Текст книги "Графиня Салисбюри"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Рассмотрев с вниманием эту редкость, все простились и ушли. Вальтер, оставшись один, хотел уже идти так же, как и другие, как вдруг Жакемар, положа руку ему на плечо, сказал:

– Если я не ошибаюсь, то мне кажется, что встретил вас у дверей нашего дома в сопровождении Жерара Дени, вы только что прибыли в добрый наш город Ганд.

– Точно, я только что прибыл в ту самую минуту, – отвечал Вальтер.

– Я так и думал; почему и позаботился о вашем помещении.

– Это поручено мною Роберту.

– Роберт устал; Роберт хочет есть и пить; Роберт не имел времени найти для вас удобного помещения; почему я и послал его отдыхать вместе со слугами наших собеседников, предоставив себе вести вас в назначенную для вас комнату и угощать вас.

– Но новый гость в то время, когда у вас такое большое общество, не только обеспокоит вас, но даже заставит предполагать особенную важность в новоприезжем.

Что касается того, что вы меня обеспокоите, то будьте насчет этого спокойны, вы займете комнату моего десятилетнего сына Филиппа, который с удовольствием вам ее уступит. Она имеет сообщение с моей посредством коридора, и вы можете во всякое время приходить ко мне, и я к вам, так что никто этого не узнает; кроме этого, из нее есть особый выход на улицу и поэтому вы можете принимать у себя кого и когда вам будет угодно. Что же касается важности, то она будет соразмерна вашей воле и вашему званию, в отношении ко мне и всем вы будете казаться тем, чем вам будет угодно.

– Хорошо, – сказал Вальтер со свойственною ему скорой решимостью, – я принимаю с удовольствием предложение ваше и надеюсь угостить вас когда-нибудь в Лондоне.

– О! – отвечал Дартевель с видом сомнения, – не думаю, чтобы дела мои позволили мне когда-нибудь пуститься за море.

– Даже и для того, чтобы заключить торг на большую покупку шерсти?

– Вы знаете, что вывоз этого товара воспрещен.

– Знаю, – сказал Вальтер, – но тот, кто сделал это воспрещение, может и отменить его.

– Эти дела слишком важны, – отвечал Дартевель, прижав палец ко рту, – чтобы о них говорить стоя и подле дверей, и особенно тогда, когда эти двери отворены; о таких делах говорят затворившись и с глазу на глаз сидя за столом, на котором стоит бутылка хорошего вина, для оживления разговора; и мы можем все это найти в вашей комнате, если вам угодно будет последовать за мною.

С этими словами он дал знак слуге, который, взяв восковой факел со стены залы, пошел вперед, освещая им путь. Подойдя к дверям комнаты, отворил их и сам удалился.

Вальтер и Дартевель вошли, и этот последний запер за собою дверь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава VI

Вальтер нашел, в самом деле, все приготовленным, что Жакемар находил необходимым для дипломатических совещаний. Посередине комнаты стоял стол, два кресла, одно против другого, у стола ожидали собеседников, и на столе находилась огромная серебряная стопа, которая с первого на нее взгляда казалась достаточною для оживления разговора, как бы он продолжителен и важен не был.

– Мессир Вальтер, – сказал Дартевель, остановясь у дверей, – имеете ли вы привычку откладывать до завтра рассуждения о важном деле, которое можете сделать сегодня?

– Господин Жакемар, – отвечал молодой человек, сев на одно из кресел, прислонясь к его спинке и положив ногу на ногу, – когда вы занимаетесь вашими делами перед ужином или после него, днем или ночью?

– Для важных дел у меня нет определенного времени, – сказал Дартевель, подходя к столу, – я занимаюсь ими всегда.

– Это и мое правило, – отвечал Вальтер, – и поэтому садитесь, и будем говорить. – Дартевель сел на другое кресло с поспешностью, доказывающий то удовольствие, с которым он принимал это приглашение.

– Господин Жакемар, – продолжал Вальтер, – вы говорили за ужином о затруднениях войны между Фландрией и Францией?

– Мессир Вальтер, – сказал Дартевель, – вы говорили после ужина об удобстве для заключения торгового трактата между Фландрией и Англией?

– Трактат этот представляет много затруднений, однако он возможен.

– Война, конечно, имеет опасные последствия, однако с благоразумием ее можно предпринять.

– Я вижу, мы понимаем друг друга, итак, не теряя времени, приступим к делу.

– Прежде, нежели я буду отвечать на вопросы, я хочу знать, кто мне их предлагает.

– Посланник короля Англии, и вот его уполномочение, – сказал Вальтер, вынимая пергамент.

– Но к кому уполномочен этот посланник?

– К главному правителю дел Фландрии.

– И эта доверительная грамота прямо от?..

– Короля Эдуарда, о чем свидетельствует его печать и удостоверяет его подпись.

– Итак, король Англии не счел для себя унижением писать к бедному пивовару Жакемару, – сказал он с сомнением, стараясь скрыть чувство удовлетворенного самолюбия. – Но мне любопытно знать, – прибавил он, – как король Эдуард назвал меня в заглавии, потому что братом мог бы он назвать короля, двоюродным братом (cousin) – пэра и мессиром – рыцаря; а я не король, не пэр и не рыцарь!

– Поэтому он и избрал не столь громкое, но более дружеское, нежели все те, о которых вы говорите мне. Посмотрите.

Дартевель взял из рук Вальтера грамоту, и хотя нетерпеливо желал скорее узнать, в каких выражениях писал к нему такой могущественный король, как Эдуард, но не желая показать, что он обращает на это главное свое внимание, начал рассматривать печать.

– В самом деле, – сказал он, – это – королевская печать, вот три леопарда Англии, по одному на каждое государство; и их достаточно для того, чтобы защищать, – прибавил он улыбаясь, – и терзать его. Это великий и благородный король Эдуард, и строгий защитник своего королевства. Посмотрим, что ему угодно писать нам.

«Эдуард III, король Англии, герцог Гвиенны, пэр Франции, куму своему Иакову Дартевелю, депутату города Ганда, представителю герцога Фландрии.

Да будет известно вам, что мы уполномочиваем кавалера Вальтера, обязываясь признать полезным и действительным всякий трактат войны, мира или торговли, заключенный с вами и подписанный им. Эдуард».

– Теперь вы признаете меня его посланником!

– Совершенно, это неоспоримо.

– Итак, будем говорить откровенно. Вы желаете свободной торговли с Англией?

– Вы предполагаете войну с Францией?

– Из этого вы видите, что мы имеем надобность один в другом, и что выгоды Эдуарда и Дартевеля, как, по-видимому, не различны, но касаются одни других. Отворите ваши гавани для наших войск, тогда мы отворим свои для ваших купцов.

– Вы скоро приступаете к делу, молодой друг мой, – сказал улыбаясь Дартевель, – когда предпринимают войну или торговый оборот, то, конечно, с целью, чтобы они принесли пользу – не правда ли? И так первым средством к успеху, это – обдумать все прежде, не торопясь, но и, об, думав, не приступать к исполнению, если не предвидится трех случаев к успеху.

– Мы их будем иметь тысячу.

– Вот ответ, который ни на что не отвечает. Берегитесь ошибиться в гербе Франции; вы думаете, что в нем три лилии, напротив, это три копья; и верьте мне, если одни только ваши леопарды замышляют это предприятие, то они переломают себе зубы и когти, не сделав ничего полезного.

– Поэтому Эдуард и не начнет войны, не удостоверясь в помощи герцога Брабандского, владетелей Империи и добрых городов Франции.

– Вот в этом-то все и затруднение. Герцог Брабандский характера нерешительного, и без сильных причин он не примет сторону – ни Эдуарда, ни Филиппа.

– Может быть, вы не знаете, что герцог Брабандский – двоюродный брат короля Англии.

– Напротив, я это лучше всех знаю; но знаю еще и то, что сын герцога Брабандского женится на дочери короля Французского; и доказательством этому служит отказ его графу Ганаусскому, дочь которого Изабеллу он хотел взять в замужество.

– Но я думаю, – сказал Вальтер, – это не касается других владетелей, и что граф Жюлие, епископ Колонский, мессиры Фокемон и Куртрезьен не откажутся выступить в поход.

– Все это – правда, но только первые три зависят от Империи и не могут участвовать в войне, не получив увольнения от императора. Что же касается четвертого, то он свободен; но он не что иное, как простой рыцарь, имеющий поместье от короля, и как владетель этого поместья, обязан следовать за ним на войну; поэтому и может оказать помощь Эдуарду, только своею особою и двумя прислужниками.

– Но, я могу надеяться, – сказал Вальтер, – по край ней мере, на добрых жителей Фландрии?

– Еще менее, господин рыцарь, потому что мы связаны клятвою, и не можем воевать против короля Франции, не заплатив двух миллионов гульденов штрафа и не подвергнув себя отлучению от церкви.

– Вы мне сказали, – вскричал Вальтер, – что война с Францией опасна, но теперь я вижу, по словам вашим, что она даже невозможна.

– Ничего нет невозможного в этом свете для того, кто способен все хорошо обдумать; нет никакой неизвестности, которую бы определить было невозможно, трактата, которого нельзя бы было нарушить золотом, и клятвы, у которой не было бы потаенного выхода, где на страже всегда стоит выгода.

– Говорите, я вас слушаю, – сказал Вальтер.

– Во-первых, – продолжал Дартевель, как будто не замечая нетерпения молодого человека, – оставим тех, которые на стороне короля Филиппа и короля Эдуарда, потому что их трудно заставить переменить свои мнения.

– Но король Богемский?

– Его дочь вышла за Дофина Иоанна.

– Епископ Льежский?

– Филипп будет обещать ему кардинальство.

– Герцог Австрийский Альберт и Оттон?

– Их можно бы было купить, но они уже продали себя. Что же касается короля Наваррского и герцога Бретанского, то они природные союзники Филиппа; значит, все за Францию. Теперь будем говорить о тех, которые за Англию.

– Первый – Гильом Ганаусский, тесть короля Эдуарда.

– Но знаете ли вы, что он при смерти от подагры?

– После него сын его будет наследником, и я в них обоих равно уверен, как в одном, так и в другом. Потом Иоанн Ганаусский, находящийся при дворе Англии, и который дал уже обещание королю.

– Если он его дал, то, наверное, и исполнит.

– Рено-де-Гельдр, женившийся на Элеоноре, сестре короля.

– Потом еще кто?

– Никого более, – сказал Вальтер. – Вот все наши друзья и недруги!..

– Начнем же говорить о тех, кого нельзя назвать ни другом, ни недругом.

– Или о тех, кого выгода заставит сделаться тем или другим.

– Все равно, начнем с герцога Брабандского.

Но, вы говорите, что он нерешителен, и что трудно его принудить на что-нибудь окончательное.

– Правда, но у него есть недостатки, из которых один сильнее другого, – и я забыл сказать вам, что он больше скуп, нежели нерешителен.

– Эдуард даст ему 50 000 фунтов стерлингов, если это будет ему нужно, и возьмет на свое жалование все войска, которые он ему пришлет.

– Вот, что называется, говорит дельно. Теперь я отвечаю вам за герцога Брабандского.

– Потом следуют граф Жюлие, епископ Колонский и сир Фокемон.

– О! Это честные люди, – сказал Дартевель, – богатые и сильные, из которых каждый поставит тысячу воинов, если только получит на это дозволение Людовика Бавг 1ского, их императора.

– Но, кажется, есть договор между ним и королем Франции?

– Есть трактат формальный и положительный, которым король Франции обязывается ничего не приобретать на землях Империи.

– Но, подождите, – сказал Вальтер поспешно, – мне кажется…

– Что такое? – спросил улыбаясь Дартевель.

– Что в противность этого договора, король Филипп приобрел замок Крев-Кер в Камбрезии, и замок Арлеан-Пюсель; а эти два замка на земле Империи, и зависят от императора.

– Что же из этого, – сказал Жакемар, желая как будто понудить Вальтера яснее изъясниться.

– Этих приобретений достаточно, чтобы найти причину к войне.

– Особенно, если король Эдуард примет на себя все расходы и ответственность за эту войну.

– Я поручу завтра графу Жюлие съездить к императору.

– По какой власти?

– Я имею бланкеты за подписью короля Эдуарда.

– Браво! Вот два из наших затруднений уничтожены.

– Остается третье.

– И самое трудное.

– Вы говорили, что добрые города Фландрии заключили договор, которым в случае военных действий с их стороны против Филиппа Валуа…

– Нет, нет, не против Филиппа Валуа, а против короля Франции; выражение это ясно, положительно.

– Филиппа Валуа или короля Франции – это все равно.

– Напротив, большая разница.

– Но в случае военных действий против короля Франции, добрые города Фландрии должны заплатить 2 000 000 гульденов и подвергнуть себя отлучению от церкви папою. Итак, эти 2 000 000 гульденов заплатит Эдуард; что же касается отлучения от церкви, то…

– Но, Боже мой, совсем не это, – сказал Жакемар, – 2 000 000 гульденов безделица, а отлучение от церкви, наложенное Римским папою, может быть снято Авиньонским. Но что всего важнее для торгового народа, то это – их слово, слово, которого они не продадут за золото целого света, потому что оно один раз нарушенное теряет навсегда кредит. Ах! Молодой человек, подумайте получше, – продолжал Жакемар, – есть средства на все, стоит только их найти; и вы, конечно, сами видите, как необходимо королю Эдуарду иметь за собою в случае неудачи Фландрию с ее крепостями и ее гаванями.

– Это и его мнение, – сказал Вальтер, – и поэтому он прислал меня вместо себя переговорить лично с вами.

– Если бы нашлось средство согласить данное Фландрией слово с выгодами Англии, то король Эдуард сделает какие-нибудь пожертвования со своей стороны?

– Во-первых, король Эдуард отдаст Фламандцам Лиль, Дуе и Бетюн, три гавани, которые Франция открывает для всех и которые Фландрия будет иметь только для себя.

– Хорошо, потом?

– Король Англии очистит остров Кадсан, и сожжет все, что на нем находится, потому что он служит вертепом Фламандским и Французским пиратам, вредящим меховой торговле Дании с Швецией.

– Этот остров хорошо укреплен.

– Готье де Мони храбр.

– Потом?

– Король Эдуард снимет запрещение, наложенное на вывоз шерсти из Валлиса и кож из Йорского графства, – свободная торговля восстановится между обоими государствами.

– Это будет выгодно для Фландрии, – сказал Дартевель.

– И первый вывоз, заключающийся в двадцати тысячах мешков шерсти, назначен будет Иакову Дартевелю, который…

– В ту же минуту разделит их на все фабрики, потому что он пивовар, не торгует сукном.

– Но который согласится принять за это поручение по пяти стерлингов с мешка.

– Это правосудно и по правилам торговли, – отвечал Жакемар, – надобно только теперь найти средство начать эту войну, не изменив нашему слову. Нашли ли вы его?

– Никак не придумаю, – отвечал Вальтер, – и мне кажется, что это будет напрасный труд по неопытности моей в этих делах.

– Я нашел его, – сказал Дартевель, смотря пристально на Вальтера и с трудом скрывая улыбку довольства. – По какому праву Эдуард III хочет воевать против Филиппа Валуа?

– По праву настоящего наследника королевства Франции, потому что мать его Изабелла – родная сестра Карла IV, а он родной племянник умершего короля, и что Филипп только его двоюродный брат.

– Итак, – сказал Дартевель, – пускай Эдуард разделит щит герба своего надвое, и поместит на одной его половине три лилии, а на другой леопардов Англии, и примет титул короля Франции.

– Тогда?

– Мы будем ему повиноваться, как королю Франции, потому что мы обязаны данным словом королю Франции, а не Филиппу Валуа, как я и говорил вам, – и потребуем от Эдуарда расписку в нашей верности, а он, как король Франции, нам ее даст.

– Это справедливо, – сказал Вальтер.

– Мы и не нарушим нашего обещания.

– И поможете нам в войне против Филиппа Валуа?

– Всей нашей властью.

– Поможете войсками вашими, городами и гаванями?

– Без сомнения.

– Признаюсь, вы искусный дипломат, господин Дартевель.

– Я вам сделаю последнее замечание.

– Какое?

– Король Эдуард присягал в верности королю Франции, как верховному своему властителю за герцогство Гвиен.

– Да, но эта присяга ничтожна, – сказал с поспешностью Вальтер.

– Почему? – спросил Дартевель.

– Потому что, – сказал Вальтер, забыв роль свою, – я ее сделал словесно, не дав руки моей королю Франции.

– В таком случае, ваше величество, – сказал сняв шляпу и вставая Дартевель, – в таком случае вы свободны!

– Ну, полно, ты хитрее меня, кум, – сказал Эдуард, подавая руку Дартевелю.

– И я докажу вашему величеству, – отвечал Жакемар, кланяясь, – что пример доверенности и прямодушия, данный вами мне, не пропадет.

Глава VII

Оба собеседника были правы; Эдуард III по случаю или по предусмотрительности, присягая королю Франции в Амиене, не дал руки своей Филиппу Валуа. Посему, по окончании церемонии, верховный владетель пенял ему за это упущение; на что тот отвечал, что не знал этого обыкновения, исполняемого его предшественниками. Но обещал, по возвращении своем в Англию, справиться в узаконении, где изложены условия присяги. И в самом деле, возвратясь в Лондон, Эдуард должен был согласиться, что самое важное им было не исполнено, почему в грамоте, долженствующей утвердить эту присягу, приказал поместить: что он свидетельствует клятву в верности при соединении рук короля Англии и короля Франции.

Из этого видно, что Эдуард был такой же искусный казуист, как и Дартевель, не считая себя обязанным верностью по этой присяге, в которой хотя и упоминалось о совершенном подданстве, но в сущности недоставало самого важного. Города же Фландрии, со своей стороны, через посредство папы, как мы уже знаем, были обязаны верностью королю Франции, но не лично Филиппу Валуа, почему, по изъясненной Эдуарду причине, избегали и штрафа и папского отлучения от церкви. Все это было немного хитро в тот век, когда рыцари и торговые люди дорожили так много исполнением честного слова; но этот разрыв с Францией был благоприятен выгодам Эдуарда III и Иакову Дартевелю, почему и надо отдать им справедливость за то, что они еще старались найти причину, которой в этом деле дали хотя и фальшивый вид верности и прямодушия.

Кроме того, в чем Эдуард согласился и условился, как мы сказали в последней главе, с Иаковым Дартевелем, он должен был окончить одно дело, не приступая к исполнению этого предприятия, это – дождаться возвращения посланников от Иоанна Ганау, своего тестя, и Адольфа Ламарского, епископа Льежского, которые должны были в скором времени возвратиться, минуя Англию, в Ганд для того, чтобы в нем дожидаться повелений короля; им не было известно, что король предупредит их приездом во Фландрию, и в случае только неудачных совещаний с Дартевелем, должен был уехать обратно.

Несмотря на то, что он продолжал оставаться под чужим именем, и на доверие, которое имел к новому своему союзнику, Эдуард хотел иметь, в случае надобности, в своем распоряжении пункт защиты, почему и писал Готье-Мони собрать пятьсот воинов и до двух тысяч стрелков, и с этим отрядом взять остров Кадсан, который, находясь при впадении западного Еско, может, в случае измены, быть ему пунктом отступления и защиты. И это действие должно было показаться очень естественным – не предосторожностью, произведенною опасением, а просто – исполнением данного обещания; после этого распоряжения король узнал о возвращении обоих посланников.

Посланники чрезвычайно удивились, увидев, что Эдуард сам ожидал их в Ганде. Но зная благоразумие короля и его характер, который хотя и был отважен, однако не завлекал его никогда далее того, на что он решился, успокоились скоро, особенно те из них, с характером которых согласовалось всякое предприятие, сопряженное с опасностью; один только епископ Линкольнский позволил себе несколько замечаний; но Эдуард остановил его, под предлогом нетерпения узнать о последствиях посольства.

Епископ Льежский отказался от всякого союза против короля Филиппа, и несмотря на все предложения посланников, не хотел ничего предпринимать против Франции.

Графа Ганаусского посланные Эдуарда нашли в постели, в сильном припадке подагры. Однако, из уважения к тому, от кого они были присланы, и что брат его находился между ними, он в ту же минуту их принял, выслушал с большим вниманием и отвечал, что он был бы очень рад, если бы король английский преуспел в своем предприятии, потому что более принимает участия в нем, зяте своем, нежели в короле Филиппе, который хотя тоже и родственник его, но что с ним он прервал все родственные связи, потому что Филипп, отговорив молодого герцога Брабандского вступить в союз, давно решенный, с его дочерью Изабеллой, отдал за него свою дочь, и что по этой причине он всеми средствами готов помогать своему любезному сыну, королю Англии. Но, прибавил он, для успеха в этом предприятии необходимо пособие важнее того, которое может оказать Ганаусская область, столь ничтожная в сравнении с Францией, и которой, в случае неудачи, Англия не могла быть защитой.

– Любезный брат, – сказал Иоанн Ганаусский, – все сказанное вами справедливо, и советы ваши основательны, почему и просим вас сказать, что же надобно делать в этих обстоятельствах.

– Я не могу делать наставлений, – отвечал граф, – такому могущественному монарху, насчет помощи, которая ему необходима, но мое мнение предложить герцогу Брабандскому, его двоюродному брату, графу Гельдскому, женившемуся на его родной сестре, архиепископу Колонскому, графу Жюлие, мессиру Арнуль-Бранкенгейму и сиру Фокемону; потому что они все – храбрые воины и скоро вооружатся, если король Англии примет на себя все издержки войны и содержание восьми или десяти тысяч воинов. В таком случае, если зять мой успеет уговорить их всех участвовать в его предприятии, то я не откажусь помогать ему, переправлюсь через море и буду воевать против короля Филиппа, даже и за рекою Оа-Зон.

– Совет ваш основателен и благоразумен, любезный брат, – сказал Иоанн Ганаусский, – и я уверен, что король Эдуард последует ему.

После чего, зная, с каким нетерпением король ожидал извещения об успехе его посольства, Иоанн в тот же самый день с товарищем своим Гильомом Салисбюри, отправился, по приказанию короля, прямо в Ганд, не предполагая никак найти в нем самого Эдуарда, ожидавшего его возвращения.

Нам уже известно, как случай, согласно совести графа Ганаусского, еще до возвращения посольства, сблизил Эдуарда, под именем Вальтера, за ужином у Дартевеля с епископом Колонским, графом Жюлие и сиром Фокемоном; и он с тех пор вполне был уверен, что найдет в них, не говоря уже о согласии императора, верных и храбрых союзников. И поэтому оставалось только склонить герцога Брабандского и Людовика V Баварского, владеющего императорским троном.

Вследствие этого, оба посольства отправились опять – одно к герцогу Брабандскому, а другое – к императору. Посланники должны были просить герцога Брабандского, по родству и дружбе с королем Англии, оказать ему помощь войском, в предприятии его против Франции; Императору же – напомнить, что Филиппом Валуа приобретением крепости Крев-Кер в Камбрезии и замка Дарле-ан-Пюсель, нарушен договор, воспрещавший всякое приобретение на его земле королю Франции, и сказать от имени короля Эдуарда, что он вступается за сделанную ему обиду нарушением этого договора, как за причиненное собственно ему оскорбление, и просит его только позволить зависящим от него рыцарям принять участие в этой войне против Филиппа Валуа.

Готье-Мони, получив в Лондоне повеление короля, поспешил его исполнить: кроме личной своей привязанности к королю Англии, как мы уже сказали выше, родству с королевой, он имел, по своему отважному характеру, расположение и ко всякому предприятию, где можно показать мужество и приобрести славу. И исполнение полученного повеления считал сколько долгом верного подданого, столько же и собственным удовольствием. И поэтому, не теряя ни минуты, сообщил повеление короля графу Дерби, графу Ланкастеру, сыну Кривошеи, графу Суфольку, мессиру Реноль-Кобаму, мессиру Людовику Бошану, мессиру Гильому Фиц-Варвику и сиру Боклеру, которых он почел достойными разделить с ним честь исполнения этого опасного нападения. Каждый из них начал делать свои приготовления; военные корабли приведены были по Темзе в Лондон и нагружены оружием и съестными припасами; потом, посадив на них две тысячи стрелков, пятьсот воинов, рыцарей и их оруженосцев, пользуясь приливом моря, снявшись с якорей, они вышли в открытое море, и в тот же день вечером были уже под Гравезендом. На другой день, остановясь только на короткое время в Маргате, продолжали путь с такой поспешностью, что на третий день достигли Фландрии. Где тотчас, направив корабли по ветру, сделали все приготовления к высадке и, следуя около берега, накануне дня Святого Мартина, в одиннадцать часов утра, были уже около острова Кадсана.

С первого взгляда на остров, англичане заметили, что нет никакой возможности сделать нападение врасплох; потому что часовые в ту же минуту их увидели и ударили тревогу, так что, при приближении их, весь гарнизон в числе, по крайней мере, шести тысяч человек, выстроился в боевом порядке на берегу моря. Однако, приняв в соображение, что попутный ветер и прилив моря благоприятствовали им, они решились приблизиться; посему, выстроив в линию корабли, вооружились, подняли паруса и пустились к городу. После этого для жителей Кадсана не было уже сомнения, и по мере того, как нападающие приближались, гарнизон мог различить их знамена, выстроенные в порядок, и до шестнадцати вооруженных рыцарей, отдающих приказания.

Хотя между англичанами и было много отважных и храбрых рыцарей, но и у неприятеля находилось не менее мужественных и сведущих людей, в числе которых первого можно было назвать мессира Гюи Фландрского, незаконного брата графа Людвига, воодушевлявшего своих товарищей воззванием к мужеству; потом Дюкерт Галевин, мессир Иоанн Род и мессир Жиль Естриф, и так как они видели, что англичане изготовили орудия, то и сами, не теряя времени, начали вооружать своих, между которыми были со стороны фламандцев мессиры Симон и Петр Прюледен, мессир Петр Англемустиер и много других благородных воинов. Когда корабли приблизились к берегу, то обе неприятельские стороны, дышавшие взаимною ненавистью, горели нетерпением вступить в бой, поэтому лишь только корабли подошли на выстрел к берегу, то, не дожидаясь приказания, тысячи стрел полетели на берег, – и так как поражения с кораблей были ужасны, то находившиеся на берегу, несмотря на все свое мужество, были вынуждены отступить; потому что рукопашный бой предпочитали стрельбе, в которой вся выгода была на стороне англичан. Они отступили на расстояние выстрела, и англичане вышли на берег; но едва половина их ступила на землю, как неприятель, бросившись вперед, сделал на них такой натиск, что те из рыцарей, которые были еще на кораблях, не знали, что делать, потому что возвратиться обратно на корабли не было никакой возможности, почему и должны были спрыгивать в море. В эту ужасную минуту раздался голос Готье-Мони, который, бросившись вперед, закричал: Ланкастер – к графу Дерби. В самом деле, этот последний, получивший сильный удар в голову, оставлен был без чувств на месте сражения при отступлении англичан. Фламандцы, заметив наверху его шлема корону, полагали поэтому, что он, должно быть, знатный человек; поэтому, подняв, хотели нести, но вдруг Готье-Мони, заметив его в руках фламандцев, бросился вперед в толпу неприятеля, не дожидаясь подкрепления, и первым ударом своего топора убил мессира Симона Прюледена, только что сделанного рыцарем. Несшие графа Дерби бросили его; он упал на песок, находясь все еще без чувств; Готье-Мони, остановясь возле него, защищал его, не отступая ни шага, до тех пор, пока он не пришел в себя. Впрочем, он не был ранен, но только лишился памяти; почему лишь очувствовался, то, встав, взял свой меч и не говоря ни слова, начал сражаться, как будто ничего с ним не случалось; оставляя изъявление благодарности Готье-Мони до другого времени, полагая, что в настоящую минуту полезнее было сражаться, чтобы вознаградить потерянное время.

Так продолжалось долго, мужество сражающихся не истощалось; однако, несмотря на то, что фламандцы не отступали ни шагу, выгода была очевидна – на стороне англичан, благодаря их чудесным стрелкам, которым не один раз они были обязаны победами. Оставшиеся на кораблях и находившиеся поэтому выше поля сражения избирали каждый свою жертву, прицеливаясь как будто в серну или оленя в парке, и поражали фламандцев своими длинными стрелами, которые были так тверды и летели с такой быстротой, что одни только немецкие латы могли защищать от их ударов, все же другие, кожаные и кольчуги, они пробивали как бумагу. Фламандцы со своей стороны делали тоже чудеса, и несмотря на этот град стрел, они не унывали, стояли самоотверженно и не отступали ни на шаг. Наконец, мессир Гюн пал от удара топора графа Дерби, и над телом его возобновилось сражение, подобное тому, которое за несколько минут перед этим происходило над тем самым, кто поразил его. Но последствия были различны; потому что, желая подать ему помощь, Дюкер Галевин, мессир Жиль Естриф и Иоанн Брюделен были убиты; следственно из начальствующих остался один мессир Иоанн Род, и тот был ранен в лицо стрелой, которую, стараясь вынуть из щеки, он отломил на два дюйма от лица, потому что она вонзилась глубоко в кость. Он хотел было отступить, но к этому не было никакой возможности. Плен мессира Гюн Фландрского, смерть двадцати шести рыцарей, которые пали, защищая его, тысячи стрел, беспрестанно пускаемых с кораблей и превративших берег моря в хребет дикобраза, привели в трепет оставшихся его воинов, и они обратились в бегство к городу; тогда мессир Иоанн Род, не сопротивляясь белее, дал убить себя на том самом месте, где погибли все его товарищи.

С этой минуты начался рукопашный бой, побежденные и победители входили вместе в город Кадсан, – и, рассыпавшись по всем улицам, превратили сражение в бойню. С одной стороны Кадсана был океан, с другой – рукав реки Эско, и весь гарнизон, лишенный возможности спастись, был частью истреблен или взят в плен; из числа шести тысяч, составляющих его, больше четырех тысяч легло на месте.

Что же касается города, то он был взят приступом, а не сдался на капитуляции, следственно и был предан грабежу. Все драгоценности перевезены были на корабли, остальное же, как равно и все строения сожжено; и англичане удалились только тогда, когда от целого города не осталось ничего, кроме пепла, и этот город – многолюдный остров, так населенный накануне, представлял собой груду камней и пепла, и оставался безмолвным так, как в ту минуту, когда вышел из моря.

В продолжение этого времени политические переговоры шли наравне с военными действиями, оба посольства возвратились опять в Ганд. Герцог Брабандский согласился соединиться с Эдуардом, с условием, что получит от короля Англии единовременно десять тысяч фунтов стерлингов и потом еще шестьдесят тысяч в разные сроки, обязываясь дать тысячу двести воинов, с тем только, чтобы содержание их было на счет Англии, и предлагая родственнику и союзнику своему Эдуарду свой замок Лувен, как резиденцию, приличную для него более, нежели дом пивовара Дартевеля.