Текст книги "Шевалье д'Арманталь"
Автор книги: Александр Дюма-сын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
– О папочка, дорогой папочка! – вскричала Батильда, поднимаясь по лестнице под руку с Бюва и чуть не на каждой ступеньке останавливая его, чтобы поцеловать. – Где вы были? Что с вами случилось? Почему мы не видели вас с понедельника? Боже мой, как мы с Нанеттой беспокоились! Но, должно быть, с вами произошли какие-то невероятные события?
– О да, совершенно невероятные, – сказал Бюва.
– Ах, боже мой, расскажите же, папочка! Прежде всего откуда вы идете?
– Из Пале-Руаяля.
– Как – из Пале-Руаяля? У кого же вы были в Пале-Руаяле?
– У регента.
– Вы – у регента?! И что же вы делали у регента?
– Я был узником.
– Узником? Вы?
– Государственным узником.
– Но почему же? Вы – узник!
– Потому что я спас Францию.
– О боже мой, папочка, уж не сошли ли вы с ума? – с испугом вскричала Батильда.
– Нет, но было от чего, и не такой уравновешенный человек, как я, и впрямь сошел бы с ума.
– Но объяснитесь же, прошу вас.
– Представь себе, против регента был составлен заговор.
– О боже мой!
– И я был замешан в нем.
– Вы?
– Да, то есть да и нет… Ты ведь знаешь этого принца де Листнэ?
– Ну?
– Так это лжепринц, мое дитя, это лжепринц!
– Но эти бумаги, которые вы переписывали для него…
– Манифесты, прокламации, поджигательские воззвания, всеобщий мятеж… Бретань, Нормандия… Генеральные штаты… испанский король… И все это раскрыл я.
– Вы?! – в ужасе вскричала Батильда.
– Да, я. И его высочество регент только что назвал меня спасителем Франции и обещал выплатить мне задолженность!
– Папа, папа, вы говорили о заговорщиках? – сказала Батильда. – Знаете ли вы, кто эти заговорщики?
– Во-первых, герцог дю Мен. Представь себе, этот жалкий ублюдок строит козни против такого человека, как его высочество регент! Затем некий граф Лаваль, некий маркиз де Помпадур, некий барон де Валеф, принц де Селламар, потом этот несчастный аббат Бриго. Представь, я снял копию со списка…
– Папа, папа, – сказала Батильда, прерывающимся от волнения голосом, – среди всех этих имен вам не попадалось имя… имя… шевалье… Рауля д’Арманталя?
– А как же! – воскликнул Бюва. – Шевалье Рауль д’Арманталь – это глава заговора. Но регент знает их всех. Сегодня вечером все они будут арестованы, а завтра повешены, четвертованы, заживо сожжены.
– О несчастный! – вскричала Батильда, ломая руки. – Вы погубили человека, которого я люблю! Но я клянусь вам памятью моей матери, что если он умрет, то умру и я.
И, подумав, что, быть может, еще не поздно предупредить Рауля об угрожающей ему опасности, Батильда, оставив ошеломленного Бюва, бросилась к двери, словно на крыльях спустилась по лестнице, в два прыжка пересекла улицу, почти не касаясь ступенек взлетела на пятый этаж и, запыхавшаяся, изнемогающая, едва живая, толкнула плохо запертую д’Арманталем дверь, которая уступила ее первому усилию, и увидела труп капитана, распростертый на полу и плавающий в луже крови.
Это зрелище было столь неожиданным для Батильды, что, не подумав о том, что она может окончательно скомпрометировать своего возлюбленного, девушка бросилась к двери, зовя на помощь; но – то ли потому, что ее силы иссякли, то ли потому, что она поскользнулась в крови, – выскочив на площадку, она с ужасающим криком упала навзничь.
На этот крик сбежались соседи и нашли Батильду в обмороке; падая, она ударилась о дверной косяк и сильно разбила себе голову.
Батильду снесли к госпоже Дени, которая поспешила оказать ей гостеприимство.
Что касается капитана Рокфинета, то, так как конверт письма, которое нашли у него в кармане, он разорвал, чтобы разжечь трубку, а никаких других бумаг, указывающих его имя или домашний адрес, при нем не оказалось, его тело отвезли в морг, где спустя три дня оно было опознано Нормандкой.
VII
Бог располагает
Между тем д’Арманталь, как мы видели, ускакал во весь опор, понимая, что нельзя терять ни минуты, если он хочет предотвратить пагубные для его рискованного предприятия последствия, которые могла повлечь за собой смерть капитана Рокфинета. Поэтому в надежде узнать по какому-нибудь признаку людей, которые должны были играть роль статистов в разыгрывающейся грандиозной драме, он проехал по бульварам до Порт-Сен-Мартен и, свернув налево, оказался на конном рынке, где, как мы помним, двенадцать или пятнадцать контрабандистов, завербованных Рокфинетом, ожидали приказаний капитана.
Но, как и сказал покойный, в глазах постороннего эти таинственные люди, одетые так же, как и другие, были неотличимы от крестьян и барышников. Напрасно д’Арманталь рыскал по всему рынку. Ни одно лицо не было ему знакомо; продавцы и покупатели, казалось, были столь равнодушны ко всему на свете, кроме своих сделок, что два или три раза, подъехав к тем, кого он принимал за мнимых крестьян, шевалье удалялся, даже не обратившись к ним: он боялся, что, пытаясь найти нужных ему людей среди пятисот или шестисот находившихся на рынке крестьян, он совершит какую-нибудь оплошность, которая может сделать эту попытку не только бесполезной, но и опасной. Д’Арманталь оказался в плачевном положении: еще час назад у него бесспорно были в руках все средства для успешного осуществления заговора, но, убив капитана, он сам разбил промежуточное звено, и вся цепь распалась. Д’Арманталь до крови кусал себе губы, впивался ногтями в грудь, ездил взад и вперед по рынку, все еще надеясь, что какое-нибудь непредвиденное обстоятельство выведет его из затруднения. Но время шло, на рынке все оставалось по-прежнему, никто не заговаривал с шевалье, а два крестьянина, к которым он, не находя другого выхода, обратился с двусмысленными вопросами, посмотрели на него с таким простодушным удивлением, широко раскрыв глаза и разинув рот, что д’Арманталь в ту же минуту прервал начатый разговор, решив, что попал впросак.
Между тем пробило пять часов.
Регент должен был возвращаться из Шеля часов в восемь или девять вечера. Таким образом, нельзя было терять времени, тем более что замышляемая засада была последней ставкой заговорщиков, которые с минуты на минуту ожидали ареста. Д’Арманталь не скрывал от себя трудности своего положения: он домогался чести руководить предприятием, на него, следовательно, и ложилась вся ответственность, а это была страшная ответственность; с другой стороны, он оказался в таких обстоятельствах, когда храбрость бесполезна, когда человеческая воля разбивается о невозможность, когда единственный шанс на успех состоит в том, чтобы признать свое бессилие и попросить помощи у тех, кто ожидает ее от вас.
Д’Арманталь был человеком дела – его решение вскоре было принято. В последний раз он объехал рынок, по которому кружил уже полтора часа, чтобы посмотреть, не выдаст ли себя наконец какой-нибудь заговорщик, выказав нетерпение подобно ему самому. Но, видя, что все лица вокруг остаются бесстрастными и ничего не выражающими, он пустил лошадь в галоп, миновал бульвары, доехал до Сент-Антуанского предместья, спешился у дома номер пятнадцать, взобрался по лестнице на шестой этаж, открыл дверь маленькой комнаты и предстал перед герцогиней дю Мен, де Лавалем, Помпадуром, Валефом, Малезье и Бриго.
Увидев его, все вскрикнули от неожиданности.
Д’Арманталь рассказал обо всем: о притязаниях Рокфинета, о споре, который завязался из-за них, о дуэли, которой кончился этот спор; он распахнул свой сюртук и показал рубашку, залитую кровью; потом он поведал о своей надежде найти контрабандистов и стать во главе их вместо капитана; сказал, что его надежды оказались напрасными, что все его попытки опознать на конном рынке сообщников капитана не привели ни к какому результату, и, наконец, обратился с просьбой о помощи к Лавалю, Помпадуру и Валефу, которые тотчас ответили на этот призыв, заявив, что готовы идти за шевалье на край света и во всем ему повиноваться.
Итак, ничего еще не было потеряно: четыре решительных человека, действующих за свой страх и риск, прекрасно могли заменить двенадцать или пятнадцать бродяг, движимых лишь желанием заработать по двадцать луидоров на брата. «Лошади стояли наготове в конюшне, все были вооружены. Д’Авранш еще не уехал, значит, маленький отряд располагал еще одним преданным человеком. Заговорщики послали за черными бархатными масками, чтобы регент как можно дольше не мог узнать своих похитителей. С герцогиней оставили Малезье и Бриго, которые, естественно, не могли принять участия в подобном предприятии: первый – по своему возрасту, а второй – по своей профессии. Условились встретиться в Сен-Мандэ́ и разъехались поодиночке, чтобы не возбуждать подозрений. Спустя час пятеро заговорщиков собрались и засели в засаду на дороге в Шель между Венсенским лесом и Ножан-сюр-Марн. Башенные часы в замке пробили половину седьмого.
Д’Авранш успел разузнать, что регент отбыл в половине четвертого и что при нем не было ни свиты, ни охраны: он ехал один в карете, запряженной четверкой лошадей, с двумя жокеями и всего лишь одним курьером впереди. Таким образом, серьезного сопротивления опасаться не приходилось. Было решено, что заговорщики остановят карету принца, повернут в Шарантон, почтмейстер которого был безгранично предан герцогине дю Мен, ввезут регента во двор почтовой станции и, закрыв за ним ворота, принудят пересесть в ожидающий его дорожный экипаж с форейтором в седле. Д’Арманталь и Валеф поместятся возле герцога, и экипаж умчится. Они переправятся через Марну в Альфоре, через Сену в Вильнев-сен-Жорже, минуют Гран-Во и выедут через Монлери на дорогу в Испанию. Если на той или другой почтовой станции регент захочет позвать на помощь, д’Арманталь и Валеф попытаются угрозами заставить его замолчать, а на случай, если угрозы не подействуют, у них был пресловутый пропуск, чтобы доказать, что узник, взывающий о помощи, не принц, а сумасшедший, который вообразил себя регентом и которого везли к семье, проживающей в Сарагоссе. Все это было, правда, несколько рискованно, но, как известно, именно рискованные предприятия обычно увенчиваются успехом, тем более что те, против кого они направлены, их никогда не предвидят.
Пробило семь, потом восемь часов. На радость д’Арманталю и его товарищам, сумерки всё сгущались, близилась ночь. Проехали две-три почтовые и частные кареты, всякий раз вызывавшие ложную тревогу, но в то же время подготовившие заговорщиков к настоящему нападению. К половине девятого стало совсем темно, и некоторый страх, который, вполне естественно, они испытывали вначале, начал сменяться нетерпением.
В девять часов послышался какой-то шум. Д’Авранш приник ухом к земле и отчетливо различил стук колес приближающейся кареты. В ту же минуту на расстоянии примерно тысячи шагов, у поворота дороги, подобно свету звезды, забрезжил огонек. Заговорщики вздрогнули – это был, очевидно, факел курьера. Скоро в этом не осталось сомнения: показалась карета с двумя фонарями. Д’Арманталь, Помпадур, Валеф и Лаваль в последний раз обменялись рукопожатиями, надели маски, и каждый занял назначенное ему место.
Между тем карета быстро приближалась. Это была действительно карета герцога Орлеанского. При свете факела в руке курьера, скакавшего шагах в двадцати пяти впереди упряжки, был виден его красный камзол. Дорога была пустынна, кругом стояла безмолвная тишина. Словом, все, казалось, благоприятствовало заговорщикам. Д’Арманталь бросил последний взгляд на своих товарищей; он увидел посреди дороги д’Авранша, притворявшегося пьяным; на обочинах, по обе стороны от него, – Лаваля и Помпадура, а напротив себя – Валефа, проверявшего, легко ли вынимаются у него пистолеты из седельных кобур. Что касается курьера, двух жокеев и принца, то было очевидно, что они чувствуют себя в полной безопасности и попадут прямо в руки тех, кто их поджидал.
Карета все приближалась; курьер уже миновал д’Арманталя и Валефа. Он едва не наехал на д’Авранша, как вдруг тот вскочил, схватил за уздечку его лошадь, вырвал у него из рук факел и погасил его. Увидев это, жокеи хотели повернуть назад, но было уже поздно: Помпадур и Лаваль, бросившись к ним с пистолетами в руках, привели их к повиновению, а д’Арманталь и Валеф тем временем подъехали к дверцам кареты, погасили фонари и объявили принцу, что не станут посягать на его жизнь, если он не окажет сопротивления, но что, если, напротив, он будет защищаться или звать на помощь, они прибегнут к крайним мерам.
Против ожидания д’Арманталя и Валефа, которые знали храбрость регента, принц ограничился тем, что сказал:
– Хорошо, господа, не причиняйте мне зла, я поеду, куда вам угодно.
Бросив взгляд на дорогу, д’Арманталь и Валеф увидели, что Лаваль, Помпадур и д’Авранш уводят в чащу леса курьера, двух жокеев, а так же лошадь курьера и двух пристяжных лошадей, которых они выпрягли из кареты. Шевалье тотчас спрыгнул со своей лошади и вскочил на ту, на которой ехал первый жокей. Лаваль и Валеф поместились возле дверц; карета снова помчалась, свернула влево по первой попавшейся дороге и, выехав на боковую аллею, бесшумно, с потушенными фонарями покатила по направлению к Шарантону. Все было так хорошо рассчитано, что похищение заняло не больше пяти минут, не встретило никакого сопротивления и не вызвало ни единого крика. На этот раз заговорщикам решительно сопутствовала удача.
Но, доехав до конца аллеи, д’Арманталь встретил первое препятствие: то ли случайно, то ли преднамеренно шлагбаум был закрыт. Пришлось возвращаться назад, чтобы выбраться на другую дорогу. Шевалье повернул лошадей, выехал на параллельную аллею, и карета, на минуту замедлившая ход, помчалась с прежней скоростью.
Новая аллея, по которой ехал шевалье, вела к перекрестку; одна из дорог, расходившихся от него, вела прямо в Шарантон; времени терять не приходилось, потому что проехать через перекресток было, во всяком случае, необходимо.
На миг д’Арманталю показалось, что во тьме перед ним суетятся люди, но это видение тут же исчезло, рассеявшись, как туман, и карета без помехи продолжала свой путь. Когда д’Арманталь уже подъезжал к перекрестку, ему послышалось лошадиное ржание и металлический лязг, с каким вытаскивают сабли из ножен. Но, то ли решив, что это свист ветра в листве, то ли подумав, что те следует останавливаться из-за каждого шума, он продолжал свой путь с той же скоростью, в том же безмолвии и в той же темноте.
Однако, подъехав к перекрестку, д’Арманталь увидел нечто странное: все дороги преграждала какая-то стена. Там явным образом что-то происходило. Д’Арманталь тотчас остановил карету и хотел повернуть назад, но увидел, что позади выросла такая же стена. В ту же минуту раздались голоса Валефа и Лаваля: «Мы окружены, спасайся, кто может!» И они оба, повернув в сторону от кареты, перескочили на лошадях через ров и скрылись в лесу. Но д’Арманталь, ехавший на лошади, впряженной в карету, не мог последовать за своими товарищами. Не имея таким образом возможности миновать живую стену, в которой он начал распознавать кордон королевских мушкетеров, шевалье решил опрокинуть ее, дал шпоры лошади и, опустив голову, с пистолетами в обеих руках, помчался к ближайшей от него дороге, не заботясь о том, та ли это, по которой ему нужно ехать. Но не успел он сделать и десяти шагов, как пуля, пущенная из мушкета, пробила голову его лошади, и та рухнула, опрокинув его и придавив ему ногу.
В ту же минуту восемь или десять всадников спешились и бросились на д’Арманталя, который, выстрелив наугад из одного пистолета, поднес другой к голове, чтобы покончить с собой. Но он не успел этого сделать: два мушкетера схватили его за руки, а четверо других вытащили из-под крупа лошади. Мнимому принцу, оказавшемуся всего лишь переодетым лакеем, приказали выйти из кареты, на его место посадили д’Арманталя, рядом с ним сели два офицера, вместо убитой лошади впрягли другую, и карета, сопровождаемая эскадроном мушкетеров, двинулась в новом направлении. Спустя четверть часа она покатилась по подъемному мосту, а еще через минуту заскрипели петли тяжелых ворот, и д’Арманталь проехал под сводами темного перехода, на другом конце которого его ждал офицер в мундире полковника.
Это был господин де Лонэ, начальник Бастилии.
Теперь, если наши читатели хотят знать, как был раскрыт заговор, пусть они вспомнят о беседе Дюбуа и Фийон. Подружка первого министра, как мы знаем, подозревала, что капитан Рокфинет замешан в каких-то противозаконных кознях, и выдала его на том условии, что ему будет сохранена жизнь. Несколько дней спустя, когда к ней пришел д’Арманталь, она, узнав в нем того молодого вельможу, который однажды уже совещался с капитаном, поднялась вслед за ним по лестнице и из комнаты, смежной с жилищем Рокфинета, сквозь дырку, проделанную в обшивке стены, услышала все.
Ей стал известен таким образом план похищения регента во время его возвращения из Шеля. В тот же вечер об этом плане было сообщено Дюбуа. И, чтобы поймать виновных с поличным, он приказал Бургиньону переодеться в платье регента и окружил Венсенский лес кордоном королевских мушкетеров, лейб-гусаров и драгун. Мы только что видели, к чему привела эта хитрость. Глава заговора был схвачен на месте преступления, и, так как первый министр знал имена всех остальных заговорщиков, у них, по всей вероятности, оставалось мало шансов вырваться из раскинутой им сети.
VIII
Память первого министра
Батильда очнулась в комнате мадемуазель Эмилии. Когда она открыла глаза, у нее в ногах, на постели, лежала Мирза, у изголовья по обе стороны кровати стояли девицы Дени, а в углу, поникнув головой и положив руки на колени, сидел подавленный горем Бюва.
Вначале мысли ее мешались, и первым чувством, в котором она отдала себе отчет, было чувство физической боли. Она поднесла руку к голове; рана была выше виска; врач, которого сразу позвали, наложил повязку, сказав, чтобы его позвали опять, если у больной обнаружится жар.
Удивленная тем, что, пробудившись от тягостного, мучительного сна, она оказалась в чужом доме, девушка обвела вопросительным взглядом всех, кто находился в комнате, но Атенаида и Эмилия отвели глаза, Бюва издал глухой стон, и только Мирза вытянула мордочку, чтобы ее погладили. К счастью для ласковой собачки, память Батильды начинала проясняться, пелена забытья, застилавшая события, мало-помалу рассеивалась. Вскоре она начала связывать разорванные нити, которые помогли ей мысленно восстановить происшедшее. Она вспомнила возвращение Бюва; вспомнила то, что он рассказал ей о заговоре; вспомнила об опасности, угрожавшей д’Арманталю вследствие разоблачения, сделанного Бюва; о своей надежде спасти Рауля, вовремя предупредив его; о том, как она стремительно перебежала через улицу и поднялась по лестнице; наконец, о том, как она вошла в комнату Рауля. И, снова испустив вопль ужаса, как будто она во второй раз оказалась перед трупом капитана, Батильда вскричала:
– А он, а он? Что с ним сталось?
Ответа не последовало: никто из присутствующих не знал, что ответить на этот вопрос. Бюва, глотая слезы, встал и направился к двери. Батильда поняла всю глубину горя и раскаяния, таившегося в этом безмолвном уходе. Она взглядом остановила Бюва, потом, протянув к нему руки, спросила:
– Папочка, разве вы больше не любите вашу бедную Батильду?
– Я не люблю тебя?! О мое дорогое дитя! – вскричал Бюва, падая на колени перед кроватью. – Я не люблю тебя! Боже мой, это ты скорее перестанешь любить меня теперь, и будешь права, потому что я жалкий человек! Я должен был догадаться, что ты любишь этого молодого шевалье, и скорее пойти на всё, вынести всё, чем… Но ты мне ничего не сказала, ты не доверяла мне, а что поделаешь, при самых добрых намерениях я совершаю одни только глупости. О, несчастный я человек! – рыдая, воскликнул Бюва. – Неужели ты меня когда-нибудь простишь и разве смогу я жить, если ты меня не простишь?
– Папочка, папочка, – вскричала Батильда, – постарайтесь только узнать, что с ним сталось, я вас умоляю!
– Хорошо, дитя мое, я наведу справки. Ведь ты простишь меня, если я тебе принесу добрые вести? А если они окажутся дурными… ты меня еще больше возненавидишь, и это будет вполне справедливо. Но ведь ты не умрешь?
– Идите, идите! – сказала Батильда, обвивая руками шею Бюва и целуя его со смешанным чувством благодарности, которую она питала к нему в течение семнадцати лет, и горя, которое он причинил ей за один день.
Изо всего этого Бюва понял только, что он получил поцелуй. Он решил, что, если бы Батильда очень сердилась на него, она бы его не поцеловала, и, наполовину утешенный, взял трость и шляпу, осведомился у госпожи Дени, как одет шевалье, и отправился на розыски.
Идти по следу Рауля было нелегко, в особенности для такого наивного следопыта, как Бюва. Правда, он узнал от одной соседки, что шевалье вскочил на серую лошадь, которая в течение получаса стояла возле дома, привязанная к ставню, и что он свернул на улицу Гро-Шене. Знакомый Бюва лавочник, живший на углу улицы Женер, припомнил, что мимо его дома во весь опор промчался всадник, приметы которого всецело совпадали с описанием Бюва. Наконец, торговка фруктами, лавка которой находилась на углу бульвара, клялась всеми святыми, что заметила того, о ком ее спрашивали, и что он скрылся на спуске к Порт-Сен-Дени. Однако за пределами этих трех свидетельств данные становились туманными, неопределенными, неуловимыми, так что после двухчасовых поисков Бюва вернулся в дом госпожи Дени, не имея других сведений, кроме того, что, куда бы ни направился д’Арманталь, он, во всяком случае, проезжал по бульвару Бон-Нувель.
Когда Бюва пришел, его питомица металась на постели. За время его отсутствия Батильде стало хуже: назревал кризис, который предвидел врач. Глаза больной лихорадочно блестели, лицо горело, речь стала прерывистой. Госпожа Дени снова послала за врачом.
Бедная женщина и сама была в тревоге. Она давно уже подозревала, что аббат Бриго замешан в какой-то политической игре, и то, что она узнала о д’Армантале, который оказался не простым студентом, а блестящим полковником, подтверждало ее догадки, потому что именно аббат Бриго привел к ней д’Арманталя. Это сходство в их положении немало способствовало тому, чтобы настроить госпожу Дени, вообще очень сердечную и отзывчивую, в пользу Батильды. Она с жадностью выслушала поэтому те немногие сведения, которые Бюва принес больной, и, так как они были далеко не достаточны, чтобы успокоить Батильду, обещала ей, если со своей стороны что-нибудь узнает, немедленно сообщать ей все новости.
Тем временем пришел врач. Как он ни владел собой, легко было видеть, что, по его мнению, состояние Батильды значительно ухудшилось. Он прибег к обильному кровопусканию, прописал освежающие напитки и посоветовал дежурить кому-нибудь ночью у постели больной. Эмилия и Атенаида, которые, если забыть об их смешных манерах, были, в сущности, прекрасные девушки, объявили, что это их забота и что они, сменяя друг друга, проведут ночь возле Батильды. Эмилия на правах старшей захотела дежурить первой, на что Атенаида согласилась без возражений.
Кровопускание несколько облегчило Батильду. Она, по-видимому, почувствовала себя лучше; госпожа Дени покинула ее, мадемуазель Атенаида ушла в свою комнату, Эмилия, сидя возле камина, читала книжечку, которую она достала из кармана, как вдруг во входную дверь дважды постучали, но так поспешно и сильно, что сразу стало ясно, в каком волнении был стучавший. Батильда вздрогнула и приподнялась, опираясь на локоть. Эмилия сунула книжку в карман и, заметив движение больной, подбежала к ее кровати. С минуту они молча прислушивались к шуму открывавшихся и закрывавшихся дверей, потом до них донесся чей-то голос, и, раньше, чем Эмилия успела сказать: «Это голос не господина Рауля, а аббата Бриго», Батильда снова уронила голову на подушку.
Минуту спустя госпожа Дени приоткрыла дверь и изменившимся голосом позвала Эмилию; та вышла, оставив Батильду одну.
Вдруг Батильда вздрогнула. Аббат был в смежной комнате, и ей послышалось, что он произнес имя Рауля. В то же время она вспомнила, что не раз видела аббата у д’Арманталя. Она знала, что аббат – один из самых близких людей герцогини дю Мен, и подумала, что, быть может, он принес известия, касающиеся Рауля. Ее первым намерением было встать с кровати, надеть платье и выйти, чтобы расспросить его. Но потом она подумала, что, если он принес дурные вести, ей не сообщат их и что лучше прислушаться к доносившемуся разговору, по-видимому чрезвычайно оживленному. Поэтому она приникла ухом к деревянной обшивке стены и вся обратилась в слух.
Аббат Бриго рассказывал госпоже Дени о том, что произошло. Валеф примчался в Сент-Антуанское предместье предупредить герцогиню дю Мен, что все провалилось. Герцогиня тотчас освободила заговорщиков от данного ей слова и предложила Малезье и Бриго бежать, куда каждый из них сочтет нужным. Что касается ее самой, то она укрылась в Арсенале. Бриго пришел поэтому попрощаться с госпожой Дени: он покидал Париж с тем, чтобы, переодевшись странствующим торговцем, добраться до Испании.
Когда в ходе рассказа, прерывавшегося восклицаниями госпожи Дени и девиц Эмилии и Атенаиды, аббат дошел до катастрофы, постигшей д’Арманталя, ему показалось, будто в соседней комнате раздался крик. Но, поскольку на него никто не обратил внимания, а Бриго не знал, что Батильда здесь, он не придал значения этому шуму, решив, что ошибся насчет его происхождения.
Однако для долгого прощания времени не было. Бриго хотел, чтобы утро застало его как можно дальше от Парижа.
Открыв дверь, выходившую на лестницу, они услышали голос привратника, который, казалось, не хотел кого-то пропускать, и тотчас спустились, чтобы выяснить причину спора. На лестнице стояла Батильда с распущенными волосами, босиком, в ночном платье, пытаясь выйти, несмотря на усилия привратника, старавшегося ее удержать. Ее щеки пылали, она была в жару и в то же время дрожала всем телом и стучала зубами от озноба. Бедная девушка все слышала, ее лихорадочное возбуждение перешло в бред, она хотела отправиться к Раулю, увидеть его, умереть вместе с ним. Три женщины обхватили ее, чтобы увести. Она с минуту вырывалась, произнося бессвязные слова; но скоро ее силы иссякли, она запрокинула голову, еще раз прошептала имя Рауля и опять потеряла сознание.
Снова послали за врачом. Случилось то, чего он опасался: у Батильды началось воспаление мозга. В эту минуту постучали в дверь – это был Бюва. Не в силах справиться со своим беспокойством, он пришел попросить, чтобы ему позволили приютиться в каком-нибудь уголке, все равно где, лишь бы он повсечасно имел сведения о Батильде. Семья бедной госпожи Дени была сама слишком подавлена несчастьем, чтобы не понять горя других. Госпожа Дени сделала знак Бюва сесть в углу и удалилась в свою комнату вместе с Атенаидой, снова оставив Эмилию дежурить у постели больной.
Батильда по-прежнему была в бреду; всю ночь она говорила о Рауле. Несколько раз она произносила имя Бюва, неизменно обвиняя его в том, что он убил ее возлюбленного; и всякий раз несчастный писец, не осмеливаясь оправдываться, не осмеливаясь отвечать, не осмеливаясь жаловаться, молча разражался слезами, думая только о том, как бы поправить беду. Наконец, с наступлением дня, он, по-видимому, принял твердое решение: он подошел к кровати, поцеловал горячую руку Батильды, посмотревшей на него не узнавая, и вышел.
Бюва в самом деле решил прибегнуть к крайней мере: пойти к Дюбуа, рассказать ему все и попросить в виде единственной награды – вместо выплаты жалованья, вместо продвижения по службе в библиотеке, – помиловать д’Арманталя. Уж это-то, во всяком случае, могли сделать для человека, которого сам регент назвал спасителем Франции. Бюва нимало не сомневался, что он скоро вернется с доброй вестью и что эта добрая весть возвратит здоровье Батильде.
Поэтому Бюва поднялся к себе, чтобы привести в порядок свой, костюм, на котором сильно отразились события вчерашнего дня и ночные треволнения. К тому же он не решался слишком рано явиться к первому министру, боясь причинить ему беспокойство. Так как было еще только девять часов, когда он закончил свой туалет, он зашел на минуту в комнату Батильды. В ней все было так же, как накануне, когда Батильда покинула ее. Бюва сел на стул, на котором сидела она, потрогал предметы, которых она касалась чаще всего.
На каминных часах пробило десять. В этот час Бюва несколько дней кряду ходил в Пале-Руаяль. Его боязнь показаться назойливым уступила поэтому место надежде быть принятым, как его принимали всегда. Бюва взял трость и шляпу, поднялся к госпоже Дени, чтобы справиться, как себя чувствовала Батильда с того времени, как он ее покинул, и узнал, что она непрестанно звала Рауля и что врач в третий раз пустил ей кровь. Бюва глубоко вздохнул, возвел глаза к небу, как бы призывая его в свидетели, что он сделает все возможное для того, чтобы поскорее облегчить страдания своей питомицы, и отправился в Пале-Руаяль.
Он выбрал неудачный момент для визита: Дюбуа, в последние пять или шесть дней не знавший ни минуты отдыха, ужасно страдал от болезни, которая несколько месяцев спустя свела его в могилу; к тому же он был раздосадован тем, что схвачен один д’Арманталь, и только что приказал Леблану и д’Аржансону с сугубой энергией вести следствие, когда его камердинер, привыкший к ежедневному приходу достойного переписчика, доложил о господине Бюва.
– Что это за господин Бюва? – спросил Дюбуа.
– Это я, ваше преосвященство, – сказал бедный писец, отважившись проскользнуть в дверь и кланяясь первому министру.
– Кто вы такой? – спросил Дюбуа, как будто никогда его не видел.
– Как, ваше преосвященство, —спросил удивленный Бюва, – вы меня не узнаете? Я пришел поздравить вас с раскрытием заговора.
– Хватит с меня таких поздравлений, увольте от ваших, господин Бюва! – сухо сказал Дюбуа.
– Но я пришел также, ваше преосвященство, попросить вас об одной милости.
– О милости? А по какому праву?
– Но вспомните, ваше преосвященство, – пролепетал Бюва, – что вы пообещали мне награду.
– Тебе награду, бездельник!
– Как, ваше преосвященство, – сказал Бюва, все более ужасаясь, – неужели вы забыли, что здесь, в этом кабинете, вы сами сказали мне, что мое счастье у меня в руках?
– А сегодня, – сказал Дюбуа, – твоя жизнь у тебя в ногах, потому что если ты сейчас же не уберешься отсюда…
– Но, ваше преосвященство…
– A-а, ты еще рассуждаешь, негодяй! – вскричал Дюбуа и приподнялся, опираясь одной рукой о подлокотник кресла, а другую протягивая к своему архиепископскому посоху. – Подожди, подожди, сейчас увидишь…
