Текст книги "Неутомимые следопыты"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, Серега, – произнес он хрипло, – мы почти у цели.

И в это время над нами погасла «великая звезда», будто задули свечу. Конечно, она не сама погасла, а просто скрылась за сплошной пеленой тумана, выползшего из кустов и овражков. И это когда нам оставалось отмерить только семьдесят один метр – сто аршин к западу.

– Жень, – сказал я, дрожа от волнения, – можно теперь я впереди пойду?

– Ладно, иди.

На этот раз я не стал вбивать колышки, а просто привязал конец бечевки к тонкому деревцу. Потом наметил направление по компасу на запад и крепко прижал к себе отяжелевший, намокший от росы клубок.

Серый туман клубился среди деревьев. Мне казалось, что сделай я еще шаг – и наткнусь на него, как на стену. Из этой стены то и дело высовывалась острая ветка или еловая лапа. Потом все исчезло. Вероятно, мы вышли на поляну. И вдруг нога моя на мгновение повисла в пустоте. Землю словно кто-то выдернул из-под меня, и с отчаянным криком, кувыркаясь, выпустив из рук совсем теперь легкий клубок и компас, я полетел куда-то…

Оглушенный, еще не соображая, что произошло, я лежал среди каких-то бугров. Сильно болела коленка. Саднило локоть.

– Эй, Серега! – донесся до меня откуда-то сверху Женькин голос.

– Здесь я, Женя!.. В какую-то яму угодил.

– Это не яма, – объяснил сверху мой товарищ. – Это обрыв. Ты в какой-то овраг свалился. Ну, ничего, я сейчас к тебе спущусь. Ты только не молчи, чтобы я по голосу нашел. Говори что-нибудь.

– Что говорить? – спросил я жалобно.

– Да что хочешь. Стихи читай… Или пой.

– Сдурел ты, Женька! Сам бы так заковырялся! Послушал бы я тогда твои песни.

Сверху посыпались комки земли, и из тумана, как привидение, возник Женька.

– Вот и я! – ободряюще воскликнул он. – Ноги-то целы?

– Целы. Коленку только зашиб.

– А клубок где?

– Выронил… И компас тоже.

– Надо найти веревку.

Вострецов присел на корточки и стал шарить вокруг руками. Потом он уполз в туман и вскоре появился опять.

– Вот она, веревка. Ты, Серега, не заметил, в какую сторону кувыркался? На запад или нет?

– Только мне и дел было – замечать…

Он уселся рядом со мной на кочку и посмотрел на небо. Потом отвернул мокрый рукав своей куртки и взглянул на часы.

– Ничего, недолго осталось ждать. Скоро солнце.

Тихо плыл передо мной туман, словно я сидел на облаке, и оно покачивалось и тоже несло меня куда-то все выше и выше…

Внезапно туман передо мной, клубясь, взвился вверх, как пар над кипящим чайником. Совершенно ясно я увидел мохнатые лапы елок, белые стволы берез, оранжевые сосны. Над березами, над соснами и елками высилась вершина дуба. Почему мы вдруг опять очутились возле него. Я тотчас же узнал Большой дуб. Где овраг, по склону которого я катился кувырком вниз?

Я обернулся к Женьке и чуть не закричал от ужаса. Вместо Вострецова передо мной стоял косматый старик с длинными, до самой земли, руками. На старике были рваные лохмотья, которые колыхались, как туман. «Иди сюда…» – позвал меня старик, и голос его прозвучал как в пустой бочке. Ноги мои словно примерзли к земле. Я не мог двинуться с места. Тогда старик засмеялся и нагнулся, шаря перед собой длинными руками. И я увидел, что возле него зияет глубокая яма, до краев наполненная красной, будто кровь, спелой клубникой. Он стал доставать ягоды из ямы и швырять ими в меня, целясь в голову, в плечи. Я увертывался, а старик все швырял и швырял, спрашивая: «Хватит тебе? Хватит?.. Хватит?..»

В ужасе я закричал изо всех сил, и от этого крика страшный старик исчез. Вместо него я увидел Женьку. Он смеялся и тряс меня за плечо.

– Хватит спать, хватит! – кричал он мне в самое ухо. – Солнце уже взошло. Хватит спать, Серега!

Я очумело смотрел на него и вокруг. Туман и впрямь исчез. Я все еще сидел на дне глубокого оврага. Далеко ввысь, под самое небо, уходили крутые склоны, поросшие кустарником. А сверху заглядывали в овраг мохнатые елки. Что-то знакомое почудилось мне в этих сумрачных елях, в этих крутых склонах.

– Женька! – вскрикнул я. – Это же Волчий лог!..

– Точно, – отозвался мой товарищ. – Волчий лог и есть.

Несколько минут я еще не мог очухаться. Но лопата, которую Женька сунул мне в руки, была настоящая. Значит, страшного старика и яму с клубникой я видел во сне? Но как же я заснул? Спать-то мне совсем не хотелось.

Женька взял вторую лопату и поплевал на ладони.

– Ну, Серега, даешь сундук!

  Находка  

Женька орудовал своей лопатой очень ловко, далеко отшвыривая комки земли. С каждым взмахом лопаты яма становилась все глубже и шире. У меня получалось хуже. Я старался поддеть на лоток побольше, но пока размахивался, чтобы отшвырнуть землю, она вся ссыпалась назад в яму, а то и мне за шиворот. Попадало и Женьке. Один раз, не рассчитав замаха, я осыпал его землей с головы до ног. Минут пять, должно быть, он отфыркивался, отплевывался и ерошил волосы, вытряхивая из них песок.

– Знаешь что, копатель, – сердито произнес он, – посиди-ка, я один поработаю.

Он стал копать один, а я ждал, заглядывая в яму, не покажется ли крышка сундука. Когда Женька утомился, за лопату взялся я. Яма была уже глубока – почти мне до колен. А я углубил ее еще на полтора лотка лопаты. Но сундук что-то не показывался.

– На месте того разбойника, – сказал Женька, – я бы ни за что такое место не выбрал. Уж если закапывать, то вон там, на откосе… – он показал на склон оврага, где торчал одинокий кустик.

– А может, он так и подумал, – отозвался я. – Решил, что в таком месте искать не станут. Хитрый был небось бандит…

Солнце поднималось все выше. Стало жарко. Я скинул куртку. Но минут через пятнадцать стянул и рубаху.

– Ничего не понимаю, – бормотал Вострецов. – Где же сундук?

– Наверно, глубоко зарыл, – предположил я.

Я уже порядком намахался лопатой. Женька снова сменил меня. Он решил теперь копать не вглубь, а вширь. Когда Женькины часы показывали двенадцать, мы оба уже были без сил. У меня ломило руки и шею. Яма наша была уже так глубока и широка, что в нее, пожалуй, можно было бы уместить фундамент небольшого дома. Ужасно хотелось пить…

– Жень, – сказал я, не узнавая своего совершенно охрипшего голоса, – давай поищем в лесу озерко какое-нибудь или ручей. Помнишь, Митя говорил, тут где-то болото.

Не ответив мне, Женька с еще большим ожесточением стал швырять землю. Я знал, что он тоже изнывает от усталости и жажды. Наверно, у него так же, как и у меня, ломило спину. Может быть, даже сильнее – ведь он работал больше меня. Но он не жаловался.

Прошел еще час, который мне показался целыми сутками. Сменив Женьку, я едва цеплял землю самым кончиком лотка. Силы кончились. А пить хотелось все сильнее.

– Слушай, Серега, – с сомнением произнес Женька и полез в карман, где лежала наша расшифрованная записка. – Может быть, мы что-нибудь неправильно сосчитали? Или веревка вытянулась от росы. Давай проверим еще раз. Значит, так… – бормотал он, вглядываясь в свои каракули. – «На великую звезду… два ста сажен…» Это значит четыреста, и еще тринадцать на двести… Двадцать шесть метров…

Стоя за ним и дыша ему в затылок я вместе с моим другом разглядывал листок бумаги. И вдруг глаза мои полезли на лоб.

– Женька! – упавшим голосом произнес я. – А старик-то нас обманул.

– Какой старик?

– Да Иван Кузьмич…

Женька снова взглянул на бумажку – копию шифровки – и даже фыркнул:

– Да нет же, все в порядке…

– А вот и не в порядке. В том-то и дело, что совсем не «в порядке». Ты что же думаешь, триста лет назад писали так же, как сейчас пишут? Тогда в письме были разные «яти», «и» с точкой, «фиты», «ижицы»… А год? «В лето от рождества Христова одна тысяча шестьсот пятьдесят седьмое»… Такого и года-то не могло быть.

– Как это не могло?

– Историк тоже! Когда наш современный календарь в России появился?

– П-при П-петре… При Петре Первом.

– То-то и оно! В тысяча семисотом году. А до тех пор считали от сотворения мира. Как же этот монах мог знать о петровском календаре за целых полвека до его появления.

На лбу у Женьки сидел комар, который уже здорово насосался крови, но мой товарищ этого не замечал.

– Конечно, – вдруг произнес он, – Ивану Кузьмичу для работы тишина была необходима. А мы с тобой, Серега, последние дни, пока шел дождь, так развозились, что уж какая там тишина. Вот он и решил засадить нас за тихое дело, чтобы не бузили…

– Значит… он… нарочно…

– А ты думал нечаянно? – Женька усмехнулся. – И бумагу он достал в продовольственном магазине – там в такую масло заворачивают. А мы-то думали – древний пергамент…

– Ой, Женька, верно! Он еще у тети Даши тушь спрашивал! Вот она тушь. Он ее просто водой разбавил. А мы-то вообразили, что это старинные чернила от времени выцвели!

– Сами мы выцвели, – сердито произнес Женька. – Мозги у нас выцвели. Поверили в клады, как маленькие… А он себе сидит небось да посмеивается. Надул дураков-несмышленышей… Эх, прийти бы домой да сказать: «А мы нашли! Нашли сундук старца Пафнутия!» Вот бы он глаза-то вытаращил!..

Женька изо всей силы с досадой вонзил лопату в землю, и тотчас же мы услышали странный короткий звук – лопата обо что-то звякнула.

Сейчас, вспоминая обо всем этом, я не могу понять, почему в тот миг мы оба подумали об одном и том же. После Женька признался мне, что у него, как и у меня, промелькнула одна мысль: «Сундук!..» А ведь – и он и я – оба были уже уверены, что никакого клада не было и быть не могло, так же, как на свете никогда не существовало разбойника – монаха Пафнутия. Но может быть, если бы не эта одновременно вспыхнувшая у нас мысль, мы бы не кинулись разом и не стали бы разрывать руками землю, забыв об усталости.

Но все произошло именно так. Ямка становилась все глубже, и вот я ощутил под рукою что-то твердое, холодное и круглое. Еще мгновение, и, ухватившись оба, мы вытащили какой-то странный предмет, похожий на облепленную землей большую бутылку.

– Все… – произнес я в растерянности.

Женька со всех сторон внимательно осмотрел нашу непонятную находку, стер налипшую землю. Теперь я увидел, что этот предмет походит не на бутылку, а на кусок железной трубы, такой толстой, что я, пожалуй, мог бы засунуть в нее кулак. Впрочем, сунуть в эту трубу кулак было невозможно, потому что с одной стороны труба оказалась сплющенной, а с другой закрыта плоским донышком с чуть выступавшим краем.

– Жень, что это? – спросил я.

– Гильза от снаряда, – отозвался Женька, и в голосе его прозвучало разочарование. – С войны осталась.

Он размахнулся было, чтобы запустить подальше эту гильзу, пролежавшую в земле так много лет, но вдруг рука его замерла в воздухе. Он поднес нашу находку к уху и несколько раз встряхнул, прислушиваясь.

– А в ней что-то шуршит, Серега.

Ловко вставляя в щель то лезвие ножа, То рукоятку, Женька все больше расширял отверстие между сплющенными стенками гильзы. Потом он дал мне подержать ножик и снова встряхнул гильзу.

– Серега, там какие-то бумаги… Ну-ка дай лопату.

Острым углом крепкого лотка лопаты Женьке удалось еще чуть-чуть расширить отверстие. Осторожно встряхивая гильзу, он извлек из нее полуистлевший листок бумаги, покрытый торопливыми кривыми буквами.

– Письмо какое-то. Только буквы стерлись. – Женька низко наклонился, вглядываясь в листок и шевеля губами: – «…рищи… на…лго… жить… погиб… не сдадим… нас… жили… кара…» Серега! – вдруг воскликнул он. – Это партизанская записка!.. Это партизаны!.. Те самые!.. Ты понимаешь, Серега?

Но я еще ничего не понимал. Должно быть, от жары и усталости у меня плохо стала соображать голова. А Женька, волнуясь, уже читал по складам:

– «Товарищи! Нам недолго осталось жить… Мы решили, что все погибнем, но не сдадимся…» Теперь понял? – спросил он, быстро взглянув на меня, и продолжал читать: – «…Нас окружили. Карателей много. Нас осталось пятеро…» – Вострецов остановился, чтобы перевести дух.

И тут я все понял. Ошеломленный, я посмотрел на Женьку. Он силился разобрать какое-то стершееся слово, наморщив лоб. Потом, видно решив, что слова все равно разгадать не удастся, снова встряхнул гильзу. Из нее выпала какая-то книжечка. Согнутая в трубку по форме гильзы, она оказалась тоненькой и так затвердела от времени, что Вострецов с трудом разогнул ее. Один краешек у книжки был разорван, словно его отхватили щипцами. Бурая от сырости, эта книжка когда-то, наверно, была красного цвета. Какие-то едва заметные черточки и полоски я различил на ней и догадался, что это буквы, Некоторые из них, если как следует вглядеться, еще можно было разобрать: «…союзная», «…ическая…», «парт…».

– Партийный билет… – прошептал я, сообразив, что означают эти буквы. – «Всесоюзная Коммунистическая партия…»

Открыть книжку оказалось невозможно. Странички ее слиплись так, словно их смазали клеем.

– Здорово ее сыростью схватило, – произнес я.

– Сыростью? – Голос у Женьки прозвучал странно, незнакомо. Я взглянул на него и вздрогнул. – Нет, Сережка, это не от сырости, – сказал он. – Билет пробит пулей. Это кровь…

  Сквозь пятна крови  

Пораженные, молча стояли мы и в оцепенении смотрели друг на друга. Но вот я словно очнулся ото сна. И тогда сквозь тишину услышал далеко-далеко чей-то протяжный крик: «Сережа! Сережа-а!..» Я прислушался. Но голос больше не повторился.

– Ты слышал? – спросил я у Женьки.

– Вроде кричал кто-то.

Вдалеке опять раздался чей-то протяжный крик. На этот раз как будто ближе:

– Эге-ге-гей! Женя!.. Сережа-а-а!..

– Эгей!.. – откликнулись мы разом. – Эге-ге-гей!..

Я уже узнал голос Мити. А вскоре и сам Митя появился на гребне оврага. Вслед за ним высыпали к Волчьему логу Федя, Тарас, очкастый Игорь.

– Вот они!.. – закричал, увидев нас, Федя.

Он первый юрким шариком скатился по склону. За ним сбежали вниз Митя, Игорь, толстый неповоротливый Тарас стал спускаться, хватаясь за кустики.

– Глядите! – кричал Федя, покатываясь со смеху. – Вот так ямищу вырыли! Н-ну что, н-нашли сундук?

Я оторопел. Откуда ему известно о сундуке?

– Тетя Даша чуть с ума не сошла, – укоризненно проговорил Митя. – Ушли, никого не предупредили. Ну, Иван Кузьмич, тот сразу догадался. «В Волчьем логе они», – говорит… Ну, мы и отправились на розыски.

– Как же так? – Я с изумлением обернулся к Женьке. – Ведь мы записку оставили.

– Записку? – теперь уже удивился Митя.

– Ну да, на столике в комнате. Специально для тети Даши.

– Никакой записки она не находила.

– Нет, пусть скажут, нашли они сундук или нет! – перебив Митю, закричал Федя. – Я никогда настоящего клада не видел!..

– А это ты видел? – вдруг резко спросил Женька, сунув прямо в лицо насмешнику снарядную гильзу, клочок бумаги с карандашными строчками и пробитый пулей партийный билет.

От неожиданности Федя умолк, словно поперхнулся, и отпрянул назад. Все ребята уже обступили моего друга со всех сторон, стараясь как следует разглядеть, что это он держит в руках. Митя внимательно разглядывал партийный билет. Раскрыть его он, как и мы с Женькой, не мог, но, видно, сразу понял, что это такое.

– Где нашли? – спросил он.

– В гильзе этой, – отозвался Женька. – Там еще что-то есть. Наверно, партизаны спрятали от гитлеровцев.

Митя сильно встряхнул гильзу. Из нее выпала покоробленная книжечка. Женька подхватил ее на лету, и я увидел на обложке отчетливый силуэт Ленина.

– Комсомольский билет… – угадал Митя.

Присев на корточки, он расстелил на траве Женькину куртку и принялся вытряхивать на нее из гильзы все, что там было. Молча стояли мы вокруг мальчика и смотрели, как одна за другой падают на куртку свернутые бумажки, какие-то книжечки и совершенно бесформенные комки.

Пока Митя исследовал содержимое гильзы, мы рассматривали то, что кучкой лежало на Женькиной куртке. Тут было еще два партийных билета, три комсомольских, четыре красноармейские книжки, какие-то непонятные бумажки, исписанные чернилами, расплывшимися по строчкам так, что разобрать ничего было нельзя. Была тут еще орденская книжка, какая-то справка, отпечатанная на бланке, небольшое удостоверение, на котором можно было разобрать слово «пропуск».

– Надо все это Афанасию Гавриловичу показать, – сказал я.

– Вот вы к нему и идите, – решил Митя. – Ведь Афанасий Гаврилович к вашей тете Даше сватался.

– Сватался?! – удивленно воскликнул Женька.

– Ага, – подтвердил Федя. – Т-только она ему от ворот поворот. А ты думаешь, п-почему он вас клубничкой угощает? Наверно, снова будет с-свататься.

– Ладно, ребята, – произнес Митя. – Там видно будет. А сейчас нужно в город возвращаться.

Завернув все найденные нами бумаги в мою майку и захватив с собой гильзу, мы стали подниматься по склону Волчьего лога. Без особого труда вышли мы к Большому дубу, отыскали в кустах наши рюкзаки и, даже не присев, чтобы передохнуть, двинулись следом за Митей по знакомой тропинке.

Я не стану рассказывать о той буре, с какой нас встретила тетя Даша. Это был настоящий шторм, тайфун, ураган – с громом и молнией. Громыхали тарелки, ложки и вилки, когда Дарья Григорьевна накрывала на стол. Тучей поднимался к потолку пар из кастрюли с борщом, при виде которой у меня потекли слюнки – как-никак, а мы ведь не ели уже почти целые сутки…

– Хватит с меня и своих забот, – твердила тетя Даша. – Я всю ночь по городу бегала – и в милиции была, и в больнице… Нет, довольно! Завтра же отправляю вас домой. Пусть уж ваши родители с ног сбиваются да валерьянку пьют…

Напрасно старались мы объяснить, что на столике в нашей комнате оставили записку. Тетя Даша и слушать ничего не хотела.

– Никаких записок я не находила. Да и живу, кажется, не за семь верст – можно было бы и без записок обойтись.

– Так ведь это же тайна была, тетя Даша.

– Вы меня этой вашей тайной чуть до инфаркта не довели.

Наверно, Дарья Григорьевна непременно выполнила бы свою угрозу и действительно отправила нас в Москву, если бы к нам неожиданно не пришла подмога в лице Ивана Кузьмича.

Он вернулся с обычной своей прогулки, когда мы, сидя за столом и от слов тети Даши оба сразу потеряв аппетит, уныло болтали ложками в тарелках.

– А, искатели древних кладов? Живы и здоровы?

Женька мрачно взглянул на него и отвернулся.

– Ну, не сердитесь, не сердитесь, – произнес Иван Кузьмич, присаживаясь рядом со мной. – И вы, Дарья Григорьевна, их не ругайте. Ведь, по совести говоря, это я во всем виноват. Не мог, знаете ли придумать, чем занять наших рыцарей в дождливую погоду. Ну а тут и подвернулся мне твой, Сережа, Шерлок Холмс. Пляшущие человечки… Вот я и придумал эту дурацкую затею с кладом… Но, признаюсь, я никак не предполагал, что вы уйдете ночью в лес этот древний клад разыскивать.

– Да пусть бы шли, – досадливо вмешалась тетя Даша. – Только предупредить надо.

– Если бы вы записку нашли… – угрюмо пробормотал Женька.

– Позвольте, позвольте! – воскликнул Иван Кузьмич. – Не это ли послание вы имеете в виду? Только что нашел. Зацепилось, знаете ли, за ветку сирени.

Он порылся в кармане и положил на стол нашу записку.

– Она! – торжествующе выдохнул Женька.

Тетя Даша взяла листок и повертела его перед глазами. Не знаю, заступничество ли Ивана Кузьмича или вид нашей злополучной записки так подействовал на Дарью Григорьевну, только она улыбнулась и сказала, видно, совсем перестав сердиться:

– Ладно уж, никого казнить не буду.

У нас с Женькой в единый миг появился волчий аппетит. Мгновенно очистив свои тарелки, мы попросили добавки и, уписывая вторую порцию борща, наперебой, захлебываясь словами и давясь капустой, рассказывали Ивану Кузьмичу и тете Даше про нашу необычайную находку.

Пока мы ели второе, тетя Даша и Иван Кузьмич разглядывали бумаги и документы, которые Женька вывалил из майки на стол. На старого ученого стоило посмотреть. Понятное дело: ведь он никак не ожидал, что в указанном им наугад месте мы что-нибудь обнаружим. И вдруг!.. Есть чему удивиться. Однако с каждой минутой лицо Ивана Кузьмича становилось все серьезнее. Старик пощипывал бородку, и густые брови нависли над глазами, словно два шалашика.

– М-да… – произнес он свое любимое выражение, откидываясь на спинку стула, и вдруг, хлопнув себя ладонями по коленям, воскликнул: – Поразительно! Невероятно! Да понимаете ли вы, какой бесценный клад нашли?

Кажется, он удивился еще больше, когда Женька, уверенно тряхнув головой, ответил:

– Конечно, понимаем.

– И что же вы собираетесь делать с этими бумагами?

– Да ясно, Иван Кузьмич, – произнес мой товарищ. – Эти бумаги, конечно, надо в музей сдать. Мы понимаем…

– Хорошо, что понимаете, – успокаиваясь, сказал Иван Кузьмич и снова откинулся на спинку стула.

– Мы все передадим, – продолжал Женька. – Только сперва попробуем сами… Попробуем сами прочитать… Так ведь можно?

– Разумеется, можно. Даже нужно. – Иван Кузьмич опять наклонился к нам и хитро прищурился. – Уж если сумели разобраться в шифре «старца Пафнутия», то, уверен, сможете разобрать и эту загадку.

Он медленно поднялся со стула, взял свою палку и, шаркая ногами, двинулся к своей лестнице. Но, взявшись за перила, обернулся:

– В юности я увлекался коллекционированием марок. Так вот вам совет старого филателиста: если вздумаете разлепить странички в партийном билете, подержите его над паром – лучше всего возле носика кипящего чайника.

И, сказав это, старый жилец стал подниматься по лестнице.

Когда наверху скрипнула дверь, тетя Даша, все это время сидевшая молча, вздохнула и подперла голову кулаком.

– А у них, поди, родные есть… – тихо произнесла она, глядя на лежавшие перед нею бумаги.

«Тики-тик, тики-тик, тики-тик…» – тикали часы на стене. Они отсчитывали время, которое для одних летело быстро, для других тянулось медленно, а для иных остановилось навсегда.

Мне ужасно хотелось спать. Глаза закрывались сами собой. Только бы дотащиться до кровати… Но Женька, собрав все бумажки и документы, оставил на столе партийный билет, пробитый пулей.

– Попробуем, Серега? – спросил он.

И я сразу понял, что он хочет попытаться разлепить странички, крепко склеенные кровью.

Минут десять мы с нетерпением ждали, когда закипит чайник. Женька налил в него совсем немного воды, чтобы струя пара била сильнее. Наконец крышка на чайнике заплясала и зазвенела, как колокольчик. Из носика с шипением вырвалась горячая струйка. Не ощущая больше усталости, я, затаив дыхание, следил, как Вострецов поднес к этой струйке заветную книжечку. Осторожно, словно в руках у Женьки была тончайшая паутинка, он стал разводить странички в стороны. Они поддавались и наконец разлепились.

– Есть! – взволнованно прошептал Женька.

Мы оба разом наклонились над раскрывшимся партийным билетом. Сквозь бурые пятна крови проступали буквы. И очень медленно Женька прочитал вслух:

– «Вересов… Павел Николаевич…»

Это было до того неожиданно, что мы с моим товарищем, как очумелые, уставились друг на друга. Женька опомнился первым.

– Серега… – прошептал он вдруг. – Серега! Значит, Афанасий Гаврилович ошибается… Вересов не предатель!.. Не он… Кто-то другой… – Засунув партийный билет в карман, он схватил меня за руку и потащил вон из дома на улицу, крича: – К Афанасию Гавриловичу!..

Мы мчались по улице во весь дух, перепрыгивая через канавки и рытвинки. Вот и знакомый забор. И калитка с нарисованной на железной пластинке овчаркой…

Нам долго не отпирали. Мы нетерпеливо барабанили кулаками в дверь. Женька даже стукнул ногой. Пальма захлебывалась лаем, рвалась с цепи, повизгивая от ярости. Из окон соседних домов стали выглядывать люди. Наконец сердитый женский голос из-за калитки спросил:

– Кого надо?

– Откройте! – закричал Женька. – Мы к Афанасию Гавриловичу!

Пальма залилась еще пуще. И так же визгливо, как Пальма, завопила за дверью старуха:

– Я вот сейчас собаку-то спущу!.. Опять за яблоками вздумали лазить!..

– Мы по делу! – пробовал объяснить Женька.

– Знаем мы эти дела! – кричала в ответ старуха, а Пальма еще громче лаяла и звенела цепью.

– Марья Филипповна, – терпеливо говорил Женька. – Это мы… Женя и Сережа. Помните, мы приходили? Еще чай пили с вареньем… Мы у Дарьи Григорьевны живем, у Веточкиной… Я ее племянник… Ну помните? И мы совсем не за яблоками… Те, которые за яблоками, через забор шастают. А нам Афанасий Гаврилович нужен по очень важному делу.

Грозный лай был ему ответом. Однако я слышал за калиткой осторожное поскрипывание. Старуха, наверно, переступала с ноги на ногу, раздумывая. Потом вдруг звякнула щеколда, брякнула цепочка, и злой маленький глаз оглядел нас сквозь щелку.

– Нету… – проскрипел голос «сердечной женщины». – Уехал.

И тут, повернувшись, чтобы идти следом за Женькой, я заметил на другой стороне улицы сутулого человека в коричневой кепке. Я сразу же его узнал. Это был тот самый незнакомец, который так пристально смотрел на Афанасия Гавриловича несколько дней назад.

Едва он заметил, что я гляжу на него, как тотчас же быстро отвернулся и стал внимательно, слишком уж, по-моему, внимательно, разглядывать афишу, налепленную на заборе.

– Знаешь что, Серега, – произнес Женька, встрепенувшись и не следя за моим взглядом, – это даже хорошо, что Афанасий Гаврилович уехал.

– Чего же тут хорошего? – удивился я.

– А то, что пока он ездит, мы все про партизан узнаем.

– У кого?

– Экий ты бестолковый! Помнишь, Митя говорил, что его дедушка во время войны раненого партизана прятал?

– Ну, помню.

– Так вот. Не один же Митин дед был с партизанами связан. Найдутся еще люди. Надо только поискать. А вернется Афанасий Гаврилович, мы к нему придем и обо всех наших розысках расскажем.

Когда мы пришли домой, тетя Даша гладила наши рубашки. Она вообще не могла ни минутки посидеть без дела. Мы рассказали ей, где мы были, и что Афанасий Гаврилович уехал из Зареченска.

– Должно быть, в командировку, – добавил я.

– Как же, «в командировку», – насмешливо передразнила Женькина тетка. – Интересно, кто это его в командировки посылает? Какое учреждение?

– Какое-нибудь посылает, – произнес Женька. – Он сам нам говорил, что скоро уедет по делам.

– Да, дела у него найдутся, – проговорила, тетя Даша. – Такие дела, что ой-ей-ей… – И она взмахнула утюгом, который сердито зашипел.

– Что это она, Жень? Про Афанасия Гавриловича?.. – полюбопытствовал я, когда мы очутились в нашей комнатке.

– Не знаю… – Женька пожал плечами. – Я и сам, Серега, чего-то никак не пойму…

Вот когда я почувствовал смертельную усталость. Может быть, один вид кровати заставил меня вспомнить, что мы почти целые сутки не спали, и глаза мои опять стали закрываться сами собой.

– Давай, Жень, полежим немного… – предложил я, еле ворочая языком.

– Ложись, если хочешь, – отозвался мой неугомонный товарищ.

Это было последнее, что я услышал, потому что стоило мне скинуть сандалии и опустить голову на подушку, как я словно провалился в глубокую черную яму…

Меня разбудило солнце. И, проснувшись, жмурясь от его горячих, ослепительно ярких лучей, я удивился, почему оно бьет мне в глаза, если я прилег поспать всего лишь на часок. Окончательно очухавшись ото сна, я поразился еще больше, увидев, что лежу под одеялом, в майке и трусах, хотя лег одетым, – я это помнил совершенно отчетливо. Повернув голову, я увидел Женьку, который сидел на своей кровати, скрестив ноги, и смотрел на меня с усмешкой.

– Привет исследователю!

Он соскочил с кровати, шлепая босыми ногами, подбежал к столику, на котором стояла гильза от снаряда – удивительный партизанский тайник – и лежали сложенные взъерошенной горкой документы. Схватив со стола какие-то листки, Женька торжествующе помахал ими в воздухе.

– Что это? – спросил я.

– Партизанские письма, – с гордостью объявил Женька. – Вернее, одно письмо, – поправился он, – и та записка, помнишь, которую первой нашли?

Он взобрался ко мне на кровать.

– Подвинься. Разлегся, как три толстяка. И слушай. Письмо в Томск. Я адрес не весь разобрал. Город-то еще можно понять, а улица, дом, фамилия – все начисто размыто.

Женька поудобнее устроился на кровати и начал читать:

– «Здравствуйте, дорогие мои мама, сестра Оксана и брат Анатолий. Пишу вам уже третье письмо, только не знаю, получили вы первых два. Понимаете сами – почта отсюда, из захваченной врагами земли, не налажена. Я те два письма долго хранил, пока, наконец, не нашелся человек, который пообещал их переслать. А переслал ли, нет ли, не знаю…»

Женька взглянул на меня и взволнованно проговорил:

– Ты понимаешь, Серега? Ведь самое главное – мы город знаем и имена. В Томске, наверно, не так уж много людей, у которых мама, брат Анатолий и сестра Оксана.

– Ладно тебе, – сердито перебил я, – ты дальше читай.

– Ага, слушай дальше: «Писал я вам в прошлом письме, как отступала наша часть от самой границы на Каунас, на Вильнюс, как попали мы с нашим командиром роты лейтенантом Вересовым в окружение…» Слышал, Серега?

– Да слышал, слышал! Дальше читай.

– «…Еще писал, как стали понемногу собираться наши товарищи, как с боем выходили к Западной Двине… Большая была у фашистов сила. И напали они внезапно. Но мы верили, что и у нас найдутся силы. Не к немцам же нам на поклон идти. Есть приказ – бойцам Красной Армии воевать. Значит, будем воевать, пока живы. Присоединялись к нам и такие же, как мы, бойцы, были и те, кому под гитлеровцами жить стало совсем невмочь и кто еще оружие может в руках держать. Писал я вам, родные мои, как шли мы ночами, пробираясь к нашим, как далеко, увязая в трясинах, обходили деревни и проезжие дороги, потому что нас было еще мало, а оружие – винтовка да пистолет на всех…»

Женька взглянул на меня виновато и сказал:

– Тут, Серега, несколько строчек стерлось – никак не прочесть. Только вот конец есть. Вот: «…Я за вас, дорогие мои, не боюсь. Немец к вам в Сибирь ни за что не доберется. Мало каши ел. А вот вы, наверно, беспокоитесь обо мне, потому что не получаете никаких вестей. Знайте же, что сын ваш и брат, Григорий, жив и здоров, пока еще ни разу не ранен. Верю: скоро окончится война полной нашей победой, и тогда я вернусь к вам. А если не вернусь, то знайте что погиб за нашу Родину, за счастье ваше и за будущую прекрасную жизнь».

Прочитав эти строчки, Женька замолчал. Потом он переложил листки, которые были у него в руках, и сказал:

– Теперь слушай записку. Тот, кто все это спрятал в гильзу, наверно, ее в самый последний момент положил. Когда уже стало ясно, что в живых из партизан никто не останется.

Начало записки было мне уже знакомо. Женька прочитал его еще там, в Волчьем логе: «Товарищи! Нам недолго осталось жить. Мы решили, что все погибнем, но не сдадимся проклятому врагу. Нас окружили со всех сторон. Карателей много, а нас осталось пятеро… Очень мало патронов, и каждый из нас, оставшихся пока еще в живых, поклялся, что последнюю пулю оставит для себя. Товарищи, мы погибаем, но нас фашисты не победили. И никогда им не поработить нашу Родину и наш народ…»