Текст книги "Шевалье д'Арманталь"
Автор книги: Александр Дюма-сын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
– А этот обморок? – с тревогой спросил д’Арманталь.
– О, пустяки. Минутная слабость, которая не имела никаких последствий, ибо как Батильду ни уговаривали, она ни за что не захотела провести в Со хотя бы полчаса и так настойчиво просила, чтобы ее немедленно отвезли домой, что в ее распоряжение предоставили карету, и она вернулась к себе, должно быть, часом раньше вас.
– Вернулась? Значит, вы уверены, что она вернулась? Спасибо, аббат. Это все, что я хотел у вас узнать.
– А теперь, – сказал Бриго, – я могу уйти, не правда ли? Я вам больше не нужен, ибо вы знаете уже все, что хотели узнать.
– Я не то имел в виду, дорогой аббат Бриго. Останьтесь, я буду только рад.
– Нет, спасибо. У меня есть кое-какие дела в городе. Оставляю вас наедине с вашими мыслями, дорогой воспитанник.
– Когда я вновь увижу вас, аббат? – спросил д’Арманталь.
– Наверное, завтра, – ответил Бриго.
– Итак, до завтра!
– До завтра.
И аббат ушел, как всегда загадочно посмеиваясь, а д’Арманталь вновь открыл свое окно, готовый стоять так до завтрашнего утра, лишь бы в награду ему хоть на миг удалось увидеть Батильду. Бедный шевалье был влюблен, как мальчишка.
VI
Предлог
В пятом часу д’Арманталь увидел Бюва, который сворачивал в этот момент с улицы Монмартр на улицу Потерянного Времени. Шевалье показалось, что писец шел быстрее, чем обычно; кроме того, он держал свою палку не перпендикулярно, как это обычно делают все парижские обыватели, а горизонтально, словно бегущий гонец. Что касается величественного вида, который так удивил накануне господина Бонифаса, то от него не осталось и следа. Напротив, лицо Бюва выражало некоторую тревогу. Сомнений не было: Бюва так торопливо возвращался из своей библиотеки, потому что беспокоился о Батильде. Значит, Батильда больна.
Шевалье взглядом проводил писца до ворот арки, которая вела ко входной двери его дома. Д’Арманталь предположил, и не без оснований, что прежде, чем подняться к себе, Бюва зайдет к Батильде и, может быть, откроет ее окно, чтобы поймать хотя бы последние лучи заходящего солнца, которое тщетно весь день пыталось заглянуть в комнату девушки. Но ожидания д’Арманталя не оправдались. Бюва ограничился тем, что приподнял занавеску и прислонился своей большой головой к оконной раме, барабаня пальцами по стеклу. Так он простоял недолго; спустя несколько минут он резко обернулся, как это делает человек, которого зовут, и, опустив тюлевую занавеску, исчез. Д’Арманталь предположил, что стремительное исчезновение Бюва объясняется тем, что его позвали обедать. Тут шевалье вспомнил, что, всецело поглощенный этим злосчастным окном, которое так упорно не желало открываться, он забыл даже позавтракать, а это, надо сказать, являлось грубым нарушением привычек д’Арманталя, что говорило не в пользу его чувствительности.
Так как было маловероятно, что окно откроется раньше, чем соседи пообедают, шевалье решил воспользоваться этим временем, чтобы тоже пообедать. Поэтому он позвонил привратнику и приказал ему пойти в харчевню и выбрать там самого жирного жареного цыпленка, а затем во фруктовую лавку – купить лучшие фрукты. Что до вина, то у шевалье еще оставалось несколько бутылок из присланных аббатом Бриго.
Хотя обед – занятие вполне естественное, не могущее вызвать ничьего осуждения, д’Арманталь тем не менее, прежде чем сесть за стол, закрыл окно, но при этом оставил откинутым край портьеры, чтобы иметь возможность наблюдать за верхними этажами соседнего дома.
Когда Мирза выскочила на террасу, шевалье окликнул ее самым ласковым и вкрадчивым тоном. Мирза вздрогнула от звука его голоса. Затем она обернулась и увидела шевалье. Она тут же узнала в нем человека, который щедро кормил ее сахаром, радостно заворчала и с быстротой молнии метнулась в раскрытое окно. Д’Арманталь опустил глаза и увидел, что через улицу, словно тень, промелькнула Мирза, и, прежде чем шевалье успел закрыть окно, собака уже скреблась у его двери. К счастью для д’Арманталя, у Мирзы была такая же хорошая память на сахар, как у него на мелодии.
Легко догадаться, что шевалье не заставил ждать это прелестное маленькое животное, которое влетело в его комнату, весьма недвусмысленно выражая свою радость по поводу неожиданного возвращения шевалье. Он высыпал Мирзе весь сахар из сахарницы, присел к своему секретеру и, не отрывая пера от бумаги, написал следующее письмо:
«Дорогая Батильда, вы считаете, что я очень виноват перед вами, не правда ли? Но вам неведомы те странные обстоятельства, которые служат мне извинением. Если бы я имел счастье увидеть вас на минуту, лишь на минуту, вы бы поняли, почему я вынужден выступать в столь различных обличиях, то в виде студента, живущего в мансарде, то в виде блестящего офицера, развлекающегося на празднике в Со. Откройте же мне либо ваше окно, чтобы я мог вас увидеть, либо вашу дверь, чтобы я мог с вами поговорить. Разрешите мне на коленях вымолить прощение. Я уверен, что, когда вы увидите, как я несчастен и, главное, как я люблю вас, вы сжалитесь надо мной.
Прощайте или, вернее, до свиданья, дорогая Батильда. Я отдаю Мирзе все поцелуи, которыми я хотел бы осыпать ваши ножки.
Прощайте еще раз. Я не в силах выразить, вы не поверите, вы не можете представить себе, как я люблю вас!
Рауль».
Д’Арманталь прикрепил письмо, как и свое первое послание, к ошейнику Мирзы. Затем, убрав в шкаф сахарницу, от которой лакомка не могла отвести глаз, он открыл дверь своей комнаты и жестом показал Мирзе, что ей надлежит делать.
Мирза не заставила повторять себе это приказание дважды и со всех ног бросилась из комнаты. Затем сбежала вниз по лестнице и с той же стремительностью пересекла улицу и исчезла в воротах дома Батильды.
Д’Арманталь тщетно прождал весь вечер и часть ночи. В одиннадцать часов свет в комнате Батильды, едва пробивавшийся сквозь двойные, плотно задернутые занавески, погас. Еще целый час простоял д’Арманталь у своего открытого окна, надеясь уловить хоть какое-нибудь движение, но никто не появлялся, за окном по-прежнему было темно и безмолвно, и шевалье пришлось отказаться от надежды увидеть Батильду до завтрашнего утра.
Но и наступившее утро ничего не изменило.
Д’Арманталь все утро строил всевозможные планы, один другого нелепее. Единственно разумный из них заключался в том, чтобы просто-напросто пересечь улицу, подняться на четвертый этаж, пойти к Батильде и объясниться с ней. Но так как этот план был действительно разумным, д’Арманталь его, конечно, тут же отбросил. К тому же было бы слишком большой дерзостью прийти к Батильде, не получив на это предварительно хотя бы косвенного разрешения и не имея хоть какого-нибудь предлога. Такое поведение с его стороны могло оскорбить девушку, а она и так на него сердилась. Лучше было выждать, и д’Арманталь терпеливо ждал.
В два часа пришел аббат Бриго. Он застал шевалье в отвратительном настроении. Аббат взглянул на окно соседки, которое было по-прежнему герметически закрыто, и все понял. Он пододвинул себе стул, сел напротив д’Арманталя и принялся по примеру шевалье крутить пальцами.
– Дорогой воспитанник, – сказал он после минутного молчания, – быть может, я плохой физиономист, но я вижу по вашему лицу, что с вами случилось какое-то весьма грустное происшествие.
– Вы не ошиблись, дорогой аббат, – ответил шевалье. – Я скучаю.
– Неужели?
– Да, и настолько, – продолжал д’Арманталь, которому надо было излить всю желчь, скопившуюся у него за истекшие сутки, – что готов послать ваш заговор ко всем чертям.
– О шевалье, это не дело – махнуть на все рукой. Как можно послать заговор ко всем чертям как раз в тот момент, когда все идет как по маслу. К тому же подумайте, что скажут остальные! Нет, что вы!
– Хорошо вам рассуждать! Все остальные, дорогой мой, живут обычной светской жизнью, ходят на балы, в Оперу, дерутся на дуэлях, имеют любовниц и вообще развлекаются, как только могут. Они не заперты, как я, в дрянной мансарде.
– Но у вас же есть клавесин. Вы можете рисовать пастелью…
– Вот уж развлечение – петь и рисовать…
– Одному, быть может, и скучно этим заниматься, но если найти себе компанию, то все станет куда интересней… Да, кстати, ваша соседка…
– Что моя соседка?
– Почему бы вам, например, не заниматься музыкой вместе с ней? Она ведь так хорошо поет. Это развлекло бы вас.
– Да разве я с ней знаком? Она даже окна своего не открывает. Вы же видите – со вчерашнего дня она словно забаррикадировалась. Ничего не скажешь, она весьма любезна!
– А мне вот, представьте, говорили, что она очень приветлива.
– Да и как вы себе представляете наше совместное пение? Чтобы каждый пел в своей комнате? Это был бы довольно странный дуэт.
– Да нет, у нее.
– У нее?! Я ведь ей не представлен; я с ней даже незнаком.
– Я обязуюсь открыть вам двери дома вашей соседки.
– Приличным способом?
– А как же! Разве я когда-нибудь действую иначе?
– Аббат, я вас задушу, если вы найдете мне плохой предлог.
– А если хороший?
– Если хороший, то я скажу, что вы, аббат, просто замечательный человек!
– Помните, что рассказал граф Лаваль относительно обыска, произведенного полицией в его доме у Валь-де-Грас, и о необходимости уволить всех рабочих типографии и закопать машину?
– Конечно.
– Помните, какое после этого было принято решение?
– Да, обратиться к услугам переписчика.
– Помните, наконец, что я взялся найти подходящего человека?
– Помню.
– Так вот: этот переписчик, которого я имел в виду, этот честный человек, которого я вызвался найти, уже найден. Дорогой шевалье, это опекун Батильды.
– Бюва?
– Он самый. Я вам передаю свои полномочия. Вы поднимаетесь к нему, предлагаете ему заработать кучу золота. Дверь его дома широко откроется перед вами, и вы сможете петь с Батильдой сколько вам вздумается.
– Дорогой Бриго! – воскликнул д’Арманталь, бросаясь аббату на шею. – Клянусь вам, вы спасли мне жизнь!
И д’Арманталь, схватив шляпу, кинулся к двери. Теперь, когда он нашел предлог, все ему было нипочем.
– Постойте, постойте, – сказал аббат Бриго. – Ведь вы у меня даже не спросили, у кого он должен взять текст для переписки.
– Как – у кого? Ясное дело – у вас.
– Нет уж, молодой человек, нет!
– А у кого же?
– У принца де Листнэ, улица Бак, дом номер десять.
– У принца де Листнэ? Это еще что за новоиспеченный принц?
– Д’Авранш, лакей герцогини дю Мен.
– И вы думаете, он сумеет сыграть свою роль?
– Для вас, вхожего к настоящим принцам, быть может, и нет. Но для Бюва…
– Значит, вы находите, что это хороший предлог?
– Отличный!
– Вы правы. Прощайте, аббат!
– Что ж, идите, и храни вас господь!..
Д’Арманталь сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Переходя улицу, он заметил аббата Бриго, который следил за ним из окна. Шевалье помахал ему рукой и тут же исчез под аркой, ведущей к входной двери дома Батильды.
VII
В доме напротив
Понятно, Батильде нелегко далась ее непреклонность – сердце у нее разрывалось. Бедняжка любила д’Арманталя всеми силами своей души, как любят в семнадцать лет, как любят в первый раз. Первый месяц его отсутствия она считала дни. Когда пошла пятая неделя, она стала считать часы. Последнюю неделю она уже считала минуты. В один из этих дней напряженного ожидания за ней приехал аббат де Шолье, чтобы отвезти ее к мадемуазель де Лонэ. Так как он предварительно рассказал последней не только о талантах Батильды, но и о ее происхождении, то девушку приняли с должным почетом. Мадемуазель де Лонэ была к ней тем более внимательна, что сама долгое время страдала оттого, что окружающие не оказывали ей заслуженного уважения.
К своей поездке в замок Со, преисполнившей гордостью Бюва, Батильда отнеслась как к развлечению, которое хоть немного рассеет ее в последние мучительные часы ожидания. Но, поняв, что мадемуазель де Лонэ намерена задержать ее во дворце именно на тот день, когда, по ее расчетам, Рауль должен был вернуться, девушка в душе прокляла себя за то, что согласилась поехать с аббатом де Шолье в Со. Батильда никогда не сдалась бы на уговоры мадемуазель де Лонэ, как бы они ни были настойчивы, если бы в дело не вмешалась герцогиня дю Мен. Отказать в просьбе ее высочеству было невозможно, тем более что, по представлениям, господствовавшим в ту эпоху, герцогиня в силу своего общественного положения имела право приказывать. Поэтому Батильда, не видя другого выхода, была вынуждена согласиться. Но, так как она никогда бы себе не простила, если бы Рауль, вернувшись в ее отсутствие, застал окно комнаты закрытым, девушка уговорила герцогиню отпустить ее на сутки в Париж, якобы для того, чтобы разучить кантату и успокоить Бюва.
Если она не ошиблась в своих расчетах, настал последний день отсутствия Рауля. Рауль ей писал, что уезжает на полтора месяца. Медленно тянулись сорок шесть долгих дней – она их тщательно считала и знала теперь, что срок, указанный Раулем, истек. Так как девушка судила о Рауле по себе, она не могла допустить и мысли о том, что он задержится хоть на мгновение. Как только Бюва ушел в библиотеку, Батильда открыла окно. Сев за клавесин, она начала разучивать кантату, но при этом ни на минуту не сводила глаз с окна соседа. Кареты редко заезжали на их улицу. Однако в этот день по какой-то невероятной случайности с десяти утра до четырех дня трижды показывалась карета, и каждый раз Батильда с бьющимся сердцем подбегала к окну. Убедившись, что она ошиблась и что Рауль не приехал, она, тяжело дыша, в изнеможении падала на стул. Пробило четыре, и через несколько минут на лестнице послышались шаги Бюва. Тогда она, вздохнув, закрыла окно. На этот раз уже Батильда, несмотря на все желание доставить удовольствие своему опекуну, не могла проглотить ни куска за обедом. Наконец настал час отъезда во дворец Со. Батильда в последний раз приподняла занавеску – окно Рауля по-прежнему было наглухо закрыто. Тут ей впервые пришла в голову мысль, что его отсутствие может продлиться дольше, чем он предполагал, и она уехала с тяжелым сердцем, проклиная этот праздник, помешавший ей провести ночь в ожидании того, кого она уже так давно не видела.
Однако, когда она приехала в Со, иллюминация, шум, музыка и особенно волнение, вызванное тем, что ей впервые придется петь перед таким обществом, несколько отвлекли ее от дум о Рауле. Правда, время от времени ей становилось грустно, и у нее сжималось сердце при мысли о том, что в этот час ее сосед, быть может, уже приехал и что, увидев окно закрытым, он не поймет, с каким нетерпением она его ждала.
Она утешала себя только тем, что впереди был весь завтрашний день: ведь мадемуазель де Лонэ обещала Батильде, что ее отправят в Париж еще до рассвета. Таким образом, с первыми лучами восходящего солнца она уже сможет стоять у окна, и, как только Рауль распахнет свое окно, он увидит ее. Тогда она объяснит ему, что ей пришлось уехать на один вечер и даст ему понять, как она страдала. Батильда судила по себе, и ей казалось, Рауль будет так счастлив, что простит ее…
Батильда предавалась всем этим размышлениям, ожидая у берега озера герцогиню дю Мен. Она как раз думала о том, что скажет Раулю, когда вдруг увидела приближающуюся лодку. В первую минуту Батильде, охваченной волнением, показалось, что голос ей изменяет. Но она была прирожденной артисткой, и поэтому великолепный оркестр, состоящий из лучших музыкантов королевской Оперы, увлек ее и придал ей бодрости. Батильда решила ни на кого не смотреть, чтобы не сбиться. Всецело отдавшись вдохновению, она пела с таким совершенством, что ее с легкостью можно было принять за мадемуазель Бюри, которую она заменяла, хотя эта певица и была примадонной Оперы и все считали, что ей нет равной по голосу и по манере исполнения. Обознаться было тем проще, что лицо Батильды закрывала черная вуаль.
Но сколь велико было удивление Батильды, когда она, окончив свою партию, опустила глаза и увидела в приближающейся лодке, рядом с герцогиней, молодого дворянина, до того похожего на Рауля, что если бы она узрела его во время пения, то, наверное, лишилась бы голоса. С минуту она еще пребывала в неуверенности. Но, чем ближе лодка подходила к берегу, тем меньше оставалось сомнений у бедной Батильды. Такого сходства не могло быть даже у родных братьев, и поэтому ей стало очевидным, что блестящий аристократ из Со и бедный студент из мансарды – одно и то же лицо. Но не это причинило Батильде боль. Наоборот, то обстоятельство, что Рауль принадлежал к высшему свету, не удаляло его от дочери Альбера дю Роше, а приближало к ней. Она с первого взгляда догадалась, что он аристократ, точно так же, как и он с самого начала понял, что в ее жилах течет благородная кровь. Но то, что он забросил свою комнату на улице Потерянного Времени, ссылаясь на неотложные дела, а сам в это время предавался веселью на празднике в Со, ранило ее в самое сердце, как измена любви и поругание доверия. Значит, Рауль лишь мимолетно увлекся ею и поэтому поселился ненадолго в мансарде. Но эта жизнь, столь для него необычная, очень скоро ему наскучила. Не желая обидеть Батильду, он сослался на необходимость срочно отправиться в путешествие. А чтобы ее не слишком огорчать, сделал вид, что это путешествие для него несчастье. Но все это было неправдой. Рауль, видимо, никуда не уезжал из Парижа, а если и уезжал, то по возвращении направился отнюдь не на ту улицу, которая должна была ему быть столь дорога. Здесь было довольно обид, чтобы больно ранить и менее уязвимую душу, чем душа Батильды. И, когда бедняжка оказалась в четырех шагах от Рауля, который сошел на берег, и стало уже невозможно далее сомневаться в том, что молодой студент и блестящий аристократ – одно и то же лицо, когда Батильда увидела, что тот, кого она считала наивным юношей из провинции, предложил изящным и непринужденным движением руку гордой герцогине дю Мен, силы изменили девушке, и, почувствовав, что у нее подгибаются колени, она вскрикнула – этот крик, как мы помним, пронзил сердце д’Арманталя – и упала без сознания.
Когда Батильда вновь открыла глаза, она увидела, что над ней склонилась встревоженная мадемуазель де Лонэ, стараясь привести ее в чувство. Но, так как невозможно было угадать истинную причину обморока Батильды, который длился, впрочем, лишь минуту, девушке легко было, сославшись на волнение, испытанное ею при пении, ввести в заблуждение окружающих. Правда, мадемуазель де Лонэ настаивала, чтобы девушка не ехала сразу же в Париж, а осталась пока в Со. Но Батильде не терпелось поскорее покинуть этот дворец, где она столько страдала и где увидела Рауля, хотя он и не видел ее. Тоном, не терпящим отказа, она попросила, чтобы все было так, как они условились. Карета, которая должна была ее отвезти в Париж сразу же после пения, была уже подана, она села в нее и уехала.
Когда Бюва ушел на службу, Нанетта подошла к девушке, которая, оставшись одна, бросилась в кресло. Батильда сидела, не двигаясь, подперев голову одной рукой и бессильно опустив другую. Служанка с минуту стояла молча, глядя на девушку с материнской нежностью. Затем, видя, что Батильда упорно молчит, заговорила первой:
– А барышне все нездоровится?
– Да, да, моя добрая Нанетта!
– Если бы вы разрешили мне открыть окно, вам, может быть, стало бы лучше.
– О, нет, нет, Нанетта, спасибо! Это окно нельзя открывать.
– Быть может, вы не знаете…
– Нет, Нанетта, я знаю.
– …что красивый молодой человек из дома напротив вернулся сегодня утром.
– Нанетта, – сказала Батильда, подняв глаза и строго посмотрев на служанку, – какое мне дело до этого молодого человека?
– Господи, мадемуазель Батильда, да вы, верно, хотите, чтобы он умер от горя, этот бедный юноша? Он с утра ни на шаг не отходит от окна, и вид у него такой печальный, что прямо сердце разрывается.
– Что мне до этого молодого человека, что мне до его печального вида. Ведь я его совсем не знаю. Мне неизвестно даже его имя. Это посторонний мне человек, Нанетта, который поселился здесь на несколько дней и, быть может, завтра уедет, как он уже однажды уезжал. С моей стороны было бы непростительной ошибкой обращать на него внимание. А тебе, Нанетта, вместо того чтобы поощрять эту любовь, которая была бы безумием, следовало бы, напротив, сделать все, чтобы показать мне нелепость, а главное, опасность подобного чувства.
– Барышня, зачем же мне так поступать? Ведь рано или поздно вам придется полюбить. Ни одной женщине этого не избежать. А раз уж суждено полюбить, то почему бы не полюбить этого красивого молодого человека, у которого такой благородный вид, словно он король, и который, должно быть, богат, раз он ничего не делает.
– Послушай, Нанетта, что бы ты сказала, если бы узнала, что этот юноша, кажущийся тебе таким простым, таким честным и таким добрым, на самом деле злой обманщик и предатель?
– Господи, барышня, я бы сказала, что этого быть не может!
– Если бы я тебе сказала, что этого юношу, живущего в мансарде и стоящего у окна в таком скромном костюме, я видела вчера в Со, что он был в мундире полковника и вел под руку герцогиню дю Мен?
– Что бы я на это сказала, барышня? Я бы сказала, что господь бог поступает справедливо, посылая вам человека, достойного вас. Святая Мадонна! Полковник! Друг герцогини дю Мен! О мадемуазель Батильда, вы будете графиней, я вам предсказываю это! Вы достойны лучшей судьбы. Вы этого заслуживаете. Если бы провидение каждому воздавало по заслугам, то вы должны были бы стать не графиней, а герцогиней, принцессой, королевой! Да, королевой Франции. Ведь вот госпожа де Ментенон стала королевой.
– Я бы не хотела стать королевой так, как стала она, милая Нанетта.
– Я же не говорю – как она. К тому же, барышня, вы ведь любите не короля, не правда ли?
– Я никого не люблю, Нанетта.
– Не мне с вами спорить, барышня. Но, так или иначе, у вас больной вид, а когда юноше или девушке нездоровится, то первое лекарство – свежий воздух, солнце. Сами знаете: когда цветы стоят без света, они вянут. Разрешите мне открыть окно, барышня.
– Нанетта, я вам это запрещаю. Занимайтесь своими делами, оставьте меня!
– Ухожу, барышня, ухожу, раз вы меня прогоняете! – сказала Нанетта, вытирая глаза краешком фартука.
– Я хочу остаться одна.
Оставшись одна, Батильда опять расплакалась. Вся ее сила питалась лишь гордостью. Но девушка была ранена в самое сердце, и поэтому окно так и осталось закрытым.
Как мы уже говорили, в пятом часу вернулся домой Бюва. Батильда сразу увидела на его добром лице следы волнения и сделала все, что было в ее силах, чтобы его успокоить. Она улыбалась, шутила, занимала его разговорами во время обеда. Но все это нисколько не успокоило Бюва. После обеда он предложил своей воспитаннице в качестве развлечения прогулку по террасе. Батильда подумала, что, если она откажется, Бюва останется с ней, поэтому она сказала, что согласна, и поднялась вместе с ним в его комнату. Но тут, под предлогом, что забыла написать благодарственное письмо аббату де Шолье за любезность, которую он ей оказал, представив ее герцогине дю Мен, она спустилась к себе, оставив своего опекуна наедине с Мирзой.
Минут десять спустя она услышала, что Мирза скребется в ее дверь, и впустила левретку.
Одним прыжком Мирза оказалась в комнате и тут же принялась весьма энергично выказывать свою радость.
Батильда сразу поняла по поведению левретки, что с ней случилось какое-то необычайное происшествие. Тогда она внимательно посмотрела на собаку и увидела письмо, привязанное к ошейнику. Так как это было уже второе письмо, принесенное Мирзой, девушка тотчас догадалась, откуда оно и кто его написал.
Батильда развернула письмо и дважды пробежала его, так и не поняв ни единой строчки. Все плыло у нее перед глазами.
Хотя письмо говорило о многом, все же этого было недостаточно. Д’Арманталь оправдывался и просил прощения. В письме упоминалось об особых обстоятельствах, которые должны остаться тайной. Но во всяком случае одно не оставляло сомнений – автор письма был безумно влюблен. Поэтому Батильде стало гораздо легче на душе, хотя она еще не совсем успокоилась.
Однако Батильда из чисто женской злопамятности решила до следующего дня вести себя по-прежнему. Поскольку сам Рауль признавал, что он виноват, его надо было наказать. Бедная Батильда не думала о том, что, наказывая своего соседа, она не меньше наказывает и себя.
И все же письмо оказало на девушку столь благотворное действие, что Бюва, вернувшись после прогулки, сразу же заметил, что Батильда чувствует себя гораздо лучше, чем час назад: на лице ее заиграла краска, веселье стало более естественным, речь более спокойной. И Бюва готов был поверить тому, что Батильда говорила ему утром, стараясь утешить его: ее нездоровье вполне понятно, оно объясняется лишь волнением, пережитым накануне, во время спектакля. Успокоившись, Бюва, которого ждала работа, часов в восемь поднялся к себе и предоставил Батильде, жаловавшейся, что накануне она заснула в три часа ночи, лечь спать, когда ей заблагорассудится.
Ночью Батильде снилось, что Рауль стоит перед ней на коленях и так убедительно объясняет ей причины своего поведения, что она сама чувствует себя виноватой и просит у него прощения.
Поэтому, проснувшись утром, она уже раскаивалась в своей жестокости и не могла понять, как у нее накануне хватило силы так мучить бедного Рауля.
Ее первым движением было пойти к окну и распахнуть его. Но, уже подойдя к нему, она сквозь крошечную щелку увидела, что юноша стоит у своего окна. Это ее сразу остановило. Ведь открыть окно самой было равносильно признанию в любви. Лучше было дождаться прихода Нанетты. Тогда сосед не сможет торжествовать победу.
Вскоре пришла Нанетта. Но ей слишком попало накануне из-за этого злосчастного окна, чтобы она решилась на повторение вчерашней сцены. Поэтому она даже не подошла к окну и убирала в комнате, не заводя разговора о том, что ее необходимо проветрить. Спустя примерно час она вышла, так и не прикоснувшись к занавеске. Батильда едва не заплакала.
Прошло два часа, которые ей показались вечностью. Батильда перепробовала за это время все занятия: бралась за вышивание, садилась за клавесин, пыталась рисовать. Но ничего не клеилось.
Нанетта отправилась в Сент-Антуанское предместье. Значит, она будет отсутствовать не меньше двух часов. Чем заняться в эти два часа? Было бы очень приятно провести их у окна. Солнце светило так ясно, судя по лучам, пробивавшимся сквозь занавеску. Батильда села на стул, вынула из-за корсажа письмо и, хотя уже знала ею наизусть, еще раз перечла его. Как она могла не сдаться, получив такое письмо! Оно было такое нежное, такое страстное. Чувствовалось, что каждое его слово шло прямо от сердца. О, если бы она получила еще одно письмо!
Эта мысль заставила Батильду взглянуть на Мирзу. Милая посланница! Девушка взяла собаку на руки и нежно поцеловала ее изящную головку. Затем, вся дрожа, точно совершая преступление, Батильда открыла дверь, выходящую на лестничную площадку.
Перед дверью, протянув руку к звонку, стоял молодой человек.
Батильда вскрикнула от радости. Это был Рауль.
