Текст книги "ДНЕВНИКИ 1973-1983"

Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 58 страниц)

Воскресенье, 4 января 1976

Обедня на Olivier de Serres. Потом завтрак с мамой, Андреем и Л в "Taverne Alsacienne" на r.de Vaugirard. Заезжаем проститься с "девочками" на St. Sulpice. Оттуда – прогулка с Л. по r.de Seine, ile St. Louis – до pl. des Vosges.

1 Двоюродные сестры.

2 набережные (фр.).

3 "Широкий обзор событий" (фр.).

4 завтрак кузенов (приехавших из Швейцарии и Германии в Париж встречать Новый Год).

5 "высшей сфере" (фр.).

Понедельник, 5 января 1976

Завтрак у милейшей Шуры Габрилович на St. Sulpice. Вечером в Ste. Marie1 . Ужин с дюжиной filles de St. Francois2 . Очень интересный разговор – о Церкви, о месте женщин в ней и т.д. Знакомлюсь с Асей Дуровой, о которой столько слышал все эти годы как о главной «связи» с подпольной Москвой. Говорит о безнадежности тамошнего положения.

Вторник, 6 января 1976

Сочельник по старому стилю. Трудно во второй раз "разогревать" в себе Рождество. Пока Л. у парикмахера, устраиваю себе "pelerinage aux sources"3 : маленьким поездом из Anteuil на Pont Cardinet. Оттуда – через Square des Batignolles, по rue Brochant (где разрушен старый рынок!) мимо дома, в котором в последний раз видел папу живым (жаркое лето 1975 года), до Av. de Clichy. Вверх по ней мимо нашего дома (1930-1944) и затем на Dautancourt в eglise St. Michel4 . Идет messe basse5 : один священник, одна женщина в абсолютно темной церкви, в которой освещен только этот – боковой – алтарь. Темно, накрапывает дождь. По Av. de Clichy – до Pl. Clichy и по rue Amsterdam до [вокзала] St. Lazare, где спускаюсь в метро. Завтрак с Л. в маленьком ресторане. Днем до всенощной – у мамы. Вечером ужин и елка у Андрея.

Среда, 7 января 1976

Рождество по старому стилю. Exelmans. Настроение праздничное, главным образом от Андрея, сияющего и все – в своей церкви – на себе несущего. После завтрака едем с Л. на pl. Vendome. Она абсолютно совершенна в этих пасмурных парижских сумерках – своими фонарями, окнами… Вообще Париж в этот раз ощутил как совершеннейшую симфонию и гармонию окон. Вечер – все вместе – у мамы…

Четверг, 8 января 1976

Последний день в Париже. Завтрак с [моей переводчицей] М.Ф., которая открывает мне, что она… ушла из Церкви! "Exigeance interieure…" – "necessite d'un desert", "authenticite"6 и т.д. Что на все это ответить? «Il faut que je suis moi meme»7 . Все та же гордыня сознания, толкающая человека в одиночество во имя какой-то мифической authenticite.

Днем заседание в Passy нашей "литургической группы" – Бобринский, Андроников, Чеснаков, Максим Ковалевский. Немножко – переливание из пусто-

1 Католическая школа.

2 дочерей св. Франциска (монахинями).

3 "паломничество к истокам" (по местам детства) (фр.).

4 церковь св. Михаила.

5 малая месса (без музыки) (фр.).

6 "Внутренняя необходимость" – "Нужда в пустыне", "подлинность" (фр.).

7 "Я должна быть сама собой" (фр.).

го в порожнее, как и почти все в призрачной парижской церковной "реальности", в которой реально только – потепенное угасание и исчезновение русской эмиграции. Реальна – всенощная на Lecourte1 , но что ж тут говорить о «литургической» жизни? И все же хорошо среди этих друзей, в этой chaleur humaine2 … И как бы в подтверждение сказанному – едем оттуда с Петей Чеснаковым и Максимом в какую-то больницу, где лежит Петя Ковалевский. Старенький, маленький, какой-то «гоголевский старичок». La grande pitie de tout cela3.

Потом – в семь часов – короткое свидание с Репниным, это всегдашнее "прикосновение к детству", своего рода chanson sans paroles4 , ибо говорим, за столиком в кафе, о пустяках, а смысл только в самой этой встрече, ставшей уже почти «ритуальной». Несколько минут – и вот Репа исчезает в темном бульваре, в свою , для меня совершенно неизвестную, жизнь, а я в свою, словно все дело было в том, чтобы прикоснуться друг к другу, внутренне сказать друг другу: «Помнишь?» – «Помню».

И уже из последних сил – "Братство" на Exelmans.

Пятница, 9 января 1976

Отъезд. Ранним утром, еще в полной тьме – кофе с Андреем в отеле. Прощание с ним – всегда веселое и бодрое, а на глубине – мучительный отрыв, ибо близость с ним и для меня, и для него "превосходит всякое разумение". Мама. [Аэродром] Charles de Gaulle. Пронзительная грусть – видеть ее, с высоты уносящего нас "магического ковра", старенькую, несчастную, одинокую, действительно – утопающую в этом распаде, отливе жизни.

И вот – мороз и солнце Америки. Солнце, которого мы не видели четырнадцать дней. Веселый, бодрый Том [Хопко]. Теплый дом. Еще раз – "le vent se leve, il faut tenter de vivre…".

Crestwood. Суббота, 10 января 1976

Все утро – в залитом солнцем доме, bien au chaud5 , в радости «встречи» со своей жизнью, «остраненной» Парижем, памятью музыкального совершенства pl. Vendome и Tuileries… Днем – у Ани, которой исполнилось сегодня тридцать два года! Невероятно прекрасный красный закат за ветвями черных деревьев.

Вторник, 13 января 1976

Погружение в обычную жизнь, состоящую из безостановочной траты другими моего времени. Но, может быть, это так и нужно. Может быть, в этом, на

1 Имеется в виду храм Покрова Пресвятой Богородицы и преподобного Серафима Саровского, расположенный на этой улице.

2 человеческом тепле (фр.).

4 Огромная грусть от всего этого (фр.).

4 песня без слов (фр.).

5 в тепле и холе (фр.).

поверхности, абсурде – "смысл" моей жизни? Тогда я несомненно проваливаюсь на экзамене, ибо все это приводит меня в злобное раздражение.

В воскресенье и вчера – снегопад. Невероятная красота белых садов, заснеженных деревьев…

Читаю биографию abbe Marcel Jousse1 , основателя «антропологии жеста». Как и в Симоне Вайль, поражает в нем эта «стопроцентность», убежденность в том, что его дело, его открытие, его тема – самые главные, неспособность к компромиссу, релятивизму. Поражает потому, что в себе я этого совсем не нахожу, никакого «мессианского» комплекса. Мне все кажется, что, если бы люди чуть-чуть уступили в своих «идеях» и «убеждениях», было бы лучше, светлее в мире. Однако, пожалуй, не было бы тогда «величия». Я помню, как когда-то на [Сергиевском] подворье мы с о.Киприаном [Керном] издевались над строкой из стихотворения Иоанна Шаховского: «Есть люди – клинья и есть люди – звенья». А, кажется, в этом есть правда.

Мои радости – всегда между делами, почти никогда не в них. Вечное чувство: "tout est ailleurs"2.

В Жуссе, однако (после биографии займусь его двумя томами), убеждает основная мысль – в извращении христианства "греко-латинизмом", то есть письменной культурой, в отличие от "словесной" (style orale). Думается, что тут что-то очень важное для литургики. Роднит с ним – подозрительность по отношению к "текстам", этим "богам" богословской "науки". "И Слово стало плотию"3 . Плотью, а не «текстом» – с примечаниями, разночтениями и аппаратами. По Жуссу, человек ест и пьет слово… Поразительна тайна «явления» нам нужного: нужной книги, нужного человека… Я никогда не слышал о Жуссе. Набрел на него случайно, рассматривая книги в [парижском книжном магазине] Librairie du Divan. Это было в прошлом году. Прочел несколько страниц, оставил. В этом году – его биография и второй том (La Manducation de la Parole4 ). Словно кто-то настойчиво «включает» его в мою жизнь. «Кто верит в случай, не верит в Бога»5 . Если кто-нибудь когда-нибудь будет «изучать» «источники» моего богословия(!), он вряд ли догадается, что на меня всегда неимоверную тоску нагоняли, например, Кавасила, Дионисий Ареопагит и т.п., а что в «cheminement obscur»6 моего мироощущения и, следовательно, мысли и убеждений сыграли странную, но несомненную роль: прислуживание в церкви (корпус, rue Daru7 ), русская и французская поэзия, Андре Жид, дневник Жюльена Грина и дневник же Поля Леото (прочел все восемнадцать томов! – как они оба этому удивились бы!) и бесконечное число самых разнообразных биографий (например, Талейран и Де Голль). Как объяснить самому себе, прежде всего, что я люблю Православие и все больше и больше убежден в его истине и все больше и

1 аббата Марселя Жусса (фр.)..

2 "все там, все иное" (фр.).

3 Ин.1:14.

4 "Ядение Слова" (фр.).

5 Ельчанинов А., прот. "Отрывки из дневника".

6 "извилистых путях (фр.).

Имеется в виду собор св. Александра Невского в Париже.

больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех – синоним Православия. Я бы умер со скуки на «конгрессе византинистов». Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует – и так страстно! – православных.

Среда, 14 января 1976

Ужасная мигрень, "слопавшая" вчера все после-обеда. Проливной дождь, смывший за ночь весь снег. А сегодня – снова солнечно и ветрено. Пишу скрипты под ощущение остатков головной боли.

Кончил вчера биографию Жусса. Читая о его смерти (умирал три года в мучениях), о его сверхчеловеческих усилиях служить мессу, об этой верности, смирении, послушании – прослезился. Всегда чувствую, что тут – самая важная и потому самая трудная тайна христианства: спасительность страдания . Не «искупительность», а именно «спасительность». Единственное, чего «природный» человек хочет на глубине, это – не страдать. Единственное, что христианство ему предлагает, – это страдание. Почему? Потому что в духовной победе над ним, в духовном «претворении» страданья – совершается духовный рост человека, вхожденье его в другое измерение.

Перешел к Philippe Aries "L'histoire de la mort en Occident"1 . Странная сосредоточенность современного интереса на смерти (J.Ziegler «Les vivants et la mort», E.Morin «L'homme et la mort»2 и т.д.). Словно «мир сей» обращает к нам снова вопрос, ответом на который и было христианство. Когда-то! Ибо теперь оно занято «миром сим» и будущей «российской государственностью» (Солженицын…). Вот уж правда: «Если соль потеряет свою силу, чем осолить ее…»3.

Пятница, 16 января 1976

Перед отъездом в Тихоновский монастырь на заседание Department of External Affairs4 … Вчера – двадцатиминутный визит митрополита, умоляющего «от имени всего нашего епископата – вернуться». Вечером – «staff party»5 в Bronxville, необычайно уютная и дружеская. Comme quoi il est vrai6 , что мы сами не знаем (из-за затемненности сознания мелочностью и унынием), как нам хорошо. Почти все участники! Ted Bazil, Миша Рошак, Paul Garrett, Алеша Виноградов и их жены родились в 1946-1975-1975гг., то есть уже после моего рукоположения! Каким стариком я должен им казаться. Неожиданно хорошее, то есть «положительное» слово Верховского.

1 Филипу Ариесу "История смерти на Западе" (фр.).

2 Ж.Циглер "Живые и смерть", Е.Морен "Человек и смерть".

3 Мф.5:13.

4 отдела внешних сношений (англ.).

5 вечеринка сотрудников семинарии.

6 Итак, правда (фр.).

Суббота, 17 января 1976

Вчера – почти весь день в Тихоновском монастыре, сегодня все утро – заседание совета профессоров.

Телефон от С. Трубецкого – о кончине в Торонто о.Иоанна Дьячины. Еще в ноябре служил с ним. Уход еще одного из "миссионеров".

Писание статьи для нашего церковного "Ежегодника" о Православии в Америке в свете "bicentennial"1.

Сильный мороз, но солнечно и ясно.

Понедельник, 19 января 1976

Письмо от Никиты с просьбой (или вопросительным предложением?) смягчить обличительную часть моего ответа Солженицыну… А также приглашение на съезд 1-2мая ("Обряд и свобода").

Вчера у Ксаны Хлебниковой в [госпитале]. Сорок шесть лет – и чудовищный рак, внезапно обнаруженный. Ей вырезали прямую кишку и часть кишечника. Лежит бодрая, смеется. Ехал обратно, думал: как бы я вел себя, если бы это случилось со мною или Л.?

Сильный мороз и яркое солнце. Все утро суматоха в семинарии, лава дел, делишек, решений… Плюс – "личные проблемы". Почти радуюсь поэтому отъезду на четыре дня в Техас.

Austin, Texas. Вторник, 20 января 1976

В мотеле, в далеком Техасе, куда приехал на три дня прочесть "интенсивный" курс о "sacramental theology"2 в епископальной семинарии.

Длинный полет вчера, во время которого кончил книге Ариеса о смерти. Очень интересно, особенно то, что он пишет об эволюции восприятия смерти начиная со Средних Веков. Его схема: приятие смерти каждым и обществом – отсюда: "публичное умирание" и "привычка" к покойникам (базары на кладбищах), погребение ad sanctos3 . Отсутствие культа могил (очевидно, что покойники, будучи в Церкви и с Церковью, ощущаются как часть жизни, как с нами…). Затем – «индивидуализация» смерти (15-16 века): личный суд и т.д. Затем в 18-м веке – смерть как rupture4 , сближение ее с эросом. В 19-м веке – культ могил, идея нации, преемства. И только в 20-мвеке полное убрание смерти из жизни (госпиталь и т.д.). Все это нужно будет перечитать и передумать.

Сегодня с утра "социальная" жизнь. Встреча с деканом и другими профессорами. Первая лекция – из пяти, которой я более или менее доволен. Завтрак с одним из профессоров и двумя англиканскими священниками, очень уютный и интересный. В таких разговорах проверяешь, что в Православии нужно всем , а что – пережиток, требующий Entmythologizierung5 … Два часа

1 "двухсотлетия" (англ.).

2 "богословии таинств" (англ.).

3 близ святынь (лат.).

4 прорыв (англ.).

5 демифологизации (нем.).

отдыха в мотеле. Начал книгу Hendrick Smith'a (три года корреспондент "Нью-Йорк Таймс" в Москве) "The Russians"1 . В 4.30 «sherry party»2 в семинарии. Неизбежный разговор о посвящении женщин. Везя меня обратно, декан провез меня около знаменитой башни U. of Texas3 , с которой несколько лет тому назад какой-то параноик, стреляя, убил что-то около 20людей.

Солнечно. Тепло. Замечательно красивы специально техасские вечнозеленые дубы.

Среда, 21 января 1976

За окном яркое южное солнце и пальмы над swimming pool4 , а только что звонила Л. из Нью-Йорка, где холод, снег и слякоть. Вчера вечером ужин с тремя профессорами и их женами. Мне всегда кажется, что основная черта американского профессора (и, может быть, богослова особенно) – это боязливость, некий разлитый во всей окружающей их атмосфере страх. Благополучие и разъедающий благополучие страх…

Утром – вторая лекция. Меня больше чем удивляет – поражает интерес и страстное внимание слушателей. "Вы, может быть, не знаете, – сказал мне потом один из них, – что Ваши писания спасли эту семинарию" (она была центром "секуляризма"). Вот уж подлинно – несть пророка в своем отечестве… Завтрак с шестью студентами в ресторане – невероятно дружный и радостный…

Потом – в два часа – при какой-то совершенно райской погоде – осмотр с проф. С. библиотеки-музея президента Джонсона. Очень импозантно. Во всем – техасская безмерность и грандиозность. Три часа одиночества и спокойствия в мотеле, чтение H.Smith. Умно и даже не без глубины. Всегда поражающее меня качество американского журнализма…

Четверг, 22 января 1976

Суматошный день. Вчера – вечерняя лекция, потом вечер у милейшего Perry с Green'ом и Bellamy. Сегодня утром – проповедь и лекция, затем разговор с юношей, перешедшим в Православие. Разговор, вогнавший меня в тоску! Почему обращению в Православие сопутствует немедленно этот мелочный интерес к "карловатству", подозрительность, какая-то мучительная запутанность сознания? Казалось бы – нашел истину, пришел в Отчий Дом…

Пятница, 23 января 1976

Последний день в Техасе. Вчера ужин с деканом и его женой, проф. С. и его женой в уютном и очень "подлинном" ресторане "Old Vienna"5 . Размышления о западном христианстве, об его «этосе» и о том, что нам – православным -

1 Хендрика Смита… "Русские".

2 предобеденный приём с подачей хереса и других вин.

3 Техасского университета.

4 плавательным бассейном (англ.).

5 "Старая Вена" (англ.).

делать… Вчера же, до ужина, провел полтора часа с классом, изучавшим Православие… Все пытаюсь для самого себя "уловить" – в чем разница подхода, основной интуиции. Все все время возвращается к вопросу о посвящении женщин, и тут, при самом большом благожелательстве, при всей "открытости", – полная стена непонимания. In the last count1 «Запад» – это, все-таки, смесь гордыни и мазохизма («guilt complex»2 ). Посвящая женщин, он что-то «исправляет», в чем-то «кается». Но он горделив и в своем раскаянии. Поняв свой грех, он сам моментально должен «репарировать» с такой же самоуверенностью, с какой «грешил». Каждая стадия ему кажется окончательной. Мы же плохо отвечаем, потому что, в сущности, мы не знаем, в чем невозможность женского священства. Мы только чувствуем. Когда же мы, лепеча, пытаемся объяснить, выходит так, что «гордые» – мы, а не они! А так как при этом православные в основном (не Православие!) действительно горды («православием») и дешево триумфалистичны (сами-то хороши!) – то получается несусветная тройная путаница… Все это мучительно, все это – чувствую – требует какого-то радикального внутреннего прояснения.

Crestwood. Понедельник, 26 января 1976

Сегодня – начало регистрации на второй семестр. Масса шумных семинаристов, объятия и поцелуи. Чувствую себя среди всего этого бурления стариком. Страстное желание одиночества, уже застаревшая усталость от толпы.

Оттепель. Туман. Грязный снег.

После книги Смита, после разговора в субботу с Андреем О., после лекции вчера в Wilmington'e – вопрос в голове: что такое подлинная свобода ? Как быть свободным?

Среда, 28 января 1976

Два дня ливня, смывшего весь снег, а сегодня снова солнечно, морозно, ветрено. С утра в Нью-Йорке: скрипт в "Свободе", визит к Веронике Штейн, завтрак с о.Кириллом Фотиевым. Впечатление от разговора с В.Ш. грустное: маразм и свары в "диссидентской" среде. В сущности ничего подлинно нового они с собою не привезли, но старую эмигрантскую традицию – ссориться и лично, и «принципиально» – восприняли и даже оживили. О Солженицыне она говорит: он бунтует, всегда бунтует – также и против Бога…

Получил 6-ю книгу "Континента". Общее впечатление, прежде всего, – скуки, отсутствия настоящего дара, искры. Эти последние только в удивительной поэме Бродского. Во всем остальном – какая-то органическая пришибленность. Теперь, говорит Вероника, должен выйти сборник Литвинова-Шрагина-Аксенова… Посмотрим. Но что-то не чувствую священного нетерпения.

1 В конечном итоге (англ.).

2 "комплекс вины" (англ.).

Вчера вечером – у Дриллоков – помолвка Кати Т. с Васей Л. Чувствовал себя старым-старым, прожившим целое столетие, но и благодарным за разнообразие моей жизни, сделавшее меня хоть в какой-то мере свободным, давшее то detachment1 , которое я всегда в себе радостно ощущаю.

Четверг, 29 января 1976

Сегодня – начал чтение лекций. Удивительно, но и после тридцати лет – испытываешь это чувство новизны. Думаю, это верный признак, что тут, более чем в чем-либо ином, мое подлинное призвание. Ибо все остальное (кроме, конечно, служения) – всегда как-то из-под палки, особенно же "духовные" разговоры.

Перед отосланием Никите своего ответа Солж.[еницыну] дал прочитать корректуру Мише Аксенову. Нашел на столе его "ремарки":

"Статья блестящая и является, вероятно, наиболее умным и глубоким ответом из возможных. Совершенно справедливо разговор переведен на подлинный уровень: уведен от юрисдикционных трений и клевет на уровень мировоззренческий и церковный. Очень хорошо сказано о пороке "интеллигентского" подхода к Церкви. И совершенно правильно увидено все значение "старообрядческого прельщения", не как случайного эстетического элемента, а именно как глубинного внеисторизма, желание выпасть из истории, уйти самому и увести за собой и всю Россию в "отстойник" русской нации, то есть в отстойник от самой истории… Очень хорошо сказано о пороке "идеологизма", начавшегося со старообрядчества.. Ваша статья, вероятно, самая серьезная и глубинная критика его позиции, которая на сегодняшний день существует… По отношению же к самому С. это, пожалуй, наиболее резкая и обличающая статья и должна задеть его за живое, ибо трогает в нем самом его главное. Но я думаю, что пастырски это тактичная статья, и если он христианин, то поймет, что, написав ее, как она есть, Вы просто выполнили пастырский долг перед ним же. В общем она очень современна и актуальна и должна войти клином в тот спор о Церкви, который начался и ведется в России".

Пятница, 30 января 1976

"Трех Святителей". Чудная ранняя Литургия, а потом – освящение академических помещений и комнат студентов. В семинарии и на лекциях чувствую себя бодро, а дома меня одолевает какая-то лень и неспособность к работе. Сажусь за стол, но через полчаса все буквально "валится из рук". И это без всякого уныния или плохого настроения. Скорее – "упадок творчества".

Все утро – в деловых разговорах, кроме полутарочасовой лекции. Дома же после завтрака – заснул! Может быть, и это – признак старости или хотя бы старения?

Почти весенняя теплынь на дворе.

1 отстранение (англ.).

Понедельник, 2 февраля 1976

Сретение. Вчера служил второй раз на 71-йулице, потом "угощение" и моя лекция. Разговор за завтраком с М.М. Коряковым и Вяч. Завалишиным. На лекции ("О русской религиозной мысли за рубежом") довольно много народа. Все четыре Штейна, с которыми, после лекции, мы идем в кафе на полчаса. Юра рассказывает со страстью о диссидентских сварах, взаимных проклятиях, интригах. Как все это грустно!

В субботу – тридцать три года со дня свадьбы! Чудный тихий день дома, а под вечер – у Ани.

Вчера – три исповеди, две – утром, одна – после всенощной. Реальность несчастья, в смысле "не-счастья", то есть отсутствия счастья, того, чего хочешь, невозможность им обладать. Пожалуй, только сейчас, под старость, начинаю это понимать – не умом, а нутром. Не понимал потому, что сам всю жизнь был очень счастлив, опять-таки в смысле имения того, что хотелось. Мне даже страшно как-то становится при мысли, что Бог никогда меня не "лишал". Ничего, ни капельки от судьбы Иова. Может быть, это так потому, что Он знает степень моей слабости. Но как же трудно тогда других "учить" быть сильными, призывать к этому.

Ледяная метель на дворе.

Вторник, 3 февраля 1976

Провел вчера около шести часов на [аэродромах] La Guardia и Kennedy в тщетной попытке улететь в Колорадо, куда я должен был ехать на три дня. Из-за погоды (чудовищная гололедица) так и не удалось…

За эти часы делал наблюдения над американской толпой и все не могу их в самом себе "сформулировать". Пожалуй, главное впечатление – или ощущение? – это чего-то "безличного". Конечно, толпа, "средний человек" всегда и всюду безличны, но в Европе за каждым человеком чувствуется "тайна", она как бы просвечивает в выражении его лица, в походке, во всем. И вот именно этой тайны не чувствуется в американце. Мне кажется, что он ее панически боится, не хочет ее, убивает в себе. И что вся американская цивилизация направлена на то, чтобы помочь человеку в этом. Она вся построена и действует так, чтобы человек никогда, по возможности, с этой тайной не встретился лицом к лицу. Это совсем не значит, что американец "стаден". Напротив, та же цивилизация построена на индивидуализме. Она как бы обращена к каждому, но каждому она говорит: смотри, как тебе хорошо и удобно, как все сделано для тебя . И каждый ее принимает индивидуально, для себя , хотя принимает совершенно то же самое, что предлагается любому другому «каждому». Это цивилизация a l'echelle humaine1 , только l'humain2 -то тут «асептическое». И вот, ведомо или неведомо для себя, каждый репрессирует в себе тайну , и от этой репрессии – американский невроз. Успех психологии, психоанализа в Америке – от страстного желания «тайну» свести к закону природы, к табли-

1 на человеческом уровне (фр.).

2 человеческое (фр.).

це умножения, классифицировать и тем самым "разрядить" ее. Он, американец, ее "научно выбалтывает". Науке он благодарен, прежде всего, за то, что она дает ему готовое объяснение, освобождение от искания (которое и есть в человеке выражение его соотношения с заключенной, живущей в нем «тайной»). Неверно говорить: американец «не глубок». Он так же глубок, как и все люди, только, в отличие от других, он не хочет глубины, боится ее и ненавидит ее. Настоящий вопрос: почему ? Где, в чем корни этого отказа от «тайны», глубины, от «личного»? Не знаю, прав ли я, но мне сдается, что это оттого, что в Америке повторился опыт «примитивного» человека: встреча с чуждостью, громадностью, таинственностью природы, страх перед нею и желание страх этот преодолеть – «обрядом», повторяемостью, закономерностью… Религия родилась из страха – говорят нам, и это, в основном, верно. И Америка родилась из того же страха. Религия страха преодолевает страх обрядом , то есть такой сакральной символизацией мира, природы, жизни, которая «снимает» тайну, «разряжает» ее, освобождает ее от того, что самое страшное и невыносимое для человека: единственность и неповторимость всего. Обряд, священность – это сведение всего к «архетипу», к закономерности. В этом смысле и как это ни покажется странным, но Америка предельно сакральна и религиозна (а совсем не «секулярна», если под секуляризмом понимать отвержение сакрального, свободу от него). Именно «обрядность» американской жизни я почувствовал с особой силой, приехав из Европы. Во всем, решительно во всем американец хочет reassurance1 обряда: в еде, в том, Бчто он ест и как он ест, в том, как он одевается, ходит, смеется, чистит зубы. Иначе – все страшно . Между собою и «тайной» жизни, то есть единственным и неповторимым, он полагает обряд ; так, например, «восстания» молодежи в 60-х годах, отказ от «конформизма», провозглашение права каждого на one's own thing2 – вылилось моментально в до мелочей разработанный обряд: одежды, поведения, языка.

Все это совсем не противоречит тому, что обычно воспринимается как квинтэссенция американизма: культ новизны , перемены, рекламы, целиком построенной на принципе «it's different…»3 , культ, казалось бы, открытости, экспериментации и т.д. Не противоречит потому, что сам этот культ является частью обряда , может быть, даже его питательной силой. Ибо в том как раз и функция этой почти френетической4 «новизны», постоянного обновления , что оно защищает человека от встречи с тайной жизни, с самим собой, с сущностью. Эта встреча возможна только при остановке жизни, при освобождении внутреннего внимания, освобождении его от внешнего, что и возможно в традиционных цивилизациях, выросших как бы вокруг «тайны»… Я всегда себя спрашивал – почему всякая американская фирма должна не только все время изменять свою продукцию, но и видоизменять саму себя – перестановкой мебели, изменением внешнего вида своих контор, формы своих служащих и т.д. А теперь мне ясно, что эта «изменяемость» и есть основной обряд, суть которого всегда в повторяемости неповторяемого. Изменение, новизна страшны,

1 успокоения, уверения (англ.).

2 собственную позицию (англ.).

3 "это другое…" (англ.).

4 От frenetic (англ.) – маниакальный.

пока они "тайна" и сущность тайны ("что день грядущий мне готовит?"). Поэтому единственный способ сделать их "не страшными" – это ввести их в обряд, сделать их "повторяемостью": все все время "ново" и все – то же самое, ибо на то же самое направленное: на пользу, на приятность и удобство и т.д.

Француз постепенно, медленно открыл, что сыр, запиваемый красным вином, – вкусно. И, открыв, ест сыр, запивая вином, и наслаждается. Тут – никакого обряда, а сама "правда жизни". Американец едет во Францию, "узнает", что французы едят сыр с красным вином, и по возвращении в Америку устанавливает новый обряд : «wine and cheese party»1 . И в этом вся – огромная! – разница. Но француз, которому – вкусно, делает это совершенно так же, как делал это его предок при Людовиках, ибо тогда было вкусно и теперь – вкусно. А американец, потому что ищет он не вкуса, а исполняет обряд, обязательно введет в этот обряд какую-нибудь новизну: положит на сыр кусок груши или изюм или еще что-нибудь. Почему? Потому что обряд требует постоянного обновления, потому что и сыр с вином он привез в Америку как свидетельство о том, что все все время в жизни улучшается. «То же самое», предлагаемое всегда как «новое» и «улучшенное», удовлетворяет его потребности не встретиться с самой тайной жизни…

Странно, но так: американская цивилизация, американская жизнь насквозь религиозны, но только это совсем не post-Christian world2 , как они любят говорить, а, в очень глубоком смысле, pre-Christian world3 , то есть мир, не освобожденный от природной «сакральности» (противоположной христианскому «сакраментализму»). Ибо сакральность – это совсем не ощущение божественности мира, а наоборот – его демоничности , не радости, а страха, не приятия, а бегства. Это система «табу», при помощи которой человек полагает между собой и жизнью (и это значит – между собой и своей «тайной») некую непроницаемую преграду, фильтр, фильтрующий жизнь и не допускающий «тайну». И в этом смысле – пуританское прошлое Америки и ее антипуританское настоящее на глубине – явления того же порядка. Отвержение, снятие одного «табу» есть всего лишь замена его другим «табу».

Перечитал за эти два-три дня два толщенных топа Paul Leautaud (Journal Litteraire, X, XI)4. И вот мне кажется, что этого "воинствующего" (на словах) атеиста Бог, так сказать, не может не любить. Именно за правдивость, за беспощадность в изображении, пересказе самого себя, за "смирение" без какого бы то ни было знания о нем… Не знаю, не знаю: слова все эти как-то не подходят, однако я читаю Леото всегда именно с духовной пользой, с какой, увы, почти никогда не читаю так называемой "духовной литературы". Он обличает во мне всякую духовную дешевку, ненужное возбуждение, пристрастие к красивым словам, как-то внутренне освобождает. И 18 томов дневника этого человека без биографии оказываются нужнее, чем все рассказы о ростах, кризисах, распутьях, озарениях…

1 прием, где подаются сыр и вино (англ.).

2 мир после христианства (англ.).

3 мир до христианства (англ.).

4 Поля Леото (Литературный дневник, X, XI) (фр.).

Среда, 4 февраля 1976

Книга Богдана Худоба "Of Light…"1 . Беспорядочная, но интересная: о времени . Мне очень близко его основное утверждение о времени как о «модусе» человеческого восхождения к Богу. Лишний пример того, как книги приходят «вовремя». Эта, например, стояла у меня на столе целый год.

Вчера – весь день дома и, так как все думают, что я в Колорадо, без телефонных звонков. Блаженство. Я думаю, что, если бы я имел два таких дня в неделю, моя жизнь была бы совсем другой, не "раздробленной".

Попытки писать главу о Символе веры в "Литургии". Всегда то же самое: сначала – до того, что начал писать, кажется, что уж этот параграф – пустяки. Затем начинаешь писать – почти сразу же чувствуешь – не то, тупик. Бросаешь, думая, что "не в настроении". Однако скоро ясным становится, что и тупик был нужен, ибо он развенчивает первоначальную ошибку – чувство "пустяка" – и ставит настоящий вопрос: что такое единство веры ? Дойдя до этого, уже знаешь, что нужно начинать сначала , то есть удивиться этому как бы самоочевидному понятию, открыть его для себя заново. И пустяковая глава превращается в многонедельное мучение: вынашивание, раздумье, беременность, роды…