Текст книги "Графиня Салисбюри"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Глава XV

Как ни велики были усилия Иоанны Валуа, чтобы достигнуть заключения условия в Турнае, но очевидно было, что это перемирие походило больше на отдохновение двух ратоборцев, готовых снова после минутного отдыха вступить с новыми силами в бой, нежели на предвещание мира. Впрочем, по возвращении Эдуарда в Лондон, две причины, – одна уже существующая, другая, готовая произойти, заставили его безуспешные военные действия во Фландрии перенести на два другие пункта; и как они не были скрыты, но опытный политик, следующий за происшествиями того времени, сейчас бы узнал их начало.

Первая из этих причин – возвращение короля Давида. Брюса в его королевство: после счастливого переезда на корабле, который находился под начальством Малькольма Флеминга Кумирнальда, он вышел на берег с королевою Иоанною Английскою, его женою, в Инвербериче, состоящем в графстве Кинкардин, был встречен с торжеством шотландским дворянством и в сопровождении его отправился в Сент-Ионстон; скоро слух о возвращении отсутствующего в продолжении целых семи лет короля, распространился по всему королевству и каждый из подданных спешил увидеть его, посему толпы народа стекались туда, где он должен был проезжать, стесняя до такой степени иногда проезд по улицам, что он с трудом мог пробираться, преследуя его даже в жилища, куда входил он. Эти доказательства привязанности в первое время трогали юного короля, но скоро наскучили, потому что толпы народа, преследуя беспрестанно, один раз стеснили его в столовой зале с такой безотвязчивостью, что он, потеряв терпение, схватил из рук одного своего стража оружие, и немилосердно ударил одного честного горца, который в эту минуту трогал его платье, чтобы рассмотреть тонкость сукна. Эта вспыльчивость короля имела прекрасное следствие. С этого дня, Давида Брюса не мучили больше любопытные, а он, сделавшись спокойнее, начал наконец заниматься делами государства.

Первою заботой его было послать вестников ко всем друзьям своим, чтобы они поспешили к нему на помощь в его войне с королем Англии и просить их сообщить ему все, что они сделали в его отсутствие. На это приглашение явились немедленно граф Оркенай, его зять, малолетние принцы Гебрида и Оркада, рыцари Швеции и Норвегии, и, наконец, больше шестидесяти тысяч вооруженных воинов.

Другая из этих причин, противная первой, как мы и сказали выше, – нечаянная и непредвиденная, возмутившая спокойствие всей Франции. По возвращении своем с осады Турная, Иоанн III, названный добрым, герцог Бретанский, оставивший свое владение по приказанию короля Филиппа, явился к своему властителю с самою блистательнейшею свитою; но, прибыв в лагерь, занемог так сильно, что принужден был слечь в постель, и потом умер. К довершению этого несчастия герцог Бретанский не имел детей, и герцогство осталось без прямого наследника.

Но взамен детей у него были два брата, – один родной по отцу и матери, а другой только по отцу; после смерти в 1334 году от одного из них, осталась единственная дочь Иоанна, вступившая в замужество с графом Карлом Блуа; а другой же, Иоанн, граф Монтфорский, одного с ним отца, но от другой матери, то есть от второго брака Артура II с Иоландой Дре. При жизни своей, не имея наследников и потеряв надежду их иметь, этот герцог Бретанский, рассудив, что дочь его родного брата и имела больше прав на наследство его герцогства, нежели его не единокровный, а только по отцу брат, поэтому, обещав ей свое герцогство Бретань, выдал ее за Карла Блуа, племянника Филиппа Валуа, надеясь, что это знатное родство воспрепятствует Иоанну Монтфорскому, как он его и основательно в том подозревал, завладеть его герцогством; умирающий не обманулся в этом предположении; и лишь только весть о смерти брата дошла до графа Монтфорского, то он, несмотря на то, что по завещанию был лишен наследства, прибыл немедленно в Нант, главный город всей Бретани, и щедростью и милостями к жителям города и окрестных мест, довел их до того, что они приняли его как властителя и герцога, и присягнули ему в верности.

По окончании этой церемонии, граф оставил в Нанте графиню, жену свою, женщину с жестоким львиным сердцем, и отправился в Лимож, где сохранялись сокровища, которые копил в продолжение всей своей жизни покойный герцог. Там он был принят, так же как и в Нанте, поэтому, приняв благосклонно дворянство и духовенство городского общества, которые в свою очередь присягнули ему как своему властителю в верности, причем с общего согласия ему была вверена вся казна, потом, пробыв еще несколько дней в Лиможе, он возвратился в Нант, где, употребив большую часть этих денег, составил себе из пеших и конных воинов армию, и когда число этих войск сделалось достаточным для исполнения его предположений, он выступил в поход, чтобы завоевать всю область, и взял постепенно Брест, Ренн, Орай, Ван, Енебон и Каре; и когда все эти города находились уже в его владении, он сел на корабль в Коредоне, переправился через море, вышел на берег в Шестеи и, узнав, что король был в Виндзоре, отправился к нему, рассказав ему обо всем случившемся, и объяснив свои опасения на счет того, чтобы король Филипп не вздумал лишить его герцогства, предложил присягнуть в верности королю Эдуарду, как верховному своему властелину с тем условием, чтобы он принял его под свое покровительство и удержал ему его владение.

Эдуард с радостью принял предложение графа Мон-тфорского, потому что оно было полезно собственным его делам. Рассуждая, что по истечении перемирия, вход во Францию ему будет открыт через Бретань, тогда как радость брабандцев и владетелей империи при прекращении военных действий, заставляла его сомневаться, что по прошествии года, они захотели опять в них участвовать. Поэтому, согласясь на исполнение желания и просьбы графа Монтфорского, в присутствии всех баронов Англии и тех, которые прибыли вместе с графом, он принял присягу герцогства, обещая взамен ее графу охранять и защищать его, как своего подданного, против всех, хотя бы даже и против короля Франции, если бы он начал оскорблять его.

В продолжение этого времени Карл Блуа, имевший, как сказано выше, по жене своей права на то же герцогство, прибыл в Париж, с жалобой королю Филиппу, своему дяде, на похищение принадлежащего ему, графом Монтфорским. Король Филипп, обсудив важность дела, собрал двенадцать пэров, чтобы посоветоваться с ними, что ему нужно было делать. Мнением их было непременно вызвать графа Монтфорского, чтобы узнать оправдание, которое он даст на принесенную на него жалобу. Поэтому и отправили к нему послов с приказанием явиться в назначенный день; в это время он только что прибыл в Нант и праздновал свое возвращение из Лондона.

Послы вежливо и осторожно изъяснили порученное им приказание. Граф, выслушав их, отвечал, что готов выполнить приказание короля и явиться к нему в назначенное им время; потом угостил посланных, и наградил при отъезде такими дарами, какие они могли бы только получить от какого-нибудь короля.

Когда наступило время явиться к королю Филиппу, по его приказанию, граф Монтфорский приготовился к отъезду с роскошью и пышностью, и выехал из Нанта с великолепной свитой рыцарей и оруженосцев. Путешествуя с большею поспешностью, прибыл, наконец, в Париж, и въехал в него в сопровождении больше, нежели четырехсот человек конницы, и отправился в свой дворец под охраной свиты, где и пробыл остаток дня и следующую ночь; на другой день, сев на коня, с той же свитой, поехал во дворец, где ожидал его король Филипп с графом Карлом Блуа и знатнейшими дворянами и баронами королевства.

Приехав ко двору, граф Монтфорский сошел с лошади, взошел медленно по ступеням крыльца и вступил в залу, где находился весь двор; поклонясь всем присутствующим, он, приблизившись, низко поклонился королю, потом, подняв голову:

– Ваше Величество, – сказал он с видом человека, принявшего твердое решение, несмотря на последствия, – вы приказали мне явиться, и я с удовольствием исполнил приказание ваше.

– Граф Монтфорский, – отвечал король, – благодарю вас за то, что вы прибыли, и объясню вам причину. Я удивляюсь, как и почему вы завладели герцогством Бретань, не имея на то никаких прав, отнимая его у ближайшего родственника, – покойного герцога, и потом вы присягали в верности моему противнику, королю Эдуарду, по крайней мере, я так слышал.

– Мне кажется, Ваше Величество, – отвечал поклонясь опять граф, – ошибаетесь на счет прав моих, я никого не знаю ближе по родству с моим братом, кроме себя, – его единственного наследника. Ежели, впрочем, против моего ожидания, вы находите, что кто более меня имеет прав на это наследство, то я, как ваш верный и преданный, предаю себя без стыда и замедления на суд; что же касается присяги моей королю Эдуарду, я могу только отвечать, что Вашему Величеству несправедливо донесли.

– Я доволен ответом вашим, – отвечал король. – Почему и приказываю вам владеть тем, что вы от меня имеете, и пробыть в Париже две недели, пока бароны и двенадцать пэров, обсудив родство ваше, определят, кто должен получить это наследство – вы или граф Карл Блуа. Ежели же не исполните моего приказания, то подвергните себя жестокому моему гневу. – После чего король сказал: – Да сохранит вас господь Бог.

– Ваше Величество, покоряюсь воле вашей, – сказал граф и, откланявшись, возвратился в свой дворец обедать.

Но вместо того, чтобы сесть за стол, он с озабоченным видом удалился в свою комнату, размышляя, что ежели он останется ожидать решения пэров и баронов, которое, может быть, примет невыгодный для него оборот; потому что нетрудно предполагать, что король, вероятно, будет на стороне графа Карла Блуа, своего племянника, нежели на его, постороннего ему человека; и ежели это решение будет не в его пользу, то, без сомнения, король немедленно велит взять его под стражу, до тех пор, пока он не отдаст все города, замки и все, чем завладел, и наконец найденные им и отчасти уже растраченные сокровища.

Почему и думал, что благоразумнее и осторожнее будет возвратиться в Бретань, несмотря на то, что это раздражило и прогневало бы короля, нежели, оставаясь в Париже, ожидать последствий этого опасного суждения. Вследствие этого решения, он в тот же вечер оставил Париж, в сопровождении только двух рыцарей, чтобы не возбудить подозрение, приказав остальной своей свите, разделясь на немногочисленные отделения, выехать так же, как и он, ночью, сам благополучно возвратился в Бретань в то время, когда король Филипп полагал, что он еще в Париже.

Однако по приезде своем, он тотчас заметил всю опасность своего положения и, не теряя времени, с помощью жены своей, которая вместо того, чтобы отклонять от замышляемого им возмущения, воспламеняла его мужество, объехал все города и замки, отдавшиеся ему, подготовив везде хорошую защиту и назначив опытных начальников, сделал большие запасы жизненных припасов, устроив и распределив все к защите в случае надобности, возвратился в Нант к графине и обывателям города, которые их обоих любили за щедрость и ласковое с ними обращение.

Легко можно себе представить, как рассердился король Франции и граф Блуа, когда узнали об отъезде графа Монтфорского. Впрочем, не решаясь ни на что против него, они ожидали истечения двухнедельного срока, назначенного для определения пэров и баронов: кому должно достаться герцогство Бретань. Карл Блуа имел неоспоримо более прав на это наследство, но со дня отъезда графа Монтфорского сомнения исчезли и он надеялся, что решение будет в его пользу. Так и случилось: графу Карлу Монтфорскому отказано в иске прав на наследство герцогством Бретанским и общим мнением положено, что оно должно принадлежать графу Карлу Блуа; но этим еще дело не могло быть кончено, потому что надобно было его отнять у похитителя.

Лишь только все пэры и бароны произнесли общий приговор по этому делу, король позвал к себе мессира Карла Блуа.

– Любезный племянник, – сказал он ему, – общим решением назначено вам прекрасное наследство, теперь хлопочите сами отнять его у того, кто им несправедливо завладел, просите всех друзей ваших, чтобы они помогли вам в этом случае, что же касается меня, то я вас не оставлю, и кроме денег, которые я дам в ваше распоряжение, – а вы их можете брать столько, сколько вам будет нужно, – я скажу сыну моему, герцогу нормандскому, чтобы он взял на себя труд быть вашим начальником, но советую и приказываю не терять времени, потому что ежели король Англии, наш противник, которому граф Монтфорский присягал в верности, вступит в ваше герцогство, то наделает много вреда нам обоим, потому что для него лучшего и обширнейшего входа в наше королевство Францию нет, как через герцогство Бретань.

Мессир Карл Блуа при этих обрадовавших его словах короля поклонился своему дяде, благодаря его за доброжелательство, потом, обратясь к пэрам и баронам, просил герцога Нормандии, своего двоюродного брата графа Алансона, своего дядю графа Блуа, своего брата герцога Бургонского, мессира Людовика Испанского, мессира Иакова Бурбонского, графа и вождя Франции, графа Шина, виконта Рогана, наконец, всех принцев, графов, баронов и знатных, находящихся тут, дворян, помочь в этом важном предприятии, и все ему единогласно обещали свое содействие, говоря, что они с удовольствием пойдут с ним и со своим государем, герцогом Нормандии; после чего, все разошлись делать приготовления к этому походу в такую отдаленную страну.

Все знали, что король Филипп принимал большое участие в делах своего племянника, поэтому приготовления были сделаны скоро, и в начале 1341 года бароны и знатные дворяне, которые должны были стать под знамена герцога Нормандии, собрались в городе Анжер, откуда все вместе и отправились в Ансен, находящийся на границе королевства.

Пробыв в нем три дня для приведения в известность сил своих, они нашли, что у них было три тысячи вооруженных воинов, кроме генуэзцев, так что, найдя это число достаточным, они смело вступили в Бретань и осадили Шантонсо. Первые покушения против этой крепости были неудачны, особенно для генуэзцев, которые, желая показать свое рвение, безрассудно бросившись вперед, потерпели сильное поражение. Но мало-помалу осаждающие устроили машины, и начали атаковать; граждане, заметив большое рвение осаждающих, и не имея надежды на помощь, решились сдаться французам, которые их пощадили, и считая это благополучное начало военных действий хорошим предзнаменованием, пошли прямо к Нанту, где находился их неприятель граф Монтфорский. Придя к городу, они раскинули шатры и разбили палатки под самыми его стенами, в прекрасном и правильном расположении, так как это и было в обыкновении французских рыцарей. Жители города и гарнизон его, подкрепляемый присутствием графа Монтфорского и мессира Гервея Леона, командовавшего теми, кого он содержал на своем жаловании, готовились отразить неприятеля.

Военные действия начались незначительными ошибками, но потом случилось происшествие, последствия которого были довольно важны, и мы изложим его с некоторыми подробностями.

Однажды утром воины, находившиеся на жаловании графа, вышли из города, чтобы осмотреть окрестность, и встретили обоз, состоящий из пятидесяти телег с жизненными припасами, которые следовали в армию под прикрытием шестидесяти человек. Но так как городских было более двухсот, то они и бросились на них, – часть прикрытия перебили, других обратили в бегство, и, повернув телеги, повели их к городу. Но как не спешили они, весть об этом нападении через бегущих дошла до лагеря прежде, нежели они успели добраться до городских стен. И в ту же минуту все вооружились, вскочили на коней и догнали обоз у заставы. Здесь завязалось жестокое сражение, потому что осаждающие прибыли в большем числе и, вероятно, осажденные, сделавшие эту вылазку, были бы непременно истреблены, но гарнизон поспешил к ним на помощь и уравновесил силы сражающихся. Некоторые, пока их товарищи сражались, отпрягли лошадей и угнали их в город, с тем, что если бы французы и оставались победителями, то они не могли бы увезти к себе возов с хлебом. Сражение происходило с остервенением, но сильное подкрепление из лагеря поспело на помощь своим товарищам, и горожане и люди, находящиеся на жаловании графа, увидев с вала, что силы их товарищей начинают ослабевать, бросились во множестве t ужасными криками в гущу сражающихся. Тогда мессир Гервей Леон, заметив, что с его стороны сражающиеся действуют в ужасном беспорядке и поэтому долго устоять не могут, велел отступить. Воины, привыкшие исполнять военные приказания, отступили в порядке, но горожане, не понимая, с какою точностью нужно исполнять повеления во время сражения, в беспорядке замешались в ряды французов, без начальника, следственно без всякого согласия и единодушия нападали или отступали. Поэтому много из них было убито, и еще более взято в плен, воины же, отступая в порядке, вошли в город с небольшим уроном, тогда как горожан было сто убитых, двести раненых и столько же попавших в плен.

Следствием этого сражения был сильный ропот горожан против воинов за то, что будто они их оставили на совершенную погибель. До того, что они желая спасти свое имущество, подверженное грабежу, и выкупить своих отцов, сыновей и друзей из плена, вступили в тайные сношения с герцогом Иоанном, обещая, ежели французы, пощадив их жизни и имущество, и возвратят пленных, отворить одни ворота города, чтобы осаждающие могли войти в город, и взять герцога Монтфорского в его дворце. Предложения эти были слишком выгодны для герцога нормандского, чтобы он не воспользовался ими. Словом, условия скоро были заключены, и в назначенный день французы вошли в отворенные для них ворота, и прежде нежели герцог Монтфорский мог думать о защите, его взяли и отвели в лагерь, обещание было исполнено, они малейшего вреда городу не сделали. Король Блуа, оставив свой сильный гарнизон в Нанте, возвратился со своим племянником к королю Филиппу Валуа, который чрезвычайно обрадовался, что виновник этой вновь возгоревшейся войны попался к нему в руки, и приказал заключить графа Монтфорского в Луврскую башню, как преступника и изменника.

Во время этих происшествий в Нанте и Париже, в конце декабря 1341 года Эдуард, узнав, что военные действия начались между Францией и Британией, готовился по своему обещанию послать вспомогательное войско своему новому подданному, как вдруг Иоанн Нефвиль приехал однажды утром в Невкастль, где, как мы уже сказали, он был губернатором, известил короля, что по большому стечению собственных дел своих, он не в со стоянии в настоящее время разбирать дела других.

Мы уже сказали выше, с какой готовностью все друзья короля Давида по любви к нему или ненависти к Эдуарду спешили принять участие в его делах. Поэтому вскоре его армия составилась из шестидесяти пяти тысяч войск, между которыми находилось три тысячи рыцарей. Король вошел в Англию, оставив слева замок Роксбург, который был на стороне англичан, и город Бервич, где заперся Эдуард Балиоль, его соперник, и расположился лагерем перед крепостью Невкастль на реке Тинь. Поход этот начался не совсем под счастливыми предзнаменованиями, потому что в тот самый вечер, когда прибыл король Давид со своими войсками, сильный отряд осажденных сделал вылазку через потаенный выход, проник в центр шотландского лагеря и, захватив в постели графа Мюррая, увел его пленником в город. Храбрый этот рыцарь наследовал после отца своего регентство по несовершеннолетию короля Давида, любовь к отечеству и верность своему государю. На другой день Давид велел идти на приступ, но после двухчасового сражения у заставы города, он принужден был отступить с большими потерями своих воинов, и отправился к Дураму.

Лишь только Иоанн Нефвиль, начальствующий в Невкастле, увидел удаляющегося неприятеля, то, оседлав самого лучшего своего коня, проселочными дорогами, которые были только известны местным жителям, в пять дней прибыл в Шертсей, где тогда находился король Англии. Он был первым вестником этого нападения, и король поспешил, в свою очередь, сделать воззвание, заключающееся в вызове всех англичан, начиная от пятнадцатилетнего и до шестидесятилетнего возраста. Но желая лично удостовериться в силах неприятеля и узнать его намерения, он назначил пункт соединения своим рыцарям, оруженосцам и встал войском под Портумберландом, а сам отправился морем в Бервик. И лишь только приехал в него, то узнал, что Дурам был взят приступом, и все жители города без пощады и выкупа преданы смерти, не исключая монахов, женщин и детей, без всякого уважения к святым местам, многие были сожжены в церквах, где искали убежища.

Приезд короля в Бервик, несмотря на то, что город был отдален от всех других городов, заставил Давида Брюса отступить, и он пошел обратно к границам Шотландии, где и достиг Твиди, а так как день начинал уже склоняться к вечеру, то он расположился лагерем на некотором расстоянии от замка Варк, в котором прекрасная графиня Алисса Салисбюри, бывшая Гранфтон, ожидала возвращения своего мужа, находившегося военнопленным в тюрьме Парижа. Этот замок, который можно было назвать во всех отношениях крепостью, защищал старинный наш знакомый Гильом Монтегю с несколькими храбрыми воинами. Молодой рыцарь в продолжение истекших последних четырех лет возмужал, и по происхождению своему, не мог слышать о присутствии на таком близком расстоянии неприятелей, без того, чтобы жажда войны не закралась в его сердце. Поэтому, выбрав сорок хорошо вооруженных воинов, напал в одном ущелье на последний отряд шотландской армии, человек двести убил, и отнял сто двадцать лошадей, навьюченных драгоценными вещами, золотом, серебром и материями. Стоны раненых и звук оружия раздались по всей армии и дошли до Гильома Дугласа, начальствующего передовыми войсками. Змея, которой наступили на хвост, оборотясь, хотела пожрать небольшой отряд, но он уже скрылся со своими пленниками и добычею.

Гильом Дуглас пустился в погоню за Гильомом Монтегю и почти мог достать копьем своим до ворот в то время, как они затворились за похитителями. Дуглас завязал сражение с теми, которые находились на валу; рыцари Швеции и Норвегии, принцы Оркада и Гебрида, увидев, что их воины стремятся на вал, поспешили на помощь осаждающим, наконец, сам Давид Брюс с остальной армией вмешался в сражение, которое было продолжительно и кровопролитно, замок был мужественно осаждаем и храбро защищаем, два Гильома делали чудеса. Наконец, король заметил, что без военных орудий ничего невозможно сделать, и что самые храбрые из его воинов пали около вала, приказал прекратить этот неожиданный приступ, но сражающиеся были так раздражены, и особенно Дуглас, которого Гильом Монтегю, узнав по изображению кровавого сердца на его оружии, вызывал на бой и насмехался над ним со стены, и Давид принужден был обещать им, что он не удалится от замка, пока не отомстит за них, и не отнимет похищенную у него добычу, что каждый из воинов считал за личную для себя обиду.

Тогда осаждающие удалились на расстояние двух перелетов стрелы от замка, и унесли с собой раненых и убитых знатных рыцарей. Тела же прочих оставались около вала. Назначив линию и расположившись лагерем, войска Давида начали приготовлять орудия для предположенного на другой день приступа, некоторые из них жарили целых быков и баранов, не снимая с них кож, а на бляхи, находившиеся в то время на оружии каждого из воинов, клали по горсти смоченной водою муки и поджаривали ее на огне, отчего скоро они превращались в лепешку.

Этот способ приготовления пищи избавлял шотландцев от лишних хлопот возить с собою кухонные принадлежности и котлы, которые всегда замедляют движение войск. Почему они и могли делать во время нападения или отступления ускоренные переходы по восемнадцати и двадцати миль, удивлявшие и смущавшие совершенно их противников.

Все это происходило в тысячи шагах от замка Варк, сцена жизни и одушевления подавала, так сказать, руку сцене кровопролития и смерти, потому что на всем пространстве между замком и лагерем, где происходило сражение, лежали трупы убитых и раненых, которых, не почитая важною потерею для войск, товарищи оставили умирать на месте. Поэтому временами из этого пространства мрака как из пропасти, выходили и разносились по ветру крики, стоны и невнятные жалобы, непохожие на голос человека, и заставляли содрогаться самых храбрых часовых, находившихся на валу. Тогда пущенная воспламененная стрела, блеснув падающею звездою в воздухе, вонзалась в землю и догорала, осветив в продолжение нескольких мгновений место сражения. Целью осажденных было, – повторяя каждые четверть часа это действие, воспрепятствовать войскам из лагеря оказывать помощь раненым, а раненым добираться до лагеря, потому что лишь только, при свете этих военных факелов, замечали человека, который поднимался с поля смерти, то он делался целью, для кого-нибудь из стрелков Англии, до того уверенных в меткости своего удара, что они сами говорили, что у каждого из них, вместо стрел, по двенадцати мертвых шотландцев за плечами, посему тот несчастный. который, собрав последние силы, приподнимался, чтобы дотащиться до лагеря, получить помощь, сохранить жизнь свою, падал от нового удара стрелы, и в этот раз она не достигала своей цели, потому что разила полумертвого. Иногда же этот дрожащий и обманчивый свет, мерцанием своим, приводил как будто в движение некоторые из этих неподвижных тел, и бесполезно пущенная стрела вонзалась в окостенелый труп.

Точно, этот вид, как мы и сказали выше, мог тронуть сердце всякого воина; но, однако, над главными воротами замка Варк, молодой вооруженный воин, стоял на страже со снятым только шлемом, лежащим у его ног, и все происходившее, казалось, не производило на него никакого впечатления; он даже до того погружен был в свои размышления, что не заметил, как прекрасная женщина, которую по неприметному почти ее приближению и легкости шагов, можно было принять за привидение, достигла через потаенную лестницу площадки, и подошла к нему. Но приблизившись, в нескольких шагах от него остановилась, как будто не решаясь идти дальше, оперлась на зубец и осталась неподвижна на месте. Несколько минут спустя, как она застыла в этом положении, с отдаленной части стены замка послышался крик, и приближаясь от одного часового до другого, достиг слуха молодого воина, который оборотившись, чтобы в свою очередь передать его следующему часовому, заметил на расстоянии длины копья от него женщину в белой одежде, неподвижную и безгласную, как статую. От чего крик замер на устах его; он хотел было сделать шаг вперед, чтобы приблизиться к предмету, который так неожиданно находился близ него, но в ту же минуту остановился прикованный к своему месту, как определил бы неискусный наблюдатель, почтением. Ближний к нему часовой заметил, что крик его не был передаваем более, и повторил его громче прежнего; молодой человек, сделав над собой усилие, повторил дрожащим, обнаруживающим сильное волнение, голосом; этот ночной и бдительный крик, который, повторяясь по удалению, ослабевал, и наконец затих на том самом месте, откуда начался.

– Хорошо, кастелян мой, – сказало приятным гармоническим голосом, приблизившись к молодому рыцарю, это белое видение, – вижу, что вы хорошо охраняете нас, и что мы поэтому в безопасности, потому что можно подойти к вам так близко и не быть замеченным.

– Да, это непростительно, – отвечал молодой человек, – но не потому, что я не слыхал приближения вашего, – оно менее было чувствительно земле, чем эти скользящие со стороны Шотландии облака небу, но потому что я не угадал вас; я не думал, что мое сердце так бесчувственно.

– От чего, – продолжало улыбаясь видение, – прекрасный мой племянник лишил меня удовольствия видеть его за ужином, которым я угощала всех наших храбрых рыцарей? Мне кажется, что труды дня должны были вечером возбудить его аппетит.

– Потому что я не хотел никому передать попечения об охранении вверенного мне залога. Мог ли я лишить себя этого удовольствия, если бы присутствие мое не было здесь необходимо?

– А я думаю, Гильом, – отвечала улыбаясь графиня, – что вы этим наказываете себя за то безрассудство, которым привлекли к себе на шею всю эту армию. И ежели по этой причине вы удаляетесь от нас, то я нахожу, что положенное вами себе наказание заслужено, и поэтому не желаю уменьшить его строгости. Однако, так как совет имеет необходимость в вашем опытном благоразумном мнении, то поставьте кого-нибудь на свое место, которое, по окончании совета, снова можете занять.

– О чем рассуждают в совете? – спросил Гильом, – надеюсь, что не о сдаче; вероятно, они помнят, что я кастелян замка и следственно главное лицо в военных действиях этой крепости, во все времена отсутствия дяди моего, графа Салисбюри.

– Боже мой! кто говорит вам о сдаче, господин начальник? Будьте покойны; никто об этом и не думает, и оказанная мною храбрость во время сегодняшнего приступа, как мне кажется, должна бы меня, собственно, избавить от этого подозрения.

– Виноват! Виноват! – сказал Гильом, сложив руки на груди, – вы очень храбры, благородны, прекрасны, как Валькирии, дочери Одина, которые в песнях саксонских бардов, посещают поля битвы для принятия душ умирающих воинов.

– Но я не имею подобно им белой кобылицы, извергающей из ноздрей своих пламя, и золотого копья, которое разрушает все, что к ним прикасается; что делать, несмотря на то, что я кажусь при всех спокойною, но при вас, Гильом, перестану притворяться и сброшу эту маску надежды, чтобы вы могли видеть все мои опасения; сочтите, ежели вы можете, из скольких тысяч состоит эта армия, которая нас окружает; посмотрите, какими ужасными приготовлениями они занимаются; потом взгляните на нас; сочтите защитников наших, и сообразите наши средства!.. Гильом! неблагоразумно надеяться на собственные наши силы.

– С Божьей помощью, их будет для нас достаточно, графиня, – отвечал гордо Гильом, – и я думаю, что два или три приступа такие, как сегодня, заставят неприятелей наших, несмотря на их многочисленность, потерять не только надежду взять замок, но даже и желание попробовать это еще раз. Вы вызываете меня считать живых, а я предлагаю вам счесть мертвых.