей, примем мы дурно?

– Этот рыцарь произнес обет, так же как вы, тетушка, и как графиня Алисса, которая, не говоря ни слова, смотрит на меня так пристально. Успокойтесь, – сказал он, обращаясь к ней, – он жив и здоров, хотя и видит свет только одним глазом.

– Благодарствуйте, – сказала Алисса, вздохнув свободно, – благодарствуйте. Теперь скажите нам, где король и где армия?

– Да, да, скажите, Готье, – спросила королева, – по последним известиям, полученным нами из Фландрии, мы знаем, что вызовы были сделаны королю Филиппу Валуа. Что же было после этого?

– Ничего особенно важного, – отвечал Готье. – Только несмотря на эти вызовы и на данные обещания, владетели империи медлили явиться на место назначения, поэтому король со дня на день становился грустнее, и мы с Салисбюри заметили, что эта грусть его происходила от воспоминания, произнесенного вами обета, исполнение которого не зависело от него. Тогда, не говоря никому ни слова, мы, взяв с собою отряд храбрых воинов, отправились из Брабанда. Шли дни и ночи, прошли Гейнау, мимоходом подожгли Мортань, и, оставив за собой Конде, прошли Эскау. Остановились отдохнуть в аббатстве Денен, потом достигли укрепленного прекрасного замка, состоящего в подданстве Франции, который называется Тун-Эвек; обошли его для осмотра со всех сторон, и, заметив, что в нем вы могли бы исполнить обет ваш, почтенная тетушка, мы с Салисбюри во главе нашего отряда поскакали прямо на двор замка. Гарнизон, угадав наше намерение, начал было сопротивляться, и переломил с нами несколько [копий для того, чтобы не сказали, что они сдались без сопротивления. Взявши замок, мы поспешили осмотреть его внутренность, и нашли, что он во всех отношениях достоин сделанного нами ему назначения. Кастелян для женитьбы своей отделал его заново. И в нем с Божьей помощью вы можете, прекрасная тетушка, также спокойно дать наследника его величеству, королю, как и в своем замке Вестминстере или Гранвиче. Затем, оставив в нем, под начальством моего брата, значительный гарнизон, мы поспешили возвратиться к королю с уведомлением ибо всем случившемся, и о том, что ему не о чем теперь больше беспокоиться.

– Итак, – сказала тихо Алисса, – граф Салисбюри исполнил верно свой обет?

– Исполнил, графиня, – отвечал в свою очередь другой рыцарь, приблизившись к ней, снимая шлем и преклоняя колено. – Исполните ли вы теперь обет ваш?..

Алиса вскрикнула. Этот второй рыцарь был граф Петр Салисбюри, у которого один глаз был завязан шарфом Алиссы, с того самого дня, как она произнесла обет; в чем удостоверяли несколько капель крови, запекшиеся на нем от легкой раны, полученной им в голову.

Через две недели после этого происшествия, королева вышла на берег Фландрии в сопровождении Готье-Мони, в то время, как граф Салисбюри праздновал, в принадлежащем ему замке Варк, свое бракосочетание с прекрасною Алиссой Гранфтон.

Эти два обета исполнились первые из всех, произнесенных над цаплею.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава XI

Однако, несмотря на тот восторг, с которым приняли участие в этой войне, германские владетели, как мы уже сказали выше, медлили с исполнением своих обещаний. Но Эдуард ожидал с терпением, благодаря подвигу, совершенному Готье-Мони; почему и повелел проводить под охрану верной стражи королеву Филиппу Гейнау в замок Тун-Эвек, где она, по произнесенному ею обету, разрешилась от бремени на земле Франции сыном, которого назвали Иоанном, герцогом Ланкастерским. Шесть недель спустя после этого, она приехала в Ганд и жила в замке графа, расположенном на площади Вандреди.

Все эти промедления давали Филиппу Валуа время сделать приготовления к войне, необходимые для того, чтобы действовать быстро, по предложению Эдуарда, который желал ее вести с быстротой внезапного нападения. Но Франция не такое государство, которое можно было бы покорить разом, завоевать в одни сутки, в одну ночь сменить и ее властителя и ее знамена. Филипп получил вызовы от владетелей Империи и, ожидая объявления войны, собрал всю армию во Франции; начал переговоры с Шотландией, послал сильные гарнизоны в Камбрези, где действия Готье-Мони и графа Салисбюри были первым началом военных действий. Приказал войскам своим занять графство Понтие, которым владел Эдуард по матери своей, и отправил послов к многим владетелям Империи, в том числе и к графу Гейнау, своему племяннику, наследовавшему графство после отца, умершего от подагры, недолго спустя после того, как он во время этой болезни принимал посланников короля Эдуарда, к герцогу Лорренскому, графу Бару, епископу Меца и Адольфу Ламарку уговорить их, чтобы они не принимали участия в заговоре против него. Четверо последних отвечали ему, что они отказали Эдуарду в содействии, которого он от них просил. Что же касается до графа Гейнау, то этот последний письменно уведомил его, что так как он одинаково зависит от Германии как и от Англии, то до тех пор, пока Эдуард будет сражаться на землях Императора, как наместник Империи, он останется союзником Эдуарда; но как только Эдуард вступит во Францию, то он присоединится к Филиппу Валуа, и будет помогать ему защищать его королевство по двойной его обязанности против обоих государей. В заключение Филипп дал знать Гугу Кирету, Николаю Бопоше и Барбеверу, начальникам своего флота, что война объявлена между Францией и Англией, вследствие чего разрешил им идти на неприятеля и причинять ему всякий вред, какой только будет можно. Отважным пиратам не нужно было повторения этого приказания; они пустились к берегам Англии, и однажды в воскресенье утром, в то время, как все жители были в церкви, они вошли в гавань Сутамптона, вышли на берег, разграбили город, похитили жен и дочерей жителей, нагрузили свои корабли добычей, сели на них и с первым приливом моря удалились с быстротою хищных птиц, унося в когтях своих внезапно похищенные ими жертвы.

Со своей стороны, король Англии отправился со всеми его окружавшими из Малина в Брюссель – резиденцию герцога Брабандского, чтобы самому удостовериться, до какой степени можно надеяться на его обещания. Он нашел там Роберта д’Артуа, неутомимого в своих военных предприятиях, возвратившегося из Гейнау. С этой стороны известия были благоприятны; молодой граф, подстрекаемый своим дядею Иоанном Бомоном, неутомимо вооружался и готовился с наступлением военных действий участвовать в них. Герцог же Брабандский оказывал постоянно одинаковое расположение; и, получив известия, что Эдуард намерен был осаждать Камбрей, поклялся соединиться с ним в этом городе с тысячью двумястами копьеносцев, и восьмью тысячами пехоты. Это обещание успокоило Эдуарда, получившего сведения, что и владельцы Империи приближались также к нему на помощь, почему и отправился в путь; переночевав первую ночь в Нивеле, прибыл на другой день вечером в Моне, где нашел молодого графа Гильома, своего зятя, и мессира Иоанна Бомона, своего маршала в Гейнау, который обязался произнесенным им обетом вести армию во Францию.

Эдуард пробыл два дня в Монсе, где его со всей свитой, состоящей из двадцати самых знатных баронов, великолепно угощали местные графы и рыцари. В продолжение этих двух дней все войска, расположенные в этой стране, соединились с ним; после чего, начальствуя над многочисленной армией, он пошел к Валенсьеню, но вступил в него только с одиннадцатью рыцарями, оставив войска свои в окрестностях города; прибывшие прежде него граф Гейнау, мессир Иоанн Бомон, сир Енгиен, сир Фаноэл, сир Вершни и другие знатные дворяне выехали к нему навстречу до ворот города. Из них один только граф Гейнау остался во дворце и встретил его на лестнице со всем двором своим.

Прибыв на главную площадь, король Эдуард остановился перед дворцом; и епископ Линкольнский спросил громким голосом:

– Гильом Оксонь, епископ Камбрейский, увещеваю вас, как уполномоченного короля Эдуарда, наместника Римского Императора, отворить город Камбрей, иначе вы преступите долг ваш против Империи, и мы войдем насильно.

Но так как ответа на эти слова не последовало, может быть, за отсутствием епископа, то он вторично сделал следующее воззвание:

– Граф Гильом Гейнау, мы взываем к вам именем Римского Императора, служить королю Англии, его наместнику в городе Камбрей, который он намерен осаждать с обещанными вами ему войсками.

Граф Гейнау отвечал:

– Охотно исполню мою обязанность. – И в ту же минуту сошел с лестницы, принял стремя сходящего с лошади короля и проводил его в главную аудиенц-залу, где приготовлен был великолепный ужин.

На другой день король Англии прибыл в Гаспр, пробыл в нем двое суток для отдыха, ожидая свои войска из Англии и союзников из Германии, где и присоединились к нему сперва молодой граф Гельдр со своими людьми, маркиз Жюлие со своим отрядом, маркграф Мисньи, граф Мон, граф Сальм, сир Фокемон, мессир Арнуль Блангейм и множество других знатных рыцарей и баронов. И когда все, кроме одного только герцога Брабандского, обещавшего соединиться с ним в Камбрее, прибыли, то они отправились и по прибытии расположились под своим городом. На шестой день прибыл верный своему слову и герцог Брабандский с девятьюстами копьеносцев, не считая других воинов, и остановился на берегу реки Еско, – противоположном тому, на котором находился Эдуард, и велел устроить через нее мост для сообщения между обеими армиями и, расположившись лагерем, послал вызов королю Франции.

Пока приготовления эти происходили в Камбрее, дворяне, желавшие прославить себя военными подвигами, разъезжали в окрестностях от Авена до Дуэ, и находили везде обилие, плодородие и большие запасы, потому что в этой стране с незапамятных времен не было войны. В один из этих разъездов мессир Иоанн Бомон, мессир Генрих де Фландр, сир Фокемон, сир Ботерзен и сир Кюк в сопровождении пятисот воинов, заметили вдали город Гайнекур, в укрепления которого окрестные жители перенесли все свое имущество. Это обстоятельство, кроме желания отличиться военным подвигом, усиливало мужество рыцарей того времени, которые почитали всякую добычу даром неба. Поэтому, надеясь напасть врасплох, приблизились к городу; но так как довольно большие отряды неприятеля были часто видимы в окрестностях, хотя, впрочем, и не так многочисленные, чтобы сделать нападение, то одно появление их заставило жителей принять все меры осторожности. Сверх этого в городе находился один аббат, предприимчивый и отважный человек, который, по обычаям того века, с равным искусством мог управлять копьем и посохом, почему, приняв на себя распоряжения по защите города, велел за воротами Гайнекура сделать с величайшей поспешностью палисад, оставив довольно большое пространство между ним и воротами; разместил людей по валу, назначив из них часовых, снабдил их камнями, известью и всеми воинскими снарядами, бывшими тогда в употреблении; избрал для себя место с самыми храбрыми, каких только мог набрать, между палисадом и городом, оставив ворота за собою, чтобы в случае отступления можно было укрыться за ними. Сделав все эти расположения, он ожидал неприятеля, который вскоре после этого подступил, но, заметив, что внезапного нападения сделать невозможно, начал с осторожностью приближаться к городу, хотя со стороны ожидающих приступа не было никакого к тому препятствия.

Шагах в двадцати от города, мессир Иоанн Бомон, мессир Генри де Фландр, сир Фокемон и другие рыцари сошли с лошадей, чему последовали и все воины; спустив забрала шлемов и обнажив мечи, пошли прямо к палисаду. Когда с вала увидели решительное нападение, то град камней посыпался на осаждающих, равно как и полились потоки извести; но так как они все были в шлемах, латах и панцирях, то продолжали подступление до самого палисада, который сперва хотели уничтожить, чтобы открыть себе путь, но это оказалось невозможным, потому что столбы глубоко были врыты в землю, и за недостатком необходимых вещей, которыми можно было сокрушить палисад, он устоял против всех усилий неприятеля; это принудило рыцарей Эдуарда изменить нападение, и они, просунув копья и мечи в отверстия палисада, начали ими колоть и рубить защитников, на что и те отвечали подобным же образом. Аббат был впереди всех, – он первым получал и наносил удары, а в это время осажденные беспрестанно бросали камни, брусья и горящие головни. Мессиру Генриху де Фландру пришлось быть против аббата Гайнекура; первый из них был искуснее, а последний хотя и сильнее, но уступал ему в ловкости, почему, заметив свою невыгоду, аббат, бросив меч, схватился за лезвие меча рыцаря, уперся ногами и потащил к себе своего противника, который, опасаясь быть обезоруженным, не выпускал меча из руки, и поэтому сперва сквозь палисад показался клинок меча, потом рукоять его, и наконец и рука рыцаря; тогда аббат, проворно оставив лезвие, схватил руку и втащил ее до самого плеча, так что если отверстие было шире, то и остальная часть туловища последовала бы за нею; в продолжение всего этого времени Генрих де Фландр был в большой опасности, потому что никак не мог защищаться; и пока аббат одной рукой тащил его к себе, то другой кинжалом бил его в забрало шлема, стараясь вогнуть его; другие рыцари, увидев опасность Генриха де Фландра, бросились к нему на помощь и успели спасти его, но он, спасая жизнь, уронил меч, который аббат с торжеством поднял и впоследствии сохранял в зале собрания города Гайнекура, где спустя сорок лет после того, монахи показывали его Фруассару, рассказывая, каким образом он им достался. Осаждающие по первой этой неудаче увидели, что делать больше нечего, поэтому отправились обратно в Камбрей, где и соединились с королем Эдуардом, герцогом Брабандским и рыцарями Империи, которые, окончив работы в осаде города, готовились сделать приступ.