Текст книги "Загадочная душа и сумрачный гений (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

   Лучше скажите, мужики, какой я умничка, что вовремя проплатил Эйкхорну за первую, опытную партию его новокаина еще в сентябре. А в ноябре он уже прислал нам первых двести ампул. Как чувствовал, что понадобится. Сам-то представляешь, Василий, как без него нашу плесень колоть? Не хочешь попробовать?

   – А ты без немца никак не мог обойтись?

   – Нет, Петрович. Анестетики – не моя стезя. Анестезиолога папаня из меня делать не собирался. Да и нельзя же сразу хвататься за все...

   – Угу. А про то, что без новокаина пациентов перед каждым уколом антибиотика к койке привязывать придется и деревяшку меж челюстей пихать, наш доктор Пилюлькин и не подумал.

   – Василий, хватит издеваться. Вот тебе, персонально, обещаю – при случае точно только с одним физраствором пенициллинчику засажу...

   – А на подвал?

   – Начинается... Петрович, я в непонятках. А может, дядя Фрид, таки, был прав? В отношении условных рефлексов профессионального потрошителя? Лучше подумай, как я заманался с этими стерилизаторами, лопающимися стекляшками шприцов и тупыми иглами. Это вам не лазерный контроль и алмазная заточка.

   – Так. Хватит мне этой дурацкой пикировки и медико-процедурных подробностей. Если Шустова хотите – так и скажите. А ты, Вадик, рассказывай, давай, как вы беднягу Вильгельма чуть не уморили.

   – Петрович, вот Святой истинный крест, пациент во всем виноват сам. И еще его разлюбезный лейб-медик герр Лейтхольд. Знал ведь, что у Вильгельма с ухом проблема застарелая, и даже не пискнул, когда его подопечный выперся в Кронштадте на мостик "Брауншвейга" в парадной треуголке. А потом еще скакал там без головного убора вовсе. Добавил он и по дороге, возки-то им подали открытые. В итоге, Экселенца продуло капитально. На приеме и торжественном ужине все было нормально еще, кукситься он начал на следующий день к обеду, после парада Гвардии на Сенатской.

   А вечером, во время "Лебединого озера" в Мариинке, торжественно предворенного "Песнью немцев" и "Вещим Олегом", кайзеру поплохело окончательно. Но, скажу я вам, – мужик. Дотерпел до конца. Итог же всех его геройств – рецидив хронического отита с сильнейшими головными болями и температурой около 39-и градусов.

   Бедолага слег. Вокруг – суета, метания. Со слов немцев я понял – проблемка недели на две минимум. С хандрой, паникой и ночными страхами, до кучи. Картина Репина "Не ждали", короче. Но у меня и в мыслях не было его нашими антибиотиками пользовать. Тут, Василий Александрович, ты прав совершенно. Я же не конченый авантюрист по жизни, понимаю, – пока они "сырые". Когда речь шла о раневых гнойных инфекциях с перспективой гангрены у наших офицеров и адмиралов, там просто деваться было некуда. Или рискуем, или точно – бабушка с косой...

   – Авантюрист ты по жизни, Вадюша, не конченый, а законченный, – юморнул с изяществом гиппопотама Балк, – Мало того, что дерзнул под пеньюар к сестренке царя залезть, так еще и передо мной хвост поднимаешь. Но уж, коли, не твоя идея была в отношении кайзера, ладно, прощаю. В смысле – поверю тебе. Но, проверю.

   – А смысл мне врать? Я едва на ногах устоял, когда Николай, вернувшись из покоев Вильгельма, так спокойно, с милой задумчивой улыбкой, осведомился: "А сколько уколов антибиотика необходимо, чтобы кайзера поставить на ноги как можно скорее?"

   Мужики, я честно бился как лев. И про риск осложнений, и даже про вероятность летального исхода ему говорил. Как об стенку горох! "Это наше общее решение. Кайзер ждет. Приступайте немедленно". Что тут оставалось делать?

   Короче, нормальная у него задница. Холеная и жирненькая. Как с пациентом с ним – никаких проблем. Через два дня Их прусское величество уже уверенно шло на поправку. А тем временем Петр Аркадьевич с Баллином, их чиновниками и прочим буржуинством заседали, ездили всей толпой по заводам, собраниям и прочим бизнес-тусовкам.

   И вся эта вкусность просквозила мимо вашего покорного слуги, поскольку объект приложения моих усилий, возлежал на перинах с подушками, нежась под пуховым одеялом, и донимал меня разговорами обо всем на свете, но больше всего – о флотских делах. А в особенности, о торпедных катерах и моторах. Так что, наш августейший союзничек далеко не так прост, и откуда ветерком потянуло, смекнул.

   О чем он меня еще расспрашивал, – отдельно, в письменном виде, памятку составлю. Пока в разных записках все, нужно в порядок привести. Думаю, для общего дела это будет не бесполезно. Эх, видели бы вы эту хитрую, усатую физиономию в ночном чепце с завязочками под подбородком. Волк из мультика про Красную шапочку в роли бабушки!

   Но уже на шестые сутки, несмотря на мои протесты и угрозы возможным рецидивом и осложнениями, они с Николаем рванули по заводам и верфям. Я там присутствовал исключительно в качестве массовки. Вот вам статья из "Нивы", почитайте...

   "На стапеле Общества "Путилов-Крупп" (директор-распорядитель И.С. Каннегисер) 14-го марта с.г. в Высочайшем присутствии Императоров Российского и Германского со свитами, заложен крейсер-яхта 2-го ранга "Штандарт" в 6000 тонн, (проект инженера А.И. Гаврилова). Корабль должен заменить его геройски погибшего в бою у мыса Шантунг предшественника. Турбинные двигатели для нового крейсера, конструкции американца Кертиса, будут поставлены из САСШ по контракту с фирмой "Дженерал Электрик".

   В тот же день на верфи были заложены и два минных крейсера типа "Доброволец". Поскольку германский Император еще не вполне здоров, на стапелях возвели огромные шатровые палатки, в которых прошла церемония закладок. Кайзер произнес одну из своих замечательных речей, осветив перспективы сотрудничества капитала Германии и России, в частности, в деле обеспечения нашего флота судами лучших мировых типов. Он отметил, что наше Морское министерство желает заказывать корабли и в Германии.

   Это было подтверждено Императором Николаем II в ответном выступлении перед кайзером, кораблестроителями и гостями, но при этом Государь указал, что такие заказы не будут идти в ущерб загрузке отечественных верфей. После чего он отклонился в сферу внутренних дел России, призвав граждан к спокойствию и недопущению самосудов над лицами, замешенными в террористической и революционной деятельности, напомнив о том, что виновность кого-либо определяет только суд. Со своей стороны, идя навстречу народным чаяниям о спокойной и мирной жизни, Государь и новое Правительство предпримут все меры по повышению качества работы аппаратов министерства юстиции, МВД и судопроизводства, а возможно, и к их серьезному реформированию".

  Глава 5. Два адмирала.

18-20

м

арт

а

1905-го года, Великий Сибирский путь.

   – Всеволод Федорович, примите уверения в моем глубочайшем к Вам почтении. Сердечно благодарю, что приняли это внезапное приглашение, несмотря на столь поздний и неурочный час. Прошу Вас...

   Негромкий голос обитателя роскошного купе-апартаментов резко контрастировал с внешним обликом своего хозяина, поскольку не мог похвастать ни эмоциональностью, ни изысканностью тембра. Из-за чего объективно и входил в диссонанс как с его гвардейским ростом и горделивой осанистостью фигуры, так и с могучей энергетикой цепкого взгляда светлых, серо-стальных глаз, внимательно изучавших гостя из-под сократовского лба мыслителя. Чувственно, но излишне резко очерченные губы, выдавали в стоящем перед Петровичем человеке натуру увлекающуюся, страстную, но способную сдерживать свои порывы до поры до времени в узде холодного разума. Прихваченная благородной сединой окладистая борода в стиле "а-ля амираль Макарофф", завершала портрет.

   "Хм. А вот голосок-то у нашего "дедо Альфредо" подкачал", – хмыкнул про себя Петрович. Но зато английский, на котором радушный хозяин приветствовал званого гостя, был практически безупречен, несмотря на чуть заметный немецкий акцент. Руднев, как флотский офицер, язык вероятного противника, сиречь "просвещенных мореплавателей", знать был обязан. Но обязанность – обязанностью, а по жизни сложилось так, что он владел им в совершенстве. И отметил то же самое в отношении своего собеседника.

   – Располагайтесь, пожалуйста. Я искренне рад нашей встрече и долгожданной для меня возможности впервые пообщаться с Вами тет-а-тет. Очень прошу извинить мне мое нетерпение, заставившее меня столь дерзко пригласить Вас практически ночью, но...

   – Но Их Величества настолько энергичны и столь активно загружают нас днем, что выкроить часок-другой для нормального, человеческого знакомства, у нас с Вами не представлялось возможности уже четверо суток. А уж от этой суеты в Первопрестольной у меня до сих пор голова кругом идет. Что же до позднего часа, так я вовсе не юная институтка, чтобы смущаться от взгляда на хронометр.

   – Да. Москва, конечно, произвела на меня огромное впечатление. Особенно Кремль и соборы. Жаль, что все прошло слишком быстро. За два дня можно было голову открутить, но так и не постичь того, на что нужны месяцы или даже годы... Рад, что мы вполне понимаем друг друга, милостивый государь Всеволод Федорович, – в глазах германца мелькнула лукавая смешинка.

   – Взаимно. И если Вы не против, герр Тирпиц, я предлагаю нам сразу в личном общении быть накоротке. Для Вас я отныне – просто Всеволод. В русском языке и в понимании – это переход на "ты", общение по-дружески, так сказать. Кроме разговоров по службе и в присутствии третьих лиц, конечно...

   – Спасибо, друг мой. Искренне рад нашему правильному знакомству. Альфред, – германский адмирал широко улыбнулся, и с легким поклоном скрепил новый статус их неформальных взаимоотношений крепким, энергичным рукопожатием.

   – Я тоже рад, Альфред. И открою маленький секрет: твой адъютант опередил моего не более чем на десяток минут. Увы – проклятая рутина! Пока барон Фредерикс решал, где именно мне будет удобнее принять высокого германского гостя, твое приглашение уже оказалось на моем столе, – развел руками Руднев, – Пришлось идти сдаваться. И вот, я в вашем поезде, и судя по графику движения, – уже до утра. Теперь самое страшное, чего я опасаюсь, – не сам факт тевтонского плена, а то, что сейчас появится твой великолепный Император и король. И в результате, нам вновь совершенно не удастся потолковать.

   – Я все предусмотрел, Всеволод. Его Величество уже второй час как видит сны. После жарких объятий Москвы многие у нас здорово устали. Не всех ведь море приучило рассчитывать свои силы на длинные переходы. Так что на эту ночь ты – только мой, – физиономия германца расплылась в одухотворенной ухмылке сытого людоеда.

   – Честно? А Фили Эйленбург случайно не в твоем вагоне?

   – Боже, Всеволод! Ну, что за... – Тирпиц задорно расхохотался, – Вот ведь какая незадача. Значит, досужие, подковерные сплетни нашего Двора и до Петербурга доходят?

   – Ясное дело...

   – Всеволод. Не верь этим байкам, прошу тебя! Экселенц не будет держать возле себя людей с сомнительной репутацией. Это все пустые кривотолки завистников...

   – Не беспокойся, я пошутил. Да и какое мне дело до чьих-то там предпочтений. В конце концов, у нас даже среди министров нечто подобное водится. А задержался я почти до самого отхода потому, что должен был убедиться, что меня никто не дернет, и в трех главных вагонах все угомонилось. В итоге, когда паровозы уже почти напоили, пришлось поспешать, и, извини, с точки зрения презента, – я буду не вполне оригинален. "Шустов". Правда, двенадцатилетний.

   – О! Прелесть!.. Спасибо, друг мой. Это божественный напиток. Но я его припрячу для себя, если не возражаешь? А со своей стороны, предлагаю тебе три варианта на выбор, со встречей и знакомством: скотч, ириш или американка? Выбирай сам, – с этими словами Тирпиц продемонстрировал Петровичу содержимое центральной секции небольшого настенного шкафчика красного дерева, в котором был устроен великолепный "походный" бар с хромированными держателями для каждой бутылки.

   – Ого! Аж глаза разбежались... У тебя есть даже "Усатый Джек", смотрю?

   – С Льежского Рождественского ревю. Из 16-летней партии.

   – Альфред, а ты – опытный искуситель!

   – Иногда. Под настроение. Но не со всеми получается. Да и не так много тех, кто этого заслуживает.

   – От скромности точно не умрешь... – рассмеялся Петрович.

   – Скромность – украшение дам. А в нашем деле куда важнее "быстрота, глазомер и натиск". Не так ли применил к практике несравненный Суворов формулу знаменитого римлянина – "Пришел, увидел, победил"? – Тирпиц аккуратно извлек бутылку из зажима держателя, – Значит, Всеволод, если я правильно понял, мы остановились на "Дэниэлсе"?

   – Да. Но только со льдом, и никаких шипучек.

   – Принимается. Пошли к угловому столику, там нам будет удобнее...

  ***

   Мартовская ночь, спрятав за облаками звезды, смотрелась непроглядным мраком в окна кайзеровского экспресса, бегущего на восток по бескрайним просторам центральной России. И только россыпи золотистых огоньков, то и дело вспыхивавших или где-то вдали, или чуть ближе, подсказывали путешественникам, что эта таинственная, укрытая метровыми снегами бесконечность, – вовсе не холодная безлюдная пустыня...

   – И все-таки, Всеволод, сколь же непостижимо огромна ваша страна, – Тирпиц проводил взглядом уплывающий от них свет окошек очередной деревеньки, меркнущий в таинственной, бархатной темноте за стеклом, – Как вообще можно эффективно управлять такой исполинской махиной из одного центра? Да, вдобавок, и расположеного не в самой середине, а почти на самом ее краю. Просто уму непостижимо.

   – Была бы отработанная система с оперативной обратной связью, Альфред. Причем обязательно с объективной и правдивой. И к этому еще – тут самое сложное, пожалуй, – грамотные исполнители на местах. Плюс надежные коммуникации. Тогда размер не будет иметь принципиального значения...

   Кстати, о размере. Знаешь, сколько нужно было времени всего полвека назад, чтобы добраться из Петербурга до Хабаровска сухим путем? Почти полгода. А сколько нужно крейсеру, вышедшему из Кронштадта, на переход до Владивостока? По-хорошему – два-три месяца. Мы сейчас на этот же путь затратим две недели. А телеграмма долетит за минуты, считая время ее набивки и приема. И не далек тот день, когда для этого уже не будут нужны провода. Так что технический прогресс – рулит. И расстояния физически становятся иными. Сам посуди: через пару-тройку лет ты сможешь отправлять людей и грузы в Циндао, зная, что через 18 суток они будут в Китае.

   – Я понимаю. Но все-таки, эта бесконечность за окном... она меня завораживает. Не так давно я общался с некоторыми немецкими колонистами из Саратова. Мне тогда показалось, что они как-то иначе, не как мы в Германии, воспринимают Мир. Фатерлянд, Европу. И знаешь, я, наверное, только сейчас начинаю понимать, в чем дело. Должно быть, чувствовать себя частицей чего-то поистине огромного, это нечто совершенно особое. Конечно, они помнят свою историческую родину, но она для них что-то, хоть и любимое, дорогое, но очень далекое и маленькое, как бабушкина деревенька. И их особо не впечатляет, что в этой "деревеньке" творят великие зодчие и инженеры, плавится крупповская сталь, совершают открытия знаменитые ученые мужи, а наш торговый флот соединяет континенты под флагом мирового прогресса – "Сделано в Германии"...

   – А здесь, друг мой, целый Мир... Россия – если хочешь знать мое мнение – это вообще не страна. Не Империя. И не Держава даже. Это нечто большее. Мы, русские, да и все, живущие здесь, сами этого до конца не понимаем. Это постижимо только на уровне чувств. Потому, наверное, у нас и не относятся уничижительно ни к иноверцам, ни к инородцам. Да, Россия – это Мир. И Мир этот всех вменяемых приемлет в свое лоно. И всем здесь находится и место, и дело, и дом. И родившимся здесь, и пришедшим из дальнего далека. И в этом мы, пожалуй, по мировосприятию ближе к китайцам, чем к англичанам, например. Вот тут, мой дорогой, размер как раз и имеет значение.

   – И все-таки, при всей фантастической мощи России, и физической, и ментальной, ты утверждаешь, что вы могли проиграть эту войну японцам?

   – На раз-два. И если бы мы не поломали их планов с покусковым уничтожением наших сил на суше и на море, и не порушили усилия их пособников по дестабилизации внутренней ситуации в стране, то за полтора-два года они нас измотали бы и вынудили подписать невыгодный для России мир. Кстати, почитай книжку нашего молодого гения – Михаила Александровича, где он дает обобщенные выводы по кампании. И особенно – про фактор "больших расстояний". Он прав: в случае этой войны, наша "огромность" работала против нас самих.

   Я пролистал ее в рукописи, а тебе перешлю машинописный вариант. Когда-то еще типографски напечатают.

   – Спасибо. Буду благодарен. Кстати. Про "поломали". Это ты очень точно сказал: поломали. Причем – правильно поломали! Запомнится этот хруст крепко не только япошкам. Хозяева этих узкоглазых в Лондоне и Вашингтоне тоже все правильно поняли, – оживился Тирпиц, – И вот что. Официальные наши дела и первые общие посиделки в первый день, тогда, возле Твери, это все – очень замечательно. Но я лично тебя еще не поздравлял с теми выдающимися победами, которыми русский флот и вся Российская империя может гордиться сегодня, исключительно благодаря тебе, Всеволод.

   С этими словами немец быстро поднялся и подошел к вместительному бюро в дальнем конце салонной части его апартаментов. Вернулся он к столу с небольшим, но явно увесистым ящичком из полированного черного дерева с внутренним замочком, ключ от которого также был в руке хозяина.

   – В знак моей дружбы и глубокого уважения к твоему таланту моряка и флотоводца, прими, пожалуйста, этот маленький подарок, мой дорогой...

   Замок тихонько щелкнул, и перед Петровичем предстал во всей своей вороненой красе морской длинноствол – 9-миллиметровый Борхардт-Люгер 1904-го года, уютно покоящийся на зеленом бархате своего вместилища, словно циркуль в готовальне.

   – Альфред... я у тебя в долгу. Боже, какой великолепный, истинно германский инструмент! Спасибо, друг мой.

   – Я рад, что он тебе понравился. Кстати, вот первый раз постреляешь – и влюбишься окончательно. Когда я его опробовал, уговаривать меня принять ЭТО на вооружение флота, уже не было никакой нужды. Ну, так за твои победы, Всеволод! Прозит!

   – Спасибо!

   И, давай-ка, сразу еще по одной. И не чокаясь. Победы, говоришь?.. Да. Они были. Но, Альфред! Из десяти моряков, погибших в этой войне, СЕМЬ – это люди или с моей эскадры, или с флота под моим флагом. Из моего многострадального Владивостокского отряда – почти половина крейсеров на дне...

   Говорят – победителей не судят. А я вот часто думаю, а не слишком ли высокую цену пришлось заплатить флоту за мои ошибки?

   – Я тебя понимаю. Но, во-первых, японцы и их покровители застали вас врасплох, когда главные силы Тихоокеанского флота были еще у заводских стенок Кронштадта, и армия на девять десятых – в тысячах миль от театра. В таких условиях минимизировать потери еще мог Куропаткин – ему было куда отступать. А у вас с Макаровым поле для маневра было слишком узким, я уж молчу про разделение эскадры между двумя базами. Во-вторых, если говорить о потерях, то значительная часть погибших у тебя приходится на два крейсера итальянской постройки. У меня "школа" Брина, Куниберти, Масдэа и иже с ними, давно вызывает больше вопросов, чем восторгов...

   Потери, говоришь?.. Войн без жертв не бывает. Уж, если на то пошло, давай сравним потери и политические итоги прошлой вашей драки с турками, и этой. Согласись, что это, как говорится, совершенно разные вещи. Бисмарк тогда виртуозно исхитрился спасти Россию от очень крупных неприятностей, которые грозили Александру Николаевичу и Скобелеву в случае продолжения боевых действий. И что показала история? Разве русские почувствовали хоть какую-то реальную благодарность от болгар за четверть миллиона погибших "братушек"? А сколько чванства и гордыни из них поперло бы, подари им Россия еще и Константинополь? Представляешь? И какой крови бы все это стоило?..

   Только при таком раскладе, на существование ныне Сербии я не поставил бы и ломаного пфеннига. А англичане, без сомнений, утвердились бы на азиатском берегу Босфора. Чем бы это все обернулось для России сегодня – сам понимаешь.

   И после всего, Горчаков представил дело так, что немцы, де, предали русских? И повернулся ведь язык у старого интригана! Так что по поводу потерь, по моему мнению, да и не только по моему, Шлиффен, например, говорит о том же, – ваша кампания против Японии проведена блестяще. Конечно, что-то можно было сделать лучше. Но лучшее – враг хорошего. Как очень верно подмечено: на войне побеждает тот, кто наделает меньше ошибок. Но история пока не знает тех, кто бы их не совершал вовсе.

   – Сунь Цзы? – Руднев понимающе улыбнулся, – Но у него еще сказано, что самая великая победа – та, ради которой не просвистела ни одна стрела. Помянем!

   – Помянем...

   Да. В этом ты прав, Всеволод. Я тоже считаю, что главная задача боевого флота – предупреждать войны. И только уж, если противник не оставляет нам выбора, вот тогда...

   – Угу. Тут наши мысли созвучны. И не только наши, кстати. Джек Фишер, я слышал, любит поговаривать, что на войне, буде она все-таки случится, нет места лишней морали и сантиментам. "Вступаешь в бой – бей! Бей первым! Бей по яйц...м! Бей со всей силы!"

   – Ха! Забавно, но мне сейчас тоже пришел на память этот заводной полулаймиз – полуланкиец. Знаешь, при всем своеобразии наших с ним заочных взаимоотношений, я бы не отказался сейчас видеть этого бульдога с характером фокстерьера за нашим столом, – рассмеялся Тирпиц, – более того, поднял бы за него бокал.

   – А кто мешает? Ну что, Альфред, давай за старину Джека? Который предлагает нам начать заново строить флот!

   – И, благодаря которому, мы с тобой еще долго не останемся без дела. Прозит.

   Хотя, что тут греха таить, поначалу я был в форменном бешенстве, когда в августе Экселенц выдал мне цифры по этому их новому линкору – "Дредноуту", которые получил у Готланда от твоего Государя. Наши-то агенты в Лондоне оказались не на высоте.

   – Представляю, как бы тебе еще больше захорошело, если япошки, вдобавок к такой новой вводной, раскатали бы нас со Степаном Осиповичем на Дальнем Востоке.

   – Мне не хотелось даже предполагать такое. Хотя мы и просчитывали варианты.

   – А представь ситуацию, на минутку. Россия разбита самураями на суше, наш флот у Артура утоплен, кроме точеных молью остатков, запертых в Черном море. Как картинка?

   – Мерзко. И даже не из-за наших грядущих флотских проблем.

   – А что может быть хуже?

   – Шлиффен. И его генеральный штаб, набитый гвардейскими усами и шпорами.

   – Ты думаешь, что...

   – С их колокольни глядя, упустить такую возможность – просто преступление.

   – А учитывая, что к нам, после такого позорища, многие в Рейхе станут относиться как к докучливым разорившимся родственникам, значит, самое время...

   – Да. Безотлагательно разрешить силой давно навязший в зубах французский вопрос. А если Россия встрянет, хорошенько и ей накостылять для остраски, на будущее. Потому, что если дать русским очухаться, а англичанам позволить хитренько подлизаться к ним с утешениями – так можно запросто и до тройственной Антанты доиграться... Извини, я возможно, слишком цинично высказался, но...

   – Нормально все. А что кайзер? Как ты считаешь, пошел бы он на поводу у своих генералов? И сам ты, какого мнения бы был?

   – Для нас воевать с Россией – это форменное безумие. Исходя из общестратегических интересов нашего государственного существования. А не с точки зрения сиюминутной выгоды какого-то случайного момента. Дать англичанам стравить наши народы – это даже хуже чем преступление. Это ошибка. Так как-то сказал Талейран, хоть и по гораздо более мелкому поводу, но, по-моему, предельно точно.

   За Императора, сам понимаешь, я говорить не могу. Но, насколько я его знаю... Он, скорее отправит Шлиффена в отставку, чем начнет войну против царя. Да и мое мнение, надеюсь, при принятии решений, им пока принимается в расчет.

   – Спасибо, Альфред. За откровенность. Ох! Часы-то уже бьют полночь.

   – Да, время летит. Смотри, как снег пошел. Сибирь все ближе и ближе, – усмехнулся Тирпиц чему-то своему.

   – Подожди меня минутку, пожалуйста. Тут наклюнулось одно небольшое дельце.

   – Ватерклозет – там!

   – Не... у меня маленький вопросик к твоему адъютанту, Альфред.

   С этими словами Руднев поднялся, и слегка пошатываясь, направился к двери в коридор, оставив хозяина пребывать в явном недоумении. "В самом деле, что могло ему понадобиться от Венигера? Я сам мог бы его вызвать, вообще-то, если надо еще закуски принести"...

   На физиономии вернувшегося в салон Руднева была нарисована рафинированная легкой степенью опьянения ехидно-довольная улыбочка, не оставляющая сомнений в том, что ее хозяин задумал нечто эдакое, что сейчас должно неминуемо осуществится. В руках у него был длинный, узкий, темно-серый сверток из чего-то на вид мягкого и пушистого.

   – Хм... Всеволод, а это – что?

   – А это, Альфред, то, что кто-то решил зажать свой День рождения, не так ли?

   – Ну... э... Экселенц собирался завтра, то есть...

   – Ага. Сегодня, то есть. Ах, Альфред. А ты и не подумал, что мне было бы стыдно знать, что я был у тебя и позабыл поздравить? Как тебе не "ай-яй-яй"?

   Молчи. И не думай оправдываться. Со мной такие штучки не проходят. Экселенц его хочет, видите ли. Мой тоже много чего хочет. Но?! Спят? Вот и пусть себе тихонечко поспят, а нам с тобой дадут спокойно вспрыснуть это дельце. Тем более, что у тебя там, – Петрович небрежно кивнул в сторону бара, – Я приметил еще пару занятных вещиц...

   – Дорогой мой, все – что пожелаешь! Только скажи, и мои оттащат к тебе в вагон на первой же длинной остановке, – но столкнувшись с неумолимой решимостью, таящейся в насмешливых скифских глазах, германец инстинктивно заюлил, пытаясь вымолить себе пощаду, – Всеволод... может, хоть кофе сначала? Не? Мы же помрем до завтра...

   – Фи!.. Сам звал? Сам. И не завтра, а уже сегодня. И не помрем, а примем рассолу, и будем – как новые. У нас его имеется. Первый сорт, кстати...

   – Это та мутная гадость из-под огурцов!? – глаза немца начали округляться.

   – Это – не гадость. Это – реанимация... – радостно хохотнул Петрович.

   – Что!?

   – Ну... потом объясню.

   – Укрепи меня, Отец Небесный! – драматически возвел очи горе немец.

   – Так. Друг мой Альфред... – Петрович принял подобающую моменту реноме-позу, – Короче. Я тебя поздравляю с Днем рождения. Желаю всего-всего, да побольше. Здоровья, успехов у дам, авторитета у кайзера, вечного рукоплескания бездельников из Рейхстага, перетопить все утюги Джека и... вообще всего, чего тебе самому еще захочется.

   А вот это вот... это вот – тебе от меня. Не-не-не, это он так завернут. В оренбургский платок. Пуховый. Дамы твои будут в восторге, кстати...

   Владей, мой дорогой. Везу его от самого Токио. Это клинок из Сагами, а скован он был еще до того, как португальцы впервые приплыли в Японию. Сейчас ничего подобного уже не делают. Стой! Осторожнее... и имей в виду: бритва в сравнении с ним – просто тупой тесак ленивого ординарца.

   – Потрясающе!.. Какая красота. Спасибо, дружище!.. И так сохранился...

   – Ну, ножны, рукоятка и весь прочий оклад, кроме цубы, гарды тоесть, скорее всего, моложе. Но сам клинок – да, эпоха Муромати...

   – А как он к тебе попал, прости за нескромный вопрос?

   – Вручил маркиз Ито. Как я предполагаю, он посчитал, что, то ли я слишком жестко вел с ним переговоры, то ли – наоборот. Непонятно, что именно он там подразумевал, за своими экивоками. Эти японцы, вообще-то, очень непростой народ...

   Я ему ответил, что более чем удовлетворен нашим мирным договором, и от их Ниппона и ниппонцев кроме добрососедства и спокойствия на наших общих границах больше ничего особо и не хочу. Но он, бедолага, почему-то расчувствовался, Русин сказал – "надо брать", и пришлось принять, чтоб не обидеть.

   – Но это же не совсем правильно?

   – Альфред, у меня еще один есть. Пока. От их молодого принца презент, – Петрович понял смущение щепетильного германца и тут же разрешил душевные муки Тирпица со свойственным ему неподражаемым тактом, – Так что, дружище, не отнекивайся, что, мол, дареное не дарят, и все такое. Принимай подарок, и наливай! Обмоем... иначе у меня все равно Василий их оба отнимет.

   – Василий?

   – Ну, да. Балк мой. Который первый абардажник и кровопивец нашего православного воинства. А теперь, ко всему прочему, не только закадычный друг бывшего наследника престола, Великого князя Михаила, но еще и лицо, лично и публично обласканное обоими нашими императорами.

   Отнимет ведь, как пить дать!.. Хотя у самого в бауле – аж три такие железяки лежат, а ему все мало. Но – шишь вот ему, обойдется! Этот – тебе!

   – Всеволод, я просто не нахожу слов от восхищения. Когда я был в Китае, тоже кое-что привез в таком роде. И толк в этих делах знаю, – наконец обрел дар речи именинник, – Ведь этот тати – подлинный шедевр! Настоящее сокровище...

   – Ай, перестань. Ну, голову снести им можно, этим сокровищем. В Кунсткамеру сдать или на стенку куда повесить – тоже шикарно. Да вот еще на память хорошему человеку подарить – самое то. Вижу по твоей реакции...

   А по мне – Люгер, вот это реально классная вещь! А еще – крупповская 12-дюймовка в 50 калибров. Заставишь их для меня сваять такую пушечку скоренько? Дубасов говорит что-то шибко артачатся господа эссенцы. И по времени, и по деньгам. Три новых станка нам в цену заказа вогнать хотят. Не правильно это. Тем более, что и самому тебе она оч-чень скоро понадобится...

  ***

   Уютно устроившись в своем кресле и обстоятельно дожевывая ароматный кусочек брауншвейгской холодного копчения, Петрович лениво разглядывал филигранной работы богемский снифтер, на тонком хрустале которого все еще держалась благородная пленка от пару минут назад употребленного внутрь "Джемесона".

   В то же время его радушный хозяин, собеседник и собутыльник с недоумением и даже обидой, пытался переварить последний пассаж русского, который был им выдан в ответ на должностное преступление Тирпица: он не удержался, и, встретив родственную душу, вывалил на стол перед Петровичем последние эскизы доктора Бюркнера.

   То ли это было сделано в порыве чувств и эмоций, то ли с дальним прицелом на заказы от русского флота частным германским верфям на новые линкоры, что являлось также и желанием кайзера, но... каков конфуз?! Ни единого слова восторга или одобрения в ответ от своего визави немец так и не дождался. Наоборот.