Текст книги "Неутомимые следопыты"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Первым заговорил мужчина.

– Мурыжат, гады… – И еще, спустя несколько секунд: – Лучше бы уж сразу в расход…

Потом раздался другой голос, низкий и хриплый:

– Петро, ноги-то у тебя как?

– Плохо, – раздалось в ответ. – Тот черный, с молотком, ка-ак ударит… Ни одной живой косточки нет…

Опять наступило молчание. Затем женский голос прозвучал чисто и твердо, а у меня от него дрогнуло сердце:

– Первое условие – не падать духом. Если сломлен дух, так и знайте – пропал человек… Осталось несколько часов… Верьте, наши выручат.

Отозвался тот, кто говорил вначале. Голос его прерывался. Очевидно Душегуб (черный, с молотком – это, конечно, он) истязал пленников больше других.

– Знаем, Оля. Несколько часов осталось… До гибели…

– Что ты, Ваня, не думай так! Выручат наши… Непременно подоспеют…

– Ясное дело, – подтвердил второй, с хриплым голосом. – Рано еще говорить о смерти. Еще и я к себе в Сосновку попаду… И ты, Оля, у себя дома побываешь, на Овражной…»

Мы с Женькой разом остолбенело взглянули друг на друга. Потом наши взгляды столкнулись на лице Ивана Николаевича. Он с удовлетворением покивал головой. А мы снова склонились над тетрадкой-дневником.

«Послышался смех. Да, эти люди, стоящие на краю могилы, были так сильны, так несгибаемо сильны, что могли еще даже шутить, несмотря на беспощадную боль!.. Дрожь охватила меня при мысли, что, может быть, сегодня на рассвете их, всех троих, выведут к обрыву у реки, как выводили уже многих, и тупые равнодушные пули, просвистев, оборвут биение этих мужественных сердец. Мне нестерпимо захотелось сейчас же, не медля ни мгновения, ободрить их, уверить, что судьба у них может измениться к лучшему. Невероятно смелая мысль внезапно промелькнула в голове: спасти их, помочь бежать!..

От неловкого движения под моей ногой хрустнула ветка. Голоса в амбаре тотчас же умолкли. Я представил, как настороженно прислушиваются те трое за стеной сарая. И, почти не владея собой, прижавшись губами к сырым доскам, зашептал:

– Товарищи, друзья!.. Вы слышите меня?

Это непривычное, когда-то ненавистное слово сейчас прозвучало для меня неожиданной музыкой.

– Ты кто? – осторожно спросил из-за стены тот, кого Ольга называла Иваном.

Послышался предостерегающий голос женщины:

– Спокойнее, товарищи, это может быть провокация…

– Нет, нет, вовсе не провокация, – с отчаянием принялся уверять я. – Ведь я услышал, что завтра на рассвете вы ждете своих. Клянусь вам всем, что только есть у меня святого… матерью своей клянусь… Я вас не выдам. Только впредь говорите потише… Вас могут услышать и не такие честные уши, как мои.

– Ты наш? – спросил опять хриплый мужской голос. – Партизан?

– Нет, нет! Я служу в армии генерала Войцеховского. Но, верьте мне, я вас вызволю отсюда… Спасу…

Послышались шаги часового. Вероятно, прошло уже немало времени, а я этого и не заметил. Последний раз, приникнув губами к шершавым доскам, я поспешил шепнуть, обращаясь только к ней одной:

– Оля! Оля! (Как все-таки хорошо, что мне стало известно ее имя.) Вы слышите меня? Я вас спасу!.. Убью Белецкого!.. Перегрызу зубами горло каждому, кто причинит вам боль!..

– Я слышу, – негромко отозвалась она, и в ее голосе мне послышалось сдержанное волнение. – Но если вы действительно хотите нам помочь, постарайтесь сразу же, как только в селе появятся красноармейцы, направить их сюда… показать им, где нас держат… Поняли?

Я не успел ответить. Из-за угла сарая показался часовой. За ним неясными тенями шли еще двое. Я отступил за угол амбара и замер, нащупывая сбоку, в кобуре, холодную рукоятку револьвера. Если это пришли за пленными, чтобы вести их на казнь, – будь что будет… Я перебью конвойных, и, может быть, мне вместе с пленниками, вместе с нею удастся бежать…

– Хорошо тебе, Федотыч, – послышался сонный голос, принадлежавший кому-то из солдат. – Стой себе, покуривай да солнышка дожидайся. А нам, можа, будет команда реку переходить… Эх жисть служивая!.. Ну бывай.

Солдаты прошли. Очевидно, это был обычный патруль. Я вытер рукавом взмокший лоб. Часовой потоптался немного, наверное, удивляясь, куда это я запропастился, и шаги его стали удаляться. Я же поспешно повернул за угол амбара и, ступая неслышно, скрылся за деревьями.

Вернувшись к себе в избу, я почувствовал себя совершенно разбитым. Что делать? Что делать? Подвести подкоп под амбар? Рассказать обо всем капитану Астахову и вместе с ним устроить пленным побег? Успею ли я предупредить красных, если они появятся в селе сегодня ночью?.. Не упаду ли, сраженный первой шальной пулей?..»

На этом месте строчки в тетради обрывались. Что произошло дальше с пленными, с Петром, Иваном и Ольгой, что случилось с автором дневника – И. И. Мещеряковым (даже имени и отчества его полностью нам с Женькой узнать не удалось), было неизвестно. А Иван Николаевич снова куда-то торопился. И тетрадь-дневник нужно было оставить у него дома. Женька было принялся поспешно листать странички, но руководитель кружка поднялся с места.

– Это все, что известно архиву.

– А разве больше ничего нет? – осведомился я.

– Ничего. Но дальше уже по истории тех лет известно: войска генерала Войцеховского 9 мая перешли в наступление южнее Бугульмы. Две дивизии красных – двадцать пятая и двадцать шестая – ответили на это наступление контрударами. Одиннадцатого мая части белых отступили за реку Ик. Вот что произошло тогда. А подпоручик Мещеряков, видимо, погиб в одном из этих сражений. А кстати, – внезапно встрепенувшись, всем телом повернулся к нам руководитель кружка. – Кто командовал двадцать пятой стрелковой дивизией?

Мне захотелось тут же спрятаться за спину Женьки Вострецова. А он, вовсе не обращая на меня внимания, удивленно ответил:

– Герой гражданской войны Василий Иванович Чапаев.

Ну как же я мог об этом забыть? Ясное дело! Чапаев! А Иван Николаевич закрыл тетрадь и постучал согнутым пальцем по обложке:

– Вот в каких местах воевала та, кого мы ищем.

– А интересно, – с мечтательным видом произнес Женька, – сам-то Мещеряков Чапаева видел?

Руководитель кружка слегка пожал плечами.

– На этот вопрос мог бы ответить сам подпоручик Мещеряков… если бы остался жив. – И в его голосе я уловил саркастические нотки. – Но пока нас это интересовать не должно. Важно другое. Нам второй раз попадается имя Ольги и название улицы – Овражная.

– Так ее найти надо, Ольгу! – воскликнул я.

– Ну, ее-то вы, может быть, и не отыщете, – сказал Иван Николаевич. – Вы что же думаете, что за столько лет не наводили никаких справок? Ведь у нас под рукою музей «Красная Пресня». И там известно о ней, и в архиве… Но если мы с вами узнаем, в каком доме она жила, разыщем ее родственников, то все остальное прояснить будет уже не так трудно.

– И мы разыщем! – не задумываясь, воскликнул Женька. – Верно, Серега?

– Вот и я этого хочу, – кивнул с улыбкой Иван Николаевич. – Узнавайте. Но только с одним условием. – Он поднял длинный палец с необычайно продолговатым ногтем. – О докладе не забывайте ни на мгновение.

  Бабушка Ксения  

Когда мы вышли на улицу и направились к станции метро, Женька был возбужден до крайности и говорил не переставая.

– Ну, Серега, это тебе не мамонты или бронтозавры какие-нибудь!.. Еще один пунктик есть. А пока пройдем всю Овражную, их знаешь, сколько появится, этих пунктиков! – Он помолчал с секунду, почесывая переносицу, а потом принялся рассуждать: – Давай, знаешь, как сделаем? Разделим улицу пополам. Ты пойдешь, скажем, там, где четные номера, а я по другой…

Но тут мы очутились под сводами станции «Киевская», я сунул двугривенный в щелку разменного аппарата и протянул Женьке пятак. Но свою мысль Вострецов развивал и когда мы сели в поезд, и когда вышли на станции «Краснопресненская». И потом, когда шли по улице Заморенова…

Распрощались мы с ним как всегда возле нашего подъезда и уговорились встретиться завтра утром и тотчас же пойти на Овражную. А с завтрашнего дня и начались наши приключения.

Я вышел из дома без пятнадцати девять. Женька появился минуты через две. Вид у него был донельзя озабоченный. Вместе мы пошли к троллейбусной остановке. Там собралось уже довольно много народу. Женька выбрал самого молодого из всех и обратился к нему:

– У вас нет спичечки?

Кудлатый парень без шапки с желтой сумкой на ремешке через плечо полез в карман брюк и достал зажигалку.

– А спичек нет?

Парень помотал головой. Ко в это время подкатил троллейбус, и очередь медленно всосала нас в салон.

– Зачем тебе спичка понадобилась? – спросил я, когда мы уселись на мягкие подушки сиденья.

– Жребий бросить. Кому какая сторона улицы достанется.

– Да ведь можно и так договориться. Вот ты какую хочешь?

– А ты?

– Ну, скажем, четную, – я вспомнил, что на четной стороне стояли низенькие домишки в два-три этажа.

За разговором мы быстро доехали до нужной нам остановки.

Домом № 6 оказалось невысокое строение в три этажа. Женьке достался огромный дом-новостройка этажей в двенадцать.

– Ух ты, – произнес я, окидывая этот дом взглядом и придерживая шапку, чтобы не упала. – Вот так домик. Пока ты его весь облазишь, я, пожалуй, успею несколько таких, как мой, обойти.

– Иди, иди, – с неудовольствием сказал Женька.

Но меня вдруг охватила робость. Я неуклюже топтался на тротуаре перед подъездом, не решаясь войти. Как-то неловко было стучаться в чужую квартиру и спрашивать, не здесь ли в 1905 году жила женщина, которую звали Ольга, а фамилии мы не знаем. Да на меня посмотрят как на сумасшедшего. И сумею ли я объяснить, кто она такая.

Я оглянулся, ища поддержки у Женьки. Но он уже исчез. «Лучше я его тут, на тротуаре, подожду, – подумалось мне. – И мороз слабый сегодня… Градуса три или четыре…»

– Ну что стоишь? – внезапно услышал я Женькин голос.

Он, хитрец, оказывается, стоял в подъезде и следил за мной. Ему отлично была видна моя нерешительная фигура.

– Раздумываю, с чего начать, – бодрым голосом откликнулся я. – Вот сейчас и пойду.

Я набрался храбрости и толкнул дверь.

Ступенька, еще одна, третья, четвертая… Площадка.

Дверь в первую квартиру была усеяна кнопками звонков. Под каждой белела табличка с надписью. Я принялся читать фамилии: «Николаю и Кириллу Громобоевым…», «Звонить только Альбине Бойко…», «Зезегов Иван Гаврилович…», «Цыпленочкину», «Семенчуку 1 раз, Кубышкиной 2 раза». И крепко приклеенная квадратная бумажка с грозной надписью: «Волкову стучать».

Я читал и перечитывал эти имена и фамилии и размышлял: какую же кнопку нажать? Для чего так много звонков? Наконец я стал присматриваться к фамилии Цыпленочкина. Фамилия была ласковая, добрая. Я так и представил себе старичка, пухленького, лысого, с мягкими руками. Я еще немного потоптался перед дверью и нерешительно ткнул пальцем в кнопку на двери.

Не отпирали долго. Я еще раз надавил кнопку и долго не отпускал. И вдруг совершенно неожиданно дверь распахнулась. Передо мной стоял громадного роста небритый человек в помятых брюках, подтяжках, надетых поверх ночной рубахи, в шлепанцах на босу ногу. Лицо у него было заспанное и злое.

– Чего надо? – хрипло спросил он.

Растерянно и испуганно я глядел на него снизу вверх. Неужели это и есть Цыпленочкин?..

– Ну, чего тебе тут надо? – заорал жилец. – С работы придешь, так и тут выспаться не дают!.. Шляются шаромыжники всякие!..

Я шарахнулся в сторону и кубарем скатился со ступенек в парадное. Мне вослед грохотал сиплый бас:

– Драть тебя некому! От горшка два вершка, а туда же!..

Пулей вылетел я на улицу и едва не сшиб с ног Женьку. Он, оказывается, стоял в подъезде, неслышно подкравшись, и тайком проверял, как я справляюсь с первым самостоятельным заданием.

– Так, понятно, – зловеще прошипел Женька. – Ясно, как ты ищешь…

– Да ведь я, Жень, хотел уже спросить… А он как заорет…

– Заорет! И зачем я только с тобой связался! Ничего не умеешь. Пойдем, я тебе покажу, как надо.

Все еще продолжая ворчать, Женька стал подниматься по уже знакомой мне лестнице. Он храбро нажал кнопку первого же попавшегося звонка.

– Кто там? – спросили за дверью.

– Откройте, пожалуйста. Мы по делу.

Дверь отворилась, и низенькая старушка в аккуратном переднике и ситцевом платке появилась перед нами. Она оглядела нас с хитроватым прищуром, наморщив остренький нос, и вдруг чему-то страшно обрадовалась.

– Заходите, заходите, голубчики вы мои! Смотрите-ка, и выходного дня не пожалели. Ну, молодцы… Вот уж молодцы!

Ни я, ни Женька никак не ожидали такого удивительного приема. А старушка, стаскивая с нас в прихожей шапки и помогая раздеться возле вешалки в коридоре, все твердила, приговаривая радостно и удивленно:

– А ведь не ошибся Иван-то Николаевич. Сказал, что вы зайдете. И правда зашли. Золотые вы мои…

Я просто не верил ушам. Неужели руководитель нашего исторического кружка уже успел побывать здесь и предупредить старушку о нашем особом задании? А она, подталкивая нас вперед по тесному узкому коридорчику, сплошь заставленному сундуками и корзинками, говорила не переставая:

– Вот они, мои комнатки. По нынешним-то временам не богатые хоромы… Но для меня и Павлика этого хватит, даже с избытком.

Она открыла дверь, и мы очутились в комнате, где был такой беспорядок, словно здесь с час назад произошло небывалое по силе землетрясение.

Ошарашенные, стояли мы с Женькой в дверях и смотрели на весь этот беспорядок. А старушка безо всякого промедления нагрузила нас разными делами: Женьке сунула в руки веник, а мне велела повесить занавески на окна.

Притомившись от всех этих забот, она вдруг стала посреди комнаты, потирая ладонями поясницу. Женька принялся остервенело подметать пол. Он поднял такую пылищу, что мне волей-неволей пришлось лезть под самый потолок и браться за занавески.

Внезапно она всплеснула руками:

– Совсем из головы вон! Плитку-то электрическую надо починить. Иван Николаевич говорил, что среди вас есть знатоки электричества. Павлик-то мне до ухода в армию всегда ее чинил. – Она оглядела меня и Женьку. Он, очевидно, понравился ей больше, потому что она позвала его с собой.

Распахнулась еще одна дверь, и я увидел вторую комнату, где была такая же неразбериха. Женька ушел со старушкой туда, но она не притворила дверь, и я, стоя на стремянке, хорошо видел, как Вострецов возится с плиткой.

Повесив занавески, я взялся за веник. Тем временем Женька вернулся в комнату несколько побледневший, с всклокоченными волосами. Он сообщил мне, что старушку зовут бабушка Ксения или Ксения Феоктистовна.

– По-моему, Серега, нас принимают за каких-то других ребят…

– Ну да! А как же Иван Николаевич?..

Вернувшись, Ксения Феоктистовна попросила нас продолжать уборку квартиры, а сама побежала на кухню готовить еду. Есть, честно-то говоря, мне хотелось до чрезвычайности. Тем более, что мы провозились уже до часу. Правда, за работой время летит как-то незаметно.

Когда все было готово, – пол блестел, будто его только что вымыли, а на окнах висели занавески, – старушка вошла в комнату, торжественно неся на вытянутых руках большую кастрюлю с борщом. У меня при виде ее даже слюнки потекли.

– Поешьте-ка моего борща, – говорила между тем старушка, наливая нам в тарелки дымящуюся пахучую и густую жижу.

Борщ, и правда, оказался такой вкусный, что я в один присест очистил целую тарелку. Да и Женька уписывал его за обе щеки. А ведь говорил, что ему совсем не хочется есть. После борща бабушка Ксения принесла из кухни сковородку с котлетами и макаронами.

Наконец с обедом было покончено. Часы захрипели, словно набирая воздух в простуженные легкие, и устало пробили три раза.

– Ну, спасибо вам, дорогие вы мои, – бодро произнесла старушка. – Приходите в гости, когда Павлик мой из армии вернется. А Иван Николаевич возвратится из колхоза, скажу ему, какие у него шефы распрекрасные…

– Какие шефы?! – в один голос воскликнули мы.

– Известно какие. Тимуровцы. Он ведь говорил, когда уезжал: придут, мол, тимуровцы из восемьдесят шестой школы, мои шефы…

– Мы не из восемьдесят шестой вовсе! – откликнулся Вострецов.

– Ах ты, господи! – всплеснула руками старушка. – Значит, и ваша школа над нами шефство взяла!..

– Мы над вашим домом шефства не брали, – произнес Женька. – Мы зашли по совсем другому делу. Нам Иван Николаевич иное задание дал. Мы должны разыскать дом, где жила одна женщина, участница баррикадных боев в девятьсот пятом году…

– В девятьсот пятом? – с недоверием переспросила старушка. – Так вы не из восемьдесят шестой школы?.. А как фамилия того, вашего Иван Николаевича?

– Вознесенский, – хором откликнулись мы.

– А моего Иван Николаевича Корнеев фамилия.

Но Женька не сдавался.

– А вы в этом доме давно живете?

– Только что приехали, милок. А раньше-то мы в Хабаровске жили… А здесь… Я вам сейчас покажу человека, который, не знаю как до революции, но здесь уж, почитай, годков тридцать живет.

Она повела нас по тому же тесному и темноватому коридору мимо кухни, где уже галдели хозяйки, мимо сундуков и висящих корыт, беспрерывно говоря:

– Громобоевы, отец и сын. Хорошие, надо сказать, люди. Отец-то уже пенсионер. А сынок еще совсем молодой, годков сорок будет…

Осторожно постучавшись в одну из дверей, она стала дожидаться.

– Войдите, – раздался из-за нее звучный баритон.

Мы очутились в просторной комнате с двумя окошками. Высокий старик с поредевшими седыми волосами поднялся нам навстречу с низенькой кушетки. Он, видно, отдыхал после обеда. Сложенная газета лежала на ней.

– Не обеспокоили вас, Андрей Ферапонтович? – заговорила старушка тоненьким голоском.

– Заходите, коль пришли.

Старик посверливал нас с Женькой острыми, словно буравчики, глазами. Бабушка Ксения обернулась к Вострецову.

– Вот ты, рыженький, скажи…

Мой товарищ стал объяснять, что мы ищем женщину, участницу баррикадных боев на Пресне в тысяча девятьсот пятом году, и спросил:

– Скажите, вы не знаете, у вас в доме не жила такая женщина двадцати двух лет… Ее звали Ольга…

Андрей Ферапонтович призадумался.

– Ольга… Ольга… – Он потирал себе лоб пальцами в старческих пигментных пятнах. – Да, была Ольга… Дай бог память… Николаевка. А может быть, Никифоровна… Да, точно, Никифоровна. И фамилия у нее какая-то чудная была: не то Серая, не то Белая… Только ей в девятьсот пятом уже немало лет было.

– А вы не помните, – волнуясь, продолжал допытываться Женька, – она в девятьсот седьмом еще судилась… И ее приговорили к пятнадцати годам каторжных работ…

– К пятнадцати годам! – удивился Андрей Ферапонтович. – Да я ее до самой смерти помню. И никогда она под судом не была. Мне-то тогда всего-навсего годков шесть было. А баррикада стояла в конце улицы. Когда стрельба началась, мать нас всех спрятала вот в этой самой комнате и занавески закрыла… А эта самая Ольга Никифоровна богомольной была женщиной. Если какой-нибудь престольный праздник, рождество там, пасха или петров день, с рассветом уходила в церковь…

– А может быть, она не в церковь ходила, а на какие-нибудь собрания подпольные?

– Какой там! – Андрей Ферапонтович махнул рукой. – Она с собой еще соседку брала, тетку Манефу. Ну, доложу я вам, это была такая злыдня, что не приведи господь…

– Значит, не та, – упавшим голосом, со вздохом произнес Вострецов.

– Да вы, ребятки, не огорчайтесь, – утешил нас хозяин комнаты. – Еще отыщете свою героиню.

Когда мы распрощались с Андреем Ферапонтовичем, бабушка Ксения тоже принялась нас утешать:

– Да найдете вы эту вашу Ольгу.

Меня же разбирало зло на Женьку. Я буквально закипал от негодования. И как только мы очутились на лестнице, дал волю своему гневу. Я высказал ему все свои соображения. Я сказал, что если мы станем всюду лазить на стремянки да вытряхивать занавески, то и за десять лет не сумеем разыскать эту Ольгу.

Женька слушал меня молча, а потом сказал:

– А ты хоть на одно мгновение представь, что те ребята из восемьдесят шестой школы не пришли. Что, мы с тобой не помогли бы бабушке Ксении? Пойдем-ка лучше в следующую квартиру, благо она нас обедом накормила.

  Нелегкое дело  

Но нам не везло ни на второй, ни на третий день, хотя мы обошли уже восемь домов, из которых два было девятиэтажных.

Угловой дом был в три этажа. Но ни в одной квартире не нашлось ни одного человека, которому было что-нибудь известно об этой женщине, участнице баррикадных боев на Пресне. Одни в ответ на наши расспросы пожимали плечами, другие просто удивлялись: как такое – пропал человек и найти его невозможно. А иные попросту косились на нас с подозрением: не смеемся ли мы и не затеваем ли какую-нибудь проказу.

Конечно, попадались и такие жильцы, которые выслушивали нас со вниманием и всеми силами хотели помочь, и мы с Женькой видели, что история пропавшей без вести героини интересует их всерьез.

Руководитель кружка нам сказал, что копия первого листа судебного дела хранится в Историко-революционном музее «Красная Пресня». Нам его выдали безо всякой расписки. С дневником же белогвардейского офицера дело оказалось посложнее. Иван Николаевич объяснил, что сейчас машинистка занята перепечатыванием каких-то бумаг и не может скопировать необходимые нам странички. Но мы были рады и тому, что с первой бумагой не было никакой волокиты.

На пятый день безуспешных наших поисков, часов в пять, уставшие и голодные, мы сошли с троллейбуса на остановке и понуро двинулись к моему дому. Внезапно из-за поворота выскочил Лешка Веревкин из нашего класса. Пальто у него было распахнуто, вероятно, чтобы все полюбовались его новеньким фотоаппаратом «Смена». Увидав нас, Лешка тотчас же принялся болтать по своей обычной привычке:

– А я в зоопарке был… Снимал зверей. – Он похлопал ладонью по футляру. – Пленка сто восемьдесят единиц… Особо чувствительная. У меня даже экспонометр есть… – И он вытащил из кармана какую-то мудреную плоскую картонку с надписями и цифрами.

Женька и так недолюбливал Лешку за болтливость и манеру вечно чем-нибудь хвастать.

– Ступай, ступай своей дорогой, – сурово сказал он. – У нас и своя работа есть… Тебе не понять…

– Это почему же? – недоумевал Лешка. – Может быть, все-таки пойму? Не такой уж я идиот.

– А какой? – все так же насмешливо спросил Вострецов.

– Да ну вас! – Веревкин махнул рукой и гордо пошел дальше по улице Заморенова.

Мне показалось, что Вострецов был слишком уж груб с Лешкой, и я, упрекнув его, сказал:

– Для чего ты так?

– Пусть не хвастает. Подумаешь, фотоаппарат у него… «Смена». Мы и сами – юная смена. И дело делаем, а не по зоопаркам шлендраем.

Мы снова распрощались напротив моего дома. А назавтра с утра опять поехали на Овражную улицу.

С час, должно быть, мы сидели возле деревянного дома, неизвестно кого и чего дожидаясь. Я здорово замерз, и наконец мне стало совсем невмоготу. В этот момент на крыльцо дома, за которым мы с таким вниманием наблюдали, взбежала девчонка в серенькой меховой шубке и синей шапочке. Она потопала ногами в меховых сапожках и сунула руку в карман, должно быть за ключом.

– Быстрее, Серега, за мной! – крикнул Женька, как угорелый срываясь со скамеечки.

Он первым очутился на крыльце. Девчонка уже успела вставить ключ в замочную скважину. Услышав грохот наших заледенелых башмаков, она в испуге обернулась и, даже не пытаясь вытащить ключ, застрявший в скважине, прижалась спиной к двери.

– Вы что?.. Чего вам надо?.. Мама-а!..

– Ты погоди, не ори… – задыхаясь, закричал Женька. – Мы тебя не тронем…

Но девчонка ничего не хотела слушать. Она вопила как оглашенная и барабанила в дверь ногами, а глаза у нее были такие, словно мы собираемся ее растерзать.

Внезапно я почувствовал такой крепкий толчок, что шапка слетела у меня с головы и я сам полетел с крыльца носом в снег. А когда, побарахтавшись, наконец выбрался из сугроба и отфыркался, то увидел над собою плечистого парня в очках и коротком полушубке.

– Не имеете права драться! – обиженно крикнул Женька. Он поднимал со снега судебную бумагу.

– Давай, давай, крой отсюда! – пригрозил парень. – А то и не так еще влетит.

– Мы по важному историческому делу!.. – возмущался Женька. – А вы деретесь!..

Девчонка осторожно тронула парня за рукав.

– Они не обижали, Володя. Это я, наверно, сама перепугалась. Может, они не из Васькиной компании…

– Погоди, Света, – произнес парень. Он сошел на две ступеньки пониже и спросил: – Так по какому вы, говорите, делу?

– По такому… – Женька шмыгал от обиды носом. – Мы тут, около дома, может, два часа сидим ждем… А вы деретесь…

– Ладно, не хнычь, – примирительно произнес Володя, спускаясь еще ниже и загораживая нам с Женькой дорогу. – Бывают ведь ошибки. Тут, на нашей улице, такие бедовые ребята живут… Особенно один – Васька Русаков.

– Я и не хнычу. Только обидно мне… Прежде, чем драться, спросить нужно.

– Заладил одно: драться да драться. Понятно ведь, нечаянно вышло. Ну-ка давайте заходите в дом и рассказывайте. Дай-ка нам, Света, веник. Мы снег отряхнем.

За дверью в прихожей было полутемно.

– Раздевайтесь, – хлопотала между тем Светлана; ей, очевидно, было неловко за свою оплошность. – Вот сюда вешайте… Проходите в эту дверь…

В комнате, где мы очутились, было очень тепло. В углу, у окна, стоял письменный стол, заваленный книгами и тетрадями.

– Это папин кабинет, – объяснила Света. – Днем папа на заводе, и здесь занимается Володя. – И добавила с уважением: – У него скоро сессия.

Я не знал, что такое сессия. И названия у книг были непонятные: «Сопротивление материалов», «Организация производства…» Девчонка бегала по комнате, убирая со стульев книги.

– Садитесь. Сейчас Володя придет. Только умоется.

Мы не успели сесть, как быстрой, энергичной походкой вошел Володя, потирая покрасневшие руки.

– Ну, пескари, – весело сказал он, сдвигая книги с кровати и усаживаясь на ней, – докладывайте, какие у вас важные дела?

Женька достал из кармана многострадальную нашу бумагу, где только не побывавшую, а теперь еще вывалявшуюся в снегу, и протянул Володе. Он повертел ее и так и эдак и с недоумением произнес:

– Это что же за ребус такой?

В который раз приходилось Женьке объяснять, что нам нужно. Однако на этот раз долго растолковывать не пришлось.

– Занятная история, – произнес Володя. – Так вы, значит, собрались разыскать эту женщину? Здорово! – Он еще раз перечитал бумагу, потом поднялся с кровати и прошелся по кабинету. – Да-a, нелегкое у вас дело.

– Сами знаем, что нелегкое, – вздохнув, согласился я.

А Женька сказал:

– Нам бы только найти хоть одного человечка… Хотя бы единственного, кто бы знал эту Ольгу.

– Вот это-то и трудно. Шутка ли, сколько лет прошло. Верно, Света?

Девочка опять молча кивнула.

– Ведь этой женщины, может быть, и в живых-то нет, – продолжал Володя. – Даже наверняка нет. – Он тряхнул головой так, что его белокурые волосы упали на лоб. – Впрочем, одно скажу – поиски вам необходимо продолжать. – Он помолчал, задумавшись. – Если я вас правильно понял, вы хотите знать, кто в этом доме жил до революции. К сожалению, я этого не знаю, и мама не знает, и отец…

– А я знаю, – совершенно неожиданно для нас раздался голос от окна.

Мы с Женькой разом повернулись. Светлана стояла там с пылающими щеками.

– Я знаю, кто здесь жил до революции. Дедушка Виталий Купрейкин.

– Точно! – воскликнул Володя. – Ну как же я мог об этом забыть! Виталий Васильевич Купрейкин! Он вам обо всем расскажет… Он бывший красногвардеец. Служил в Первой конной армии у Семена Михайловича Буденного. – Володя остановился посреди комнаты, а потом стремительным шагом направился к столу и отпер ящик.

Там среди самых разнообразных бумаг лежала записная книжка, видимо, принадлежавшая отцу Володи. С этой книжкой он вышел в коридор, где висел телефонный аппарат, и торопливо стал набирать номер.

– Мария Ивановна? Это с вами Володя говорит. Узнаете? Как вы живете?

Он долго молчал, очевидно, старушка Мария Ивановна объясняла юноше, как они с Виталием Васильевичем Купрейкиным живут. Володя терпеливо слушал. А мы с Женькой подались вперед в нетерпении. Наконец незнакомая нам старушка, видно, закончила свою речь, и Володя смог задать ей новый вопрос:

– А как Виталий Васильевич? Не болеет? Ну, это случается в его возрасте. Ведь ему, считайте, уже восемь десятков… Ах, даже восемьдесят один! Преклонный возраст. И то, что он чувствует себя молодцом, конечно, ваша заслуга. А он сейчас дома? Нету? А где же, если не секрет? Ах в санатории… Да так, дела, дела… Экзамены на носу… А как же! Конечно, готовлюсь… Мария Ивановна, может быть, вы можете сказать… Кто у нас в доме жил в 1905 году?

Снова наступило продолжительное и тягостное для нас с Женькой молчание. Видимо, Мария Ивановна объясняла что-то Володе.

– Вот что, братцы, – произнес Володя, вернувшись. – Мария Ивановна и сама толком ничего не знает. Рассказать об этом может только сам Виталий Васильевич. Они сейчас живут на Кутузовском проспекте… Да я сейчас вам адрес напишу.

Он вырвал из блокнота листок и написал на нем адрес и телефон.

– Вот возьмите. Только Купрейкину нужно звонить не раньше четырнадцатого. Он сейчас находится в санатории.

К выходу нас провожала Светланка. Она все еще чувствовала себя виноватой и объясняла, что никогда бы не испугалась нас, если бы по ошибке не приняла за приятелей Васьки Русакова, грозы Овражной улицы, Петьку Чурбакова и Кольку Поскакалова.

– Да вы их, наверно, знаете, – убежденно сказала девочка.

Но мы с Женькой оба одновременно пожали плечами. Ведь мы понятия не имели, что на Овражной живут ребята, которых следует опасаться.

Светланка вышла следом за нами на крыльцо. Она стояла и рукою махала нам вслед.

– Приходите обязательно!..

– Придем, – пообещал Женька, сбегая с крыльца.

Снова мы очутились на улице. Все так же она уходила вдаль, прямая, с облетевшими еще осенью деревцами, словно воткнутыми в наваленные сугробы. Но теперь, когда я узнал о существовании Русакова, она сразу же показалась мне чужой и неуютной. Чудилось, будто из каждой подворотни могут выскочить мальчишки, которых даже сам рослый и бесстрашный Володя называл бедовыми. Ой как же туго тогда придется нам с Женькой!..

– Жень, – произнес я, плохо скрывая страх. – А что, если Васькины ребята на нас нападут?

– Ну и что же? Мы возьмем да и расскажем им, для чего ходим и кого ищем.

– Они тебя и слушать не станут… Надают по шее…

– Эх ты, трус! – с презрением произнес Вострецов. – Ваську испугался. Подумаешь!..

Он повернулся и зашагал по тротуару не оборачиваясь. А я смотрел ему вслед. Конечно, страшно, очень даже, было встретиться с Васькой и его компанией, но еще хуже было слышать от Женьки такие обидные слова.

– Постой, Жень! – крикнул я. – Подожди!..

Он остановился.

– Чего тебе?

– Ладно, Женька, не обращай внимания. Я с тобой буду. Искать, так уж вместе. Сам ведь говоришь – идущий вперед – достигнет цели…