Текст книги "Неутомимые следопыты"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Я начал рассказывать. Иван Кузьмич внимательно слушал. Конечно, я рассказал все гораздо быстрее, чем Михаил Федорович.

– Да-а, – протянула тетя Даша. – Хороший он человек, старый Григорьев. И вот ведь – всю семью потерял. Два брата с фронта не вернулись… Сестра тоже померла… – Она помолчала и добавила, вздохнув: – Много хороших людей не возвратилось…

Неугомонный Женька готов был лететь к Егору Алексеевичу Прохорову тотчас же, после обеда. Но я так наелся, что не мог двинуться с места.

– Знаешь что, Жень, – сказал я, – давай лучше, как Митин дедушка говорил, список составим. Потом покажем сразу Афанасию Гавриловичу, когда он вернется, и узнаем, кого в том списке не хватает.

Усевшись за столиком в нашей комнатке, мы разложили перед собой все документы и бумаги. Я раскрыл наугад красноармейскую книжку, не слишком пострадавшую от времени и сырости. На первой ее страничке стояли фамилия, имя и отчество – Андрей Васильевич Степняк. Женька переписывал фамилии из партийных билетов.

«Громов Яков Петрович… – выводил он на бумаге. – Рузаев Платон Никифорович…» Я заглянул в документы коммунистов. Их карточки в партийных билетах можно было хорошо рассмотреть. Громов худощавый. Лицо тонкое, а глаза пристальные, смотрят внимательно. Курчавые волосы… Нос с горбинкой… Платон Никифорович Рузаев круглолицый. В глазах смешинка.

– Ты что задумался? – Женька ткнул меня в бок кончиком карандаша.

– Ничего, Жень, я так…

Я потеснил Женьку за столом и принялся читать список. «Вересов Павел Николаевич… Громов Яков Петрович… Рузаев… Степняк… Парфентьев… Головановский…» Это фамилия из орденской книжки. Головановский Прокофий Иванович, награжден орденом Трудового Красного Знамени. И фотографическая карточка есть. Уже пожилой человек, лет сорок пять – не меньше. Наверно, рабочий…

А вот фамилия из пропуска. Пропуск на фабрику. На обложке можно разобрать тисненые буквы: «Фабрика «Коммунар». А фамилия – внутри книжечки – Дмитриев. И имя с отчеством есть: Константин Александрович. И где она, такая фабрика «Коммунар»?..

– Слушай, Женька, – сказал я, прочитав список до конца. – А ведь ты не записал Афанасия Гавриловича!

– Ой, Серега, верно!

– И Клаву Муравьеву…

– Опять правда!

– А Федорчук-то! – воскликнул я. – Микола Федорчук, с которым Афанасий Гаврилович в разведку ходил!..

– Есть Федорчук!..

Женька торопливо принялся выписывать имена. Я смотрел, как он выводит строчки, и гадал: поделиться с ним своими мыслями о Клаве Муравьевой или нет.

– С Федорчуком пятнадцать, – подытожил Женька. – Все равно девяти человек не хватает. То ли, Серега, у них документов не было, то ли не успели те документы в гильзу вложить…

И тут я решился.

– Послушай, Жень, что, если в отряде не было никакого предателя?

– Как это не было?

– А так. Может быть, под пыткой Клава не выдержала…

– Что-о?.. – Глаза у Вострецова буквально вылезли из орбит.

– Ну не то, чтобы не выдержала… Просто в бреду выдала, где тропы в болотах…

– Ты, Серега, с ума, видно, сошел. – Женька произнес это как-то очень тихо, свистящим шепотом. – Может, у тебя, Серега, у самого бред?.. Соображаешь, что говоришь?

– Да я же не говорю, что это так в точности было, – смутившись, поспешно стал отказываться я, – только предполагаю…

– Предположитель какой! – крикнул вдруг Женька. – Да у Клавы немцы отца замучили, дом спалили… Она их знаешь как ненавидела!..

– Так ведь не нарочно же она… – говорил я, жалея уже, что начал этот разговор. – В бреду, может быть…

– В бреду? А кто немцам сообщил, что в городе раненый партизан скрывается? А почему Клаву на улице схватили из всех прохожих одну? Ну, отвечай, почему?

– Может быть, фашисты и не знали про нее, а просто устроили облаву, – слабо открещивался я.

– Что-то у тебя все очень просто получается.

– Ну да… А Клаву схватили… Ведь Михаил Федорович сам говорил, что ее многие знали в лицо.

– Так и знали немцы, что Клава к партизанам ушла!

– А если не знали, то почему же ее схватили?

– Потому, что предатель, который в отряд к партизанам пробрался, сообщил заранее: придет, мол, в Зареченск разведчица-партизанка. Ясно?

Да, мне все теперь было ясно. Конечно, Женька прав.

И в этот миг вдруг за нашими спинами раздался громкий голос:

– И может быть, вы совершенно правы…

Мы оба разом обернулись. Возле двери стояла тетя Даша и рядом с ней какой-то человек лет тридцати или, может быть, поменьше, светловолосый, синеглазый и загорелый. Растерянно смотрели мы то на улыбающуюся тетю Дашу, то на этого неведомого нам человека.

– Давайте знакомиться. Левашов. Зовут меня Василий Степанович. Я работник областного музея.

Бывает так, что сгоряча сделаешь какую-нибудь глупость, а после – иногда через час, а порой через день – начинаешь жалеть о ней. И думаешь и мучаешься – хорошо было бы сделать все по-другому…

Вот об этом и думал я, проснувшись очень рано на следующий день и вспоминая обо всем, что произошло у нас с сотрудником областного музея Василием Левашовым.

Он увез с собой все: все партизанские бумаги и документы. Даже позеленевшую гильзу от снаряда и ту прихватил. От нашей замечательной находки остались у нас только переписанные Вострецовым письма да список пятнадцати человек, среди которых, кстати, не оказалось ни одного по имени Тихон.

Василий Степанович очень долго беседовал с нами. Он рассказал, что каждый партийный документ строго учитывают – ведь комсомольским или партийным билетом запросто может воспользоваться враг. А те документы, что мы нашли, еще не сняты с учета. С тех пор – с сорок первого года…

– Я уверен, – сказал он, – специалисты прочитают больше, чем сумели прочесть вы. Хотя и вы, конечно, сделали немало.

Он очень нас расхваливал. Наверно, потому-то мы и развесили уши. А после и вовсе поразевали рты. Василий Степанович принялся рассказывать, как работают ученые, восстанавливая тексты различных документов.

– Например, ученые, занимающиеся творчеством Лермонтова, – рассказывал наш удивительный гость, – долго спорили о том, принадлежит ли перу великого поэта сказка «Ашик-Кериб». Почерк в рукописи не очень был похож на лермонтовский. И опять же эксперты доказали, что рукопись эта принадлежит лермонтовскому перу. Оказывается, специалисты эти и музыкой занимались. Да, да… Когда-то, давным-давно, единственный экземпляр нотной партитуры Чайковского – вариации на тему рококо – был выправлен немцем-скрипачом Фитценгагеном. Не понравилась этому немцу музыка Петра Ильича. Пришлось спустя много лет тщательно восстанавливать подлинный текст музыки Чайковского. А герои Брестской крепости!.. Когда наши войска освободили Брест, в развалинах крепости нашли разрозненные листки – записи защитников крепости. Тридцать один листок. Вот вроде ваших этих писем… Из них специалисты разгадали тридцать страничек. А это было не очень-то легко.

– Надо же! – покачал головой Женька.

Левашов улыбнулся.

– А если документы испортят? – спросил мой друг с большим сомнением.

– Да ты не беспокойся, – Василий Степанович улыбнулся. – В надежных руках будут ваши бумаги – ни одна не пропадет.

Потом он стал расспрашивать нас об Афанасии Гавриловиче. Тут уж мы с Женькой наперебой принялись рассказывать, как познакомились с ним в поезде, как ходили к нему в гости…

– Только он скромный очень, – посетовал я. – Ничего про партизан рассказывать не стал.

Дарья Григорьевна накрыла на стол и позвала нашего гостя отужинать вместе с нами. Но он сказал, что очень торопится и что не хочет задерживать шофера из музея, который с ним приехал, чтобы отвезти гильзу и все документы сразу же куда нужно.

– А вы не горюйте, – сказал он нам на прощание. – Я для вас фотокопии со всех документов сниму.

Обо всем этом я раздумывал, глядя в потолок, лежа на кровати и дожидаясь, когда проснется Женька. И вот он заворочался под одеялом.

– Не спишь, Серега?

– Не сплю. Думаю.

– О чем думаешь?

– О том думаю, что мы с тобой дураки. Надо было попросить этого сотрудника музея, чтобы он нам до приезда Афанасия Гавриловича оставил документы.

– Это ты правильно говоришь, – произнес Женька, и в голосе его я различил насмешку. – Правильно говоришь, что дураки. Только не потому, что не попросили Левашова нам документы оставить, а потому что сами их не пересняли твоим аппаратом.

– Не пересняли?.. Сами?..

– Ну да. Висит твой аппарат на стенке. Только место занимает. Сфотографировал Афанасия Гавриловича, сфотографировал Митиного дедушку – и все. Надо было еще в Волчьем логе поснимать. И нужно было все документы переснять, до единого. Мы же все равно собирались их сдать для музея, а не себе оставить.

И снова Женька был прав, как всегда.

– Ну ладно, – произнес Вострецов. – Теперь уже нечего горевать. Давай-ка одеваться.

За столом, когда мы завтракали, у нас загорелся спор, найдут или не найдут родственников погибших партизан. Мы даже спросили на этот счет мнение тети Даши и Ивана Кузьмича – он завтракал вместе с нами. Старый жилец склонялся, что кое-кого найдут.

– А как вы думаете, Иван Кузьмич, портреты героев-партизан в музее вывесят?

– Это уж непременно.

– И Афанасия Гавриловича портрет тоже?

– Вот бы чей портрет я в музее не помещала, – вдруг вмешалась тетя Даша. – Если уж и помещать его портрет, так в милиции, в какое-нибудь «дело».

– Почему? – удивился я.

– И за что вы его так не любите, тетя Даша? – спросил Женька.

– А за что его любить, хапугу? – сердито отозвалась тетя Даша.

– Да какой же он хапуга? – воскликнул я в негодовании. – Он же герой! Партизан!..

– Был партизан, а теперь – самый настоящий жулик. – Ладно уж… – Тетя Даша махнула рукой. – Не люблю я, если говорить по чести, в чужие дела соваться. А вам расскажу. Уж очень вы от него в восторге. Не нравится мне это. Вы небось думаете, что он, Шкворнев-то, на самом деле по делам ездит? Да спекулировать он ездит. Ягоды, фрукты из своего сада продавать. Наберет полны корзины и везет туда, где клубника да яблоки подороже.

Я вспомнил, как удивился в поезде, увидев огромную пустую корзину Афанасия Гавриловича, перепачканную красным соком ягод. Пораженный, сидел я и отказывался верить своим ушам.

– Вот так штука, Серега… – Это было первое, что произнес Женька, когда мы очутились в нашей комнатке.

Внезапно в дверях раздался торопливый стук, и мы услышали Митин голос:

– Женя с Сережей дома? Здравствуйте, Дарья Григорьевна.

– Здравствуй, Митя, – послышалось в ответ. – Дома они, проходи. Как там дед-то себя чувствует? Не болеет?

– Ничего, – сказал Митя. – Спина только побаливает. Он говорит – это к непогоде.

Тетя Даша рассмеялась:

– Михаил Федорович у нас как барометр.

Женька распахнул перед Митей дверь, чуть не стукнув его по лбу. В руке у Мити я заметил свернутую в трубочку тетрадку.

– А я думал дома вас не застану, – оживленно произнес Митя. – Ну что, были вчера у дяди Егора?

– Не успели, – отозвался Женька.

– А список составили? Мне дедушка велел: зайди и узнай, нет ли среди тех партизан Тихона.

– Нету Тихона, – с сожалением ответил Женька. – И документов, и бумаг, и гильзы – ничего у нас больше нет.

Митя вытаращил глаза.

– Как это нет?

– А так вот – нету. В музей уехали все наши бумаги.

И Вострецов принялся с грустью рассказывать о вчерашнем нашем голубоглазом госте – сотруднике областного музея Левашове.

– Ну ладно, – говорил огорченно Женька, заканчивая эту историю. – Мы все равно хотели бумаги в музей передать. Но Левашов этот обещал нам копии прислать. А ведь мы можем раньше уехать, чем он нам их пришлет. И как это я раньше не сообразил переснять с бумаг копии!.. И аппарат – вот он! – на стенке висит. И фотограф свой – вот он! – сидит, как воробей на заборе!..

Не знаю, почему вдруг я оказался похож на воробья, да еще на заборе. Но Женьке вообще иногда приходят в голову какие-то странные сравнения.

Подумав, Митя сказал:

– Зря ты, Женя, загоревал. Копии в музее снимут лучше, чем вы смогли бы своим «ломо». И вам непременно пришлют. Не сомневайтесь. А если и с опозданием вышлют, так Дарья Григорьевна или из нас кто-нибудь – мы перешлем, только адрес оставьте.

– Спасибо, если перешлете, – повеселев, сказал Женька.

– Подождите, – загадочно улыбаясь, произнес Митя. – Сейчас еще одно «спасибо» скажете. Да еще какое!

Он бережно развернул трубочку-тетрадку, раскрыл ее и вытащил пожелтевший листок бумаги.

– Вот. Берите. Дедушка вам велел передать.

Это была партизанская листовка! Та самая, которую так долго хранил у себя в комоде Михаил Федорович Григорьев.

  Ненависть сильнее страха  

Если говорить честно, то после того, как все наши документы и бумаги увез с собой Василий Степанович Левашов, у меня опустились руки. Для чего было идти к Егору Алексеевичу Прохорову? Для чего шагать в Печурово или в Марьино? Я не верил, что Левашов сдержит свое обещание. Мало ли у него дел в музее!.. Ну, пообещал и забыл. Нужно ли ему возиться со всякими фотокопиями… Но зато все изменилось, когда Митя принес листовку – настоящую партизанскую листовку, подлинник, а не копию. Я снова воспрянул духом.

К Егору Алексеевичу Прохорову мы решили идти не медля, вместе с Митей. Тот сказал, что дядя Егор в прошлом году вышел на пенсию и мы можем застать его дома.

– А спина-то у дедушки неспроста болела, – сказал Митя, когда мы вышли на улицу. Он кивнул, указывая вверх на небо. – Занепогодит к вечеру.

По небу, временами закрывая солнце, быстро мчались грозные облака. Громоздясь друг на друга, будто снежные горы, от края до края неба, чтобы общими силами обрушить на землю ливень.

Не доходя нескольких дворов до калитки дома, где жил Афанасий Гаврилович, я вдруг невольно замедлил шаг. Впереди шел человек. Я сразу же узнал знакомую коричневую кепку. Конечно, это был тот самый незнакомец, которого мне уже приходилось видеть. Пройдя мимо знакомой калитки, человек на мгновение приостановился и, быстро оглядевшись, сунул что-то в щель. Мне показалось, что это был конверт.

Странное и тревожное чувство вдруг охватило меня. Кто этот незнакомец? И что ему нужно от бывшего партизана?

– Эгей! – внезапно прозвучал позади нас звонкий возглас. – Эгей, следопыты!..

Мы обернулись все разом. К нам спешили Игорь и Федя. Я тотчас же позабыл о странном незнакомце.

– Куда собрались? – осведомился подбежавший Федя. – Уж не к д-дяде ли Егору?

– К нему, – кивнув, ответил Митя.

– И не с-совестно? Б-без нас… – Федя был явно обижен, и от обиды больше обычного заикался.

– Конечно, – тоже с обидой поддержал его Игорь.

– Неудобно, Федя, к незнакомому человеку являться с утра да еще целой толпой, – объяснил Женька.

– Это д-для вас он незнакомый, – кипятился Федя, – а для нас просто дядя Егор.

– А что, в самом деле, – примиряюще объявил я, – ну, придем мы трое, ну, придем пятеро. Не все ли равно?

– Конечно, он не прогонит, – подтвердил Митя.

Вот так и получилось, что на Советскую мы двинулись почти всем нашим отрядом следопытов.

По дороге Федя говорил не умолкая.

– Вот вы про товарища забыли, а я про вас не забыл. Ну ладно, отряд у нас есть. А штаб? Г-где мы с-собираться будем?

– У тети Даши нельзя, – произнес Женька. – Ивану Кузьмичу помешаем.

– И у нас тоже… не очень, – с огорчением заметил Митя. – Отец с матерью с работы усталые приходят.

– Вот то-то и оно! – обрадованно воскликнул Федя. – Н-ну н-ничего, – добавил он таинственно. – Я знаете какое место выбрал!..

– Какое? – разом откликнулись я, Женька и Митя.

– В-вот увидите!

– Да ты не тяни, говори.

– Не хотите идти сейчас, – упрямо говорил Федя, – пойдем после.

Неказистый одноэтажный домик, где жил Егор Алексеевич Прохоров, был таким же, как десятки других домов в Зареченске. За невысокой оградой в садике на куче песка возился малыш лет пяти.

– Эй, Петушок! – окликнул его Федя. – Дедушка дома?

Малыш посмотрел на всех нас внимательно и вдруг, сорвавшись с кучи, помчался к дому; он кричал во все горло пронзительным и звонким голосом:

– Дедушка! К тебе пионеры пришли! В галстуках!..

– Эгей! – отозвался из дома веселый бас. – Которые такие в галстуках? – И на пороге застекленной террасы показался рослый лысоватый человек в очках, с молотком в руке. – Заходите, заходите, – радушно пригласил он нас, поднимая очки на лоб.

Старательно пошаркав ногами по проволочной сетке у порога, мы гуськом вошли на террасу. Дядя Егор указал нам на скамейку возле небольшого столика.

– Рассаживайтесь и рассказывайте, какие ветры вас ко мне занесли. По носам вашим вижу, что дело важное.

Федя пощупал свой нос и засмеялся. А Митя стал объяснять, кто мы с Женькой такие. Услышав, что Вострецов – племянник тети Даши, Егор Алексеевич тряхнул лысеющей головой.

– Знаю Дарью Григорьевну. И мужа ее покойного знал. Отличный был человек, душевный и честный.

Он говорил решительно, громко, отрывисто. Я вспомнил про молоток, который был у него в руке, когда он вышел на крыльцо, и подумал, что дядя Егор, наверно, очень энергичный старик.

Пока я раздумывал над этим, Женька успел рассказать о нашей находке. Он упомянул о том, что мы уже были у Митиного дедушки и что как раз он-то и дал нам адрес дяди Егора. Потому что Прохоров был в лесу с заготовщиками в тот день, когда из лесной чащи вышел к ним партизан в военной шинели и в фуражке с красной звездой.

– Верно, – кивнув, подтвердил Егор Алексеевич. – Было такое. Мы тогда, как обычно, в лес пошли. Пятеро нас собралось. Спиридонов Родион… Потом еще Сергей Пономаренко. Ну я – третий. Четвертый – Петров Денис. Пятый… Кто же пятый был? А! Степанов Данила. Здоровущий мужик… На голову меня ростом выше.

В лес мы к полудню пришли. Четыре тележки с собой прикатили. Мы на них укладывали бревна и возили в город, на лесопилку. По четыре бревна на две тележки. Ну, я полагаю так, что Данила и один такой груз сдвинул бы. Только мы себя работой тогда не стали изнурять. Какая охота на немцев работать? За день только восемь бревен доставляли. Двое спереди тянут, двое сзади толкают, а пятый, лишний, стало быть, следит, как бы бревна от тряски не разъехались.

Ну вот, в тот день начали мы деревья валить. А партизаны, видно, давно уже к нам присматривались. Знали, что с нами фашистов нет. И вышел ихний командир к нам открыто. Это мы уж после решили меж собой, что он партизанский командир. А сразу-то все только рты поразевали. Как же иначе? В красноармейской шинели человек. Звезда на фуражке.

Вышел он к нам, на пенек присел, кисет вытащил, бумагу, самокрутку свернул. «На немцев, – говорит, – работаете». Стали мы ему объяснять, что гитлеровцы в лес посылают только семейных. Работаем, мол, под страхом – детей погубят. Он послушал, нахмурился. Кресалом огонь высек. Закурил. Ничего больше нам не сказал и стыдить не стал. А начал расспрашивать, сколько в городе немцев, как вооружены, нет ли склада боеприпасов. Еще спросил, кто из жителей в полицаи пошел служить. Все мы ему поведали: и сколько фашистов, и где комендатура. Про Хорькова – самого главного гада – тоже рассказали. Он все очень внимательно выслушал, а после стал спрашивать, не знаем ли мы верных Советской власти людей в городской больнице и на железной дороге. Стали и мы его в свою очередь расспрашивать: скоро ли конец фашистской неволе, скоро ли наша Красная Армия на помощь к нам придет? Выслушал он нас и говорит: «Придет Красная Армия. Не было такого случая, чтобы она наших людей из беды не выручила».

Назвать тому партизанскому командиру людей, верных Советской власти, было нетрудно, – говорил Егор Алексеевич. – Таких людей в городе было много. Гораздо больше, чем полицаев и прочих фашистских прислужников вроде Хорькова. Родион сразу же назвал свояка Арсения, его жена Родионовой жене родной сестрой доводилась. Работал он смазчиком на станции. Тоже не своей охотой пошел. Немцы пригрозили, что его самого и всю его семью в лагерь угонят, если работать на них не станет. Но мы-то знали, как он буксы у вагонов смазывает. Почему только те вагоны в пути не загорались – не ведаю. Ну а насчет верного человека в больнице, так надежнее доктора Лидии Викторовны Старицкой, пожалуй, было и не найти. Это мы все в один голос подтвердили.

Командир задумался, ладонью подбородок потер. Должно быть, запоминал имена. А потом спрашивает: «Ну а вы, товарищи, хотите Советской власти помочь поскорее гитлеровцам шею свернуть?» Ясное дело, мы все сказали, что хотим. И были тогда получены нами, каждым, особые задания. Родиону – переговорить со свояком, выяснить, какие у того настроения; Степанову Даниле и Денису Петрову – составить примерный распорядок смены патрулей ночью и план их маршрутов; Сергей Пономаренко такое задание получил: разузнать, есть ли у гитлеровцев в городе взрывчатка, к если есть, то где они ее хранят. И у меня задание было: установить точно, в какой комнате в заготовительном пункте стоит пишущая машинка, и поговорить с докторшей Лидией Викторовной, сможет ли она раздобыть для партизан бинты, йод, вату и разные лекарства. А кроме того, было у нас всех одно общее задание: расклеить по городу партизанские листовки.

– И вы расклеили? – не вытерпев, воскликнул я.

– Ну а как же? – даже удивился дядя Егор. – Той же ночью. Этих листочков нам в тот раз командир дал целую пачку. Мы их разделили. Каждому досталось штук по десять. Я свои в сапог спрятал, под портянку. А за полночь выглянул на улицу, вижу: патрульных нет. Я шасть за ворота, и на соседний дом, на свой забор, на телефонный столб – всюду расклеил. Утром-то, правда, гитлеровцы их все посрывали, но много тех листков люди успели прочесть.

– А не страшно было их дома держать, дядя Егор? – спросил Митя.

– Как же не страшно? – откликнулся Прохоров. – Ведь за один такой листок Хорьков старика Лукьянова на месте застрелил. За пачку листовок фрицы наверняка бы всю мою семью загубили. – Егор Алексеевич помолчал и произнес, взглянув на всех нас: – Страшно-то страшно, да только ненависть наша к врагам проклятым посильнее страха была.

– А вы после еще виделись с тем командиром в лесу? – спросил Женька.

– Да с перерывами, пожалуй, раза четыре, – отвечал дядя Егор. – Он сам к нам выходил, если мы ему были нужны. Кроме него мы других партизан не видали. Однажды он попросил нас достать медной проволоки побольше, немного серы и свинца.

– Д-для чего? – удивился Федя.

– А я разве знаю? – Егор Алексеевич развел руками. – Мы и не интересовались. Надо – значит надо. Ну, свинец-то достать было нетрудно. У нас в Зареченске до войны много рыболовов было. Грузила почти у каждого в доме. И у меня лежал в сарае припрятанный кусок в добрый кулак величиною. Серы Данила раздобыл. Он неподалеку от кладбища жил, а на кладбищенских памятниках сера часто выступает – руками можно собирать. С проволокой хуже было – где ее возьмешь? Спасибо Денису, надоумил. На электростанцию пошли. Там после взрыва много катушек с медной проволокой валялось. Мы эти катушки и собрали. Вывезти их, правда, трудновато оказалось. Да на что же ум не повадлив! Привязали снизу к тележке – так и вывезли за город. Вот до сих пор не знаю, для чего все это партизанам понадобилось.

У Егора Алексеевича глаза просто искрились от радости. Словно все, о чем он рассказывал, сейчас переживал снова.

– После того случая, – продолжал дядя Егор, – во всех листовках стали появляться сообщения с фронта. Да только недолго мы носили те листовки. Каратели, что в город прибыли, запретили выпускать за городские заставы местных жителей без особых надобностей. Всюду на выездах шлагбаумы поставили, будки для часовых. Нам, лесовщикам, тоже запретили в лес ходить. Встала лесопилка. Да только листовки все равно в городе появлялись. Реже, правда, но были.

Егор Алексеевич замолчал и о чем-то задумался.

– Можно спросить? – Женька, как на уроке в школе, поднял руку.

– Спрашивай.

– Вы тогда по заданию разговаривали с докторшей? С Лидией Викторовной…

– Ясно, разговаривал. Вроде как на прием пришел.

– И она согласилась помогать партизанам?

– Конечно. А то откуда же у тех появились медикаменты? У нее с партизанами связь крепко была налажена. Да вы бы сами у нее спросили.

– Она жива?..

Женька заорал так оглушительно, что у меня зазвенело в ушах, а Федя свалился со скамейки.

– Что кричишь? – с негодованием воскликнул он. – Ж-жива, к-конечно.

– Верно, – подтвердил Егор Алексеевич. – Ее все у нас в городе знают и уважают. Лидия Викторовна – человек заслуженный. И если уж вы всерьез взялись разыскивать партизанских помощников, – добавил Егор Алексеевич, – то обязательно к Арсению Токареву зайдите, Родионову свояку.

– И он тоже, значит, жив! – воскликнул Женька.

– А ты небось думаешь, – произнес Егор Алексеевич, – что если герой, так уж и погиб? Да их сколько угодно вокруг – героев. А Токарев Арсений до сих пор на железной дороге служит. И живет у вокзала, в новом доме.

  Штаб следопытов  

Когда мы очутились на улице, у Женьки с Федей разгорелся великий спор. Феде не терпелось поскорее повести нас к загадочному штабу следопытов, а Вострецов твердил, что надо без промедления бежать к Лидии Викторовне Старицкой. Я в этом споре участия не принимал, потому что сам еще не знал, что будет лучше.

– Д-да ты пойми, д-дурья голова, – доказывал Федя, заикаясь больше обыкновенного. – Н-надо же нам посмотреть, где б-будет наш штаб… А п-после к Лидии Викторовне п-пойдем. Я з-знаю, где она живет…

– Вот и пойдем к ней сначала, – возражал Женька. – А штаб никуда не денется.

И тут Митя преспокойно вмешался в их спор:

– И чего вы расспорились? Лидия Викторовна сейчас на работе.

Женька взглянул на Митю ошеломленно и вдруг рассмеялся. Федя захохотал тоже.

– Ладно, Федор, – сказал Вострецов, хлопнув мальчика по плечу. – Твоя взяла. Веди нас к своему штабу следопытов.

Путь оказался неблизкий. Мы прошли через весь город, мимо рынка и стали подниматься вверх по узенькой, замощенной булыжником улочке. Я шел и думал, что вот по этим самым улочкам когда-то, давным-давно, в тревожный и страшный сорок первый год ночами тайком пробирались партизанские разведчики. Шли бесшумно, готовые в любое мгновение открыть огонь по врагу. За каждым углом подстерегала их смерть. В любую секунду мог появиться на улице патруль. В любой миг могли хлестнуть по ним фашистские пули…

Твердая, как пуля, капля стукнула меня по макушке. Тучи заволокли все небо. Они ползли оттуда, где кончалась булыжная улочка. Мы шли навстречу дождю.

Словно отрезанные, внезапно оборвались дома. Слева, за белой каменной оградой, топорщились кресты. Там было кладбище. Мы свернули от кладбища направо, к оврагу, за которым буйно росла черемуха.

– Эгей, Федор, – произнес вдруг Митя. – Так ты нас к старой электростанции ведешь.

Узенькая тропинка вилась среди кустов бузины и темных кривых стволов черемухи. По ней, видно, давно никто не ходил. Наконец впереди показались очертания развалин – неясные сквозь ветки кустов и деревьев. Затем тропинка круто свернула влево, и перед нами из расступившихся кустов выросло мрачное здание. Высокие проемы окон зияли темными провалами.

– Ну что? – спросил Федя громким шепотом. – Здорово? Сюда ни одна ж-живая душа не ходит.

И вдруг, словно в ответ на его слова, неподалеку затрещали кусты. Мы все замерли, вглядываясь в заросли на краю овражка. Но шум смолк так же внезапно, как и возник.

– Дерево, наверно, завалилось, – высказал предположение Митя.

– А может, птица, – возразил Федя.

Внутри здания был полумрак. Сквозь разбитые окна и дырявую крышу проникал рассеянный свет.

– Вот здесь и будет штаб, – торжествующе произнес Федя, очевидно, ожидая от нас похвалы.

– Ну, раз штаб, – сказал Женька, – значит, надо заседать. Объявляю первое совещание штаба отряда следопытов открытым.

Мы расселись кто где.

– Значит, так, – насупив брови, произнес Вострецов. – Давайте обсудим…

И вдруг совсем близко прозвучал тоненький голосок:

– Ребята, вы где?

Федя обрадованно закричал:

– Да ведь это Настя!

Действительно, это была она. Через минуту девочка стояла перед нами, и мы наперебой расспрашивали ее, каким образом она нас отыскала.

– А что же вас отыскивать? Мне Федя еще утром сказал, что нашел отличное место для штаба. Потом вы все прошли мимо нашего дома вверх по Красноармейской. Я сразу и догадалась, куда вы направляетесь.

– Смотри ты! – с уважением проговорил Митя. – И не испугалась одна пойти.

С приходом Насти все оживились, словно только ее здесь и не хватало. Женька бодрым голосом начал рассказывать о том, что мы уже успели сделать.

– Значит, так… У нас есть два рассказа очевидцев – Митиного дедушки и Егора Алексеевича. Есть их портреты – Серега сфотографировал. Есть еще подлинная листовка… Нам еще нужно…

– К Лидии Викторовне сходить – р-раз, – не утерпев, перебил нашего командира Федя. – К Токареву – два… И его тоже нужно снять на карточку.

– Эх, пойти бы в Копалино! – произнес Митя. – Правда, в их школьном музее про наших партизан нет никаких материалов, но про Зареченск кое-что есть.

– Я думаю так, – решительно сказал Женька. – Нам нужно разделиться. Ну что это мы будем ходить всюду толпой? Нужно по-другому. Одна группа, например, идет в Копалино, другая – в Марьино, третья – в Печурово…

– П-правильно! – с восторгом закричал Федя.

– А потом, – продолжал Вострецов, – будем собираться здесь, в нашем штабе, и докладывать, кто о чем узнал.

На том и порешили. Решили распределиться так: Женька, наш командир, был избран самым главным начальством. Так сказать, ответственным за всю работу штаба. Митю и Игоря мы выбрали его помощниками. Остальные ребята были у них в подчинении.

Когда, покидая развалины старой электростанции, мы вышли к тропинке, я спросил у Насти:

– Так это ты пряталась вон там, в овраге? А мы-то думали медведь.

Девочка с недоумением взглянула на меня:

– Я не пряталась в овраге. Я и не была там вовсе. Я по тропинке пришла.

– Говорил я вам – это дерево обвалилось, – сказал Митя. – Там, в овраге, много гнилых стволов валяется. – Он посмотрел на небо и покачал головой. – Ну и тучи! После обеда, пожалуй, польет.

Насчет дождя Митя угадал правильно. Заморосило часа в три, как раз после обеда. Я был почти уверен, что из-за непогоды мы не пойдем к Лидии Викторовне, а Женька с Игорем и Митей не поедут на вокзал, чтобы повидать Арсения Токарева. Но напрасно я так думал. Видно, мало еще успел узнать наших новых с Женькой друзей – зареченских ребят.

Первым явился Митя. За ним спустя каких-нибудь пять минут примчался Федя. Следом за ним вместе пришли Настя с Игорем. Девочка пришла в резиновых сапожках, в непромокаемом плаще с капюшоном.

– Куда же вы собрались в эдакую непогодь? – с непритворным ужасом произнесла тетя Даша, увидев, как мы торопливо одеваемся. – Живой нитки на вас не будет.

– Ничего, тетя Даша! – весело отозвался Женька. – Следопытам дождь не помеха!