Текст книги "ДНЕВНИКИ 1973-1983"

Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 58 страниц)

"Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!"1

" Тайную свободу " подчеркнуто в рукописи, воспроизведенной в альбоме. Этот призыв, это рукопожатье – обращенные к Пушкину перед уходом в ночную тьму – это возносит Блока, делает его слова – словами гибнущей России (об этом хорошо писал Ходасевич в «Некрополе»).

Только что под мелким дождем и низким небом – прогулка по университетскому campus'у2 . Готика, простор, великолепие. И куда ни посмотришь – шпили церквей, башни, готические окна храмов. Все, буквально все создано богатой, уверенной в себе, торжествующей религией. И это же все от нее отреклось, ее отбросило и насаждает и разрабатывает под сводами этих cloisters3 , в тени этих храмов, в лучах, отраженных этими витражами, – культуру, весь пафос которой, сознательно или бессознательно, направлен против христианского видения мира.

Вечерня в Троицком соборе. После вечерни – лекция… Я уже как в тумане их читаю, словно не я, а кто-то другой. Много народу, почти все духовенство Чикаго во главе с влад. Иоанном.

После этого – ужин у молодого греческого архимандрита, необыкновенно умного и открытого (о.Феохарис Хронис).

Crestwood. Пятница, 5 марта 1976

Вчера бесконечно трогательный финал в Чикаго. Даже приводить всех похвал и хороших слов не хочу. За ними, однако, – радостный опыт встречи.

1 Строфа из стихотворения "Пушкинскому Дому".

2 Campus (англ.) – территория университета, колледжа и т.п.

3 крытая аркада, галерея (англ.).

Вечер с Л. – в ресторане, потом дома. Радость, но и страх от завтрашнего (то есть сегодняшнего) погружения в эту все более и более невыносимую суету.

Дома нашел: третий том "Архипелага" – еще толще, чем первые два… А сегодня получил "с приветом от автора" книжечку Вейдле "Зимнее солнце": о его детстве. За завтраком начал читать. Книга вся в тональности счастья и благодарности и этим сразу – близкая мне…

Понедельник, 8 марта 1976

Великий Пост. И, как всегда в эти дни, – в памяти длинная, в самое детство уходящая гряда "прощеных воскресений".

Эти дни, в субботу и воскресенье, читал по очереди и вперемежку – третий том "Архипелага" и "Зимнее солнце" Вейдле. "Архипелаг" снова потрясает силой, объемом, каким-то "половодьем" солженицынского таланта. Поражает буквально каждая страница. Точность и гибкость языка, богатство интонации, напор "воплощения". Казалось – после двух томов пресыщение, невозможность снова погружаться в тот кошмарный мир. Но вот – так же захватывает, так же несет эта могучая волна…

А из книги Вейдле льется, другого слова не сыщешь, свет. Это книга о свете, собирание жизни, памяти – светом. Та "тональность", которую я больше всего люблю и в которой больше всего нуждаюсь – как в воздухе и пище.

Вторник, 9 марта 1976

Вчера – почти весь день в церкви: пять служб! Погружение в великопостную стихию. Как-то по-новому слушал и слышал псалмы, поразительное столкновение в них человеческого отчаяния и веры. Ничто с такой силой не доказывает условность, призрачность всех "эволюций" человека. Вот он – на поверхности. Все основное – вечно и потому по-настоящему "современно". Устарел – хотя бы отчасти – "византинизм". Чувствую это, читая канон Андрея Критского. Но не псалмы, на тысячелетия опередившие "византинизм".

Кончил "Зимнее солнце" Вейдле. "Религия без искусства немеет", – пишет он. Книга, родившаяся из радости. "Ныне отпущаеши", снова повторенное. Собираюсь писать ему.

Вчитываюсь в третий том "Архипелага", который начал с конца, а теперь читаю с начала. Поразительная – не просто сила, а именно "силища".

Разговор вчера – с Томом и Л. – о гомосексуализме. (в связи с рассказом Тома о P.H., о его защите гомосексуализма и расхождении с женой. Почему так слабы тут (в безоговорочном осуждении гомосексуализма, осуждении для меня самоочевидном, как, скажем, и невозможность рукоположения женщин) – все "доказательства"? Не потому ли, что все самоочевидное (религиозно) не доказуемо? Ибо самоочевидность укоренена в «светлом знании», в причастии «уму Христову». А доказательства, чтобы быть доказательствами, должны развертываться в темном знании , в логике «мира сего». А в этой логике «мир сей» всегда сильнее, ибо он и логику-то эту изобрел для самооправдания. Христос извещает нас о грехе. Без Христа грех есть всего лишь

"проблема", и ее с упоением решает мир сей, причем решение это всегда "либерально", "терпимо", "любовно", "положительно"… Ужас современного христианства поэтому только в том и состоит, что оно эту логику приняло и ею измеряет и судит веру… И получается, что "свет, который в нас, – тьма"1 …

Среда, 10 марта 1976

Вчера после обеда весь вечер и всю ночь – снежная буря. А сегодня утром – яркое солнце и ослепительная белизна.

Разговор с Л. о Мортоне, о том, в чем бы я мог (и, по мнению многих, должен) его "обличить"; три пункта, общих, увы, в разных степенях всей нашей и особенно американской – культуре:

1) в отвержении самой возможности аксиологических суждений, наличия в мире "черного" и "белого", не только Бога, но и дьявола. Отсюда – одержимость "встречами", "диалогами", взаимными "углублениями", отсюда – глубочайший релятивизм;

2) в типичном для Америки, особенно для американских либералов, дешевом самоотождествлении со "страждущими". Дешевый культ Шавеза, индейцев, мексиканцев. Поза "праведного гнева", направленного всегда, догматически, априорно, "направо", никогда – "налево". Зуд "самобичевания";

3) в смешении "религиозности" с "верой". Псевдодуховность, псевдомистика, псевдоаскетизм. Присущее всякой "религиозности" – идолопоклонство.

Исповедь вчера Н. Совершенно счастлив, благополучен. "Что мне "делать"?" Христос, может быть, ответил бы: "Отдай все…" Но я не могу. У меня, в сущности, то же счастье и то же благополучие, только "прикрываемое", "оправдываемое" церковной "деятельностью" (которую я тут же постоянно проклинаю и которой тягочусь). Я сам ничего не "отдал". Я сказал: будь счастлив, благодари за это счастье Бога и, главное, стой перед Ним, так чтобы услышать Его, когда Он позовет …

Исповеди студентов – вечный "sex"…Я начинаю думать, что этот грех "полезен" – иначе все они возомнили бы себя святыми и бросились бы в "старчество"! Они и так в этом наполовину убеждены. Отсюда – спасительность этого "жала в плоть". Оно одно, пожалуй, не даем нам погибнуть в гордыне, cuts us down to size2 …

Канон Андрея Критского: ужасающая мертвенность его в английском переводе. Исчезло то, что "оправдывает" его, – рыдание души. Остался какой-то суконный, безжизненный, искусственный аллегоризм.

Вчера до двенадцати часов ночи следил по телевидению за результатами primaries3 во Флориде. Победа Форда над Рейганом, Картера – над Уоллесом

1 Ср. Мф. 6:23.

2 сбивает спесь (англ.).

3 Primary (англ.) – первичные, предварительные выборы, голосование (сторонников какой-л. партии) для определения кандидатов на выборах.

и Джексоном. Пустяки как будто. Что же меня, в сущности, так в этом занимает? Думаю – ненависть к демагогии, которую так ощущаю у людей типа Рейгана и почти у всех демократов. И потому желание, чтобы им "намазали на бутерброд". Ужас от всех этих "спасителей". Форд – говорят – "прозаичен". Но государство должно быть прозаично, иначе оно становится идолом и рано или поздно "тоталитаризируется". Демократия – необычайно скучная вещь, но в принятии «скуки», «правил игры», в отталкивании от всякого «вождизма» – ее единственное величие . «Величие» мотора – когда можно о нем не думать, когда, будучи необходимым, он освобождает нас от себя…

Четверг, 11 марта 1976

Все утро вчера писал письма, главным образом отказы от всевозможных предложений и приглашений. Только одно писал с радостью – Вейдле, благодарность за его "Зимнее солнце". Все это время мне бы писать свою "Литургию"…

С трех до пяти исповеди, потом первая Преждеосвященная.

В 6.30 ужин с Philipp Potter, главным секретарем Всемирного Совета Церквей, которого я знаю с 1975г., с Амстердама. Сделал "экуменическую карьеру". Весь разговор – о "дипломатических ходах") (М.[осковская] Патриархия, греки, Константинополь и т.д.). Так что с радостью возвращаюсь к восьми в церковь на канон Андрея Критского.

Очередной кризис в Spence1 , в обсуждении которого проводим поздний вечер. Радость от полного, моментального, самоочевидного согласия – поступать по совести, не задумываясь о последствиях…

"Архипелаг" III: удивительно! Потрясающая книга.

Пятница, 12 марта 1976

Вчера закончили Великий Канон, литургическую "массивность" первых дней Поста, и он вступил в то, что – внутри себя – я называю его "легкостью" и в чем вижу и чувствую его главное и содержание, и цель. Сегодня утром – вот именно такая "облегченная" утреня, вся как бы в полутонах, вся светящаяся и звучащая "светлой печалью".

В Нью-Йорке вчера, в "Свободе". Опять солнце, и, хотя и холодно, все наполнено обещанием весны. Двадцать блоков пешком, в пять часов дня. Всегдашнее удовольствие от этой городской суматохи (все бегут домой!), от оживления, от жизни – и от всего этого в ярких лучах вечернего солнца.

Понедельник, 15 марта 1976

Длинное воскресенье! Утром служил в храме Христа Спасителя на 71-й улице, потом – трапеза, потом – лекция. Это последний кусок, лучше – лоскуток "русской эмиграции" первой волны. На нем можно проверить тот

1 Spence School – частная школа в Нью-Йорке, в которой работала У.С.Шмеман.

закон ее, о котором я не раз думал: закон ее вневременности и иммобилизма. Это даже удивляет! Прежде всего – сама Литургия. Отвыкнув от этого русского эмигрантского стиля, сильнее замечаешь то, что не замечал в детстве. А именно тот "закон", согласно которому в служении тщательно скрыто все то, что могло бы дойти до сознания верующих, всякое подобие смысла , не говоря уже о молитвах, полная бессмысленность пения (сплошь «концертного»), чтения – абсолютно невнятного, включая Евангелие, и т.д. Но по этому же закону все зато «разукрашено», завешано всяческой «душевностью» и «сентиментальностью». На сугубой ектении – имена хористов! На заупокойной – просто поток уже не только имен (Государя и т.д.), но и всяких категорий – «за веру, царя и Отечество убиенных»… Перед причастием мирян (два человека в первое воскресенье Великого Поста!) старенький дьякон, очевидная душа и «хранитель преданий» этого прихода, минут десять делает объявления: тут и концерт какой-то «одаренной пианистки», и призыв оказать «моральную поддержку» приходу, записавшись в него и внося 1доллар в месяц(!), целая «устная газета». И чувствуется, что для этих десяти минут задушевных оповещений и живет этот дьякон. Можно сказать так: бессознательно, подсознательно, но стиль этот скрывает , замазывает смысл Литургии, Церкви, веры и заменяет его неким общим «чувством». От вас ничего, так сказать, не требуется, кроме вот этого общего «переживания», которое действительно, наверное, «помогает жить». Подлинно «rite de la tribu»1 . Но сколько это объясняет в сложных взаимоотношениях Православия и «русской души». И какая во всем этом разлита тонкая гордыня – собою, «русскостью», душевностью, сердечностью, как не подвержено никакому сомнению! Вот «мы сохранили» и «мы сохраняем». Нас мало, но мы все такие же… Даже десятки изумительных «постных пирогов», о которых дьякон извещает (перед причастием), что они «к нашим услугам после Б.[ожественной] Литургии», даже они становятся героизмом, исповедничеством, свидетельством. И ужас перед намеком на какое-нибудь изменение. Я убежден, что тронь что-нибудь – и они просто уйдут. Это будет уже не тем, к чему они «привыкли», и потому им совершенно ненужным. Панический, хотя и бессознательный страх перед смыслом.

Оттуда – солнечным, весенним днем – еду к Н.С.Арсеньеву. Другой "шок": восемьдесят семь лет! Один! Почти слепой! В этом полуразваливающемся доме, сплошь завешанном какими-то "дагерротипами", заставленном книгами, в грязи… Полтора часа слушаю – что? Поток судорожно изливающегося на меня тонущего мира, того, который один признает Н.С. Не понимая, что он его так любит потому, что это его мир: эта идеализированная, утонченная дворянская усадьба его дедов и прадедов! И как и на 71-йулице – никаких антенн , ни малейшего интереса, внимания к другим мирам, да и просто к реальности. Ее не существует. «Только зеркало зеркалу снится…»2 . Уезжаю с чувством болезненной жалости – дядя Никола провожает меня до автомобиля: несчастный, слепой, неуклюжий ста

1 "племенной ритуал" (фр.).

2 Из "Поэмы без героя" А. Ахматовой.

ричок, зачарованный своим "градом Китежем". Уезжая, цитирую себе: "…но жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем и в ночь идет, и плачет, уходя…"1.

Ужин у Трубецких в Syossete. От них заезжаю к Месснерам. Еще один "мирок", но уже сил не хватает в него вживаться. И так за один день путешествие по целым континентам, герметически друг от друга изолированным и, что гораздо для меня страшнее, – хотящим этой изоляции , живущих только собою, своим , превращенным в «единое на потребу».

Иногда такое чувство, что большинство людей действительно, хотя и неведомо для себя, живут скрываньем от себя – реальности (не только смерти) и что именно в этом скрывании – основная для них функция религии. «В его дремоте не тревожь…»2 . Именно такая «дремота», навевание ее – вся эта Литургия, да и вся эта церковь, в которой среди непонятно сладких слышатся иногда «душевно нужные» слова – «за веру, Царя и Отечество», «не откладывайте говения до конца Поста»… Слышу, чувствую возражение (слышал его с шестнадцати лет): что же в этом плохого? Ведь вот, действительно, помогает жить… Отвечаю: плохо то, что эта «дремота» так страшно легко оборачивается ненавистью и кровью . Ирландия, Ливан…

Отсюда, мне кажется, и внутренняя раздробленность Солженицына. Страшная "реальность", увиденная им и так беспощадно выраженная ("Архипелаг"!), – внутренне, утробно исцеления ищет от хоть какой-нибудь "дремоты": пусть Аввакум, староверы, "русское нутро". И не видит, что это "нутро" соткано из дремоты и оборачивается припадком ненависти всякий раз, что кто-нибудь прикасается к ней…

Что это мне все сегодня лезут в голову стихи? Перечитал написанное и отчетливо "услышал":

"Простой душе невыносим

Дар тайнослышанья тяжелый.

Психея падает под ним…"3 .

Вторник, 16 марта 1976

Дома с желудочным заболеванием, которым, в сущности, воспользовался, чтобы не ехать в Syosset (синод) и не идти в семинарию. Мокрый снег. Л. лежит наверху. Уютно. Только что звонок от Андрея из Парижа: о здоровье Л. Рассказывает о встрече с Солженицыным, о его похвалах Наташе. Работается с трудом: все не удается, как хотелось бы, "единство веры". Знакомое мне с детства – состояние внутреннего оцепенения…

1 Из стихотворения А.Фета "А.Л.Бржеской" ("Далекий друг, пойми мои рыданья…"): "Не жизни жаль с томительным дыханьем, / Что жизнь и смерть? А жаль того огня, / Что просиял над целым мирозданьем, / И в ночь идет, и плачет, уходя".

2 Из стихотворения Е.Баратынского "Разуверение" ("Не искушай меня без нужды…").

3 Из стихотворения В.Ходасевича "Психея! Бедная моя!"

Среда, 17 марта 1976

Очередной "церковный кризис", мною же и вызванный, то есть письмом моим вл. Сильвестру в связи с назначением меня "консультантом" св. синода, письмом, в котором я "излил душу" о власти – из власти в Церкви все время превращающейся во власть над Церковью, в «начальствование», о недоверии, подозрительности и т.д., о невозможности в этой атмосфере работать. Вл. С. возьми да и прочти его вчера синоду! Сегодня меня вызвали. «Благорастворение воздухов». Приказали сниматься с владыками. О.Д.Губяк говорит, что хоть немного, но «подействовало»… Все это мне бесконечно тягостно и вгоняет в уныние, и все же, проверяя свою совесть, я думаю, что эти мои периодические «вопли» оправданы, ибо другого способа нет, ибо иначе со дна поднимается «тьма египетская», в которой задыхается наша Церковь…

Голландский перевод моего "Великого Поста". И еще письма – простые и благодарные: от какой-то католической монашки в Филадельфии, от какой-то беременной женщины из [штата] Мэн. Радость от этих свидетельств – "доходит". Мне всегда казались ненужными богословские книги для богословов. Критерий богословия: написать без упрощения и, однако, так, чтобы дошло до обыкновенного верующего (или неверующего).

Один из тех дней, когда, несмотря на мороз (вчера падал снег), все ликует весной… Ехал из Syosset вдоль залива. Вода синяя-синяя и далеко голубая дымка берега. И праздничные, торжествующие облака. И неистребимая, несмотря ни на что, joie de vivre1 …

Пятница, 19 марта 1976

Вчера – письмо от Никиты: "Ваша статья А.И. кольнула, но он ее перенес…" Ответил ему длинным письмом.

Понедельник, 22 марта 1976

Воскресенье в Campbell, Ohio, в приходе о.Иоанна Псинки. Торжественная Литургия, чудный хор, банкет с лекцией, вечером – вторая лекция. В промежутках – бесконечные разговоры о Церкви, о епископах, ужин в лесном ресторане. Все привычно, знакомо до мельчайших подробностей, так что словно по нотам разыгрываешь! Ведь двадцать пять лет всего этого… Едешь с неохотой, как лямку тянуть, но вот всегда в результате – и подбодрение, и радость. Когда поворачиваешься от престола и видишь еще одну толпу, и молодежь, и массу детей, оживает вера и в Церковь, и в Православие, и в осмысленность всех этих усилий.

Вылетели сегодня утром в 6часов, в темноте, под падающим снегом. Когда приземлились в Питтсбурге – весна и солнце. В 9.30 – дома. Маша и Вера2.

1 радость жизни (фр.).

2 Дочь – Маша Ткачук – и внучка.

Вторник, 23 марта 1976

Вчера писал скрипты для "Свободы" – о Вербном Воскресенье. В сущности хотелось бы до смерти написать: "Страстная. Пасха. Пятидесятница". "Богородица", "Литургия смерти", "Рождество и Богоявление". Так был бы обнят, покрыт весь круг. Я знаю цену писаниям, но знаю и то, что мой подход к литургическому преданию сейчас, во всяком случае, только мой и, следовательно, я должен "исповедать" его.

Вопрос всякой жизни: как с достоверностью разобраться, что в ней – от Бога, как послушание Ему ("чего хочет от меня Бог…") и что – от "мира сего" (и того, кто за ним). Вопрос о призвании . Моя жизнь сложилась как жизнь «церковного деятеля». Но именно этой жизнью я всегда бесконечно тяготился и с каждым годом тягочусь все больше. От слабости это или же от того, что подлинное «призвание» мое в другом? Только в постоянном присутствии во мне этого вопроса – мое мучение . Я живу действительно двойной жизнью , причем одна как бы все время съедает другую. Так вот – хочет ли этого Бог? В этом ли «условия» моего спасения? Всякий раз, что я ставлю себе этот вопрос, – ответ не приходит . И это на 55-м году жизни!

Среда, 24 марта 1976

Вчера поездка в [колледж] Bryn Mawr: лекция о Достоевском. Ослепительный весенний день – радость от этих, уже готовых к весне, но еще прозрачных перелесков, от прикосновения к миру Божиему. Сто тридцать миль в каждую сторону, а возвращаюсь поздно ночью не усталым, а отдохнувшим.

Сегодня все утро в Нью-Йорке: "Свобода", потом в passport bureau1 . Чтение L'Express и L'Observateur, всегда с тем же удивлением от идеологизации решительно всей жизни. Я всегда думаю при этом чтении: как хорошо, что мы уехали в Америку. Как часто она меня раздражает, злит, даже бесит – и все же нет в ней «идеологии» (есть моды, увлечения, снобизм, глупость, но не «идеология») и потому в чем-то главном не искривлено сознание…

Пятница, 26 марта 1976

Утром вчера в St. John the Divine2 , на дебате о рукоположении женщин. Масса народа – англиканских женщин, священников, мирян. Некоторые женщины в collars3 . Для меня – тяжелая атмосфера, ибо мне очевидно, что в плане доказательств как раз ничего и не доказуемо. Так и сказал: тут две «музыки», и выбор совершается не умом, а сердцем и уже потом под этот выбор подгоняются доказательства…

1 паспортное бюро (англ.).

2 Епископальный собор св. Иоанна Богослова в Нью-Йорке.

3 (Clerical) collar (англ.) – пасторский воротник (белый, с застёжкой сзади).

В двенадцать часов благовещенская вечерня и Литургия, особенно насущная и вдохновительная после глупости, упрощения и полной неразберихи утреннего заседания.

Больше всего удивил меня гнев в ответ на мое замечание, что Христос был мужчиной! Это лишний раз подтверждает мое убеждение, что слово "Христос" употребляется в наши дни как символическое имя того, что мы считаем главным, «ценностью»…

Днем – многочасовая разборка писем 1975-1976гг. Перечитывал письма Никиты Струве, Солженицына, Варшавского, Иваска и т.д. Буря автокефалии. Как быстро минуют все эти бури, как действительно "проходит образ мира сего".

Суббота, 27 марта 1976

Письмо от В.В.Вейдле: "Дорогой отец Александр и Саша, юный мой друг, о котором я всегда думаю с любовью. Очень Вы меня тронули откликом Вашим милым на мою книгу и более чем тронули глубиной восприятия ее. Вероятно, никто кроме Вас и не увидит ту благодарность , что в ней сквозит и которую действительно можно, да и следует назвать религиозной. Ни о чем я этом не думал ни когда замышлял ее, ни когда писал, совсем простодушно писал, без малейшей «задней мысли», но с Вашим впечатлением соглашаюсь. Церковного христианина во мне только о.Сергий [Булгаков] пробудил, а потом он уснул во мне опять. Но все же я внутренне всегда в христианстве жил и продолжаю жить, с ужасом взирая на то, как мир и даже «исповедальный» церковный мир не только багателлизирует христианскую веру, но и расстается с христианской совестью. Может быть, Вы захотите написать о «Зимнем солнце» в Вестнике ? Буду этому очень, очень рад, но отнюдь Вас к этому – даже любовно – не понуждаю. Ваше письмо мне дороже любых отзывов и нашу дружбу хранит Тот, Кто не читает даже православнейших журналов. Обнимаю Вас, дорогой друг. Ваш В.Вейдле".

Сегодня все утро писал письма, лежавшие у меня камнем на совести. Писал предисловие к брошюре о Великой cубботе для Connie [Tarasar]… Сейчас три часа – иду в семинарию. Всенощная.

Завтра после обедни – отъезд с Л. в Homestead, Va., куда мы "спасаемся" на три дня.

Смерть в Роттердаме епископа Дионисия (Лукина) – лежал с ним (молодой иеромонах) в одной комнате[в госпитале] летом 1936г. Смерть Ю.С. Сречинского: встречался с ним в Париже в 1941-1942гг., во время немецкой оккупации.

Четверг, 1 апреля 1976

Три дня с Л. в The Homestead, старом, огромном, "аристократическом" отеле в Hot Springs, Virginia. Отель почти пустой, и мы бесконечно наслаждаемся его салонами, залами, всем этим остатком и пережитком старой жизни. Уехали в воскресенье, после Литургии, вернулись вчера к вечеру.

Пятница, 2 апреля 1976

Два предельно "суматошных" дня – главным образом из-за трудностей с City Hall1 (новая семинарская постройка) и завтрашней поездки на два дня в Вашингтон.

Сегодня (конечно, тайно от всех и вся) переезжает в Америку Солженицын! «Каково будет целование сие?». Эта страна никого не оставляет таким, каким он приехал сюда. Какова будет «химическая реакция»: Увидит ли он за деревьями (раздражительный «американизм») – лес, то есть саму Америку?

Письма от Андроникова, Вани Морозова, какой-то женщины, читающей Кавасилу. Почему я органически не способен отвечать на письма понемногу, а должен ждать, чтобы их набралась гора, чтобы с отчаянием ухлопать на ответы целый день? Потому, наверное, что каждое письмо требует частицы сердца, а на это все мы скупы.

Размышления все эти дни – в связи с новой серией скриптов для "Свободы" – об идеологии, религии, вере. Ошибка – при всех заслугах – Мирча Элиаде и всей этой школы в том, что они и христианство сводят к религии, так же как другие (И.А. Ильин, книжечку о котором Н.П. Полторацкого я только что просматривал) видят в нем если не идеологию, то хотя бы основу идеологии. Христианство "разлагается" и в религии ("священность"), и в идеологии. Религия и идеология совместимы. Христианство (вера) несовместимо ни с той, ни с другой.

Религия и идеология порабощают. Освобождает только вера. Религия и идеология говорят о "свободе". Вера говорит о послушании. Но только в ней свобода (послушание Богу есть единственная в этом мире свобода и источник свободы).

"Мир во зле лежит". Но сколько в этом злом мире добрых людей! Думал об этом, разговаривая сегодня с о.Марком Стивенсом и его женой и внутренне любуясь ими.

Понедельник, 5 апреля 1976

Два дня в Вашингтоне. В субботу – retreat в церкви св. Марка, до этого – Литургия. Целый день лекций, вопросов и ответов, исповедей; несмотря на усталость, радостное чувство, что делается все-таки что-то нужное, основное, подлинно "насущное". В пять часов вечера – с Сережей и Маней – прогулка по старым улицам, освещенным уже закатным, но ярким весенним солнцем. Чувствую счастье от всего этого. Ужин у Григорьевых с Гревскими и Поливановыми. Вечные разговоры о России, Православии, Солженицыне, но без раздражения – дружеские и веселые…

Утром в воскресенье в Николаевском храме – проповедь на английской Литургии, потом – служение славянской. Опять с проповедью, потом – "слово" за приходским обедом. После обеда небольшой отдых у милейших родственнейших Поливановых и – в Аннаполис, на лекцию в Naval Academy2.

1 муниципалитетом (англ.).

2 военно-морской академии (англ.).

Владимир Толстой-Милославский показывает мне старый город, порт. Америка эпохи провозглашения независимости, очень подлинная. Громада морской школы – 4.000 кадет! Роскошь и размеры зданий… Возвращение в Вашингтон. Ночевка в новом – изумительном – доме Владимира и, наконец, сегодня утром восьмичасовой shuttle1 на нью-йоркский [аэродром] La Guardia, где встречает меня Л. И опять лучезарный день, поднимающий дух et qui comble le coeur2 …

От всего этого, с одной стороны, – большая усталость, с другой – удовлетворение от того, что я делаю то, что умею и к чему призван, а не тяну скучнейшую административную лямку в семинарской канцелярии… И радость от общения с друзьями , с людьми, с которыми можно быть самим собой.

Среда, 7 апреля 1976

Поездка вчера в Amherst – к Иваскам и в Smith College с лекцией. Как всегда, главное удовольствие от самой поездки, от Новой Англии, от весны и отсутствия – в автомобиле – суеты и телефонов!

Иваски живут в запущенном, заросшем домике (вроде, наверное, домика старосветских помещиков) – прямо на сampus'e3 ! Все тот же Иваск. Вспоминали, как встретились с ним летом 1975г. [в Германии] на съезде Движения и он мне читал Мандельштама. Люблю его за доброту и свет, ни в коей мере не растраченные в жизни, как, впрочем, и «жар души»…

В пять часов в Smith. Встречает меня Александр Воронцов – сын старого моего друга Илариона, умершего несколько лет тому назад в Лос-Анджелесе, с которым мы тоже читали стихи при коротких наших встречах в Калифорнии. Ужин в Faculty Club. Изумительный закат за окном, в парке college'a. Огромная толпа на лекции. Позднее ночное возвращение домой по совсем пустым дорогам…

Смотря вчера на все это множество глаз, устремленных на меня во время лекции, думал (а потом, на пути домой,передумывал): что такое "воспитание", "образование"? Чем наполнены и живут эти огромные, роскошные college'и, дышащие таким благообразием, благоустройством, мощью, окруженные парками, отражающиеся в водах прудов? "Мы учим думать", "мы учим критике "… Разбор, анализ, критика, рефлексия… Но вот после лекции подошли ко мне девочки – Пущина и Шидловская. До критики и, может быть, даже до фактов, сознательно или подсознательно, неважно – они ждут чего-то другого . «Вдохновения»? «Правды»? «Смысла жизни»? Избитые словосочетания, но именно то . Всего того, что отвергает с ужасом и презрением современная академическая психология и идеология. Она разрушает что-то, что еще даже не вошло в сознание студентов. Она отвергает всякое вдохновение, всякое «видение». И эти kids4 бросаются восторженно в первое попавше-

1 челночный авиарейс (англ.).

2 и переполняющий сердце (фр.).

3 территории колледжа

4 дети (англ.).

еся на пути: подделку религии, радикализм, transcendental meditation1 , communes2 … Ничто и никто в школах их больше не «воспитывает» и не «образовывает» (питание и образ ). Отброшено все то, что создало эти college'и и что они внешне все еще отражают, а именно: образ, видение . Эти молодые профессора, гордые своими Ph.D.3 (о запятых у Андрея Белого), дрожащие за свои места, дрожащие перед студентами, желающие, главное, быть «интеллектуалами» и чтобы приняли их статейку в научный «славяноведческий» журнал… По сравнению с ними наш глупенький и примитивный капитан Маевский был педагогическим гением, и, Боже мой, как я рад, что «на заре жизни» попал в их руки, а не к современным «интеллектуалам» и «educators»4 . Наш нищий [корпус] Villiers le Bel весь светился «образом» и «видением», все в нем было сосредоточено на «служении». Помню, как в пятнадцать-шестнадцатьлет я почти плакал от восторга, читая книгу Montherlant «Le Service inutile»5 . Жизнь просвечивала чем-то огромным, прекрасным, «важным» – и вот это просвечивание, непонятное, но ощутимое, и воспитывал о и образовывало . Несчастная молодежь, которой предлагают только «critical approach»6 , фрейдианскую интроспекцию и мелочный «успех»…

Пятница, 9 апреля 1976

Захвачен, восхищен книгой Синявского "В тени Гоголя". Про нее действительно можно сказать, что она великолепна. И что-то самое главное он уловил несомненно и именно о всей "религиозной проблеме" Гоголя. Почему это – думал я, читая страницы о "Переписке", о космическом и светлом смысле смеха и т.д. и вспоминая "благочестивые" книги о Гоголе Зеньковского и Мочульского, – люди, как будто далеко стоящие от "церковности" и "богословия", обладают часто лучшей богословской интуицией? Не потому ли, что те уже скованы каким-то "заказом", из всего должны делать "апологетику" и "духовную пользу"? Ужас лжесмирения. Достаточно человеку усвоить ключ "благочестия", и для него уже необязательны – правда, честность, в нем отмирает чувство удивления и восхищения, критерий подлинности (чего угодно: красоты, искусства, добра…). Больше того – его начинает тянуть на все бездарное, серое, рабье, лишь бы оно было благочестивым. Страшный смысл возникновения "святой воды" в христианстве: что ни покропишь ею, то становится священным и святым. И самое смешное, что никто, даже немцы, не знает, как возникла эта "святая вода". Ибо в том-то и дело, что возникла она только и исключительно из благочестия , из религиозного (а не христианского) стремления не к Истине, не к Богу, а к «вещественной святыне». И это значит – из отрицания воды (ибо крестят нас не в «святой» воде, а в воде, которая потому