Текст книги "Шевалье д'Арманталь"

Автор книги: Александр Дюма-сын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

Появление садовода произвело на шевалье обычное впечатление, отразившееся на бедной Батильде. Она была так мила и привлекательна, что всякий раз, когда д’Арманталю удавалось посмотреть на нее, он видел в ней лишь юную девушку, грациозную, красивую, одаренную талантом к музыке и рисованию, то есть самое прелестное и совершенное создание, какое ему доводилось встречать. В такие минуты, – подобная тем призракам, что проходят в ночи наших грез, неся, словно алебастровый фонарь, свой свет в самих себе, – она озарялась небесным лучом, отбрасывающим во мрак все, что ее окружало. Но, когда взору шевалье являлся хозяин террасы с его заурядным лицом, вульгарными манерами и той неизгладимой печатью пошлости, которой отмечены некоторые люди, в душе д’Арманталя странным образом совершалось нечто подобное движению качелей: вся поэзия исчезала, как по свистку машиниста исчезает волшебный дворец со сцены театра; вещи представали в новом свете; врожденный аристократизм д’Арманталя брал верх: Батильда снова оказывалась всего лишь дочерью этого человека, то есть гризеткой и только; ее красота, грация, изящество и даже таланты становились игрой случая, ошибкой природы, чем-то вроде розы, расцветшей на кочане капусты. Тогда шевалье, пожимая плечами, разражался смехом над самим собой и, не в силах понять, откуда взялось столь сильное впечатление, которое он испытывал прежде, приписывал его своей озабоченности, необычности своего положения, одиночеству – словом, чему угодно, только не его подлинной причине: могучей и неодолимой власти изящества и красоты.

Итак, д’Арманталь спустился к своей хозяйке, весьма расположенный найти очаровательными барышень Дени.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I
Семья Дени

Шевалье вслед за аббатом вышел из мансарды и спустился к хозяйке. Госпожа Дени считала, что таким невинным созданиям, как ее дочери, не приличествует завтракать в обществе молодого человека, который, не прожив в Париже и трех дней, уже возвращается домой в одиннадцать вечера и до двух часов ночи играет на клавесине. И, хотя аббат Бриго потратил немало слов, стараясь убедить госпожу Дени, что это двойное нарушение правил внутреннего распорядка, установленных в доме, не должно в ее глазах порочить нравственность молодого человека, за которого он отвечает, как за самого себя, он добился лишь того, что девицам Дени было разрешено появиться за столом во время десерта.

Однако шевалье заметил, что, хотя девицам и было запрещено показываться ему на глаза, им, видимо, не возбранялось услаждать его слух. Едва госпожа Дени и ее гости уселись за стол, на котором был сервирован обильный завтрак, состоящий из множества разнообразных блюд, аппетитных на вид и превосходных на вкус, как за стеной послышались прерывистые аккорды клавесина и зазвучал голос, не лишенный силы, но столь часто детонирующий, что плачевная неопытность певицы сразу становилась очевидной. При первых же аккордах госпожа Дени притронулась к руке аббата, а затем с довольной улыбкой несколько мгновений вслушивалась в доносящееся из соседней комнаты пение, от которого у шевалье мурашки побежали по коже.

– Слышите? – сказала она. – Это Атенаида играет на клавесине, а Эмилия поет.

Аббат Бриго кивнул головой в знак того, что наслаждается и пением и музыкой, и, слегка наступив на ногу шевалье, дал ему понять, что настала минута сделать комплимент госпоже Дени.

– Сударыня, – тотчас сказал д’Арманталь, отлично поняв, что аббат взывает к его вежливости, – мы должны выразить вам двойную благодарность, ибо вы угощаете нас не только отменным завтраком, но и прекрасным концертом.

– Ах, – небрежно ответила госпожа Дени, – девочки просто развлекаются. Они не знают, что вы здесь, и поэтому музицируют. Я сейчас прикажу им прекратить. – И госпожа Дени сделала движение, чтобы встать.

– Помилуйте, сударыня! – воскликнул д’Арманталь. – Неужели оттого, что я приехал из Равенны, вы считаете меня недостойным познакомиться с талантами столицы?

– Упаси бог, сударь, я вовсе так не считаю, – ответила госпожа Дени, лукаво взглянув на шевалье. – Я ведь знаю, что вы музыкант. Мне уже сообщил об этом жилец с четвертого этажа.

– В таком случае, сударыня, вы вряд ли выслушали лестный отзыв о моем искусстве, – со смехом сказал д’Арманталь, – потому что мой сосед как будто не пришел в восторг от моих упражнений.

– Он сказал мне только, что вы выбираете странные часы для занятия музыкой… но прислушайтесь, господин Рауль, – добавила госпожа Дени, обернувшись к двери, – роли переменились. Теперь, дорогой аббат, поет Атенаида, а Эмилия аккомпанирует сестре на виоле-д’амур.

По-видимому, госпожа Дени испытывала слабость к Атенаиде, ибо, вместо того чтобы разговаривать, как во время пения Эмилии, она безмолвно выслушала до конца романс своей любимицы, не сводя умиленного взгляда с аббата Бриго, который, не отрываясь от еды и питья, лишь кивал головой в знак одобрения.

– Так, значит, господин Рауль, вы, такой молодой и неопытный, приехали сюда, не боясь опасностей, которые таит столичная жизнь? – грациозно склонившись к шевалье, сказала госпожа Дени.

– Увы, увы! – поспешил ответить аббат Бриго из боязни, что шевалье не устоит перед соблазном отпустить какую-нибудь шутку. – Этот юноша, госпожа Дени, сын моего покойного друга, который был мне безмерно дорог (тут аббат поднес салфетку к глазам), и я надеюсь, что те старания, которые я положил на воспитание моего питомца, не пропадут даром, ибо он, хоть это и не бросается в глаза, весьма честолюбив.

– И господин Рауль прав, – подхватила госпожа Дени. – С его талантами и внешностью можно, мне кажется, добиться всего.

– О, сударыня, – сказал аббат Бриго, – если вы с самого начала будете его так баловать, то я его к вам больше не приведу, так и знайте… Рауль, дитя мое, – продолжал аббат, обращаясь к шевалье отеческим тоном, – надеюсь, вы не верите ни одному слову из этих комплиментов? – Затем, наклонившись к госпоже Дени, он шепнул ей на ухо: – Вы видите, каков он. Он мог бы остаться в Совиньи и стать там первым человеком после графа, ведь у него добрых три тысячи ливров годового дохода с недвижимости.

– Это как раз столько, сколько я собираюсь дать в приданое каждой из моих дочерей, – ответила госпожа Дени, повышая голос в надежде, что ее услышит шевалье, и искоса поглядывая на него, чтобы узнать, какое впечатление произвела на него такая щедрость.

К несчастью для будущего девиц Дени, шевалье думал в это время совсем не о том, чтобы прибавить к тысяче экю годового дохода, коими наградил его аббат Бриго, три тысячи ливров приданого, которые давала за своими дочерьми эта великодушная мать. Фальцет мадемуазель Эмилии, контральто Атенаиды, убогость их аккомпанемента заставили д’Арманталя вспомнить чистый и гибкий голос девушки из дома напротив, изысканность и совершенство ее исполнения.

В силу того что внутренняя сосредоточенность дает нам возможность отгораживаться от внешних впечатлений, шевалье удалось отвлечься от кошачьего концерта, доносившегося из-за стены, и, уйдя в себя, наслаждаться нежной мелодией, которая струилась в его памяти и, словно волшебная кольчуга, защищала от резких, крикливых звуков, наполнявших комнату.

– Смотрите, с каким вниманием он слушает пение, – сказала госпожа Дени аббату Бриго. – Что ж, прекрасно. Для такого человека стоит постараться. Ну и намылю я голову господину Фремону!

– Кто это господин Фремон? – спросил аббат, наливая себе вино.

– Жилец с четвертого этажа, жалкий рантье, у которого всего лишь тысяча двести ливров годового дохода. К тому же из-за его мопса я имела уже немало неприятностей в доме. Так вот, этот господин Фремон прибежал ко мне жаловаться, что господин Рауль мешает спать ему и его собаке.

– Дорогая госпожа Дени, – сказал аббат Бриго, – у вас нет причины ссориться с господином Фремоном. Два часа ночи в самом деле не подходящий час для музыки, и уж если моему питомцу не спится, то пусть он играет днем, а ночью рисует!

– Как, господин Рауль к тому же и рисует? – воскликнула госпожа Дени, изумленная таким изобилием талантов у молодого человека.

– Рисует ли он? Да он рисует не хуже Миньяра[31]31
  Миньяр Пьер (1612-1692) – известный французский художник.


[Закрыть].

– О дорогой аббат, – сказала госпожа Дени, всплеснув руками, – если бы мы смогли добиться одной вещи…

– Какой? – спросил аббат.

– Если бы нам удалось уговорить его сделать портрет нашей Атенаиды!

При этих словах шевалье очнулся от своих грез, подобно путнику, заснувшему на траве, который, еще не сознавая, что к нему подползает змея, инстинктивно ощущает, что ему грозит страшная опасность.

– Аббат, – испуганно крикнул он, с яростью уставившись на Бриго, – не делайте глупостей!

– Господи, что это с вашим воспитанником? – растерянно спросила госпожа Дени.

К счастью, в тот момент, когда аббат, не зная, что ответить на вопрос госпожи Дени, искал какую-нибудь правдоподобную отговорку, чтобы скрыть истинный смысл восклицания шевалье, дверь в столовую отворилась, и на пороге, красные от смущения, появились девицы Дени и, отступив на шаг друг от друга, проделали реверанс из менуэта.

– Что это значит? – с напускной строгостью произнесла госпожа Дени. – Кто вам разрешил покинуть свою комнату?

– Простите, матушка, если мы дурно поступили, – ответствовала одна из девиц. По ее тонкому голосу шевалье догадался, что это и есть Эмилия. – Если вы прикажете, мы тотчас же вернемся к себе.

– Но, матушка, – подхватила другая девица, и шевалье по грудному голосу сразу же узнал Атенаиду, – ведь нам было как будто сказано, чтобы мы вышли к десерту.

– Ну что ж, раз уж вы пришли, то оставайтесь. Было бы нелепо теперь отсылать вас. Впрочем, – добавила госпожа Дени, усаживая Атенаиду между собой и Бриго, а Эмилию между собой и шевалье, – юным созданиям всегда хорошо быть под крылышком у матери… Не правда ли, аббат?

Госпожа Дени подвинула своим дочерям вазочку с конфетами, из которой обе девицы кончиками пальцев, со скромностью, делающей честь полученному ими воспитанию, взяли по конфете: мадемуазель Эмилия – засахаренный миндаль, а мадемуазель Атенаида – шоколадное драже.

Обе сестрицы, несмотря на то что было только одиннадцать часов утра, разоделись, словно собирались на бал, и навешали на себя все драгоценности, какие только у них имелись.

Вид дочерей хозяйки всецело отвечал ожиданиям д’Арманталя, и это дало ему новую пищу для размышлений. Если девицы Дени оказались точь-в-точь такими, какими они и должны были быть, то есть если их облик вполне соответствовал их происхождению и полученному воспитанию, то почему же Батильда, которая по своему общественному положению, казалось, стояла чуть ли не ниже сестер Дени, была изысканна в той же мере, в какой они вульгарны? Откуда проистекало такое огромное физическое и духовное различие между девушками одного возраста и одного сословия? Тут, несомненно, была какая-то тайна, и рано или поздно шевалье в нее проникнет.

Новый толчок ногой со стороны аббата Бриго дал понять д’Арманталю, что если даже его размышления вполне справедливы, то предаваться им сейчас в высшей степени неуместно. И в самом деле, на лице госпожи Дени вдруг появилось выражение оскорбленного достоинства, и шевалье д’Арманталь понял, что ему нельзя терять ни минуты, если он хочет сгладить неприятное впечатление, которое произвела на хозяйку его рассеянность.

– Сударыня, – поспешно сказал он самым любезным тоном, – знакомство с вашими дочерьми, которым вы меня удостоили, вызывает во мне живейшее желание узнать все ваше семейство. Неужели вашего многоуважаемого сына нет дома, и я буду лишен удовольствия быть ему представленным?

– Сударь, – ответила госпожа Дени, которой любезный вопрос д’Арманталя вернул доброе расположение духа, – мой сын у стряпчего, господина Жулю, и, если случайно какие-нибудь дела не приведут его в наш квартал, маловероятно, что он будет иметь честь познакомиться с вами нынче утром.

– Ей-богу, дитя мое, – сказал аббат Бриго, – вы словно Алладин из сказки. Стоит вам лишь выразить желание, как оно тотчас же осуществляется.

В самом деле, в ту же минуту с лестницы донеслись звуки песни «Мальбрук в поход собрался», которая в те годы еще обладала всей прелестью новизны, а вслед за тем распахнулась дверь, и в комнату ворвался толстый юнец с веселым лицом, очень похожий на мадемуазель Атенаиду.

– Вот так так! – вскричал вновь прибывший, скрестив на груди руки и обводя взглядом мать и сестер, завтракающих в обществе аббата Бриго и шевалье д’Арманталя. – Однако, как я погляжу, мамаша Дени не больно стесняется! Отправила своего Бонифаса к стряпчему, сунула ему в руки ломоть хлеба с сыром, да еще приказала: «Иди, мой друг, да смотри не объедайся». А в его отсутствие она, оказывается, задает тут настоящие пиры! К счастью, у бедного Бонифаса прекрасный нюх. Проходя по улице Монмартр, он вдруг втянул в себя воздух и сказал: «Чем это так хорошо пахнет на улице Потерянного Времени, в доме номер пять?» Он помчался туда со всех ног, и вот он перед вами!.. А ну-ка, дайте мне место!

И тут же, подкрепляя свои слова действиями, Бонифас потащил к столу стул, стоящий у двери, и уселся между аббатом Бриго и шевалье.

– Господин Бонифас, – сказала госпожа Дени, стараясь напустить на себя строгий вид, – разве вы не видите, что здесь посторонние?

– Посторонние? – изумленно спросил Бонифас, придвигая к себе блюдо. – А где же они, эти посторонние? Может, это вы, папаша Бриго, или господин Рауль? Какой же он посторонний, он просто жилец!

И, завладев свободным прибором, он принялся насыщаться с усердием, не оставлявшим никакого сомнения в том, что он не замедлит наверстать упущенное.

– Госпожа Дени, – воскликнул д’Арманталь, – я с радостью вижу, что мои дела обстоят куда лучше, чем я думал! Я и не подозревал, что имею честь быть известным господину Бонифасу!

– Странно было бы, если бы я вас не знал, – проговорил с набитым ртом клерк стряпчего. – Ведь вы заняли мою комнату.

– Как, госпожа Дени, вы скрыли от меня, что я удостоен чести занимать апартаменты будущего наследника вашего дома? Теперь я не удивляюсь, что комната оказалась столь изящно обставленной. Чувствуется, что там ко всему прикоснулась любящая рука матери.

– Спасибо на добром слове. Но позвольте дать вам дружеский совет, шевалье: не глядите слишком много в окно.

– Почему? – спросил д’Арманталь.

– Да потому, что напротив вас живет некая особа…

– Мадемуазель Батильда! – не удержавшись, воскликнул шевалье.

– Ах, вы уже знакомы с ней? – подхватил Бонифас. – Так, так, тогда все пойдет как по маслу!

– Извольте замолчать, сударь! – приказала госпожа Дени.

– Нет уж. Надо предупреждать нанимателей, когда имеются обстоятельства, могущие послужить основанием для расторжения найма. Вы не служите у стряпчего, матушка, и не знаете этих тонкостей.

– Мальчик необычайно умен! – сказал аббат Бриго таким тоном, что невозможно было разобрать, шутит ли он или говорит серьезно.

– Но что может быть общего между господином Раулем и мадемуазель Батильдой? – спросила госпожа Дени.

– Что может быть общего? Да то, что через неделю он будет от нее без ума, если он мужчина. А в кокетку влюбляться не стоит.

– В кокетку? – переспросил д’Арманталь.

– Да, она кокетка, кокетка! – упрямо повторил Бонифас. – Я это утверждаю и не откажусь от своих слов. С молодыми людьми разыгрывает из себя недотрогу, а живет со стариком. К тому же у нее есть премерзкая собачонка, по кличке Мирза, которая пожирала все мои конфеты, а теперь, как только завидит меня, норовит вцепиться мне в икры.

– Прошу вас удалиться, мадемуазель Эмилия и мадемуазель Атенаида, – сказала госпожа Дени, поднимаясь сама и заставляя тем самым подняться своих дочерей. – Вашего чистого слуха не должны касаться подобные легкомысленные речи.

И, подталкивая девушек к двери, она направилась вместе с ними в их комнату.

Что же касается шевалье д’Арманталя, то его охватило бешеное желание размозжить бутылкой голову господину Бонифасу. Однако, понимая весь комизм своего положения, он сделал над собой усилие и сдержался.

– А я-то думал, что этот добропорядочный обыватель, проживающий на террасе, – вы, видимо, его имеете в виду, господин Бонифас…

– Да, да, именно его, этого старого мошенника. И кто бы мог подумать!

– …ее отец! – невозмутимо продолжал д’Арманталь.

– Ее отец? Да разве у мадемуазель Батильды есть отец? Нет у нее никакого отца!

– Или, скажем, дядюшка.

– Ха-ха, «дядюшка»! Седьмая вода на киселе, а не дядюшка!

– Сударь, – величественно сказала госпожа Дени, вернувшись из комнаты девиц и плотно прикрыв за собой дверь, – я вас уже просила запомнить раз и навсегда, что не следует позволять себе столь легкомысленные речи в присутствии ваших сестриц.

– Ох, уж эти сестрицы! – воскликнул Бонифас, не унимаясь. – Неужели вы считаете их слишком юными, чтобы выслушать то, что я сказал, – особенно Эмилию, которой уже исполнилось двадцать три года.

– Эмилия невинна, как младенец, сударь! – сказала госпожа Дени, усаживаясь на свое место между Бриго и д’Арманталем.

– Да уж, невинна! Как бы не так, мамаша Дени. На днях в комнате этой невинной особы я нашел один прелестный романчик. Подходящее чтение для великого поста!.. Вам, папаша Бриго, как ее исповеднику, я дам его почитать. Может быть, это вы ей разрешили коротать предпасхальные вечера за этой книгой?

– Молчи, злой шалун! – сказал аббат. – Видишь, как ты огорчаешь свою мать?

В самом деле, госпожа Дени сгорала от стыда при мысли, что эта сцена, столь пагубная для репутации ее дочерей, разыгралась на глазах молодого человека, на котором она со свойственной матерям дальновидностью уже успела остановить свой выбор. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.

Меньше всего на свете мужчины доверяют женским обморокам, и в то же время именно обмороками их легче всего провести.

Впрочем, поверил ли шевалье д’Арманталь в обморок своей хозяйки или не поверил, но он был слишком вежливым человеком, чтобы при этих обстоятельствах не оказать ей внимания. Протянув вперед руки, шевалье двинулся навстречу госпоже Дени. Госпожа Дени, не видя другой опоры, сделала несколько шагов по направлению к шевалье и, запрокинув голову, рухнула в его объятия.

– Аббат, – сказал д’Арманталь в то время, как господин Бонифас, воспользовавшись создавшимся положением, торопливо рассовывал по карманам все конфеты, которые еще оставались на столе, – аббат, придвиньте же кресло!

Аббат пододвинул кресло со спокойной неторопливостью, которая свидетельствовала о том, что он привык к подобным происшествиям и нимало не опасался за их последствия. Госпожу Дени усадили в кресло, д’Арманталь дал ей нюхательной соли, а аббат стал похлопывать ее по ладоням. Однако, несмотря на все их старания, госпожа Дени, казалось, и не думала приходить в себя. Но вдруг в тот момент, когда этого меньше всего можно было ожидать, она вскочила на ноги как ужаленная и издала пронзительный вопль.

Д’Арманталь подумал, что за обмороком последовал нервный припадок. Он не на шутку испугался – такой неподдельный ужас прозвучал в крике бедной женщины.

– Ничего, ничего, – сказал Бонифас, – просто я ей вылил за шиворот графин холодной воды – от этого она и очнулась. А то, вы же сами видели, она не знала, как ей прийти в себя. Что ты так смотришь? – спросил безжалостный сорванец в ответ на пылающий гневом взгляд госпожи Дени. – Ну да, это я. Ты что, не узнаешь меня, твоего маленького Бонифаса, который так тебя любит!

– Сударыня, – сказал д’Арманталь, который чувствовал себя весьма неловко, – я просто в отчаянии от всего, что произошло.

– О сударь, – воскликнула госпожа Дени и разразилась слезами, – я так несчастна!

– Ну ладно, будет тебе плакать, мамаша Дени, ты и так уже насквозь промокла, – сказал Бонифас. – Ступай-ка лучше перемени рубашку. Ничто так не вредит здоровью, как сырая рубашка, которая прилипает к спине.

– Этот ребенок полон здравого смысла, – сказал аббат Бриго. – Мне кажется, вам надо последовать его совету, сударыня.

– Если бы я осмелился присоединить свой голос к голосу аббата Бриго, я бы настоятельно просил вас не церемониться с нами, – поддержал его шевалье. – К тому же нам пора идти, мы как раз собирались проститься с вами.

– И вы тоже, аббат? – спросила госпожа Дени, бросив умоляющий взгляд на Бриго.

– Да, меня ждут в особняке Кольбер, – ответил Бриго, которому, видимо, нимало не улыбалась роль утешителя, – и я вынужден вас покинуть.

– Что ж, прощайте, господа, – сказала госпожа Дени и сделала реверанс, потерявший, правда, значительную долю своей величавости из-за лужи, которая образовалась под платьем от стекающей с него на пол воды.

– Прощайте, матушка, – сказал Бонифас, обнимая госпожу Дени с уверенностью избалованного ребенка. – Вам ничего не надо передать метру Жулю?

– Прощай, негодник, – ответила бедная женщина, целуя сына. Она уже улыбалась, хотя еще продолжала сердиться: как всякая мать, она не могла устоять перед сыновней лаской. – Прощай и будь умником.

– Я буду паинькой, мамаша Дени, но при условии, что ты мне припасешь к обеду какое-нибудь лакомство. Ладно?

И третий клерк метра Жулю вприпрыжку догнал аббата Бриго и д’Арманталя, которые уже спускались по лестнице.

– Эй, послушай, шалопай, – воскликнул аббат, хватаясь за карман своего сюртука, – ты куда лезешь?

– Не обращайте внимания, папаша Бриго. Я хотел лишь проверить, не завалялась ли там какая-нибудь мелкая монета для вашего друга Бонифаса.

– Вот тебе целый экю, – сказал аббат, – только поскорей уходи и оставь нас в покое.

– Папаша Бриго, – завопил Бонифас в порыве благодарности, – честное слово, у вас сердце кардинала! И, если король назначит вас только архиепископом, считайте, что вас обокрали… Прощайте, господин Рауль, – обратился он к шевалье так фамильярно, словно был знаком с ним уже десять лет. – Повторяю вам, остерегайтесь мадемуазель Батильды, если вы не хотите потерять голову, и не скупитесь на сахар для Мирзы, если вам дороги ваши икры! – И, ухватившись руками за перила, он одним махом спустился с лестницы и оказался на улице, не коснувшись ногой ни единой ступеньки.

Бриго, условившись с д’Арманталем о свидании в восемь часов вечера, спокойно сошел вниз вслед за своим другом Бонифасом. А шевалье в глубокой задумчивости поднялся в свою мансарду.