Текст книги "Загадочная душа и сумрачный гений (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

   – Вы о грохоте взрывов и вое летящих в нас снарядов?

   – Нет, Ваше величество. Это я о криках и стонах умирающих.

  ***

   Прибывшие на внешний рейд Порт-Артура корабли с помощью деловито снующих, пыхтящих буксиров, и без оной, вставали на свежевыкрашенные, нарядные красно-белые бочки. Выстраиваясь, как и положено, строго по ранжиру, в соответствии с диспозицией, которую успел оперативно передать в штаб Макарова вице-адмирал Витгефт, еще до того, как русская и германские эскадры покинули Владивосток.

   И лишь стройные белоснежные красавцы "Варяг", "Аскольд" и "Фридрих Карл" неторопливо проследовали к проходу у Тигровки. Под громогласное "Ура!" собравшихся там солдат и офицеров гарнизона, при подстраховке неутомимого "Силача" и паровых баркасов, три крейсера втянулись в Восточный бассейн. И там, под трубный глас меди оркестров, ошвартовались у стенки напротив дворца Наместника...

   Легкий бриз с моря задиристо треплет ленточки бескозырок и воротники матросских форменок, нетерпеливо теребит офицерские плюмажи, развевает полотнища флагов и штандартов, снося на город дымки салютных пушек...

   Поданы к бортам, подняты и закреплены трапы. Замерли как изваяния фалрепные на их площадках, коробки рот почетного караула у ковровых дорожек на стенке гавани. Солнечными зайчиками плещется чешуя начищенных до блеска штыков, пуская их в стремительный, веселый пляс по ряби воды, по стеклам рубочных окон, иллюминаторов, по зеркалам прожекторов, по меди блях, боцманских дудок и золоту орденов...

   "И придет тот долгожданный день, когда Белый Царь впервые ступит на землю юго-восточной твердыни Империи. Тихоокеанской крепости, замкнувшей тяжестью гранитов и вороненой сталью стволов, кольцо порубежных форпостов Русского Мира..." – Николай улыбнулся, чуть задержавшись на нижней ступени трапа, – "Конечно, редактор газеты "Владивосток" прав: все так, миг исторический. Но не слишком ли много пафоса?"

  ***

   Следующие двое суток пролетели в кутерьме, в общем, подобной владивостокской, но только в миниатюре. И с той лишь видимой разницей, что главный бенефис здесь выпал на долю крепостных артиллеристов и инженеров.

   Российский Император и германский Кронпринц со свитами побывали на Золотой горе и Электрическом утесе. На нескольких батареях и фортах морского и сухопутного фронта, осмотрели доки и мастерские порта, сфотографировались вместе с адмиралами и прочим многочисленным флотским и крепостным начальством на фоне гавани с тремя белоснежными крейсерами и поднятым из воды кессоном, который использовался для починки подорванного японцами в первую военную ночь "Цесаревича".

   И, конечно, особым смыслом было наполнено участие Государя в освящении на Перепелиной горе Храма Покрова Пресвятой Богородицы Порт-Артурской. Там, возле находящейся в его приделе могилы адмирала Чухнина, русский Император и германский Кронпринц преклонили колена в общей молитве.

   В тот же вечер на Золотой Горе прошла установка памятного камня на месте, где предстояло воздвигнуть мемориал погибшему адмиралу и всем офицерам и матросам Тихоокеанского флота, отдавшим свои жизни в войне с Японией.

   Тем временем, моряки двух держав ездили в гости друг к другу и вполне весело проводили время на берегу, в кампании со служивыми из Порт-Артурского крепостного гарнизона и императорскими гвардейцами, для которых почувствовать еще хоть раз под ногами твердую землю перед предстоящим переходом через три океана, было счастьем.

   При этом все старались держать себя в рамках приличий и уставов, дабы не мешать августейшим особам и окружающему их высокопоставленному начальству в их планах, да и на себя ненароком неприятностей не навлечь. Однако всему на свете приходит конец, а уж приятному времяпрепровождению, – скорее всего. Через три дня, пролетевших как в мановение ока, пришедшие в Порт-Артур эскадры начали выбирать якоря. Сначала их путь лежал к Циндао. А оттуда, через Коломбо, Аден и Тулон в Киль и Кронштадт.

   На борту своего флагмана, броненосного крейсера "Фридрих Карл", Принц Генрих и Кронпринц Вильгельм простились с царем. Наутро Государю со свитой предстояло начать обратное путешествие в Санкт-Петербург. Первыми на его пути будут Мукден и Харбин: победоносная русская армия заждалась своего Императора.

   Последний день, проведенный в Порт-Артуре, оказался весьма приятным для ряда офицеров и адмиралов германского флота: они получили ордена из рук российского самодержца. Многократное увеличение боевых сил Азиатской крейсерской эскадры вице-адмирала Приттвица в критический для России момент перед заключением Токийского мира, просто так немцам с рук не сошло.

   Но Гогенцоллерны в долгу не остались, хотя это и было "домашней заготовкой". Царю был вручен подарок с особым смыслом. Кайзер поручил своему сыну передать его Николаю Александровичу перед самым расставанием.

   В этот благословенный день к првославным вернулся утраченный несколько веков назад, а отныне – новообретенный, образ Спаса Нерукотворного новогородской школы иконописи. По мнению ряда историков и церковных иерархов, он находился в одном из храмов древнего Пскова до времени занятия города рыцарями-крестоносцами Ливонского ордена...

   Неожиданно перед самым расставанием молодой Вильгельм спустился по трапу к Николаю: Кронпринц пожелал лично сопроводить его до артурской пристани. О чем конкретно они говорили в эти минуты на корме варяжского катера, историки тщетно спорили несколько десятилетий.

   И лишь один человек, посвященый Императором в эту тайну, точно знал содержание их разговора. Но в нашумевшей автобиографической книге "Игра теней", вышедшей уже после кончины генерала Василия Балка, он упоминает только об одной фразе, сказанной Государю наследником германского престола, будущим Императором Вильгельмом III: "Увидев Россию такой, увидев своими собственными глазами, я наконец-то во всей глубине осознал гениальную прозорливость князя Бисмарка"...

   Эпилог

11.04

.1905 г.,

Маньчжурия

.

   Тяжелый, мокрый снег постепенно заметал неровную, каменистую поверхность под копытами пяти осликов и пары лошадей, впряженных в две угловатых повозки с колесами в человеческий рост. Бесформенные хлопья его липли к одежде восьми людей, которых несчастная случайность, или неотложное важное дело, заставили пуститься в долгий путь по этим диким, забытых всеми богами местам, да еще и в такую ненастную погоду.

   – Вы уверены, лейтенант, что мы не сбились? Как, вообще, Вы можете находить путь в такой метели? – поинтересовался у своего спутника, моложавого, сухопарого китайца, пожилой кореец-купец, вглядываясь в выступающие из пелены неожиданного апрельского снегопада мутные очертания поросших девственным, хвойным лесом утесов.

   – Так точно! Совешенно уверен.

   – Но то, по чему мы едем уже третий час, согласитесь, довольно трудно связать с понятием "дорога"?

   – Не беспокойтесь, господин полковник, я достаточно хорошо знаю эти перевалы. Приходилось бывать здесь часто: выбор мест для тайников, схронов и точек рандеву в окресностях Янтая и Мукдена я практически всегда проверял лично. А некоторые сам и подобрал. Как та, якобы заброшенная фанза с двухярусным схроном под ней, что на два дня должна послужить Вам и вашим спутникам вполне надежным укрытием.

   Как Вам уже докладывал капитан Миядзи, в мои обязанности входила не только работа с оседлой местной агентурой, осведомителями и нашими людьми у хунхузов, но и материально-техническое обеспечение боевых акций во всем этом районе. Включая Инкоу и крепость на Квантуне. На тот случай, если бы штабу армии пришлось прибегнуть к тактике партизанских действий на данной территории.

   И, прошу меня простить за дерзость, но если бы Вы пожелали узнать мое мнение ранее, то, конечно, я предпочел бы предложить Вам задействовать в этой операции моих людей. В том числе и из местных корейцев и китайцев. Здесь мною оставлено более двух десятков профессиональных манз-соглядатаев, а главное, как раз для подобных случаев, восемь надежных агентов-исполнителей, "разбудить" которых было бы делом максимум двух-трех дней. В этом случае шансы на успех были бы реальными.

   Конечно, приказ Его величества исключает такую возможность, но...

   – Мы не можем, и не будем обсуждать логику приказов Божественного, Горо-сан. Бессмысленно рисовать иероглифы на воде. Мы можем лишь исполнять свой долг. И мы должны его исполнить. Но я понял Ваш вопрос. И прошу простить меня за то, что Вы так и не услышите прямого ответа на него. Для меня и моих друзей важен не столько сам факт выполнения этой миссии, сколь важен факт его выполнения лично нами. И именно поэтому, ни Вы, друг мой, ни Ваши люди, в этом деле участия принимать не будут...

   – Осмелюсь заметить, однако, что...

   – Это приказ, лейтенант.

   – Слушаюсь, господин полковник!

   – Не обижайтесь, Горо-сан. Придет тот час, когда многое откроется Вам. Но пока – час этот еще не настал. Вы слишком нужны нашей стране завтра, Горо, чтобы я позволил себе рисковать Вашей жизнью сегодня. Ваш путь не заканчивается на этом. И повернуть колесо истории вспять – дело рук вашего поколения. Помните о своем долге, мой друг. И еще о том, что всегда существует тот камень, который не виден...

   Поэтому, как только Вы доставите нас на место, и мы убедимся, что и крыша над головой, и все, что нам понадобится для дальнейших действий – в наличии, Вы вернетесь в распоряжение капитана Миядзи.

   Кстати, по сколько патронов мы будем иметь на каждый из двух Гочкисов?

   – По три тысячи, полковник.

   – Пожалуй, этого более чем достаточно. А бомбочек?

   – Двух видов, по тридцать каждого.

   – Должно хватить. Кстати, Вы сами наши рельсовые фугасы видели? В качествах их уверены вполне?

   – Я их изготавливал лично. Так что ручаюсь Вам: их установка действительно займет очень мало времени. Внешне ящики замаскированы так, что выглядят кучками щебня. При заглублении на десяток сантиметров, их даже летом не найти не догадывающемуся о них человеку, разве что прямо наступив ногой. Ну, или лошадь пробьет копытом...

   Но как мы знаем из долгого опыта, казаки патруля по насыпи обычно не ездят. Электропроводные шнуры имеются двух цветов: коричнивые и белые. Смотря по погоде и времени года, – какой именно использовать.

   – Прекрасно. В тех гальванических батареях, что мы везем, Вы уверены?

   – Вполне. Американские. И пока нас ни разу не подводили.

   – Ну, что ж, Горо-сан. Будем надеяться, что если нас и задумают осмотреть, в этих Ваших хитроумных тайничках их не обнаружат.

   – Для этого нужно разобрать всю повозку, господин полковник.

   – Я так и понял. Кстати, лейтенант, а как именно вы оцениваете наши шансы на успех? Не слишком высоко, не так ли?

   – Как один к пяти. Или шести. И это в самом лучшем случае. Только не обижайтесь, но ведь верно говорится: для нидзя – тропа нидзя...

   – А самураю – путь самурая, – завершил изречение собеседника пожилой "купец", – И это верно. Даже при всех успехах нашей армейской разведки, по части такой "работы" мы все равно уступаем "воинам тени" Эпохи сражающихся царств. И хорошо, что вы, наши последователи, понимаете это. Как мне представляется, строя новую армию, мы в Японии слишком поспешили слепо копировать европейцев, перенимая у них и хорошее, и плохое. К сожалению. Надеюсь, в будущем вы исправите наши ошибки...

  ***

   Монотонный перестук колес под осторожное шуршание дождя где-то над головой. Бархатная полутьма и уютная нега теплой постели. Что еще нужно человеку для хорошего сна и спокойного отдыха? Но заснуть – никак не получалось. Сон упрямо не шел.

   Он старался не курить в спальне. Как во дворцах, так и в поезде. Но сейчас желание подымить оказалось просто нестерпимым. Накинув на плечи шерстяной курительный пиджак, давний подарок королевы Виктории, не включая верхнего, света Николай достал из бюро непочатую коробку одесских папирос "от Попова" с ароматным Дюбеком. Распечатал, не торопясь вставил одну в коротенькую трубочку-носогрейку и, щелкнув зажигалкой, первый раз глубоко затянулся...

   Смутное, гнетущее чувство какого-то весьма серьезного упущения, по недосмотру или забывчивости недоделанной чрезвычайно важной работы, не отпускавшее с самого момента отъезда из Ляояна, притупилось, уступив место размышлениям о причинах, все эти треволнения вызвавших. Но мог ли он, никогда не имевший повода пенять на свою память, что-то действительно забыть за грохом салютов и фанфар последних дней?

   Потушив первую папиросу, Николай тщательно выбил и продул трубочку. Вставил вторую, раскурил...

   – Мы где-то прокололись? Как Миша говорит... – произнес он вслух.

   Николай доверял своим предчувствиям, искренне считая предупреждениями свыше. А раз так, тем более было над чем поломать голову. Бессонница неспроста приходит. Но о чем бы он не вспоминал в эту ночь, память раз за разом упрямо возвращала его в тот самый день, когда он впервые лично познакомился с Василием Балком и Всеволодом Рудневым. Вернее, с теми загадочными людьми, что представ в их облике, прбыли к нему, в ЕГО Россию, по пути божественного провидения длиною в сотню с лишним лет...

   После появления в Зимнем дворце Михаила Банщикова, их юного товарища, которому достало ума, ловкости и везения убедить Николая в том, что чудный рассказ корабельного эскулапа не дерзкие выдумки вульгарного авантюриста, подтверждением ряда фактов, на которые он указал, Государь Всея Руси первый раз в жизни безумно, до потери пульса испугался.

   Это был не страх даже. Это была безжалостная пытка страхом. Разом обрушившая во прах всю его привычную систему мировоззрения и мировосприятия.

   Да, чисто внешне он сумел спрятать, похоронить этот животный ужас где-то в себе. Охранить от него любимую жену и выстроенный ею милый, уютный мирок их семьи. Силы воли и рассудка хватило, хвала Всевышнему. Но скольких же бессонных ночей и потерянных с ними лет жизни стоило Николаю избавление от мук мрачных сцен гибели Империи! От кровавого кошмара мученической кончины его любимых и близких в грядущем водовороте событий того будущего, откуда Михаил и его друзья пришли. Да, и избавился ли он от них до конца? Вряд-ли.

   Но явились эти люди, как он скоро смог убедиться, с искренним желанием помочь России избегнуть всех этих катаклизмов. Вот только не ради его, самодержца, персоны! А единственно лишь во имя спасения десятков миллионов жизней людей, живущих здесь, на одной шестой части суши. Ради их великодержавного, всенародного процветания.

   Такие честность и откровенность, выказанные Банщиковым, дорогого стоили...

   И каким же облегчением стало для него то, что Александра, его любимая жена, его Солнышко, волею случая узнавшая правду, не только не усомнилась, не осудила, но и полностью поддержала его в первых шагах и решениях, что были приняты им с учетом предупреждений Михаила и его друзей. Именно ее истовая убежденность в том, что их явление есть следствие того, что Господь внял, наконец, ее и его молитвам, затушили в душе Николая последние искры опаски и недоверия к "посланцам Горним".

   Посланцы, волхвы...

   Да, именно так назвала Алике их в ту длинную ночь, когда они до утра проговорили о том, что с приходом сюда этих людей, их привычный, собственный мир стал другим. И никогда прежним уже не будет. Ибо у царской четы появилась в этом мире не только Вера и упование на Высшую волю и справедливость, но и зримая, земная опора, которую он и она так долго искали в окружающих. И которой так долго не находили.

  ***

   – Помнишь, счастье мое, когда ты впервые мне сказал, что Витте оказался твоим самым большим разочарованием? – Александра задумчиво смотрела Николаю прямо в глаза, – И сколько лет после этого тебе приходилось с этим "разочарованием" мириться.

   – Помню, конечно. Это было через несколько дней после ходынской катастрофы. Когда нам передали его первые высказывания об этом кошмаре и о тех, кого он считает в нем повинными. А терпел я...

   Так, ты же сама знаешь, дорогая, что поменять-то его было не на кого!

   – Но ты уже убедился тогда, что этот человек одержим грезами о диктаторстве при "слабом" царе? Что он способен ради своих мечтаний на всяческие мерзости...

   – Это не главное. Да, и кто бы ему позволил? Тогда дело было совсем в другом. Я в тот момент впервые столкнулся с намеком с его стороны на то, что Государь, оказывается, "мало ценит" праведные труды своего "главного министра". Вот уж чего я никак не ожидал от человека, которого мой дорогой папА считал подвижником и патриотом. А тут внезапно узрел перед собой унизительнейшее попрашайничество блюдолиза!

   – Ах, ты об этом...

   Но, милый мой Ники, разве не таковы почти все вокруг нас? Наверное, так уж устроен русский человек, если даже твои лучшие генералы и адмиралы не стесняются даже письменно выпрашивать повышения, крестик или доходную должность. Как у нас часто говорят: "сам за себя не порадеешь, никто и не вспомнит".

   – Этого и страшусь, дорогая. Ладно – цивильные чиновники! Та же беда и в мундирах с эполетами часто ходит. Но ради того ли служат Родине? Если не на первом месте в человеке стоит долг верноподданного патриота и православного, как мне ждать от него полной отдачи, жертвенного самоотвержения, в грозную военную пору? Помнишь, как я даже попытку добиться всеобщего разоружения сделал, понимая, что много чего у нас неладно в армии и на флоте?

   Но ведь речь часто идет о знатных и заслуженных еще при жизни дорогого папА людях. С одной стороны, несправедливо обидить – грех и стыд. С другой, – страшно таких иметь на командных местах. Едва ли допустимо. Ведь от них столь многое может зависить в грозный час. Однако ж... приходилось держать! Выбора-то нет. Не было, вернее...

   – Именно: не было. Зато сейчас – он есть. А жалость война заставила отбросить.

   – Да, но в отношении Куропаткина, и в отношении Ухтомского, согласись, я все-таки судил по делам. Верховский, Лопухин, Ламсдорф и Витте... тут, конечно, я сделал то, на чем настаивали Миша, Балк и Руднев.

   – И, надеюсь, об этом теперь не пожалеешь?

   – Не жалею, дорогая моя.

   – Скажи спасибо твоей любящей, старой женке, что умолила Деву Богородицу и самого Спасителя. Услышали на Небесах молитвы мои искренние, и снизошли до нас с тобою, грешных. Не оставили Благодатью своей в годину испытаний. И вот – сегодня мы можем не только опереться на плечо посланцев Небесных, но и на тех людей, на которых через них покажет Перст указующий, – Александра, решительно взяв за руку мужа, увлекла его к иконостасу...

   – Ники, скажи, а у тебя кто-нибудь из НИХ для себя лично, что-то попросил? – после молитвы спросила она Николая.

   – Нет. Никогда. Ни единого разу. Все же, что было сделано по настоянию Миши, – для Алешеньки делалось и делается. По их опытам с электрическими машинками, ты все сама видела: они нам в январе жизнь спасли и столицу уберегли от большой крови. То же и от Руднева с Балком. Единственно лишь интересы государственные. Для себя же персонально – ни единой просьбы, ни строчки...

   – Вот видишь? Доверься им, Ники. Слышишь! Доверься им до конца.

   – Конечно. Не беспокойся более на этот счет...

   Но скажи, раз ты веришь, что они, эти четверо, были ниспосланы нам свыше, как же тогда понимать попытку бегства их инженера?

   – А разве они прибыли к нам в доспехах сияющих и с ангельскими крылами за плечами? Нет, дорогой мой, они посланы сюда в обличье и с духом человеческим. Значит, таков был промысел Божий. Но человек слаб. И Враг всегда караулит за его спиной. Искушает и строит козни. Ждет слабости его, ошибки. Чтобы подтолкнуть, когда человек оступится на тернистой тропе, растлить, овладеть его помыслами и самою душою. А уж если речь идет о посланце Божьем...

   Но я не боюсь за троих, первыми пришедших. Боюсь только за него. Боюсь, что в этой схватке Зверь восторжествует...

   А значит, нам нельзя полностью доверять господину Лейкову. В отличие от остальных, делами все доказавших. Однако, любимый мой, не нам здесь что-либо решать. Пусть это бремя останется на плечах первых. Доверься им, Ники!

  ***

   Когда ему стало ясно, что круговорот событий благодаря знаниям посланцев, и его личным, каждодневным трудам, отвел страну от роковой черты, он испытал истинное чувство блаженства. Оно впервые овладело им после Шантунга, вечером того дня, когда он говорил с рабочими, взбаламученными всеми этими виттями, гапонами и разной эсэровской дрянью. Когда его слова предотвратили кровь и страшную трагедию, а Банщиков выложил на стол перед ним два браунинга со словами: "Вот так должна была выглядеть ваша смерть, Государь. Но, слава Богу, сегодня у ВАС все получилось"!

   А потом случилось это... эта мерзость, осознав которую, он почувствовал, будто ему на голову выплеснули ведро с нечистотами. Причем – кто?! Самые уважаемые старшие родственники. Брат отца дядя Владимир. И с ним – "смиритель финнов" Николаша...

   На этом все блаженство и закончилось. Жизнь вновь показала свой грозный оскал. Причем оттуда, откуда он совершенно не ждал! И даже окончательная победа в войне над япошками, блистательные триумфы Гриппенберга и Руднева в самом конце ее, не смогли рассеять в глубине души мутного, зловонного осадка, что оставил этот бескровно, в зародыше задавленный заговор.

   А дальше почти без перерыва – истерики матери, непонимание с Сергеем и Эллой, даст Бог временное, доклады Зубатова и Плеве о брожении умов в гвардии и гневном ропоте в дворянских Собраниях...

   "Можно подумать, все они не понимают, что Дума и Конституция – хоть и горькое, но спасительное лекарство от тяжкой, запущенной болезни. Понимают прекрасно. Но наивно думают, что раз война выиграна, народ ликует, то все теперь можно оставить по-старому, как будто и не было обещаний Государю своему Народу. Да, можно! Но только до нового взрыва, момент которого мы уже вряд-ли сумеем точно предугадать и не успеем на него вовремя среагировать. А если, не дай Боже, бунт наложится на долгую, тяжелую и кровавую войну, на мятеж генералитета, как об этом рассказывал Михаил?

   Нет уж, любезные дамы и господа, лучше нам с вами, потеряв меньшее, спасти самое главное и дорогое – внутренний мир и порядок. Не заставляйте меня, пожалуйста, быть резким с вами. Да, я незлобив, но всякому терпению есть известные пределы. Видит Бог, как же мне не хочется за них заходить!.."

   Никакие победные фанфары, никакой треск и шум вильгельмовской лести, даже тихие домашние радости и уверенность в том, что болезнь Алеши, благодаря знаниям Михаила, переносима, не могли избавить Николая от накатывающихся порой приступов мрачной меланхолии. Ведь все получилось так, как ему и предсказывал Михаил с его друзьями: угрозы известных им бед, удалось избежать, благодаря, так называемому, "послезнанию" его нежданных друзей. Но приходится сталкиваться с иными, новыми проблемами, о которых уже никто не предупредит, не подскажет – где гарантированно верный выход.

   Конечно, вся та бесценная информация, которой обладали иновремяне, помогает уверенно принимать оперативные решения. Но расклады на "мировом игровом столе" меняются очень быстро. Даже слишком быстро...

   Может быть, эти четверо принесли сюда с собою из будущего и тот безумный темп, в котором они жили там, и к которому привыкли? Ту скачку мировых событий, которая почти не оставляет времени главе государства на неторопливую оценку их и холодный расчет своих ответных ходов?

   Вместо классических шахмат – блиц? Вместо обстоятельной охоты загоном и засад на номерах – стрельба по вальдшнепам? Только вальдшнепы эти уж больно похожи на летящие в тебя снаряды. И искупает ли сумасшедший азарт "большой мировой игры" эту каждодневную, ежечасную опасность?

   Николай в задумчивости улыбнулся, вспоминая свои переживания и душевные муки тогда, на распутье, год назад...

   Но сколько нового и потрясающе интересного открыли они ему, эти четверо! Он смог заглянуть в мир будущего. Представить себе не как картинки в книжках француза Жюля Верна, а как живые и осязаемые, летающие корабли и атомные субмарины, поезда, мчащиеся со скоростью в десять раз быстрее ныне существующих, ракеты Циолковского, увозящие людей к другим планетам...

   И все это сделает, всего достигнет, русский народ. Российский народ. ЕГО народ! Люди, которым предстоит жить в великой Российской империи. И разве не стоит риска, на который сейчас он дерзнул пойти, то, чтобы они намного быстрее овладели этими чудесами? Чтобы не было миллионов бессмысленных смертей в ненужных, преступных войнах? Чтобы не рушились храмы, а брат не шел на брата?

   – Стоит, конечно. А был ли у меня выбор? Вопрос риторический, – Николай отложил трубку, с удивлением прислушиваясь к внезапно возникшему где-то впереди шуму.

   Какой-то треск, отдаленные удары. Скрипнув тормозами, поезд сбрасывал ход.

  ***

   Семь человек в меховых папахах и длиннополых шинелях с башлыками, вполне сносно защищавших их владельцев от холодного, порывистого ветра, задувавшего с запада, неторопливо продвигались по подраскисшей от недавно закончившегося снежно-дождевого заряда полевой дороге.

   Двое первых ехали налегке, верхами, с пиками в бушматах и драгунками за плечами. Четверо их спутников месили сапогами грязь, ведя в поводах изрядно нагруженных лошадей. А седьмой восседал на одном из двух крепких коней, впряженных в доверху затаренную всякой всячиной подрессоренную повозку, – бывшую санитарную двуколку русского армейского образца. Сзади нее шли на привязи, то и дело перефыркиваясь о чем-то своем, лошадином, две кобылки под вьюками...

   – Так что, казаки, доехали, что-ль? Аль нет ишо? Поликарпушка, ну-ка глянь: не та ль приметная сопочка двугорбая, что ты нам давеча сказывал? – Семен ткнул нагайкой в едва проступивший вдали, на фоне чуть приподнявшихся мрачных снеговых туч, темный абрис высокого холма с двумя четко очерченными вершинами.

   – Она самая и будет, Семен Михалыч. Только далёко еще. Высота-то у ней – добрая. Часа три пути нам. А то и все четыре. С двуколкой быстро не скокнешь...

   – Ох, уж мне эта двуколка! Знамо, верхами, да с кониками под вьюком, давно бы на рысях добежали. И дернуло-ж меня ее взять... – вздохнул в сердцах казак-возница.

   – Ладно, не кручинься, что долг на тебе лежит. Не много времени, чай, охать будешь, Тихон Афанасич, – усмехнулся Семен в роскошные усы, – Вернешь все в лучшем виде старшине. А нам всем – подспорье доброе. На коников – столько бы не взять. А так, – гляди, еще и шанцу всякого разного сколько для хозяйства прихватили. Ставить избы начнем, каждый гвоздок в счет пойдет, тут пока – не Матушка-Россия. Ну, и фураж, опять же. До доброй травки почитай месяц цельный будет. Смотри, какие погоды нонче стоят.

   – Говорил я тебе, Тихон Афанасич, что сперва налегке надо было сюда подскочить. Застолбить. А потом за всем скарбом отдельно вчетвером съездить. Ан, ты ж у нас вечно по-своему рядишь, – подколол товарища моложавого вида казак, отирая пот с лица.

   – Ты, Поликарп, не тряси чубом-то. Приехал бы за нём, а уже – поминай как звали. Лом да ржавчину бы взяли, думаешь, до царевой щедроты мы одне такие умники?

   Слава Богу, что так все обернулось. Кров над головой на само перво время будет, – то и славно. Но вот как поразмыслю я, казаки, что на новой земле завтра нам все сызнова начинать, опять же – волнительно. Да и Марья Степановна все ли так в дорогу соберет, без мово-то присмотру. Так что, чем больше всякой дельной всячины с собой везем по хозяйству – тем оно, стало быть, и лучшее. Прав ты был, Семен Михайлович...

   А к фанзе-то той дорогу в темноте найдешь, Поликаня? Часа через два смеркаться начнет, а ночь тут быстрая, – нахмурился ехавший рядом с Семеном пожилой казак.

   – Должон найти, дядя Кондрат. Не сомневайтесь. Но, ясное дело, при свете, – оно, всяко, веселее бы было. Может, станем на ночь, а? Как решите?

   – По уму, так надо бы заночевать. Костры разложить не долгое дело, дровцы есть.

   Да, больно охота поскорее доехать, казаки. На фанзочку эту глянуть. Так уж красиво Поликарп Устиныч нам все расписал... – Семен подмигнул своему молодому товарищу, – Мое слово – едем! Но как близко будем, дозор вышлем. Мало ли что: как война уходит, всякий народец копошиться начинает. Хунхуз, верно, думает еще, что тут он дома у себя. Так что, порох должно нам сухоньким держать.

   – Это уж мы завсегда, Семен Михалыч. И пусть хунхуз себе, что хочет понадумает, только дома здесь теперь – мы.

   – Ладно, ехать, так ехать. Как не ряди, а недолго осталось...

   – Споем что ли, казаки? Дорожка покороче и выйдет.

   – Давай, Поликарпушка, запевай, – кивнул Семен, оправляя поводья.

   И поплыла над сопками Маньчжурии русская казачья песня. Как говорили на кругу, сложенная каким-то морским офицером.

   "Чудное оно дело, конечно. Но, неисповедимы пути Господни. Знать, и такое бывает: служба у человека флотская, в броню да в железа дюймовые закованная, а душа у него – вольная, казачья...

   Только опять же, как на все это посмотреть? Что степь простор до самого до неба. Что море – простор без краю и вовсе. А русское сердце широкое. Без вольного простора вокруг никак ему не прожить..."

За рекой Ляохэ загорались огни,

Грозно пушки в ночи грохотали,

Сотни храбрых орлов

Из казачьих полков

На Инкоу в набег поскакали.

Не сходили с коней день и ночь казаки,

Одолели и горы и степи.

Вдруг вдали, у реки,

Засверкали штыки,

Это были японские цепи.

И бесстрашно отряд поскакал на врага,

На кровавую страшную битву,

И урядник из рук

Пику выронил вдруг:

Удалецкое сердце пробито.

Он упал под копыта в атаке лихой,

Кровью снег заливая горячей:

– Ты, конёк вороной,

Передай, дорогой,

Пусть не ждёт понапрасну казачка.

За рекой Ляохэ угасали огни,

Там

Инкоу в ночи догорало.

Из набега назад

Воротился отряд.

Только в нём казаков было мало...

   Послесловие.

   Уважаемые читатели!

   В завершении первой книги цикла "Одиссея капитана Балка", мне хочется сказать еще несколько слов. И это – слова глубокой благодарности всем тем, без кого эта книга и предшествующая ей трилогия "Одиссея "Варяга", были бы попросту невозможны.

   Во-первых, я должен от всей души поблагодарить Глеба Борисовича Дойникова. За его замечательные книги и Мир МПВ-1, ставшие исходным посылом и мощным импульсом к началу моей работы в жанре военно-исторической фантастики. Литература крупных форм – поприще весьма отличное от привычной для меня военно-аналитической журналистики, и решиться на столь резкую смену творческого амплуа без сильнейшего душевного стимула, я вряд-ли бы смог.