Текст книги "ДНЕВНИКИ 1973-1983"

Автор книги: Александр Протоиерей (Шмеман)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 58 страниц)

1 Ин.3:6.

511

Пятница, 22 февраля 1980

Очередной номер "Русской мысли". И опять тот же вопрос: что меня так раздражает в эмигрантской прессе? Часть ответа – язык . Мне кажется, что русский язык – самый трудный в мире. Не грамматически (хотя он и грамматически трудный), а по какой-то легкости, доступности в нем фальши, подделки, инфляции. Он – как разбитое, ненастроенное пианино. На нем легко «бренчать». И потому подлинный писатель должен все время его выверять, настраивать , очищать от легкости и «приблизительности». Быть может, это так потому, что создан он был элитой, но очень скоро попал в руки «неэлиты», того, что Солженицын называет «образованщиной». А тут этот, по Тургеневу, «великий, могучий и свободный» язык моментально «расстраивается», становится той же жижей, подделкой с нажатой педалью, что звучит, например, в стихах Надсона да даже – что греха таить – иногда у Блока. Эта опасность существует, конечно, во всех языках, но в большинстве из них она опознается , ибо им присуща иерархичность, организованность. С русским же языком плохо то, что подавляющее большинство русских распознать этой подделки, пошлости, инфляции не способны, ибо сами говорят на такой вот «жиже». Точность, собранность, дисциплина, «выверение» – не русские качества, и это отражается и в языке. Поэтому всякая русская газета (по природе своей «спешная») – мучение для читателя. Всякий «естество свое на вопль понуждает», и не только на вопль, но и на декламацию, риторику. Поэтому, при полной искренности (ох уж эта русская искренность!), все звучит фальшиво… Вот из о.Дудко (героя, исповедника, все что угодно, но, Боже мой, до чего плохого «писаки»!): «Господи, помоги всем коснувшимся или прислушивающимся к невыносимому стону русских мучеников – быть стойкими, как они…» Не говоря уже о том, что ни на одном языке нельзя себе представить такой грамматической «приблизительности» (если «коснувшимся» – то стона , а не «к стону», и т.д.), все в этой фразе «шокирует»: «невыносимый стон мучеников», «касание его», это «журнальное» обращение к Господу и т.д. Но главное – это безостановочно нажатая педаль, сплошная «лирика». «Тысячелетие крещения на Руси (?) должно же значить (?), что не напрасно (?) святой апостол Андрей Первозванный водрузил на киевских горах крест – символ будущего воскресения (?)». «Еще немного осталось, совсем немного (?), когда во всеуслышанье и по слову праведника – преп. Серафима Саровского – запоют на Руси Пасху – Христос воскресе!»

Все это было бы недостойной придиркой к человеку, к людям, у которых – и я пишу это вполне искренне – недостоин развязать ремней обуви, если бы не глубокое убеждение, что слова, слово – не только бесконечно важны, но и являют глубокую, прикровенную сущность . Вот такими, приблизительно, «громогласными» словами всегда говорили и говорят, например, карловчане, и именно в них, в этих словах, раскрывается, как это ни странно, их ложь . «Мы – с Церковью мучеников» и т.д. В них уже – осуждение всех других, которые «не с мучениками». В них гордыня избранничества, особого пути, максимализма и т.д.

Как только молчавшая столько десятилетий Россия начинает говорить, она захлебывается в декламации. И это – и о.Дудко с о.Глебом [Якуниным], и диссиденты (в том же номере длинная статья какого-то новоприбывшего о журнале "Гнозис": "…рассказ… "Приход" открывает неизведанные области

психологической несовместимости душевных пространств, заставляя задуматься над нашей тайной, раскрывая (приоткрывая) нам самих себя в период, когда мы находимся как бы во "взвешенном" состоянии…"), и "талантливая литературная молодежь в поисках своего творческого поля" (из той же статьи).

Но декламация – и в том-то и все дело – всегда плохой признак, дурной симптом. Она всегда прикрывает, «заговаривает» отсутствие чего-то: подлинной глубины, подлинного опыта. Вспоминаются слова Лермонтова в «Герое нашего времени»: «…не русская это храбрость…» Самая же опасная из всех «декламаций» – религиозная. А потому и проверка языка должна была бы стоять на первом месте. Увы, даже и это звучит «декламацией»…

Суббота, 23 февраля 1980

Первая субботняя Литургия, с детства как-то особенно любимая. И уже такое чувство весны в сыром, мягком воздухе, в черных, оттаивающих от вчерашнего снега стволах.

Вчера вечером по телевидению – зимняя Олимпиада в Lake Placid. Американская победа над непобедимой русской командой hockey1 . Невероятный восторг во всей Америке. Следили с Л. с замирающими сердцами. Меня всегда восхищает эта победа человека над «плотью». Спорт – это последняя реальность homo ludens2 . Как и в 1976 году, это ежевечернее любование конькобежцами, лыжниками и т.д. По-настоящему очищает . И еще более страшными, низкими кажутся все время вкрапливаемые в фильм рекламы.

Воскресенье, 24 февраля 1980

Один дома. Л. уехала на три дня, по делам школы, в Колорадо. За окнами уже почти совсем весенний день, и из-за этой мягкости, сырости, робкого солнца – одолевает лень, между тем как на столе несусветная куча начатых и всегда спешных работ…

Сегодня утром разговор с Л. о наших – "респективных"3 – школах. При всем различии между ними и в одной, и в другой – всегдашнее напряжение , дела, заседания, проекты, так что все сталкиваются, спешат, не успевают – и профессора, и студенты. Это – Америка. Вспоминаю мой [французский лицей] Lyceйe Carnot. В нем царила всегда какая-то непобедимая неподвижность, рутина, отсутствовал всякий «активизм». Было ли это плохо в сравнении с американской школой, всегда расплавленной, с постоянными events и projects4 , с беспрерывными обсуждениями, совещаниями, с навязчивым общением? В том, что касается меня, то я совсем в этом не уверен. Если целью и единственным назначением школы считать ученье, образование , то мой лицей это делал очень хорошо и, главное, без всякой лишней суеты. Не было этой постоянной «проблематики» – как «подходить к детям», к «молодежи». Школа не претендовала

1 хоккейной (англ.).

2 человека играющего (лат.).

3 Respective (англ.) – соответственный.

4 событиями и проектами (англ.).

513

быть "всем" и не волновалась, главное, доволен ли я, счастлив ли и т.д. Не вторгалась в мою личную жизнь, не звала меня никуда, не выдавала себя за жизнь . Да, в ней царила, несомненно, некая доброкачественная скука, казенщина, равнодушие. Но вот главное – она делала свое дело и требовала от меня, чтобы я делал свое. В семинарии, да и в Spence все время какие-то драмы, проблемы, словно все время нажата педаль. Все всё время болезненно «отнесены» друг к другу, все всё время заняты всем. И ученики «с жиру бесятся» и придают себе, каждому своему настроению невероятное значение. Хотел бы я увидеть себя приходящим к Mr. Jarno обсудить мой «potential»1 и мои «frustrations»2 … А теперь я вспоминаю и эту скуку, и тусклые классы, желтые стены, не залепленные, как здесь, promising3 мазней учеников, и этот холодок, а вместе с тем признание за каждым его жизни, вспоминаю все это с благодарностью. Все было серьезно, без болтовни и без риторики, без того инфантилизма, которым пронизана любая американская школа. «Это похоже на тюрьму». Нет, это похоже на школу, в которой никто не обсуждает «проблемы» – нужно ли учить Корнеля и Расина, историю и географию… Здесь я ставлю пятерку с минусом, и студент приходит «to find out»4 , в чем дело. Там, получив за сочинение какие-нибудь 13% из 20, мы испытывали гордость, знали, что «недаром».

Но, может быть, все это мое чувство. Может быть, другим не было так хорошо в этом «холодке», в этой скуке, не мешавшей быть занятым своей «мечтой», сохранявшей неприкосновенной внутреннюю жизнь, не навязывавшей мне совершенно ненужных волнений. Зато сколько маленьких и, однако, на всю жизнь запомнившихся праздников, минут блаженства, каждый день ! Выйти из лицея в четыре часа дня – будь то осенью, зимой или весной, будь то в дождливый парижский день или на весеннее солнце, идти по rue Legendre домой, в уличной суматохе, глядеть на все те же парижские крыши, всем существом ощущать свободу, молодость, буквально «отдаваться»" им… Какое это было блаженное и счастливое время. И у меня чувство, что этого блаженства просто как-то не способна испытывать современная молодежь, и не способна потому как раз, что не знала она с детского сада рутины, формы, ритма, не знала никакого «закала»…

Только что смотрел по телевизии награждение победителей hockey, американцев, медалями. Неописуемый восторг толпы – словно победили в мировой войне… Американский гимн поет вся толпа… Простые, "жалкие" лица русских: их никто никогда еще не побеждал…

Вторник, 26 февраля 1980

Понедельник и вторник – два моих "семинарских" дня, переполненных до отказа. Сквозь них нужно, так сказать, пройти "сжав зубы". Одно утешение – лекции, где могу говорить не только даже о главном , а об «едином на потребу».

1 "потенциал" (англ.).

2 фрустрации, разочарования (ami.).

3 подающей надежды (англ.).

4 "выяснять" (англ.).

514

Пятница, 29 февраля 1980

Я чувствую иногда (сегодня, например) страшную душевную усталость. И я хотел бы разобраться в ней, потому что усталость эта так очевидно связана с "церковью", с "религией". Что это – то уныние, та духовная опустошенность, которая связана с недостатком (точнее – почти полным отсутствием) молитвы, с ленью, с распущенностью? Или же, вдобавок ко всему этому, также и что-то другое? Сегодня, например, причиной очередного припадка такого уныния оказался какой-то случайный очередной православный журнальчик с неизбежными статейками о "духовности". Мне стало мучительно сидеть в своем кабинете в семинарии, быть свидетелем и участником какой-то церковно-религиозной каши, в которой – так мне, во всяком случае, ощущается – приходится жить… Мне все кажется, что все заняты не тем , говорят не о том , интересуются и живут ненужным, неважным. Однако что нужно – я не могу сказать даже сам себе, не знаю . Я хотел бы знать, что делали в будни, ежедневно, с утра до вечера первые христиане, не имевшие еще «церковных дел», «богословия», устава, споров о древних иконах и напевах и многотомной литературы о «духовности». Что значило для них и в их жизни – жить верой ? Я стал священником в двадцать пять лет, потому что мне было очевидно (без всякого раздумья и углубления и проверки), что ничего интереснее на свете нету. Я об этом мечтал, именно мечтал на парте лицея, на танцульках, почти всегда это было для меня «инобытием», тайным сокровищем сердца. А теперь я чувствую себя – и как часто! – как тот чеховский герой, который во имя какого-то «высокого дела» (революции, борьбы за свободу) поступил в лакеи, чтобы за кем-то следить, что-то узнавать, одним словом – служить , и вот постепенно не то что разочаровался в этом «служении», а как-то выпал из него. Ощутил его как ненужное, как не то . Его потянуло на простую жизнь, на просто жизнь. И вот у меня такое чувство, что я живу в безостановочной «риторике», в искусственности… Что всем этим прикрывается, в сущности, все та же мелочность, самолюбие и т.д. и где все это тем более сильно, что все время выдается как раз за служение… Иногда такое чувство, что тот детский и «мечтательный» опыт инобытия , который привел меня к служению , теперь этим самым служением больше всего и затемняется.

В среду полуторачасовая встреча в кафе на [вокзале] Grand Central Station с некими Чудновскими, отцом и сыном. Евреи, диссиденты, друзья Сахарова, ученые (сын – математик в Колумбийском университете). Просят меня "упросить" Солженицына выступить в защиту Сахарова. Впечатление об обоих – такое светлое и чистое, что потом долго хорошо на душе. Встреча – с людьми …

Случайно прочел в номере 129-м "Вестника" отрывки из дневника о.С.Булгакова. Эвакуация из России, первые "беженские" недели в Константинополе. В центре всего – его "соблазн Римом", решение стать католиком. Убийственная характеристика восточного Православия. Немножко коробит эмоциональность тона…

Во вторник вечером почти пять часов в Нью-Йорке с митрополитом Феодосием. Удовольствие от его простоты. Ничего из себя не корчит. По-детски радуется жизни и своему "митрополитству". Но именно по-детски. Может быть, именно

евангельского "будьте как дети" больше всего не хватает современному христианству и Православию. Все в нем так тяжеловесно, все обросло "проблемами", по всем поводам нужно цитировать "авторитеты".

Суббота, 1 марта 1980

Март: "весенний, грустный, ранний" (откуда? не знаю). А у нас "мороз и солнце"1 и дикий холод.

Америка все глубже погружается в свою предвыборную одержимость. Какую непонятную, стихийную силу порождает политика и, особенно, демократия. Во Франции вот уже два года, как все – в политике – подчинено президентским выборам, до которых еще целый год! В Америке, где срок президента всего четыре года, два уходит опять-таки на выборы, на "кампанию". По-видимому, похоть власти действительно обладает огромной – и для меня совершенно непонятной – силой.

Письмо от Мани из Москвы – о Сереже, который после периода возбуждения от новизны находится в состоянии бешенства на все "советское". Л. и Аня получили визы и едут в Москву 15 марта…

Сегодня в газете внушительный перечень турецких дипломатов, убитых в последнее время армянскими террористами. А также список четырнадцати посольств, занятых – с заложниками – всевозможными guerillas2 . Все в мире заняты все больше и больше только своим . И все во имя своего убивают, убивают и убивают. И всюду – «освобождение», «справедливость» и «месть». Мир впадает в какое-то племенное состояние. А ученые историки с марксистским уклоном преспокойно применяют ко всему в мире свои «законы исторического развития». В мире рушится и распадается постепенно все то, что так или иначе соединяет людей, кроме одного – национализма: кровного, слепого, дикого. Православные ливанцы вдруг с невероятной силой осознали себя «арабами» и т.д. Из христианства, из Православия во всяком случае, исчезают последние «приметы» вселенскости. Левая интеллигенция – в Америке, в Европе – служит последнему своему «богу» – третьему миру, не видя, не желая видеть, что и он движим исключительно своим первобытным национализмом , то есть опять своим , только своим. Мой вопрос: возможно ли еще говорить о вселенскости Православия? И если говорить, то кому ? Une cause perdue3 . А вместе с тем без своего «сверхнационализма», то есть без чувства несводимости Церкви к «национальному», христианство уже не христианство… Неужели никто не видит безумия , заливающего мир?

Воскресенье, 2 марта 1980

Сегодня – Литургия с крещением маленькой Димитры М. Всю службу – радость и подъем…

В общем же немножко смешно: Солженицын – мне : «Да порвите же наконец с Максимовым…» Максимов – мне : "Да объясните же наконец Солжени-

1 Начало стихотворения А. Пушкина "Зимнее утро".

2 боевиками, террористами (англ.).

3 Гиблое дело (фр.).

516

цыну…" Литвинов, Чалидзе и К° – мне : «Как Вы можете – с Максимовым и Солженицыным…» Но что же делать, если этого рода целостность – партийная, лагерная – мне не дана и противна. Абсолютная верность нужна, необходима – только по отношению ко Христу. Это свобода не от мира, а в мире…

Понедельник, 3 марта 1980

Из Сережиного письма о поездке в Троице-Сергиеву Лавру: "…I must say that the бабы are a bit vexing. They are an incredibly primitive and barbaric species, somewhat reminiscent of Zulu women, but unfortunately closely involved with our much suffering Church here. They are all over, muttering, haggling with each other, pushing, shoving and squealing in inhuman voices. But all this is un-Christian…"1 . Однако именно в этих «бабах» многие, если не все, видят «залог религиозного возрождения» в России и России, опору и критерий Православия. И в том, пожалуй, и трагедия, что они – действительно опора и действительно критерий… Даже наши «интеллигенты» если обращаются, то обращаются обычно именно в это Православие, в загадочно привлекательную «ферапонтовщину»…

Среда, 5 марта 1980

Кругом только и слышишь, что о молениях о духовном возрождении России и об исповедниках веры, о готовящейся голодовке перед Объединенными Нациями и т.д. И я все стараюсь понять, почему все это меня внутренне отталкивает. Чувствую (хотя и сам себе не могу чувства этого уяснить), что все это "не к лицу христианам", "по стихиям мира сего, а не по Христу". А может быть, это мой скепсис: что значит "молиться о духовном возрождении России"? На что именно направлена такая молитва? Что в словосочетании этом подразумевается под словом «Россия»? Кратко – о чем нам молиться? И почему голодовка? Не знаю, но все это мутно, неясно, духовно двусмысленно. И мученики могут стать предметом болтовни и, главное, самодовольства…

Уж раз разыгралась желчь… Как мучителен этот "церковный" язык, на котором нужно говорить в Церкви, тон, стиль, повадка. Все условно, полное отсутствие простого, человеческого языка. С каким вздохом облегчения уезжаешь из этого мира ряс, чмоканья рук и церковных сплетен. Только отъехал – и вдруг видишь: мокрые, голые ветки, туман, в котором исчезают поля, деревья, дома. Небо. Наступающие сумерки. И все это говорит какую-то невероятно простую правду.

На днях мне кто-то кого-то процитировал: "Мистика и аскетизм несовместимы" (или что-то в этом роде, но именно это), и я несколько раз задумывался об этом. Тут что-то есть, о чем можно задуматься. "Аскет" – и, может быть, дело как раз в этом – вот той правды , о которой я только что писал (неба,

1 "…Должен сказать, что бабы несколько раздражают. Это невероятно примитивный и варварский род людей, чем-то напоминающий зулусских женщин, но при этом, к сожалению, тесно связанный здесь с нашей многострадальной Церковью. Они повсюду, ворчат, пререкаются друг с другом, толкаются, пихаются и визжат нечеловеческими голосами. Но все это не по-христиански…" (англ.).

517

мокрых веток, туманных сумерек и т.д.), не видит или, вернее, не хочет видеть, отталкивает от себя как нечто "чувственное". Аскет прежде всего закрывает глаза, слух, то есть все чувства, и борется с ними… «Мистик» – это тот, кто это видит , для которого все чувства – общение с Богом (в идеале). Что христианство – «аскетично» или «мистично»? Евангелие: «Смотрите на полевые лилии… (которые) Бог так одевает…»1 . Церковь. Таинства. Слава. Благолепие. И т.д. Выходит так, что мистично . А Крест («крестом я распят для мира и мир для меня»2 )? Но «распят» не значит отвергнут … И т.д. Все это очень сложно, ибо, с одной стороны, мистицизм требует очищения и проверки (аскетизм), а аскет «аскетствует» для Бога, чтобы прорваться к Нему сквозь плоть . И все же тут возможны, очевидны два различных ударения … Где-то аскетизм перестает быть христианским (именно люди этого направления не «чувствуют» таинств, Церкви, их тянет на ригоризм). Где-то, конечно, и мистицизм – двусмыслен, становится именно «чувственным». Но из христианства все же не выкинуть «чувств» (в смысле «пяти чувств»), как не выкинуть из него аскетизма, то есть, попросту говоря, борьбы с собой.

Четверг, 6 марта 1980

Все та же тусклая, греховно-низкая полоса. "Без божества, без вдохновенья…"3 . И ничего не хочется делать, и все откладываешь… Чувствую в себе полное отсутствие подвига, усилия, собранности , не говоря уже о молитве.

Разговор сегодня по телефону с Андреем. Маме хуже, она совсем плохо видит, плохо соображает, с трудом говорит. Боже мой, как это грустно… Не смерть, а это угасание жизни, заживо – тление…

Пишу скрипты. Пишу умом . И ум согласен. Но как часто несогласно сердце . «Lе coeur a ses raisons que la raison ne connait pas»4 . Мне иногда кажется, что у меня наоборот. Верит, и радуется вере, и согласен с верой мой ум. "Сер-

Пятница, 7 марта 1980

Биография Е.Е.Cummmgs'a. Читаю и спрашиваю себя, как когда-то спрашивал себя, читая книги о сюрреалистах, дадаистах, футуристах и всяческих "модернистах": в чем их "движущая сила"? Вот Каммингс пишет своей сестре и исповедует свое кредо: разрушение (то есть искусство для него – прежде всего разрушение «прежнего») и дальше утверждение: «всё – секс» (удар по голове Фрейдом). Насколько я себя помню, никогда не чувствовал я этой жажды – во что бы то ни стало разрыва с прошлым, обязательного, радикального противостояния ему, хотя всегда – и очень рано – чувствовал его давление, и это значит – необходимость переоценок, освобождения от идолопоклонства про-

1 Мф.6:28-30. 2Гал.6:14.

3 Из стихотворения А Пушкина "Я помню чудное мгновенье…".

4 "У сердца есть свои основания, которых разум не знает" (фр.) (Б.Паскаль).

5 Ср.: Мф.15:8.

518

шлого, чувствовал наличие конфликта. Непонятен мне, таким образом, радикализм, желание, и страстное, все поставить "вверх дном". Тут очевидна – глупость. И всегда получается новое порабощение – Фрейду, Марксу… Один из друзей Каммингса бросает все, переезжает в Вену, чтобы быть "ближе к Фрейду"… И вот – разрушенные жизни, кабацкое "освобождение" и сплошная душевная "изжога". Приходит тяжелая пора, и читают люди не Хлебникова и не Крученых, а Ахматову, Пастернака. Модернизм – это, однако, явление духовное , то есть укоренено в каком-то глубоком духовном искривлении… Недаром ключом к искусству (словесному) Каммингс считал глагол , то есть то, что выражает движение, жизнь, то, что он называл «is»1 . Это восстание против «статики», но восстание внутренне пустое, ибо «is» без отнесенности к, с одной стороны, кто (who is…), а с другой – к что (is what…) остается пустым. В пределе, как слово , оно (is) призвано исчезнуть, как в арамейском и отчасти в русском языках. «Сие – Тело Мое» (а богословы веками толкуют о слове («есть»), которого Христос, по всей вероятности, не произнес). Но исчезает «есть» (is) потому, что входит как жизнь, как самораскрытие, как исполнение и в кто или что (кто есть , что есть ?}, и в что второе: что (кто) – есть что (кто). Модернизм, таким образом, есть только «есть», и даже больше – отрицание и субъекта (кто), и предиката (что). В пределе – бессмыслица и – что хуже – разложение самого есть . Можно сказать еще и так: в консерватизме есть ничего не являет и не исполняет, не «животворит». В модернизме есть разлагает то, что призвано оно «являть», ибо являет только само себя: «движение движения…» Бог есть предельное, абсолютное совпадение кто (Аз), есть (Есмь), что (Сущий). Судья – и консерватизма, и модернизма, и одновременно – ответ на заключенный в них, их вечно порождающий вопрос.

Воскресенье, 9 марта 1980

Субботу провел в Луисвилле, Кентукки, с целодневными лекциями и вопросами-ответами. Литургия с нашими alumni2 , разговоры. Устал очень, но и доволен днем: сознание, что делаю то, к чему призван…

Комедия в Иране продолжается. Студенты (!) опять отказались передать заложников правительству. Аятолла молчит, все остальные кричат. Мир "надеется". Так ясно, что правительство бессильно и что вся эта "исламская революция" – кровавый балаган и чепуха.

Крестопоклонная. Торжественная Литургия в семинарии. Изумительный весенний день.

Понедельник, 10 марта 1980

Вчера целый день "ничегонеделанья", dolce faraiente. Чтение воскресной "Нью-Йорк таймс", "созерцание мира" – его суеты, страстей, путаницы. Путаницы, не рассеиваемой, а углубляемой бесконечными объяснениями и ана-

1 Is (англ.) – есть (третье лицо единственного числа глагола to be – быть).

2 бывшими студентами (англ.).

519

лизами всевозможных "экспертов" и "специалистов". Все эти объяснения потому ничего и не объясняют, что в них отсутствует главное или, вернее, ссылка на отсутствие в мире главного: общего, единого ощущения, понимания самого мира, самой жизни. Соловьев шутил: "Все в этом мире – только связь трансцендентальных предпосылок…"1 . Однако шутка эта есть совершеннейшая правда. В современном мире этой связи нет. Его от нее «освободили». Освободили якобы для того, чтобы сделать человека наконец хозяином собственной судьбы («никто не даст нам избавленья – ни Бог, ни царь и ни герой…»2 ). Но этот освобожденный человек никакой «судьбы» не знает, ни своей, ни чужой, и оказывается еще большим рабом. Рабом прежде всего всевозможных эгоизмов: личного, национального, расового… Зачем корсиканцам или баскам независимость? Чтобы быть собой . Но что значит быть собой ? Вот этого-то никто, абсолютно никто не знает. Поэтому никто и не становится «собой», а, «освободившись», немедленно порабощает себя чему-то другому -социализму, национализму и т.д. Одни еще «борются за существование», и к их услугам марксизм. Другие – американцы и вообще «белые» – борются за право на порнографию, и к их услугам либерализм, борьба за «права личности», причем саму-то личность уж никто давно не может определить. Все идет под знаком борьбы за что-то, имеющее быть осуществимым, но никогда не осуществляемое, ибо неизвестное и неопределимое («быть собой»). Потеряв Бога , отвергнув Его – человечество и в целом, и в «личности» живет одним всеобъемлющим оборотом на себя : эгоизмом в буквальном смысле этого слова. А так как жить собой невозможно, есть reductio ad absurdum3 жизни, которая только потому и жизнь, что живет другим , то эгоизму приходится все время выдумывать опасности за себя и себе , «другое» отождествлять с врагом , а жизнь с борьбой.

Вторник, 11 марта 1980

Мое главное и постоянное ощущение – это ощущение жизни . В словах это очень трудно выразить. Может быть, ближе всего к этому ощущению слово «удивление», восприятие каждого момента и каждого состояния как некоего дара (в отличие от «само собою разумеющегося», «самоочевидного»). Все всегда ново , все всегда есть не просто жизнь, а встреча с жизнью и потому как бы откровение… Пишу и сознаю, что это не те слова, но других не нахожу. Знаю только, что этот дар, что это откровение требуют внимания, ответа. Что жизнь, иными словами, есть постоянное «приятие» дара жизни… Может быть, все так чувствуют. Но мне иногда кажется, что нет. Что масса людей, может, даже – подавляющее большинство, живут, не замечая жизни . Она для них как бы нейтральная, безличная «рама» их самих, «субстрат», но не встреча, не

1 На самом деле шутил Андрей Белый в стихотворении "Мой друг": "Жизнь. – шепчет он. остановись / Средь зеленеющих могилок. – / Метафизическая связь / Трансцендентальных предпосылок".

2 Строки из Интернационала

3 сведение к нелепости (лат.).

520

дар. Они ее не видят, как не видим мы зеркало, когда глядимся на себя в нем. Как в зеркале мы видим себя, но не зеркало, так и в жизни можно (и даже очень легко) не увидеть жизни. Или по-другому: она – прозрачный мешок, наполняемый мною: моей деятельностью, заботами, интересами и т.д. Иногда наполнение это дает ощущение "жизни" ("жизнь бьет ключом"), иногда – в минуты ясновидения – почти отчаяния ("дар случайный, дар напрасный…"1 ). Думал об этом, читая вчера «на сон грядущий» биографию Каммингса и в ней его стихотворение:

wherelings whenlings

(daughters of if but offsprings of hopefear)

(sons of unless and children of almost)

never shall guess the dimension of

him whose

each

foot likes the

here of this earth

whose both

eyes

love

this now of the sky2 .

Это как раз о "жизни". И это, по-моему, неизмеримо ближе к тому, о чем вера, религия, чем богословские книги, которыми завален мой стол (подготовка к лекции о «чинах хиротонии» (!).

Среда. 12 марта 1980

Если продолжить вчерашнее размышление, то не приводит ли оно к восприятию и смерти как дара, то есть опять-таки как встречи , как последней, решающей встречи с тем, что одно, в конечном счете, «животворило» жизнь, открывалось в ней, делало ее даром . «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение»3 , – говорит апостол Павел. Да, если жизнь становится, и в ту

1 Начало стихотворения А.Пушкина "Дар напрасный, дар случайный. / Жизнь, зачем ты мне дана?".

2 Куданыши когданыши

(дочки если но отпрыски надежды-страха)

(сыновья пока и дети почти)

никогда не угадают размеры

того чья

каждая

нога любит

здесь этой земли

чьи оба

глаза

любят

это теперь неба.

3 Флп.1:21.

521

меру, в какую она становится, – Христом, если Он есть тот дар, в который все время претворяется жизнь, то тогда смерть есть приобретение , благословенное условие того лицом к лицу , жажда которого и есть жизнь в «мире сем». Страх, ужас смерти, думается мне, сосредоточен на одном: "Все будет продолжаться, а меня не будет… Так же будет светить солнце, так же будут бежать люди по своим делам, а меня не будет ". «Вкушая вкусих мало меда… и се, аз умираю…»1 . Именно это чувство порождает страх и ужас, и именно ему не помогает «вера в загробный мир». Уж тогда – так думает, так ощущает человек – лучше, чтоб ничего … И ему не помогают, его не «утешают» сладкие строки о «блаженстве безгрешных духов»2 . Он хочет только того блаженства, которое он знает, а оно только тут , в опыте этой жизни. Свою вечность мы находим только тут. И христианство утверждает, что находим мы ее во Христе. Он для того пришел к нам, в эту жизнь, чтобы она стала встречей с Ним и в этой встрече заложенной жаждой последнего исполнения, последней встречи с Ним – в смерти. Она становится «приобретением»… Отсюда – самоочевидность условия : «Если любите Меня…»3 . Любить же нельзя ни «учения», ни «заповедей», ни «обещаний». Любить можно, только если есть встреча , если Христос стал «даром» всего в жизни.

Пятница, 14 марта 1980

Снежная буря над Нью-Йорком, и, как всегда, первые часы ее необыкновенно красивы. Легкость, красота падающего снега, торжественная неподвижность уже упавшего.

Воскресенье, 16 марта 1980

В пятницу вечером проводил Л. и Аню в Москву! Необычность одиночества. Я буквально не знаю, что с собою делать. Сильное чувство отсутствия , его бремени. Вот уж действительно "нехорошо быть человеку одному…"4.

Вчера поездка в Филадельфию, сегодня в Вилмингтон.

Мой главный грех: я ни в чем себе не отказываю. Может быть, по сравнению с другими, мне не так уж много хочется (в отличие от нравственного, волевого – "я хочу "). Но зато этому «хочется» я совсем не оказываю никакого сопротивления. И когда я это осознаю, мне становится страшно: полное отсутствие борьбы, той «невидимой брани», о которой столько говорится в духовной литературе… Страшно же становится потому, что одновременно осознаешь силу присущего мне самообмана . Я убедил себя, что я не только хочу, но и мне хочется неизменно светлого, хорошего, радостного (все-де по принципу: «где сокровище ваше, там и сердце ваше»). И этим как бы «снял» конфликт между хочу и хочется . А это конфликт, приводивший в отчаяние даже апостола Павла: "…потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то де-