Текст книги "Загадочная душа и сумрачный гений (СИ)"

Автор книги: Александр Чернов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

   И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?

   – Извини, виноват. И, это... что за пессимизм? Ну, вааще...

   – А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении, желудок у нас – один-с. На двоих...

   – О, Господи... ик... не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик...

  Глава 6. Поезд идет на восток.

Март 1905-го года, Великий Сибирский путь.

   – Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.

   – Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал... но не так ведь, чтобы себя не помнить, и вдруг – на тебе!.. Такая вот ерунда...

   – Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что...

   – Ну? Не томи...

   – Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-нашему, я и не запомнил. Извиняемся...

   – Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?

   – Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать. Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя...

   – Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим знаком? Дела... Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-нибудь тебе говорил? Где он сейчас?

   – Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили... Тогда, что видел и слышал – расскажу. Не извольте гневаться, все – как на духу, что было. Святой истинный крест!

   – Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да? Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, – коль не помер, жить теперь с этим со всем.

   Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и непоправимое во всем этом деле, – он сам, как говорится, был полностью "в дребодан", а его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.

   С точки зрения кастовой морали морского офицерства – это был форменный позор. Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не только ему одному, но и, по восходящей, – всему российскому флоту и самому Государю-Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но сути дела это не меняло.

   На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то четвероногому у входных стрелок рязанской станции – это сущая безделица. Слава Богу, что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера, никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью. Допустим даже, что так...

   Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу... Господи! Какой ужОсс... Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.

   Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.

   – Тут к Вашему высокопревосходительству, господа...

   – Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!

   – Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? – Петрович по голосам за дверью уже понял, что это кто-то из его "банды": Хлодовский и Щеглов – точно, но явно не только они одни, – Тиша, дай нам поговорить, посмотри там...

   – Слушаюсь! – ординарец козырнув выкатился в коридор, а вместо него у одра поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс капраз Рейн, для полноты букета.

   – Ну? Что, орлы?.. Как мне теперь вам и флоту в глаза-то смотреть? После такой международной конфузии? – попытался было бодриться Петрович, но выходило у него "не айс". Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившееся на окружавших его усатых физиономиях, давало некоторый повод для оптимизма, – Что же мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, да потом – пулю в лоб? Или без рапорта честнее? Ну, что скажете, молодежь?

   – Это Вы о чем таком сейчас!? Всеволод Федорович? – вытаращил изумленные глаза возбужденный больше остальных Беренс.

   – Дык, ясно о чем. Побил меня коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня, грешного, как куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом Государе. Хоть сквозь землю со стыда провалиться, – натворил делов! Страх Божий...

   – Господи! Полно Вам ерунду-то всякую говорить. Ну, подумаешь, посмеялись все, завтра забудут. После такой нервотрепки, что Вам на долю за этот год выпала, и не так люди по первости чудят, Всеволод Федорович. А вот кто кого побил, так тут – это еще бабушка на двое сказала...

   У их Высокопревосходительства кайзеровского генерал-адъютанта, бланш-то – на загляденье. Будто сам Репин рисовал! – отчеканил безапеляционо Щеглов, – И Вам себя винить – грешно. Хоть и не без потерь, но Виктория в сем славном деле – наша! Адмиралу нашему – гип-гип:

   Урр-р-а-аа...!!! – полушепотом восторженно взвыло в ответ собрание.

   – Ах вы, бесенята. Я, понимаешь, старый дурак, союзника нашего действием унизил, секундантов жду, а вы, значит, – радуетесь?

   – Да, полно Вам, Всеволод Федорович, – вступил в диалог Рейн, – Не берите в голову. Вице-адмирал Тирпиц самолично помогал Вас перенести, и не то, что обиды не держит, а как мы слышали, себя лишь целиком во всем произошедшем и винит. О чем он прилюдно обоим Императорам и докладывал.

   – Хоть малый камушек с души. Стало быть, реально умница Альфред.

   – Кстати, оба наших государя также весьма с пониманием к переполоху отнеслись, и если бы не эта досадность с кайзером...

   – Что еще случилось?..

   – А Вы не слышали еще? Что мы во Владик без него едем? – изумился Гревениц.

   "Может, и этого – я?!" – Петрович мысленно начал готовиться к трибуналу...

   – Вы же самого интересного не знаете и думаете, что разговоры путешествующего общества крутятся лишь вокруг пикантных подробностей ваших с Тирпицем посиделок? – дошло до Хлодовского, – Ясно. А попросим-ка мы нашего дорогого барона доложить кратенько товарищу адмиралу о свежих дорожных новостях. Уповая на известное его красноречие и точность в деталях...

   – Кх-м... да уж. Красноречие барона нам хорошо известно, особливо после того памятного всем тоста про русский и германский флаги над Портсмутом и Гибралтаром. Которому кайзер аплодировал стоя, – улыбнулся Руднев, вспомнив дружеские посиделки наших и немецких офицеров под Тверью, когда к ним в вагон на шумок-огонек заглянули оба императора, – Ну-с, излагайте, любезный Владимир Евгеньевич, что тут у вас без моего участия приключилось.

   – Слушаюсь! Благодарю вас за доверие, господа! – в глазах любимого рудневского главарта плясали задорные чертики, явно подогретые бокалом шампанского, – Во первых строках, не могу не отметить, что незабываемое утро дня рождения уважаемого вице-адмирала фон Тирпица на сюрпризы задалось. Началось все с раннего подъема, благодаря стрельбе из окна салона статс-секретаря в шестом вагоне германского поезда. И хотя из первого акта действа нам досталось пронаблюдать лишь за не лишенной драматизма финальной сценой на привокзальной платформе...

   – Кто-то кого-то норовит обидеть? Поиздеваться над немощным пришли?!

   – Всеволод Федорович, простите, Христа ради! Было велено коротенько. Поскольку ежели бы со всеми подробностями, то... уй! – Получив в бок локтем от Рейна, Гревениц театрально подпрыгнул, под общее хихиканье окружающих, – Дерзни я попробовать словесно передать эмоции на физиономиях наших германских друзей, оценивших мощь и ювелирную точность работы русской корабельной артиллерии...

   После этих слов ржали уже все, включая Руднева.

   – То пришлось бы мне одалживать таланта у самого Вильяма Шекспира, – завершил свой вступительный пассаж Гревениц.

   – Наш пиит гильзы и снаряда явно в ударе сегодня. Ладно. Прощаю. А наши-то – что? На непотребство сие глядючи?

   – Ну, пока до большинства только доходило, что к чему, а у барона Фредерикса усы от бровей опускались к горизонту, адмирал Дубасов нашелся, и напряжение немой сцены разрядил. Коротко и емко: "Погибаю, но не сдаюсь. Это по-русски!" Тирпиц, надо отдать ему должное, подачу принял и виртуозно перевел сие дело в шутку, так что через минуту хохотали все, включая обоих императоров.

   Да тут еще Чибисов ваш жару поддал, не понял что к чему бедняга, и кинулся Вас спасать от немца. Насилу удержали, чтоб глупостей не наделал.

   В итоге, повелел Государь Вас препроводить в великокняжеский вагон, и когда уже ехать собирались, тут-то неприятность с кайзером и приключилась. Ухо прострелило. Причем так сильно, что к нему сразу доктора собрались, включая Банщикова. Думали, рядили, и, в конце концов, немцами было решено, что Императору Вильгельму с растроенным здоровьем лучше такого долгого вояжа не предпринимать. И он с дочерью, генералами и частью свиты отбыл, через Питер, восвояси.

   Но принц Генрих, два сына Вильгельма – наследник и Адальберт, а также адмиралы Тирпиц, Бюшель и с ними еще человек двадцать германцев, едут с нами. А потом, как и планировалось – в Циндао. Кстати, среди них три дамы, из которых две – сестры Крупп.

   – Ничего себе! И что их на Дальний Восток-то тянет?

   – Старшую, похоже, не что, а кто. А вот остальным крупповцам, как мы поняли, не терпится посмотреть крепости, вооружением которых им, возможно, предстоит скоро заняться. Во всяком случае, Дубасов на тему бронебашен обмолвился.

   – Кто... это Вы на Луцкого намекаете? Разве он с нами?

   – А Вы откуда знаете, Всеволод Федорович? Хотя, понятно – у немцев же это дельце просто на языке висит. А так... да, с нами едет – адмирал Дубасов настоял, – опередив Гревеница, протараторил Беренс.

   – Слухами земля полнится, – отшутился Петрович, – извините Владимир Евгеньевич, мы Вас перебили...

   – Одним словом, решение эскулапов вылилось в половину дня суматохи, переноса багажа и утряски народа по новым местам. Да, кстати, Вы про Банщикова спрашивали? Так Михаила Лаврентьевича, как лечащего врача, ведущего кайзеру курс терапии, Государь отправил с ним. В Петербург отбыл и Великий князь Михаил Александрович с нашим Василием Александровичем и со всеми его морпехами, так что из "варяжских" здесь только Вы с Беренсом и Ваш Тихон.

   По сведениям вполне достойным доверия, Государь на время своего дальнего вояжа возложил на брата бремя регентства. Но, как было заметно по общему восторженному состоянию Михаила Александровича на фоне того, что ему сперва дозволили сопроводить некую весьма юную и не по годам привлекательную особу императорско-королевских кровей до Варшавы, сия новая тяжкая ответственность Его Императорское Высочество совершенно не тяготила. Так что судов-пересудов на эту тему идет предостаточно...

   – Но, господа, попрошу – давайте не в нашем кругу. Хорошо?

   – Как прикажите. Только...

   – Никаких чтоб тут мне – только. Завидовать – разрешаю. Но молча. Даст Бог – все сладится. Кому – счастье. А кому, и нам с вами в том числе, большущее государственное дело. Меньше толковищ, меньше сглазу. Поняли? Или в отношении нашего сближения с немцами у кого предубеждение есть?

   – Угу. Поняли...

   – Предубеждений-то нет, но вопросы некоторые имеются...

   – Что-то не вижу радости и лихости, господа капитаны. Потерпите немного. Скоро всю военную бухгалтерию подобьем, вздохнем свободнее, и у вас времени побольше для личной жизни появится. Обещаю, – улыбнулся Руднев, – А по "германскому вопросу" – будь по-вашему – обсудим что, к чему и почему. Отдельно посидим, потолкуем. Я знаю, что не все на флоте с моим "германизмом" согласны. Тема эта – очень серьезная.

   Все, мои хорошие, ступайте пока. А я еще отлежусь немножко...

   Отпуская "молодых львов" он чувствовал себя неважно: последствия перепоя давали о себе знать. Узрев состояние подопечного, Тихон тотчас напоил его какой-то горечью, отчего мысли стали понемногу путаться, голова отяжелела, и вскоре, неожиданно для себя, Петрович провалился в крепкий, здоровый сон, начисто лишенный сновидений.

   Итак, волею обстоятельств, он остается с Государем один на один. И не только с ним. Впереди его ожидали неизбежное общение с Дубасовым, Луцким, Великим князем Александром Михайловичем и продолжение их разговоров с Тирпицем.

  ***

   После неожиданного изменения их планов и суматохи по поводу отбытия в Потсдам все-таки разболевшегося Экселенца с дочерью в сопровождении изрядной части свиты, а также лечившего Императора талантливого врача и, судя по всему, царского фаворита и друга Михаила Банщикова, последовало "великое переселение народов".

   Перед расставанием с царем, Экселенц своим талантливым экспромтом обеспечил дальнейшее путешествие во Владивосток и далее в Циндао, как самому Тирпицу, так и большинству немецких адмиралов, заявив Николаю: "Дорогой мой Ники, я похищаю твоего военно-морского секретаря вместе с его восхитительными шприцами! Взамен могу предложить только своего... статс-секретаря с кучей его морских волков. Попробуй мне только возразить, что это не адекватная замена!" И это было очень правильно: им многое нужно обсудить с Дубасовым и Рудневым. Да и не увидеть Макарова – просто моветон.

   Жаль, конечно, что с ними нет начальника Вильгельмсхафенской базы Феликса фон Бендемана, но ничего не поделаешь, кого-то пришлось оставить дома "на хозяйстве". Зато продолжили свой путь на Дальний Восток принц Генрих, как глава всей их делегации, Кронпринц Вильгельм и принц Адальберт. Решение Экселенца логично, – подрастающее поколение августейшего семейства нужно готовить к серьезной работе с русскими, тем более, что по реакциям юного Адальберта видно, с каким трудом он привыкает к новым реалиям. Это явно результат воспитательной работы дядюшки Генриха, готового "жрать глазами" все и вся британское. Неприятно, конечно. И с ростом его англофильского влияния на молодого принца предстоит серьезно бороться...

   В царском поезде немецкие путешественники обустроились хоть и с меньшим, чем в Белом Экспрессе размахом, но весьма комфортно. Например, персональное купе Тирпица было с изысканным вкусом декорировано капитоне из бежевой кожи, дерево – сплошь полированный дуб с палисандровой отделкой. Неплохо путешествует государева свита.

   Но вот, наконец, все утряслось и успокоилось. Сумасшедший денек позади. Долгая, почти зимняя ночь вступила в свои права, и беспокойные соседи после битвы с бутылками у принца Генриха потихоньку угомонились. Кстати, их сабантуй вполне можно понять – отсутствие Императора сняло изрядную долю напряжения.

   Итак, он один. Можно немного расслабиться и подумать. Глаз все еще побаливает. Но голова, хоть и тяжелая до сих пор после вчерашнего общения с Рудневым, вроде соображает вполне исправно. "И это – хорошо, – усмехнулся про себя Тирпиц, – потирая припухшую щеку, – Черт возьми, как это я сразу не понял, что сейчас будет, когда в глазках у Всеволода зажегся этот огонек. Вот ведь, угораздило! На ногах уже не держался, а с прицелом – все в порядке. Хотя и сам я был хорош: реакции никакой не осталось. Старею?.. Но – как! Хлестко, без замаха. Красавец, надо признать.

   Ладно. Пока запишем 0:1 в пользу русских. Причем, будем уж до конца честными, получил я за дело. Специально спаивать человека, который к тебе со всей душей, подло. Так что, не обидно, – поделом..."

   Горячий кофе со сливками приятно обжигал и кружил голову дивным ароматом. Ритмичный перестук колес и покачивание вагона приятно расслабляли, а притушенный свет стенных бра привносил в обстановку вокруг уют и спокойствие. Там, за этой стенкой, за толстым стеклом, занавешенным бархатными шторками с золоченой бахромой и кистями, – Россия. Таинственная, великая страна, поразившая его своей первобытной огромностью и дикостью. Но дикостью не в смысле грубости или варварства. А в смысле каких то тотальных, не поддающихся рациональному немецкому уму неосвоенности и неокультуренности.

   В Европе, а особенно в его родной Германии, природа давно уже лишь фон для достижений человека. Здесь же – все наоборот. Россия, это и есть сама природа, чистая, девственная. А города, деревни, поля, эта железнодорожная линия со всеми мостами и станциями, – лишь редкие вкрапления в величественный лесной и степной ландшафт.

   "Как некогда сказал Великий корсиканец? "В России нет дорог, там есть лишь одни направления"? Согласен. Но какая мощь скрыта здесь, какие фантастические богатства! Если нам только удастся добиться возобновления нормальных отношений, если русские откроют для Германии свои природные кладовые!.. Оттолкнувшись от неисчерпаемого потенциала ТАКОЙ экономической базы, вместе мы способны подчинить своей воле весь Мир. А им совесть еще позволяет говорить, что земли крестьянам не хватает? Мозгов и плетки им добротной не хватает!

   Черт. Чуть не обжегся. Не стоило, пожалуй, пить кофе на ночь. Но, как говориться, если нельзя, а очень хочется, значит можно..."

   И все-таки, что-то в их разговорах с Рудневым напрягало, что-то было – не так. Что именно? Он пока еще не мог взять в толк, как не силился... Нечто пугающее, кроющееся в том, как Всеволод высказывался о германском флоте. Как будто он знал о таких подробностях лично его, Альфреда Тирпица, далеко идущих планов и расчетов, что любая попытка логически объяснить это, оказывалась притянутой за уши. Знал детально! Словно этот удивительный русский видел его насквозь или присутствовал на совещаниях у Императора и в министерстве...

   "Чудеса? Или перед нами – гений? Чертовщина какая-то. Конечно, поразительную осведомленность Всеволода о планах англичан можно списать на хорошо поставленную разведку. Но чтобы так высказываться о наших с Экселенцем замыслах, которые мы обсуждали лишь вдвоем, нужно, чтобы русским шпионом был или кайзер, или я! Чушь...

   А как вам такая его фраза: "я просто ЗНАЮ это!" Как прикажите понимать? Может, у русских завелся некий провидец, способный запросто заглядывать в будущее?

   Ладно, смех – смехом. Но нечто феноменальное здесь налицо. Как и на лице... – усмехнулся статс-секретарь, вновь машинально потрогав ноющий фингал, – Кстати, что нам этот феномен напоследок выдал, перед тем, как с цепи сорвался? Что-то там про Индию было?.. Но не про флот или порты. Жаль, что вылетело из головы. Хотя, и не удивительно. Если бы в челюсть саданул, зараза, я бы точно все позабыл начисто".

  ***

   Наутро, еще до диетического завтрака, который занедужившему Рудневу подали отдельно, навестить едва не помершего по собственной глупости героя войны прибыли министр Двора барон Фредерикс, Морской министр адмирал Дубасов и вице-адмирал Великий князь Александр Михайлович. По-доброму подколов болящего за все его позавчерашние посталкогольные "художества", и рассказав о первой реакции газет Лондона и Парижа на приезд кайзера Вильгельма в Петербург и Москву, они достаточно быстро откланялись.

   "Приходили глянуть, как я тут, дееспособен, или все еще в койке валяюсь рыдван – рыдваном. Похоже, увиденным остались довольны. А раз так – значит, нужно готовиться к главному визиту, – подумал Петрович, перебираясь в большое кресло возле окна. Хоть неприятную слабость во всем теле он еще чувствовал, но мучавшая его больше суток тошнота, отступила окончательно, – Слава Богу, в этот раз обошлось. Но впредь нашу пожилую печень таким испытаниям подвергать больше не стоит. Чтобы в последнем слове ударение на другую букву делать не пришлось. Да и вообще, мог запросто копыта отбросить. Альтер-эго по делу мне зафитилило: здоровьице-то не юношеское".

   Конечно, тормоза отказали не просто так, – имело место стечение обстоятельств. Во-первых, Альфред ему реально понравился, оказавшись вовсе не скрытным и занудным упрямцем, как его характеризовали некоторые. Во-вторых, действительно, в общении с Тирпицем прорвало, наконец, ту плотину нервного напряжения, которой он сдерживал свои эмоции все эти долгие военные месяцы, начиная с памятной выволочки от Василия, когда Петрович едва не впал в истерику после "облома" с Камимурой, станцевавшего "корабельный менуэт" на не подключенном крепостном минном поле под Владивостоком. А в-третьих, закусочки-то, конечно, было маловато для "0,7 на нос".

   Тут "друже Альфредо" или что-то не рассчитал, или наоборот, как раз рассчитал все изумительно точно. О плохом думать не хотелось, но, по ходу рассуждений, пришлось признать, что, скорее всего, это была хитрая ловушка. В которую доверчивый Петрович и громыхнул всеми четырьмя лапами. А что там он наговорил германцу в последние часы их пьянки, память восстанавливать отказывалась наотрез, как отформатированный и перезаписанный хард. Оставалось ждать развития событий, ведь если немец оставался "в адеквате", то у него, скорее всего, возникнут новые вопросы. Вот тогда и можно будет что-нибудь придумать, обыграть. Попытаться как-то выкрутиться, короче...

   От затянувшегося приступа самобичевания, его отвлек очередной визитер, которого он и не чаял увидеть до самого своего прибытия в столицу. В дверном проёме нежданно нарисовался благородный профиль под заменяющей привычную фуражку белой повязкой.

   – Здравствовать Вам, Всеволод Федорович. Не позволите ли войти?

   – Иван Константинович!? Дорогой мой, рад лицезреть! Но разве Вы из Москвы не...

   – Как видите. А что прикажете делать? Уговор дороже денег. Я не мог Вас оставить биться с Дубасовым и Бирилевым в одиночку. И Ломен еще, вечный их подпевала...

   – Но Вам же лечиться нужно еще, друг мой! И как только Государь-то позволил? Наши дела тут и потерпеть могли. Недели три-четыре вряд ли что решили бы.

   – Это Сормово день-другой вполне потерпит. Что же до этих дел, думаю, что Вы ошибаетесь, любезный Всеволод Федорович. А если и нет, то лучше подстраховаться, чем потом локотки кусать. Le temps perdu ne se rattrape jamais. Так что, как мы решили тогда, что вдвоем им противостоять проще будет, так тому и быть. Не возражаете, mon amiral?

   Да и неужели Вы подумали, что я, уже уговорившись с Вами обо всем, поступил бы вдруг по-иному? В конце концов, случившееся с Вами пустячное дельце, мало чем по-существу отличается от очередной внезапной вводной вышестоящего начальства. Вроде тех, что кое-кто нам на штабных играх во Владивостоке подкидывал, не так ли? Правда, начальство в данном случае было самое наивысшее. С Господом особо не поспоришь, – Григорович сдержанно усмехнулся, – Свистопляска с Вильгельмом и вокруг Вильгельма нам планы куда больше попутала. К тому же, я уже довольно сносно себя чувствую.

   Пока Вы с "варяжцами" толковали, Государя и докторов я сумел убедить, что до Рузаевки или даже до Казани, вполне могу сопроводить Вас. Поскольку окончательных указаний по инспекции заводов на Волге, и прежде всего, в Нижнем Новгороде, которых от Вас с нетерпением жду, я пока не получил. А сделать им смотр нужно обязательно... Одним словом, самую малость обмолвился о наших задумках, Вы уж меня извините.

   – Иван Константинович, спасибо, мой дорогой! Это Вы меня простите, что Ваша встреча с родными еще отложилась. Но сделали Вы все правильно. И сам я беспокоился на тот же предмет: все-таки, одному против Шпица идти, это пострашнее, чем против Камимуры, – Петрович рассмеялся, крепко пожимая руку вице-адмирала, – А в Нижний тогда из Казани уж поезжайте, посмотрите, кто на что там годен из заводчиков. Причем, по-суворовски к волгарям явитесь: как снег на голову, чтоб никих потемкинских деревень подготовить не успели. И поблагодарить сормовичей опять же надо. Вы сами видели, что главный груз по подъему на сносный уровень судоремонта во Владивостоке нижегородцы на своих плечах вынесли. С собой кого-нибудь из молодежи нашей возьмите...

   Так, значит, Государь не возражал?

   – Нет. Тем более, что я ему поведал всю занимательную историю лодки Губэ, что у нас на шканцах в Артур прибыла. И про двигатели, и про всю эту мороку с газолином. Ну, и про тот славный, отчаянный выход Власьева с Дудоровым. Жаль, все-таки, что они промахнулись. Хоть я и понимаю после наших обсуждений, что на будущее нам их успех скорее противопоказан был. Но все-таки, чертовски хотелось.

   – Все-таки, что ни делается, то и к лучшему. В этот раз, во всяком случае. Достойные сих славных дел награды оба получили. И все, кому надо, знают теперь, какое грозное оружие в ближайшие десятилетия может получить наш флот. И обязательно получит!

  ***

   Пригревшись под теплым плюшевым пледом в уютном кресле, занятый своими мыслями, Петрович меланхолично созерцал проплывающие за окном пасмурные картины полей и перелесков, посыпаемых мелким, мокрым снежком отступающей зимы. Россия начала 20-го века, уже один раз прокрученная перед ним с востока на запад в темпе двенадцатидневного сериала, снова плавно текла за стеклом, но с запада на восток.

   Маленькие станции встречали водокачками и полосатыми будками вытянувшихся во фрунт полицейских, звонкоголосыми путейскими колоколами, чугунными, украшенными литьем, столбами "одноруких" семафоров, кутающимся в длиннополые шинели и тулупы железнодорожным и служилым людом, отдающим честь.

   А еще – вскинутыми шапками, или поясными поклонами разного случайного люда, того самого русского народа. Иногда провожающего прикрытым рукой от взгляда, или даже нагло, на показ, смачным плевком во след царскому поезду...

   Было от чего задуматься. Если вспомнить, что на стройке Великого Сибирского пути полегло в землицу вокруг этих насыпей и мостов раз в десять побольше "работных людишек", чем при сооружении Николаевской дороги между Петербургом и Москвой. Той самой, о которой Некрасов не так давно написал одно из самых пронзительных своих стихотворений.

В мире есть царь: этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

Водит он армии; в море судами

Правит; в артели сгоняет людей,

Ходит за плугом, стоит за плечами

Каменотесцев, ткачей.

Он-то согнал сюда массы народные.

Многие -

в страшной борьбе,

К жизни воззвав эти дебри бесплодные,

Гроб обрели здесь себе.

Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские...

Сколько их... знаешь ли ты?

   А ведь в сущности, что они... что ОН, когда-то комсомолец Карпышев, только что сделал, поспособствовав тому, что из этой войны с Японией Российская Империя вышла безусловным победителем? Не дал ли он господину Романову с его камарильей вполне обоснованный повод утвердиться в том, что их закостенелые внутригосударственные порядки "живее всех живых, ибо живут – и побеждают"?

   Конечно, информация от Вадика несколько обнадеживала. Да и дела самодержца – обещание октроировать Конституцию и созвать народное представительство, сами за себя говорили. Вот только качество и количество человеческого материала, занятого пока в повседневном управлении страной, форменно удручали. А уж кого вскоре "понавыберут" в Думу первого созыва, ясно было изначально. Чем-чем, а безответственными болтунами и интеллигентами-демагогами русский средний класс славился всегда. Как, к сожалению, и вся остальная народная масса, – умением на этот треп и пустые обещания вестись.

   Дураки и дороги. Они на виду. А в корне – общий кризис управления. Поэтому, как ни горько сознавать, но единственный путь наладить в госсистеме работающую обратную связь, лежит через воссоздание Тайного приказа, исторического аналога КГБ. Здесь – это ИССП, под руководством Зубатова, выдающегося государственника и профессионала.

   И предстоит ему с Балком сотоварищи, не только биться с террористами всяческих мастей, разношерстными пятыми колоннами на иностранном содержании и вражеской агентурой, прищипывать язычки "прогрессивной общественности" да чистить войско от "драконов-виренов", а госаппарат от вконец оборзевших чинуш-мздоимцев.

   Зажравшихся дворян, дельцов, банкиров и прочих купцов-подрядчиков-мироедов тоже придется взнуздывать. Одна печаль: просто так с собой они эту процедуру проделать не позволят. Ломать привычные, устраивающие их общественные устои этим персонажам совсем не хочется. Китайцы не зря к проклятию приравнивают пожелание жизни в эпоху перемен. Не по душе делиться господам хорошим. Но придется. Или будет по-Некрасову:

Да не робей за отчизну любезную...

Вынес достаточно русский народ,

Вынес и эту доро

гу железную –

Вынесет всё, что Г

осподь ни пошлет!

Вынесет всё – и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только – жить в эту пору прекрасную

Уж не придется

-

ни мне, ни тебе

...

   И проложит народ свою дорогу в более справедливое общество по костям тех, кто дерзнет встать у него на пути. Да, пока напряжение в стране благодаря "маленькой и победоносной" удалось несколько разрядить. Только надолго ли? Общий кризис системы управления государством прекрасно описывается классической формулировкой одного из признаков революционной ситуации: верхи не могут управлять по-старому, а низы – не хотят по-старому жить. И пока он никуда не делся, этот кризис.

   Путь реформ в нынешней ситуации, – сплошное минное поле, где каждый неверный шаг может привести к социальному взрыву. Но эволюцию революции они с Василием и Вадимом предпочли вполне осознанно: непозволительно высокую цену страна заплатит за "рассечение Гордиева узла", а смотреть на весь этот кошмар собственными глазами нет ни малейшего желания.

   Только на политическом фронте от них самих сегодня не много и зависит. Это вам не флотские дела, которыми изрядно трухнувший Николай порулить дал практически безропотно. Тут первая скрипка у царя... Ну, может Вадик с Василием подсуфлерят.

   А лично ему, адмиралу Рудневу, третьего дни как И.Д. начальника МТК, в боевой рубке "Громобоя" под снарядами броненосцев Того было и проще, и спокойнее. Петрович тяжко вздохнул, кутаясь в плед...

   За раздумьями о целях и перспективах будущей своей "райской жизни, исключая госдачу и машину", он не заметил, как дверь в коридор бесшумно приоткрылась, и мягко ступая по ковру, в салон вошел невысокий, ладно сложенный человек в черной тужурке с погонами каперанга на плечах и свитским аксельбантом.