Текст книги "Неутомимые следопыты"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Тогда Дарья Григорьевна молча вышла в сени и принесла оттуда два непромокаемых плаща – один для Женьки, другой для меня. Наряжаясь в эти немыслимые одежды, мы с моим товарищем просто покатывались от хохота. Не могли сдержаться от смеха и наши друзья.

Дождь моросил не очень шибко. А может быть, нам просто так показалось, потому что на нас были надеты плащи.

– Уговоримся так, – сказал Женька, и глаза его возбужденно заблестели. – Мы с Серегой и Настей отправимся на Ленинскую, к Лидии Викторовне. А Митя с Игорем и Федей поедут на вокзал… А вон и автобус идет.

Пассажиров в автобусе было немного. Устроившись возле окошек, все трое стали махать нам руками, словно прощаясь навеки. Особенно старался Федя. Автобус зафыркал, как взнузданная лошадь, и неторопливо покатил вниз по улице. А мы зашагали на Ленинскую.

Широкая Ленинская улица почти вся была застроена одними каменными зданиями. В одном из них – Настя хорошо знала, в каком именно, – жила Лидия Викторовна Старицкая.

Лидия Викторовна была дома. Она сама отворила нам дверь. И хотя нужно было вперед пропустить девочку, Женька, увидев маленькую худощавую женщину, сказал:

– Извините, вы Лидия Викторовна?

– Да, – несколько удивленно отозвалась женщина.

Если бы я случайно встретил на улице эту, ничем не примечательную женщину с усталым лицом и согнутой, словно под непосильной тяжестью, спиной, я бы никогда не подумал, что она когда-то, рискуя жизнью, помогала героям-партизанам.

– Да вы проходите, проходите, – пригласила Лидия Викторовна, пропуская нас в прихожую.

– Здравствуйте, тетя Лида, – застенчиво поздоровалась с ней Настя.

– Да ты уж не дочка ли Серафимы Прокофьевны Селезневой? – с любопытством осведомилась Лидия Викторовна.

Настя покраснев, кивнула.

– То-то я вижу, вылитая мама!.. А вас я тоже знаю, – сказала она, обращаясь к нам. – Вы живете у Дарьи Григорьевны Веточкиной? И я даже знаю, по какому делу вы пришли. – И увидев наши недоумевающие взгляды, объяснила: – Ведь это вы нашли в Волчьем логе гильзу с партизанскими письмами и документами. Проходите же в комнату.

Когда мы вошли в небольшую очень опрятную комнату – одну из двух в двухкомнатной квартире, Женька начал объяснять, для чего мы пришли.

– Так вот оно что… – проговорила Лидия Викторовна. – Вы хотите узнать, каким образом я сумела переправлять лекарства партизанам. Ну, что же, ладно, я вам все это с удовольствием объясню. Только сначала давайте я чайник поставлю. И печенье к чаю у меня есть – сама вчера напекла.

Пока она ходила на кухню, я смог как следует оглядеться. Небольшой стол расположился в комнате, придвинутый одним краем к стене. Несколько стульев со спинками и тремя продольными полосками расположилось вокруг стола, будто бы в ожидании, когда мы на них сядем. По стенам были развешаны репродукции с картин. Горка с посудой занимала часть комнаты…

Вернулась Лидия Викторовна.

– Ну вот, чайник поставлен. Скоро придет с работы сын мой – Вадим, и мы вместе сядем за стол. А пока… С чего же начать, дорогие мои гости?

– А вы расскажите с самого начала, – встрепенувшись, произнес Женька.

– Сначала? Ну что ж, ладно.

И Лидия Викторовна начала рассказывать:

– Когда в город вошли немцы, я работала в больнице. Уже на второй день гитлеровцы приказали очистить больницу. Все отделения – и терапевтическое, и хирургическое, и даже детское. А у нас лежали очень тяжело больные. Но комендант слышать ничего не хотел, никаких возражений. «Здесь должны отдыхать и лечиться доблестные воины великой Германии, – заявил он. – А до этого сброда – ваших больных – мне нет никакого дела». Глядела я, ребята, в ту минуту на этого поджарого рыжего немца в начищенных сапогах, в отутюженном мундире и думала: «А ведь и у тебя, наверно, в твоей Германии, есть дети. Есть близкие, родные. Так кто же вырвал из твоей груди все человеческое – уважение к людям, жалость к больным детям? Неужели Гитлер со своей бандой?»

Очевидно, многие мои товарищи – врачи – думали так же. А наш главный врач, Николай Акимович, человек прямой, резкий, тот не мог удержаться. «Для меня, – говорит, – как раз ваши солдаты – это сброд, банда убийц, грабителей, мародеров». Переводчик так и застыл: не знает – переводить или нет. Но переводить не пришлось. Комендант отлично понимал русский язык. Он подошел к нашему старому, всеми уважаемому доктору, размахнулся и ударил его по лицу. Два солдата схватили Николая Акимовича, поволокли… А через день на рыночной площади нашего главного врача казнили.

Но еще накануне казни солдаты вышвырнули из палат всех наших больных. В буквальном смысле вышвырнули. Не выгнали, не попросили уйти. Просто выкидывали пинками всех – женщин, стариков, ребятишек – горячечных, в бреду, с высокой температурой, калек…

Лидия Викторовна закрыла лицо ладонями, опустила голову, словно и сейчас еще перед ее глазами стояла та страшная картина.

– А потом, – продолжала она, опустив руки и так крепко сцепив пальцы, что они хрустнули, – потом стали к нам привозить раненых гитлеровских солдат. Это были легко раненные. Тяжелых отправляли дальше, в тыл, в большие госпитали. А наша больница была чем-то вроде дома отдыха для этих негодяев. Фронт близко. Подлечится такой мерзавец после легкого ранения – и назад, в строй.

– И вы их лечили? – не вытерпев, с негодованием воскликнул я.

– Сначала не очень чтобы лечили, – отозвалась Лидия Викторовна. – Хотя у меня на руках был мой сын, мой Вадим, Димка. Ему тогда и пяти не исполнилось. Был он такой худенький, болезненный. Больно было смотреть… Только ради него и жила в те страшные дни. А потом пришел ко мне Егор Алексеевич Прохоров. И я сразу стала за свое место в больнице держаться. Теперь уже нужно было работать не только ради сына. Ради многих-многих сыновей надо было лечить проклятых фашистов, перевязывать их поганые раны, добиться у немцев доверия, получить доступ к медикаментам…

  «Нужна ваша помощь»  

В прихожей хлопнула дверь. Лицо Лидии Викторовны озарилось ласковым светом.

– Это Вадим.

Мелкими быстрыми шажками, сухонькая, маленькая, она побежала встречать сына. Он вошел в комнату, сухощавый, чем-то неуловимо похожий на мать. Пока Вадим Дмитриевич здоровался с нами, весело пожимая всем руки, Лидия Викторовна хлопотливо накрывала на стол. Настя бросилась ей помогать. Они вдвоем расставляли чашки, блюдца, розетки для варенья… Лидия Викторовна достала из буфета вазу с домашним печеньем.

Вадим был веселый и добрый. Мы сразу же как-то незаметно для себя перелезли с дивана на стулья за столом.

Лидия Викторовна чай почти совсем не пила. Она влюбленными глазами смотрела на Вадима Дмитриевича, который рассказывал веселую историю про то, что стряслось у них на работе. Но я слушал ее вполуха и смеялся из вежливости. Мне хотелось услышать продолжение истории о героической помощи партизанам.

Я искоса посматривал на Женьку и видел, чувствовал, что его тоже крайне интересует все, связанное с партизанами. Наконец Вадим Дмитриевич спохватился:

– Да что же это я? Вы, мне думается, пришли про партизан послушать, а я вас всякими пустяками занимаю. Продолжайте, мама.

– Ну вот, можно и продолжать. На чем же мы остановились?

– Вы рассказывали, как сначала было плохо работать в больнице, – напомнил Женька. – А потом, когда пришел Егор Алексеевич Прохоров…

Лидия Викторовна ненадолго задумалась, потом ласково взглянула на Вадима, тут же посерьезнела и снова повела свой рассказ:

– Это случилось приблизительно дней через пять или через неделю после казни нашего Николая Акимовича. Как раз за день до того комендант разрешил нескольким нашим врачам принимать местных больных. Видимо, гитлеровцы испугались, что в городке могут начаться эпидемии. Ну, конечно, принимали врачи наших больных не в больнице, а в бывшей конюшне неподалеку. Конюшня была переделана под амбулаторию для местных жителей. И принимать больных комендант разрешил в те часы, когда заканчивались наши дела в госпитале.

Болезни в ту пору начали свирепствовать вовсю. Особенно тяжело переносили их дети. В те немногие часы, которые были выделены нам для осмотров, мы не успевали принимать всех больных. И вот как-то раз на прием ко мне пришел Егор Алексеевич Прохоров. «Что у вас?» – спрашиваю. А он глядит на меня как-то странно. Потом говорит: «Кашель». Стала я выслушивать его легкие. Он ко мне спиной стоит. А в легких все чисто. Ни малейшего хрипа. Попросила повернуться, начала прослушивать сердце. Тут-то он мне и сказал, шепотом, едва слышно: «Лидия Викторовна, вы не думайте, что я симулянт. Я здоров, совершенно здоров. Но пришел к вам по делу. Вы, – говорит, – я знаю – советский человек. Так вот… Есть люди, которым нужна ваша помощь…» Стетоскоп у меня в руках, чувствую, потяжелел. Говорю: «Дышите. Не дышите…» – и сама себя не слышу. И ударов его сердца не слышу тоже. Зато голос его, шепчущий, едва различимый, словно гром, бьется в ушах: «Согласны вы, Лидия Викторовна, помочь партизанам?» Я только кивнула чуть-чуть.

Уж не помню, какой я диагноз поставила. Не помню, какое лечение назначила. Пациент-то мой здоров был. Кажется, я сказала, что у него катар. А в дверь уже стучат – очередь волнуется: скоро ли? Я быстро написала на рецептурном бланке: «Сообщите, что надо делать. В лес уйти не могу – сын болен». Сунула ему рецепт и вместе с ним к двери. Говорю: «Принимайте по три раза в день…» Пока говорила, он записку прочитал, кивнул: «Ждите».

С трудом дождалась я следующего вечера. Но Егор Алексеевич в тот вечер так и не пришел. Не было его и на другой день. Он появился на третий вечер. Опять я стала его прослушивать. И он передал мне записку. Шепнул: «Сожгите». Я прочла: «Нужны медикаменты. Можете ли достать? Сообщите». И подпись – «П».

– Это, наверно, сам командир писал! – не удержался я.

– Почему ты думаешь, что командир? – спросил Вадим.

– А нам Митин дедушка рассказывал, как он раненого партизана прятал в погребе. Тот тоже записку написал и подписался «П».

– Может быть, и эта записка была от командира, – произнесла Лидия Викторовна, – но для меня с ее получением наступили самые трудные дни. Я сказала Егору Алексеевичу, что медикаменты достану, чего бы мне это ни стоило. Попросила только узнать, какие медикаменты нужны и много ли. Через день он принес список. Нужны были и йод, и бинты, и вата, и желудочные таблетки… Одним словом, была нужна целая походная аптечка. И вот стала я завоевывать доверие у гитлеровцев, чтобы получить доступ к лекарствам.

Нелегко это было. Как приходилось сдерживать себя! Будто бы отвратительную микстуру пьешь. Противно, но знаешь, что пить нужно – в этом спасение. По клочку ваты, по бинтику, по таблетке я собирала для партизан посылку. И наконец наступил день, когда ее можно было бы отправить в лес. Но как? Всюду патрульные заставы… Егор Алексеевич, узнав, что посылка готова, снова сказал: «Ждите». И наконец я дождалась.

Как-то вечером на прием ко мне пришла девушка. Девочка почти. В платке, в стареньком платьице. Я не сразу узнала Клаву Муравьеву, дочку казненного гитлеровцами лесника. Она очень изменилась. Но меньше всего я могла ожидать, что Клава Муравьева – посыльная от партизан.

– Так, значит, Клава Муравьева к вам приходила! – воскликнул Вострецов.

– Ко мне, – кивнув, подтвердила Лидия Викторовна. – Она приходила три раза. А я за это время примерным поведением да хорошей работой настолько завоевала расположение у начальника госпиталя, так он мною был доволен, что удалось мне сделать многое.

Однажды я пришла к нему и попросила осмотреть моего сына. И чего только я ему не плела! Чем не пыталась улестить. Говорила, что при Советской власти врачей готовили наспех, ничего-то, мол, они не умеют, ничего не знают. И ведь клюнул он на приманку – пришел, осмотрел Димку. Ясное дело, поставил диагноз – крупозное воспаление легких. А у Димки тогда еще экзема началась – недоедал он. Уж как я благодарила этого надутого индюка! Сейчас вспоминать и смешно и стыдно. Но зато немец разрешил мне брать для сына лекарства в госпитальной аптеке. Партизанам моя хитрость, конечно, пригодилась.

– А Клава? – снова спросил Женька. – Когда ее схватили, она тоже к вам шла?

– Да, ко мне, – прозвучало в ответ. – Если бы от меня, то не было бы сейчас на свете ни меня, ни Димки… Ее долго пытали. Дознавались, к кому она шла, зачем, с кем у нее в городе связь… Ничего она не сказала. Так и погибла молча. Оружия при ней не нашли. Никаких документов… Но откуда фашисты могли дознаться, что Клава в партизанском отряде? Откуда им было известно, что она именно в этот день придет в город?.. Помню, тогда еще слух прошел, что Клаву предали. Но кто мог ее гитлеровцам выдать?..

– А вам Клава ничего не говорила? – спросил Женька. – Может быть, партизаны кого-нибудь подозревали?

Лидия Викторовна покачала головой:

– Нет, Клава об этом ничего не говорила. Я думаю, что если в отряде и был предатель, так партизаны его принимали за настоящего бойца, доверяли ему и ни в чем подозревать не могли. А с Клавой мы вообще почти не разговаривали во время ее визитов. Правда, однажды… Это произошло во время последнего ее посещения, за неделю до того, как ее схватили… За окнами, на улице, раздалась песня. Идиотская песня, одна из тех, что обычно пели гитлеровцы, шагая куда-нибудь строем. Клава услышала голоса фашистов – высокие, крикливые, и я увидела, какой ненавистью загорелись ее глаза. Губы дернулись от гнева…

Только такой безмозглый человек, как я, мог подумать хоть на секунду, что Клава Муравьева, партизанка, дочь погибшего героя, не устоит под пытками, откроет гитлеровцам тайну лесных и болотных троп!..

Вечером, уже в темноте, под все усиливающимся дождем, мы с Женькой возвратились домой. За столом мирно сидели, тихо о чем-то беседуя, тетя Даша и Иван Кузьмич. Перед ними красовалась большущая тарелка с румяными оладьями, стояла вазочка с вареньем. У меня сразу же рот наполнился сладкой слюною.

– А вот и наши дорогие детушки, – хлопотливо привскакивая, всплеснув руками, обрадованно воскликнула Дарья Григорьевна. – Сейчас я ужин подогрею… Чайник тоже на плиту поставлю.

  День, переполненный событиями  

Нет, кажется, ничего на свете противнее, чем затяжной, унылый, надоедливый до крайности дождь. То ли дело гроза. Уж налетит, так налетит – с молниями, с громовыми раскатами, с таким ливнем, что стоит лишь на мгновение выскочить из дома на улицу, и нет уже на тебе сухой ниточки. Но наперед знаешь, что промелькнет гроза, промчится, отгремит, отсверкает молниями, и вновь еще чище, еще просторнее засияет над миром синее небо, веселое солнце!..

Хорошо еще, что есть у нас верные друзья – зареченские ребята. На другой день они всей ватагой наведались к нам. Тетя Даша долго распаковывала их, снимая с мальчишек плащи и вешая их возле печки просушить.

– Только не шумите, – предупредила всех Дарья Григорьевна, кивком указывая на потолок, где у себя в каморке работал Иван Кузьмич.

Митя понимающе ответил таким же кивком и, сняв в сенях башмаки, что, впрочем, сделали и остальные, сопровождаемый Игорем, Федей и нами, прошел в нашу комнатку.

Там мы поделились с ребятами своим рассказом о том, что узнали от Лидии Викторовны; затем стали слушать, что узнал у Арсения Токарева Митя.

– Партизаны Токареву такой же наказ дали: завоевать у гитлеровцев доверие. А делать то, что прикажут ему партизаны. Ну, он и стал завоевывать. Он говорит: вовремя такой приказ мне дали, а то бы несдобровать. Дня через три на станции проверка была. Приехал какой-то гестаповец с командой немцев-техников и стал проверять, как смазчики, сцепщики, ремонтники работают. А Токарев тогда первый раз буксы хорошо смазал. Тот гестаповец первым делом в буксы полез. Проверили. Все в порядке. Похвалили Токарева. А двоих железнодорожников забрали. В машину – и увезли. Какие-то неполадки были найдены…

Я заметил, что маленькому Феде не сидится на месте. Он то и дело порывался вскочить с места и вставить словечко. И всякий раз Игорю приходилось одергивать его.

– А задание-то ему какое было? – в нетерпении спросил Женька.

– Задание, значит, такое… Расписание поездов партизанам переправить – раз; сообщать, что везут, – два.

– А как же он сообщал?

Тут уж Феде удалось вставить словечко:

– С обходчиком одним…

– Точно, – кивнул Митя, – с обходчиком. Немцы сами путь проверяли. Человек пять ходили в обход. Ну а с ними всегда шли ремонтники. Человека два-три. Если путь поврежден, гитлеровцы заставляли чинить тут же. Вот один обходчик такой…

– С-семен Гудков! – снова выкрикнул Федя.

– Точно, Гудков, – подтвердил Митя. – Он и вызвался.

– И он что же, передавал прямо на глазах у фашистов? – изумился я.

– Сдурел ты, Серега! – Женька даже руками всплеснул. – Ляпнешь иногда, не подумав.

– Нет, Сережа, – спокойно объяснил Митя. – Он от Токарева записки получал. Малюсенькие. В шарик ее скатаешь, она меньше ногтя. Нам сам Токарев показывал. Ее запросто проглотить можно, если что… Вот Гудков скатает такую записочку, спрячет за щеку и идет. А в условленном месте – у них такое было на двенадцатом километре, напротив расщепленной молнией сосны, – в этом месте наклоняется Гудков, ну, будто бы гайки на рельсах рассмотреть, а сам проткнет в земле пальцем дырочку и записку туда сунет.

– Вот здорово!

– Он почти целых три недели так записки носил, – продолжал рассказывать Митя. – Пять фашистских поездов тогда с рельсов сошло.

На лестнице послышался скрип под шагами спускающегося человека. Мы поняли, что это Иван Кузьмич отправляется на свой очередной моцион. В сенях он, видно, столкнулся с тетей Дашей. Послышались голоса.

– А Иван Кузьмич опять на прогулку пошел, – сообщил я, словно это и так не было всем ясно.

– Надо бы сбегать к Егору Алексеевичу, – раздумчиво произнес Женька. – Узнать у него, живы ли Денис Петров и Сергей Пономаренко.

– Б-бежим! – первым срываясь с места, вскричал юркий Федя.

И ведь не зря мы прыгали через лужи и мчались под дождем из одного конца Зареченска в другой. Оказалось, что и Денис Петров, и Сергей Пономаренко живы. Они воевали, вернулись домой с орденами, с медалями, а потом уехали – Пономаренко к единственной оставшейся у него в живых сестре в Киев, а Петров – в Архангельск: его туда звал однополчанин, который еще до войны работал там на лесоперерабатывающем заводе.

– Адреса Пономаренко я не знаю, – с сожалением сказал дядя Егор. – Да он и сам в то время не ведал, отыщет ли свою сестру. Шутка ли, всю оккупацию при гитлеровцах в Киеве жила!.. А вот насчет Дениса… – Егор Алексеевич полез в шкаф и достал небольшой деревянный ящичек, перетянутый бечевкой. В ящике оказались пачки писем. – Все от друзей, – объяснил Прохоров. – И вот это как раз от Дениса, из Архангельска. – Дядя Егор протянул нам конверт.

Переписав адрес Петрова, мы ушли от Егора Алексеевича воодушевленные.

– Вот это удача так удача, – возбужденно говорил Женька, когда мы возвращались домой. – Сегодня же напишем в Архангельск.

– А в Киев как же? – напомнил я, откидывая на спину капюшон, чтобы лучше было слышно.

Но тут на помощь пришел шустрый Федя.

– Д-да ведь в к-каждом городе есть адресное бюро!

– Верно! – вскричал Женька, хлопнув Федю по спине так, что тот закашлялся. – В Киев тоже напишем. Имя и фамилию знаем. Где раньше человек жил, тоже знаем…

Молчавший все это время Игорь нерешительно произнес:

– К бабке Анне бы сходить…

– К кому, к кому?

И тут наперебой заговорили все, бесцеремонно перебив Игоря:

– Точно, к бабке Анне!.. Она партизан видела…

– Только, – резонно проговорил Митя, – сначала нужно пообедать, а после уже идти.

Нужно ли говорить, что мне в те минуты было совсем не до обеда. Но Митя настаивал. Да и Женька тоже с ним согласился. Я вздохнул и кивнул, соглашаясь.

Но какой же может быть обед, когда нас ждет еще одна удивительная встреча! Сидя за столом, я в нетерпении поглядывал на часы, висевшие в простенке, совершенно позабыв, что в тарелке у меня остывает суп. Однако все случилось совершенно иначе, и к бабке Анне нам с Женькой идти не пришлось.

После обеда Женька ушел в нашу комнатку, чтобы заняться коллекциями, а я сидел за столом в зале, с нетерпением поглядывая на часы, дожидаясь, когда же появятся ребята. Я прислушивался к каждому шороху на улице, к каждому стуку в сенях… И первым услышал, как стукнула входная дверь. Я бросился на этот стук и увидел входящего Игоря. Очки его запотели, и он ровно ничего перед собой не видел.

– Где ребята? – забросал я его вопросами. – Почему не пришли?.. К бабке Анне когда пойдем?

Я рванулся было к вешалке, но Игорь жестом остановил меня.

– Погоди одеваться. Не пойдем мы ни к кому. – Он снял с переносицы очки и стал их старательно протирать.

На шум из нашей комнатки выскочил Женька. Только взглянув на Игоря, он тут же все понял.

– Пройдем к нам, Игорек.

Когда мы очутились у нас в комнатушке, Игорь принялся рассказывать. Видно, он не привык говорить подолгу. Поэтому я не стану передавать его рассказ слово в слово. Лучше я расскажу не так, как все это передавал нам Игорь, а так, как поняли мы с Женькой. А поняли мы вот что.

Была суббота, и родители Игоря были дома. Когда мальчик стал одеваться, чтобы идти к бабке Анне, отец поинтересовался, куда это он собрался в такую скверную погоду. Игорь объяснил, что с двумя приезжими москвичами хочет пойти к бабушке Анне. И сказал, для чего это нам нужно. Тогда отец попросил его раздеться, усадил на диван и рассказал о том, что даже Игорь, его родной сын, еще не знал.

Во время войны дом, где жила старая Анна Захаровна, которую и тогда уже все в Зареченске звали бабкой Анной, сгорел от фашистской бомбы. Соседи едва успели вытащить старуху из-под горящей кровли. Потеряла она память с того дня. Соседи помогли ей переселиться в покосившуюся старую баньку за огородом. Она будто бы с родного пепелища ехать в неведомое категорически отказывалась. Соседи носили ей туда кто краюху хлеба, кто миску щей или каши. Много ли старухе надо?

Так жила бабка Анна и ждала смерти. А смерть все не приходила. И вот однажды проснулась бабка среди ночи в своей баньке оттого, что слегка стукнула дверь. Другой бы человек этого стука и не заметил. Но старуха здорово слышала. Да и к темноте привыкла. Она сразу различила у двери какую-то неясную фигуру. Бабка стала потихоньку шептать молитву и креститься. Тут дверь снова приоткрылась, и кто-то еще вошел в баню, задев железом об угол печи.

Затем послышался шепот. Говорили тихо, но бабка все различила: про патрулей, про какого-то Игната, что он молодец, не обманул, и теперь, мол, все ребята с оружием. Вот когда разобрала бабка про оружие и тут же решила, что это не иначе как разбойники.

Когда странные гости ушли, старуха до утра не могла сомкнуть глаз. А утром пришел от соседей мальчишка, десятилетний Ленька Лаптев, принес бабке лепешек и каши. Ему-то она и поведала о том, что ночью ее посетили «лихоимцы», с ног до головы обвешанные ружьями и саблями, как шептались, как главного ихнего атамана Игната поминали.

Ленька мигом сообразил, о каких «лихоимцах» шла речь. И лесника дядю Игната он тоже знал неплохо. Со всех ног кинулся домой и обо всем, что услышал от бабки Анны, рассказал матери.

Заторопилась Ленькина мать. Бросилась к старой бане. Объяснила она бабке, что не разбойники это были, а партизаны из леса. Ночью, видать, скрылись они в бане на огородах от фашистов-солдат. И нужно бабке Анне об том ночном разговоре молчать, а не то беда с хорошими людьми может приключиться.

И молчала бабка Анна. Два года молчала. Разговорилась только, когда в Зареченск советские солдаты пришли.

– А Ленька, – смущенно сказал нам Игорь, – это мой отец. Леонид Дмитриевич Лаптев… Это наша фамилия Лаптевы.

То, что рассказал нам Игорь, было очень важно. Значит, лесник Игнат Муравьев, отец Клавы, помогал партизанам доставать оружие. Наверно, он знал, у кого в городе есть охотничьи ружья. Несмотря на суровый приказ, мало кто в Зареченске отнес в комендатуру охотничье снаряжение.

Не успела за Игорем закрыться дверь, как в сенях раздался ужасающий грохот, звон, стук, распахнулась дверь, и перед нами появился Федя. С него текло, как из водосточной трубы.

– Господи… – простонала тетя Даша, хватаясь за сердце.

– Здравствуйте, – сконфузившись, пробормотал Федя, совершенно забыв, что сегодня уже виделся с Дарьей Григорьевной. – Я сейчас ноги вытру… Б-бежал очень… П-про Женю и Сережу в газете написано… Вот…

И мальчуган протянул опешившей тете Даше смятый мокрый номер областной газеты «Ленинская коммуна».

Мы все искали заметку про нас, когда сверху спустился Иван Кузьмич.

– Ну-ка, ну-ка, – произнес он, подходя к нам. – И мне не терпится взглянуть.

Заметка, в которой действительно было про нас, оказалась на редкость коротенькой.

– «Недавно, – читал Иван Кузьмич, – жители небольшого тихого городка нашей области – Зареченска – были взволнованы необычайным происшествием. В лесу близ города пионеры Евгений Вострецов и Сергей Кулагин во время прогулки обнаружили сильно поврежденную временем и непогодой гильзу от снаряда артиллерийского орудия калибра 76 мм. То, что края гильзы были сплющены, а внутри нее что-то шуршало, сразу же заинтересовало любознательных ребят…»

– Здорово… – вздохнул Федя, глядя на нас с восхищением.

В заметке-то в общем все было правильно. И как нашли и что нашли. И фамилии наши повторялись два раза. И было сказано, что мы передали нашу находку в областной краеведческий музей. Но Иван Кузьмич сказал, что все-таки заметка не очень правдивая. Тут даже тетя Даша удивилась:

– Почему же, Иван Кузьмич?

– А как же! – воскликнул старый жилец и, наклонившись, прочитал подпись под заметкой: – «Роман Кош». А то как же!.. Этот гражданин Кош о многом умолчал. Он, например, не поведал читателям о том, что любознательные следопыты Е. Вострецов и С. Кулагин не просто гуляли в лесу, а разыскивали разбойничий клад.

Иван Кузьмич, хитро улыбнувшись, взглянул на нас. Однако нам было не до шуток: наши с Женькой фамилии отпечатаны черным по белому в настоящей газете. Я был очень горд, хотя и не знал, что скоро заметка Романа Коша сослужит нам хорошую службу.

– Хотя вы теперь и герои, – сказала нам тетя Даша, – хоть про вас и в газетах пишут, а воды нет, и ее надо принести.

Пришлось нам натягивать свои дождевики и надевать сапоги да мчаться с ведрами за водой на колонку. Мы еще не успели добежать до нее, как кто-то звонким голосом окликнул нас.

– Эй, следопыты!

Это была Настя. Легкая, тоненькая, она летела к нам, едва касаясь мокрой травы маленькими сапожками.

– А про вас в газете написано! – еще издали крикнула она.

– А мы знаем, – ответил я.

– Ой, а я-то бежала, я-то летела!.. Даже газету принесла.

Федя, который побежал к колонке вместе с нами, стоял, гордо посматривая на девочку. Вот тут-то мы и узнали, как может помочь людям крошечная заметка в газете. Нет, Настю не удивило то, что о нас напечатано в «Ленинской коммуне». В то самое время, когда, возвратившись от дяди Егора, мы слушали рассказ Игоря о бабке Анне, к Настиной маме зашла тетя Лиза…

Но лучше я расскажу обо всем по порядку.

Тетя Лиза была не родная Настина тетка, а жена маминого брата, который, как и Арсений Токарев, работал на железной дороге. Тетка Лиза как раз подоспела к обеду. И за столом речь зашла о заметке в газете. Потом сам собой разговор перешел на воспоминания. Тетка Лиза всю оккупацию прожила тут при гитлеровцах, много насмотрелась и натерпелась за два года.

Настя слушала тетку между делом – убирала со стола посуду, убегала на кухню, возвращалась снова. И вдруг замерла на месте. Тетка Лиза сказала, что однажды ночью поздней осенью видела в городе партизана…

В ту пору Настиной тетке было всего пятнадцать лет. Жила она с бабушкой, с больной, чахнущей с каждым днем матерью и с малолетним братишкой на самой окраине Зареченска в ветхом домишке. Из окна были видны поставленный гитлеровцами шлагбаум на дороге, будка, возле которой расхаживали двое часовых в железных касках, с автоматами.

По ночам в городе стреляли часто. К этой стрельбе зареченцы даже как-то привыкли. И в ту ночь тоже постреливали. Далеко где-то: может, на другом краю городка, может, на холмах. Но Лиза проснулась тогда не от выстрелов – братишка закричал. Бабушка заворочалась на печке, разбуженная этим криком. Мать застонала, попросила пить.

Соскочила Лизавета с лавки, побежала в сени, зачерпнула ковшиком воды из ведра, принесла матери. Все в темноте, потому что гитлеровцы огни в домах по ночам зажигать не разрешали; чуть где засветится – стреляли прямо по окнам. И вдруг разлился по комнате свет – зеленоватый, мерцающий… Лиза чуть ковшик из рук не выронила. Глянула в окошко – две ракеты в небе повисли: зеленая и белая.

Если бы не те ракеты, если бы Лиза в окошко не посмотрела, может быть, так и не приметила бы она партизана. А тут увидела. Напротив, у соседского дома. Стоит человек, в тени схоронился. Шапка на нем, ушанка, автомат на груди – на изготовку… Лица Лиза не разглядела. О людях, что прячутся в лесу, в недоступных для фашистов болотах за Волчьим логом, все в городе знали. Кто же хоть раз не прочитал украдкой партизанскую листовку? Сразу разобралась девочка, что это за человек прячется в тени. Сердце у нее зашлось. Ведь рядом застава, часовые. Заметят – конец…

А человек тот постоял немного, дождался, пока гитлеровцы отвернутся, и перебежал к соседнему дому, опять в тени схоронился и замер. Потом за угол свернул. Не стало его Лизе видно. А часовых у шлагбаума она видела хорошо. Только тот партизан, видно, не раз мимо охраны проскальзывал. Вот мелькнул совсем рядом с фашистами и исчез, словно растворился в ночной темноте.

У девочки отлегло от сердца…

Всю ночь ей тогда снилось страшное. Чудилось, будто гремит железо, чавкает грязь под тяжелыми сапогами, раздаются отрывистые слова команды на чужом, лающем языке… А утром стало известно в Зареченске, что той ночью в лесу, в Волчьем логе, фашисты-каратели уничтожили партизанский отряд.

Настя умолкла, а мы стояли и ждали, не скажет ли она чего-нибудь еще. Но она, вдруг спохватившись, всплеснула руками.

– Ой, что же я! Меня мама за хлебом послала, а я стою. Вот безголовая!

И она упорхнула, даже забыв проститься с нами.

Подхватив ведра, мы двинулись к дому.

– Женька, – высказал я предположение. – А ведь тот партизан в ушанке, наверно, был Афанасий Гаврилович.

– Почему это?

– Потому! Ясно – он. Помнишь, он сам говорил, что той ночью в разведке был.

– Верно, Серега! – вспомнив, воскликнул Женька.

  Неожиданное открытие  

С утра на следующий день мы засели с Женькой за письма. Не так-то легко, оказалось, их писать. В Киев еще куда ни шло: только просьба сообщить адрес Сергея Пономаренко, проживавшего раньше в Зареченске. А вот над письмом в Архангельск, Денису Фомичу Петрову, нам пришлось изрядно помучиться. Ведь нужно было все описать подробно. Мы провозились с этим письмом добрых три часа. У меня даже голова разболелась от дикого напряжения. А неугомонный Женька объявил, что еще нужно написать Левашову.