Текст книги "ДНЕВНИКИ 1973-1983"

Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 58 страниц)

Я думал давно уже и продолжаю думать, что христианство (Церковь) одно могло бы "экзорцировать" оба этих идола, и то, что христиане этого не делают, то есть не предают анафеме обоих идолов и не раскрывают сущности их как идолов, – есть указатель «выдыхания» христианства.

Изумительные дни. Ярко-желтые, цветущие форситии повсюду. И такое страстное желание тишины, упорного труда над "Литургией", как бы "безмолвия" жизни. А вместо этого обычная великопостная суета. Завтра еду в Terryville (Коннектикут) (духовенство). В пятницу в Питсбург.

Пятница, 10 апреля 1981

Между поездками. Вчера в Terryville у о. Коблоша, "говение" коннектикутского благочиния. Служил Преждеосвященную – один, и это, после нашей обычной толпы в семинарском алтаре, непривычно. Говорил о горестях и радостях священства. Потом очень дружный ужин и вечер у Коблошей с другими отцами. "Прикосновение" к сущности Церкви…

Ехал туда дождливым, но таким весенним днем. И думал, как я люблю эту Америку старых "поношенных" городов, и о том тоже, сколько с ней связано "кровных" воспоминаний за эти тридцать лет.

Сегодня Похвала Богородицы, на которой я не буду, так как уезжаю на – последний – retreat в Питсбург.

Понедельник, 13 апреля 1981

Вчера все после-обеда сидел над налогами. К вечеру просто обалдел. Вечером, тем не менее, праздновали рожденье Сережи: тридцать шесть лет! Приближается их отъезд в Москву, и становится все грустнее: опять разлука…

В пятницу вечером и в субботу на retreat в Питсбурге. Светлое впечатление от о.М.Мацко, от людей, так очевидно "алчущих" и "жаждущих". И, как всегда, эта необъяснимая радость от соприкосновения с "питсбургной", с этой особой Америкой "иммигрантов", с их храмами – безобразными и трогательными одновременно… Все уродливо – домишки, улицы, здания, и вот чувствую, что "веет над этим какой-то таинственный свет". Тут много страдали и много молились. И несмотря на ограниченность этого

1 новые правые (фр.).

Православия, насколько здесь все подлиннее , чем в новых, асептических «suburban»1 приходах.

Разговор вчера с Колей Озеровым о словах . Он пишет какой-то «еретический» синтаксис, но мысли высказывал интересные и мне близкие, ибо применимые к моим размышлениям об «объяснительном» богословии. "Слова, – говорит Коля, – имеют смысл только в определенном контексте ". Но то, что он называет контекстом, я, применительно к богословию, называю опыто м Церкви. Богословие есть постижение непостижимого (а не его «объяснение»). Постижение же это возможно (и необходимо), потому что «непостижимое» дано и раскрывается в опыте Церкви – он «животворит» слова. Объяснительное же богословие навязывает слова извне.

Я знаю твердо, что до смерти мне нужно кончить мою "Литургию"2 , ибо в этой книге и нужно сказать все это (об опыте, о богословии, о словах). Но мое горе в том, что погрязаю в «делишках», от которых не имею права отказаться. So it's up to God3 . Если нужно, напишу. А если не нужно и недостоин, то – не напишу. It's as simple as that4 …

Вторник, 14 апреля 1981

Крестил вчера внука Юры Степанова, "однокашника" по корпусу. Смотрел на него и думал, что вот все эти пятьдесят лет, прошедшие с тех пор, что мы жили под одной крышей, одной жизнью, он жил – и недалеко, рядом, но совершенно независимо, отдельно от меня. Потом жизнь свела на два часа, года два тому назад, на свадьбе его дочери и теперь еще раз – на крестинах, и это все…

Пятница, 17 апреля 198 1

Сегодня утром проводили в Москву (!) Сережу со всей его семьей. Я ставлю восклицательный знак, потому что не могу привыкнуть к тому, что мой сын живет и работает в Москве…

Последний день Великого Поста. "Заутра Христос приходит воскресить умершего брата…."

Страстной понедельник, 20 апреля 1981

Службы Лазаревой субботы и Вербного воскресенья прошли как-то особенно радостно. В Вербное до Литургии крестили маленького Эндрю Дрил-лока. И этот "Апостол всех Апостолов": "Радуйтесь… и паки реку, радуйтесь…" Действительно – Царство Божие "среди нас", "внутри нас"… Но почему – помимо минутной радости – все это не действует ! Сколько кругом, совсем близко – злобы, взаимного мучения, обид, сколько – можно без пре-

1 "пригородных" (англ.).

2 Книга "Евхаристия. Таинство Царства".

3 Так что как Бог решит (англ.).

4 Очень просто (англ.).

увеличения сказать – скрытой violence. Чего человек хочет, жаждет – больше всего, чего не получая – превращается в "злого" и – получая это – оказывается ненасытным? Признания , то есть «славы друг от друга». Быть для другого, для других – чем-то : авторитетом, властью, объектом зависти, то есть именно – признания , вот, мне кажется, главный источник и сущность гордыни. И именно эта гордыня превращает «ближних» – во «врагов», именно она убивает ту радость, к которой призывает нас вчерашний Апостол.

В Церкви – потому что она "микрокосм" и, главное, потому что она призвана являть в "мире сем" новую жизнь, то есть жизнь, источник, сущность которой не гордыня, а любовь (к «врагам»), – все это особенно очевидно. Вне Церкви, в «мире сем», гордыня, как и смерть, как и власть, как и «похоть» – узаконены и для них, так сказать, найдены формы, их как бы «сублимирующие», превращающие в phaenomenon bene fundatum1 . Отсюда в наши дни, например, эта возня с «правами» и с «демократией». Главная движущая сила этой возни совсем не «свобода», как это принято думать, а уравнение . Это – страстное отрицание иерархичности жизни, защита совсем не права каждого быть «самим собой», а подсознательное утверждение, что, в сущности, все – то же самое и, значит, нет на самом деле «первых», нет незаменимых, единственных, «призванных». Американские писатели и поэты, например, подрабатывают тем, что преподают в университетах «creative writing»2 . Тут поразительна – до смешного – сама идея, что любого человека можно научить быть Шекспиром, достаточно только научиться у «эксперта».

И все же в падшем мире, "во зле лежащем", и права эти, и демократия оказываются относительным добром, относительной регуляцией той вражды всех против всех, что является, на глубине, законом мира сего. Зло они только в ту меру, в какую исчезает понимание их "относительности" и они обожествляются. Добро они, иными словами, только по отношению к тому злу, которое они регулируют и, так сказать, "ограничивают" в его всесилии. Так, они – добро в тоталитарном государстве или расовом, но они сами превращаются в зло там, где они побеждают и становятся "самоцелью", то есть идолом. А становятся они идолом всякий раз, что, переставая быть защитой слабых , становятся орудием уравнения и тем самым – духовного расчеловечивания, в конечном итоге «гордыни»…

В том-то и все дело, однако, что к Церкви все это абсолютно неприменимо. Ибо она не знает никакого иного "закона", кроме закона любви или, лучше сказать, кроме самой любви – отрицанием, оскудением которой, отпадом от которой и является гордыня («похоть плоти, похоть очей и гордость житейская…»3 ). Любви как Божественной жизни. А в этой Божественной жизни нет гордыни. Отец есть всегда Отец, но все отдает Сыну, Сын «не претендует» на «право» быть Отцом и есть вечно Сын, а Дух Святой – сама Жизнь, сама Свобода («дышит где хочет…»4 ) – есть Сама Любовь Отца к Сыну, Сына к Отцу, сама Божественная самоотдача и послушание. Эту любовь дарует, ей приобщает Бог человека, и это приобщение есть Церковь. И потому в ней нет

1 обоснованное явление (лат.).

2 "писательство" (англ.).

3 1Ин.2:16.

4Ин.3:8.

никаких "прав" и с ними связанного уравнения . Нет уравнения, и потому нет «сравнения» – этого главного источника гордыни . Призыв к совершенству, обращенный к каждому человеку, есть призыв найти самого себя , но найти не «по сравнению» и не по «самоанализу» (в чем мой potential1 ) – а в Боге. Отсюда парадокс: найти себя можно только потеряв себя, и это значит – отождествить себя до конца с «призванием», с замыслом Бога о себе, но раскрываемом не в «себе», а в Боге…

Любить Божьей любовью . И себя, и других… Как нужно было бы – в наш век почти полного непонимания любви – поглубже вникнуть в радикальную «особенность» Божьей любви. Мне иногда кажется, что ее первая особенность – это жестокость . Это значит – отсутствие в ней той «сентиментальности», с которой уже давно отождествил ее (и потому – само христианство) «мир сей». В любви Божьей нет обещания «земного счастья», нет и заботы о нем. Или, лучше сказать, оно целиком подчинено обещанию и заботе о Царстве Божьем, то есть о том абсолютном счастье, для которого создал, к которому призвал человека Бог. Отсюда первый, основной конфликт между любовью Божьей и падшей любовью человеческой. Отсечь руку, вырвать глаз, оставить жену и детей, идти узким путем и т.д. – все это так очевидно несовместимо с «житейским счастьем». Именно от всего этого в ужасе отшатнулся «мир сей», этого не захотел, это возненавидел. Но – и это самое важное – отшатнулся тогда, когда в самой Церкви что-то переменилось, что-то «отшатнулось». Что? В этом весь вопрос. Но об этом, как говорят в таких случаях, – в другой раз… Надо идти в церковь, «включаться» в Страстную неделю…

Великий вторник, 21 апреля 1981

Что потеряло христианство, прежде чем "отшатнулся" от него им вскормленный мир и начал свой суд над христианской верой? Оно потеряло радость , но опять-таки не радость «природную» (как и природную любовь), не радость-оптимизм, не радость от земного счастья, а ту Божию радость, о которой Христос сказал, что ее никто не отнимет от нас. Только эта радость знает, что любовь Божия к человеку и миру не жестокая, знает же потому, что сама от того «абсолютного» счастья, для которого создал нас Бог. Христианство (не Церковь в своей мистической глубине) потеряло свое эсхатологическое измерение, обернулось к миру как «закон», «суд», «искупление», «мздовоздаяние», как религия «загробного мира», в пределе – запретило «радость» и осудило «счастье». И тут нет различия между Римом и Кальвином, мир восстал против христианства во имя земного «счастья» – и все его вдохновение, вся его мечта – утопии, идеологии и т.п. – нужно ли доказывать это? – в сущности своей суть «земная эсхатология». Парадокс истории христианства: перестав быть «эсхатологичным», оно сделало «эсхатологичным» – мир! Ибо, horribile dictu2 , прав Набоков: «мир создан [в день отдыха]»3 ("и хочется благодарить,

1 потенциал, скрытые возможности (англ.).

2 страшно сказать (лат.).

3 Из книги "Другие берега", гл.14.

да некого"). Мир создан Счастьем и для счастья, и об этом счастье все в нем «вещает», все к нему призывает, все о нем свидетельствует самой своей «хрупкостью». В падшем, утерявшем счастье, но о нем тоскующем, им – несмотря на все – живущем мире христианство открыло и даровало счастье, его во Христе как «радость» исполнило. И потом само же «закрыло». И тогда мир возненавидел христианство (именно – христианский мир) и вернулся к своему «счастью». Но, уже отравленный неслыханным обещанием абсолютного счастья, стал его строить, к нему «прогрессировать», ему – будущему – подчинять настоящее… И вот теперь, замыкая этот круг, само христианство, чтобы завоевать себе обратно свое место в мире и в истории, принимает эту земную эсхатологию, начинает уверять себя и других, что именно к этому земному счастью оно всегда на деле и стремилось и что ни о чем другом не учили ни Христос, ни Церковь.

Оно расколото на "консерваторов" (тоскующих по религии закона и мздовоздаяния, которую они-то и создали) и "прогрессистов" (служащих будущему счастью на земле), но вот что любопытно: и те и другие ничто так не ненавидят, как призыв к радости, как напоминание о той "радости великой", с возвещения и дарования которой начинается Евангелие, которой христианство живет (радуйтесь, радуйтесь о Господе и паки реку – радуйтесь!) и которой (а не награды) оно чает . Одни говорят: «Как можно радоваться, когда миллионы людей страдают! Нужно „служить миру“…» Другие говорят: «Как можно радоваться в этом мире, во зле лежащем?» Не понимают, что если на какую-то минуту (длящуюся, тайно и подспудно, в святых) Церковь победила мир, то победила только Радостью и Счастьем.

Тупик мира со своим "прогрессом". Тупик религии с ее "законом" и терапевтикой. Из обоих этих тупиков вывел нас Христос. И это вечно празднует Церковь, и этого столь же вечно не хотят и потому не слышат люди.

…не ктому в земный Иерусалим,

за еже страдати,

но восхожду ко Отцу Моему

и Отцу вашему,

и Богу Моему,

и Богу вашему,

и совозвышу вас

в горний Иерусалим,

в Царство Небесное…!

Великий четверг, 23 апреля 1981

Христианство прекрасно . Но именно потому, что оно прекрасно, совершенно, полно, истинно, – приятие его и есть прежде всего приятие этой прекрасности , то есть полноты, Божественного совершенства. Между тем сами христиане, в истории, «раздробили» его, стали и сами воспринимать его, и другим

1 Стихира Великого понедельника

предлагать – "по частям", и по частям, часто не отнесенным к целому. Учение о том, о сем, доктрина того, сего… Но в этом раздробленном виде оно теряет главное, ибо только в том, чтобы приобщить нас к главному , – смысл каждой «части».

Великая пятница, 24 апреля 1981

Вчера – в Великий четверг! – между службами длинный, тяжелый, мучительный разговор с Н. Поразительно его полное, абсолютное непонимание себя самого, своего отношения к жизни, к другим. Это не человек, а какая-то лейбницевская "монада", без антенн к внешнему миру, без какого бы то ни было понимания других людей. А это, в сочетании с "максимализмом", и "догматизмом", и "морализмом", превращает все в некое жуткое кривое зеркало. Так как "я все сужу с христианской точки зрения", то "я всегда прав". И вот всякий разговор становится кошмаром – от полной невозможности что-то объяснить, дать почувствовать. Выходит так, что можно всю жизнь отдать на "изучение Бога" (то, что Н. утверждает о себе) и ничего, решительно ничего не понять ни в жизни, ни в людях… И корень тут, конечно, опять в гордыне. В данном случае гордыня – это изначальный выбор своего подхода к Богу и к «изучению» Его, выбор метода . Когда между Богом и человеком стоит метод , то и Бог отражается в кривом зеркале… Метод – это гордыня разума, это навязывание Богу моих категорий. Метод – это идол …

Великая суббота, 25 апреля 1981

Перед уходом в церковь на любимейшую из любимейших служб: крещальную, пасхальную Литургию Василия Великого, когда "спит живот и ад трепещет…"

И пишу только для того, чтобы сказать это. Это день моего "обращения": не от неверия к вере и не от нецерковности к церковности и т.д., нет, – обращения внутри веры, внутри Церкви к тому, что составляет "сокровище сердца". Несмотря на греховность, лень, равнодушие, на почти постоянное, почти сознательное отпадение от этого сокровища, на небрежение в буквальном смысле этого слова. Не знаю как, не знаю почему, действительно, только по милости Божией, но Великая суббота остается средоточием, светлым знаком, символом, даром всего . «Христос – новая Пасха…» И ей, этой «новой Пасхе», что-то во мне говорит с радостью и верой: Аминь.

Светлый понедельник, 27 апреля 1981

Изумительная Пасха: по радости, по торжественности, по лучезарным весенним дням. И, главное, эта толпа молодых, празднующих Пасху с такой силой, так действительно всем существом. И после длинной субботы и длинной ночи та же толпа и на вечерне, и сегодня на Литургии.

Днем вчера у тети Марины Трубецкой, нашего "последнего из могикан". Вечером – в счастливой и шумной толпе внуков у Хопок. Звонок от Мани и

Сережи из Москвы (а сегодня – его статья о Пасхе в Москве в "Нью-Йорк тайме"). Звонок от Маши и Вани [Ткачуков] из Монреаля, восторженный – о Пасхе в их приходе.

Во Франции прошли Жискар и Миттеран (28% и 26%). "Разгром" коммунистов – меньше 16%. Но, увы, сколько раз уже говорили об их разгроме… И все-таки у "левых" почти 50%.

Приближаясь к шестидесяти годам, думал, все время "подумываю" о разных "слагаемых" моей жизни, то есть о тех ее полосах, периодах, "состояниях", которые входят в синтез , если о таковом можно говорить. О том, иными словами, что осталось, что так или иначе сыграло «роль» и так или иначе живет на подспудном уровне, всегда входит в настоящее и действует в нем.

Раннее детство (1921-1929, то есть Эстония, Белград и год Парижа до корпуса) – очень мало. Несколько «мгновений», оставшихся живыми образами. Затем:

Корпу с (1929-1935), то есть детство и отрочество. Очень важно, ибо – Россия, зарождение двупланового опыта жизни. И также – Церковь (о.Зосима, о.Савва), литература и поэзия (генерал Римский-Корсаков и его чтения и его «тетрадка» стихов, которые мы должны были зубрить на память).

Париж и Франция (1935-1940). Lycee Carnot. Жизнь на Clichy. И – одновременно – [собор Александра Невского на] rue Daru, прислуживание и т.д.

Богословский институт (1940-1951) и все, что он «соединял». Женитьба. Кламар. Богословие.

Америка , (а) Нью-Йорк: Флоровский и семинария, русский Нью-Йорк («кружок», Карпович, Новицкий, Гагарины, Bridgehampton, Labelle, Денике, Варшавский, ужины у Терентьевых и т.д.); (б) Крествуд, православная Америка, Солженицын…

Настоящее . Книги, мечты и разочарования. Прошлое, будущее… «Синтез».

И вот, если подумать, – жизнь сложилась буквально почти до мелочей так, как "хотелось" и "виделось" ("мечталось" в скучные часы за партой в лицее). Сложилась одновременно единой в своей основе (Церковь) и многообразной, многоплановой (карпатороссы в Огайо и… Солженицын… Россия, Франция, Америка). За что особенно благодарить Бога (кроме, конечно, благодарности за сам дар жизни)? За свободу от идолов . За почти всегдашнее ощущение в жизни – другого, главного , что во всем присутствует, но и ни с чем не отождествляется, за радость . В чем особенно каяться? В самосохранении, в бегстве от подвига и связанного с ним страдания, в равнодушии и потому в компромиссе.

Понедельник, 11 мая 1981

Во Франции победил Миттеран (51,8 !). Победила усталость от Жискара, победила «левая мечта», победило извечное «они любить умеют только мертвых…»1 . Я никогда не был поклонником Жискара, но он так или иначе воплощал некую традицию, или – по-другому, по-теперешнему – его «дискурс» был традиционным. Теперь к власти пришла прежде всего демагогия , вся гнилая,

1 Из трагедии А.Пушкина "Борис Годунов".

плоская социалистическая мифология. Эта мифология, эта демагогия размывали уже и жискаровский "дискурс". Теперь он воцарится… Победа Миттерана на глубине есть победа глупости , победа извечной французской консьержки: «ils nous roulent»1 . Конечно, всякая власть roule2 народ. Но в лице Миттеранов к власти приходит сам обман, обман как таковой. И в этом вся разница…

Сутки в Вермонте у Солженицыных – 6 мая. Литургия утром. Изумительная весна, солнце, горы. Сам С. все больше и больше превращается в подлинного отшельника . Но радостный, спокойный… Длинный разговор с ним о «канонизации» царской семьи.

В четверг утром, забрав Никиту Струве, возвращаемся в Крествуд. Два дня очень радостной, "освежающей" дружбы с ним.

Вчера на торжественном служении в St. John the Divine no случаю приезда в США нового архиепископа Кентерберийского. Пышная служба. Сотни священников. Кардинал. Ладан. Хор, орган, процессии… Но не могу отделаться от впечатления, что все это игра , что вся эта средневековая пышность – игра , что она ничему не соответствует в реальности . И когда архиепископ открывает рот и проповедует – нас заливает все то же подлизывание к «миру сему».

На Фомино воскресенье удрали с Л. в наш любимый Easthampton. Утро на совершенно пустынном пляже, перед синим океаном, под голубым небом. Блаженный опыт "одиночества и свободы".

Я не могу отделаться от убеждения, что Церковь (Православная, хотя и не только она, конечно) съедается «благочестием». Вся эта болтовня о монашестве, об иконах, о духовности – до какой степени все это мелко, фальшиво, есть игра самолюбий… Все эти разговоры для меня стали совершенно невыносимыми. Мы живем в мире подделок.

Среда, 13 мая 1981

Ужин в Syosset: опять патриарх Александрийский. На этот раз он мне показался очень симпатичным старичком – я сидел рядом с ним. Но остается вопрос: для чего нужен патриарх Александрийский? И горе Православия в том, что вопрос этот просто никому не приходит в голову…

Все эти дни в семинарии, в суете последних дней учебного года. И к вечеру спрашиваешь себя: чем люди живы ! Все мелочное, неважное, личное, с подоплекой обид или «рвачества». Чувство такое, что ни одного глотка свежего воздуха. Вечно «спертый» воздух. А ведь все о религии, Церкви и – страшно сказать – Боге…

Четверг, 14 мая 1981

Покушение на Папу. Шок во всем мире… И немедленно "философствования", "поспешные выводы" (выражение о.В.Зеньковского). На деле же, мне кажется, все просто. Это нежелание бороться со злом. И нежелание – под

1 "они нас дурачат" (фр.).

2 дурачит, облапошивает (фр.).

давлением тех, кто после каждого покушения глубокомысленно рассуждает о "духе нашей эпохи". Этот турок был приговорен к смерти в Турции за убийство. Он бежал, неизвестно как, из тюрьмы. Он за последние месяцы свободно въезжал в Италию и из нее выезжал. Он еще два года тому назад открыто заявил, что убьет Папу. Можно подумать, что весь мир только и занят что защитой human rights террористов – в Германии, в Ирландии, в Италии. И вот, по Розанову, "мерзавцы разрывают мир…"

Ворчу и даже унываю, ибо смертельно устал от последних дней учебного года, недоразумений с епископами, от всей донельзя мелочной суеты. Нужно было бы "воспарить духом", а на это – ленюсь…

Воскресенье, 17 мая 1981

Этот день – Commencement, который месяцами и неделями кажется недостижимой мечтой, – всегда так-таки приходит! И вдруг после невероятного напряжения, волнения, суматохи, страха, что забудешь что-то, – вот это тихое солнечное утро, блаженное ощущение свободы. И хотя отъезд в Лабель – вторая мечта, вторая "недостижимость" – еще так далек: шесть недель! Хотя еще много дел, и даже неприятных, трудных, на очереди, "главный груз" – присутствие, давление ста студентов – за спиной…

Поразительно, как в такие напряженные дни каждый показывает, являет себя – свои маленькие страстишки и "одержимости". Можно было бы книгу написать…

"Дома", "самим собой" я осознаю себя только когда читаю лекции. Какой бы он ни был, но это, в сущности, мой единственный дар. Все остальное – руководство, "духовная помощь" – все с чужого голоса и потому такое тягостное. Лекции – я всегда с удивлением ощущаю это – я читаю столько же для себя, сколько студентам. В них я не кривлю совестью, и не кривлю потому, что их читает во мне кто-то другой, и часто они просто удивляют меня: вот, оказывается, в чем вера или учение Церкви… Мне иногда хочется встать и громко заявить: "Братья, сестры! Все, что я имею сказать, о чем могу свидетельствовать, – все это в моих лекциях. И больше ничего у меня нет, и потому, пожалуйста, не ищите от меня другого". Ибо во всем другом я не то что лгу, но не чувствую того "помазания" ("помазанное слово" старой семинарской гомилетики), которое необходимо, чтобы быть подлинным. Быть может, что-то вроде этого имел в виду апостол Павел, когда говорил, что Бог послал его не крестить, а "благовествовать"1.

Все это, чтобы объяснить, почему мне так трудно весь год. Душа моя «прячется» от людей, и все, что я делаю кроме «благовествования» (больше всего личные разговоры, советы), для меня так бесконечно тяжело. Я играю роль , навязанную мне извне и не играть которой не могу, и потому – такую для меня тяжелую…

1 1Кор.1:17.

"Батюшка, научите меня жить духовной жизнью …" Вот тут, с этой «духовности», о которой все безостановочно говорят, и начинаются мои «трудности». Тут я в чем-то слеп и глух. У нас теперь «духовность» вошла в состав богословских дисциплин. Никому не кажется смешным выражение – «Spirituality 101»1 . Бюллетенчик французского прихода на rue Daru почти целиком состоит из цитат из Добротолюбия. Я знаю людей, которые регулярно летают в Лондон к митрополиту Антонию Блуму исповедоваться, ибо он их «ведет». Одна из наших студенток накатала триста страниц диссертации об «одиночестве в аскетической традиции»… и т.д. Вот тут я упираюсь в какую-то стену. И не потому только, что, по моей интуиции, эта студентка если чем и одержима, то страхом одиночества и страстной тоской по дружбе, любви и т.д. Не потому также, что я никогда еще не видел ощутимых результатов этого духовного «вождизма», а видел, наоборот, немало духовных катастроф, с ним связанных. А потому что мне кажется ошибочным само выделение этой «духовности» в какую-то Ding an Sich2 , некий – или это мне только кажется – тонкий «нарциссизм», во всем этом разлитый…

"Будьте как дети…"3 . Но разве дети «духовны»? А с другой стороны – разве не детскостью своей победило христианство мир? Но, создав «нравственное богословие» и «духовность», стало терять его? Ибо «духовность» получить можно и от буддизма, и на худой конец от разных William James'oв4 , а вот детскую радость христианства…

И чем они больше исповедываются, чем напряженнее изучают (!) "духовность", тем сильнее в них та религиозная "сумасшедшинка", которую я ненавижу…

Понедельник, 18 мая 1981

Вчера бесконечные торжества интронизации епископа Петра (L'Huillier). Двойное чувство: с одной стороны – радость о возрождении народа церковного, Церкви как общины, семьи и т.д., о своеобразной ее «деклерикализации». А с другой – печаль о поверхностности всего этого, о неистребимой «банкетности» этой Церкви. И все-таки радость преобладает…

Вчера же – большая статья Сережи в "Нью-Йорк тайме" о весне в Москве, статья, из которой пахнуло "вечной" Россией, несмотря на все – пушкинской, чеховской, тургеневской…

Теперь только одна мечта – засесть за мою "Литургию", "отряхнуться" от нескольких месяцев суеты, борьбы и вообще – внешнего.

1 "Духовность 101" (англ.) (название курса).

2 вещь в себе (нем.).

3 Ср.: Мф.18:3.

4 Провозглашая единственной реальностью непосредственный чувственный опыт человека и давая эмпирическую трактовку религиозного опыта, Уильям Джеймс отвергал традиционный теистический дуализм Творца и творения и основанную на нем богословскую концепцию религии. Хотя религия получает в его теории прагматическое оправдание, истолковывается как спонтанно возникающие субъективные переживания и описывается в психологических терминах.

Вторник, 2 июня 1981

В воскресенье с Л. в Lafayette College (Истон, Пенсильвания), где мне давали Doctor Honoris Causa1 . Старый, по-своему уютный город. Лучезарный день. Праздник, как бы наполняющий собою пространство и время. Речи, socials2 , церемонии.

А вчера на несколько часов в Вашингтоне у Поливановых, справляющих на этой неделе свою серебряную свадьбу. Сереже предстоит летом сердечная операция. На ужине и Григорьевы, другая мною венчанная пара. И чувство: как быстро проходит, как быстро прошла жизнь. Все мы за столом – седые, у всех к вечеру "приклонился есть день", у всех прошлого неизмеримо больше, чем будущего. Но потому, должно быть, так сильна и радость быть вместе, быть в le temps immobile. Обо всем этом думал, летя обратно в Нью-Йорк в полупустом аэроплане.

На прошлой неделе – трагедия аборта Н. Ужас зла, ужас бессмыслицы, так легко воцаряющихся в мире, в жизни, ужас этой легкой сдачи дьяволу.

А до этого, с четверга 21-го по вторник 26-го, – в Лабель. Солнце, озеро и еще ранняя весна! Блаженство и бесконечная благодарность.

"Сегодня дождь идет с утра и сосны мокрые унылы…" Так, я помню, начиналось стихотворение, написанное мною летом 1936 года (!), когда мы с мамой жили в Villiers le Bel "на даче" и я постепенно исцелялся после двух операций, от той "тьмы и сени смертной", что на несколько месяцев сделала мою жизнь настоящим адом (тем более "адским", что о нем никто никогда, кругом меня, даже и не подозревал…). Дальше в этом стихотворении было что-то вроде:

…все говорит мне: невозможно,

Все невозможно: и заря,

Что так сияла накануне…

От писания стихов я исцелился раз и навсегда, прочтя в какое-то вот такое "невозможное" утро начало "Медною всадника" ("если это и так написано, писать стихи тоже невозможно "). Вспомнил же эту «пробу пера» сегодня совершенно невольно (лет сорок не вспоминал), потому что именно такое утро: барабанный дождь на крыше и мокрые сосны за окном.

Чтение газет. Разговоры – здесь, там – о русских, американских, польских и т.д. "делах", о кризисе, о всевозможных нужно (нужно, господа, наконец!!! и т.п.). И все, в известной мере, интересно и, пожалуй, нужно . Но за этим всегда – отрешенность, даже удивление, что люди и впрямь считают столько разного «нужным». С годами я все больше, все сильнее чувствую, что Церковь и – в ней – Евхаристия оставлены и пребывают в мире, чтобы была в нем, чтобы могла быть вся эта отрешенность , чтобы на самой последней глубине, нам самим часто неведомой, могла наша жизнь быть «скрытой во Христе с Богом»3.

1 докторскую степень, присуждаемую без защиты диссертации.

2 приемы (англ.).

3 См.: Кол.3:3.

"Чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури…"1 . Вспомнишь эти слова и удивляешься: зачем существуют кроме псалмов еще какие-то другие молитвы?

Среда, 3 июня 1981. Отдание Пасхи

Отдание Пасхи. Я только что вернулся из церкви, с чудной пасхальной службы, и хочу просто подтвердить написанное вчера: да, для этого и в каком-то смысле – только для этого оставлена в мире Церковь. Чтобы снова и снова могли мы сказать: «Хорошо нам здесь быти…»2.

На днях визит молодой греческой "матушки", жены бывшего нашего студента. У них "проблемы". Но откуда? Из разговора выясняется, что она начала читать "Добротолюбие", вообще занялась "духовностью". И вот – жалобы на мужа, недостаточно-де "духовного", на прихожан, на жизнь… Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но до сих пор [всегда было так]: как только появляется эта "духовность", моментально возникают "проблемы", и возникают потому, что "духовность" эта в наши дни есть еще одно выражение, форма того патологического "оборота на себя", которым буквально больна современная молодежь, да и не только молодежь… Почему это понимал неверующий Чехов («Убийство») и не понимают наши новоиспеченные «старцы»?

Я все чаще думаю, что священство не должно было бы быть "профессией", то есть что священники должны работать, иметь другое дело . Иначе они саму церковную жизнь превращают в какое-то «дело», или лучше – «деятельность», которой, в сущности, просто не нужно. Создают же они ее просто потому, что им самим нечего «делать», а вместе с тем неудобно получать жалованье за ничегонеделанье… Что «делали» первые христиане в промежутках между «собраниями в Церковь»? Об этом ничего не говорится в дошедших до нас «документах». По-видимому, создавали семьи и старались жить «по-христиански», то есть прежде всего относить все к «единому на потребу», к присутствию Христа среди них, к опыту Царства Божьего… И опять-таки все это очень хорошо показано в чеховском «Архиерее». Радость Церкви и тяжесть, и уныние, и бессмыслица архиерейской «деятельности». Все, что имеет Церковь сказать и явить , все это – в богослужении, в собрании, в «исполнении» Церковью самой себя… Включив же «деятельность», мы докатились до приходских лотерей, а в Америке даже и до приходских «dinner dance»3 , все это, конечно, в виде «заботы» о Церкви… Знаю, что то, что пишу, всем покажется невозможным…