Текст книги "Неутомимые следопыты"

Автор книги: Александр Соколовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Женька взял ведро, я ковшик, и мы полезли вверх по крутой узкой лесенке.

Почти всю комнату занимал письменный стол. Он был завален какими-то книгами и бумагами. Мы с Женькой переглянулись. Полагаю, что желание у нас с ним было одинаковое – подойти и посмотреть. Не обменявшись ни словом, мы бочком подобрались к столу.

Книги были старинные. Их кожаные переплеты кое-где истлели. Один толстенный фолиант был раскрыт. Рядом с ним лежали несколько листков бумаги, исписанных мелким ровным почерком, автоматическая ручка с золотым колпачком, остро отточенный карандаш.

– Древние, – сказал Женька и с уважением коснулся кожаного корешка. – По-церковнославянскому напечатано.

– Это, наверно, рукописные, – возразил я.

– Ладно, – тряхнув головой, сказал Женька, – давай лучше цветы поливать.

Когда Иван Кузьмич вернулся с прогулки, тетя Даша с моей помощью накрывала на стол, а Женька складывал свои папки с бабочками на подоконник.

– О, какие чудесные бабочки! – воскликнул Иван Кузьмич, увидав наши коллекции. – Ну-ка покажите, покажите.

Он принялся рассматривать наши коллекции. Особенно ему понравилась глазчатая зубчатка с красноватыми крыльями в бурых пятнах и розовыми подкрылками, на каждом из которых голубел круглый глазок.

– Смеринтхус океллатус, – с гордостью прочитал я латинское название глазчатки, решив блеснуть перед старым книжником своими познаниями.

Жилец внимательно посмотрел на меня.

– Ну уж если быть до конца справедливым, – произнес он, усмехнувшись, – то не смеринтхус, как ты произносишь, а смеринтюс. В латыни дифтонг «т» и «х» звучат как мягкое «т». И не океллатус, а оцелатус. Перед гласными «е» и «и» это произносится, как «ц». Правда, – добавил Иван Кузьмич, – римляне во всех случаях произносили этот звук как «ка». – Он попросил прочитать меня латинскую подпись под крапивницей.

– Ванесса уртикае… – пробормотал я с запинкой.

– Уртикэ, а не уртикае! – воскликнул Иван Кузьмич, – созвучие «ае» читается слитно: «э».

Потом Иван Кузьмич взял книжку про Шерлока Холмса, которая лежала на подоконнике.

– Это кто же читает?

– Я.

– Нравится?

– Интересно. Про собаку особенно, про баскервильскую…

– Н-да, н-да… – произнес старик, листая книжку. – Давно и я читал про Шерлока Холмса. Еще мальчишкой… А вот чудесный рассказ! – воскликнул вдруг Иван Кузьмич. – «Пляшущие человечки». Помню, отлично помню!..

– Это как Шерлок Холмс буквы разгадывал, – подсказал я. – Один бандит посылал письма, а вместо букв – человечки. Шифр такой.

– Да, да, – задумчиво кивнул Иван Кузьмич. Он закрыл книжку и положил ее на подоконник.

Вошла тетя Даша, неся кастрюлю со щами.

– Книги, разные дела – все в сторону, – скомандовала она. – Все за стол, будем обедать.

Дождь шел, не прекращаясь, весь следующий день и всю ночь. Проснувшись на другое утро, я опять увидел, как по стеклам стекают все те же противные струйки. И сразу же на сердце у меня сделалось тоскливо и грустно. Даже подниматься не хотелось.

Женька еще спал, и мне не хотелось его будить. Лежа с закрытыми глазами я слышал, как стучит на кухне сковородками тетя Даша, и позавидовал тому, что она всегда находит для себя какое-нибудь дело. Потом послышался скрип лестницы – это спускался сверху Иван Кузьмич.

– Молоко сегодня замечательно вкусное, – заметил он. – Кстати, Дарья Григорьевна, нет ли у вас туши?

– Где-то стоял пузырек. Да вон он, на окне стоит.

В этот момент меня окликнул Женька:

– Эй, Серега, ты спишь?

Я повернул голову.

– А здорово тебя вчера Иван Кузьмич обрезал, – засмеялся Женька. – «Океллатус»… Так и надо, не хвастай…

– С чего ты взял? Я и не хвастал вовсе.

Женька зашлепал босыми пятками и взобрался с ногами на мою постель. Он принялся щекотать меня, а я до смерти боюсь щекотки. Через какую-нибудь минуту все мои простыни, одеяло и подушка были на полу, и мы барахтались в них, хохоча и дрыгая ногами.

Завтракали мы все вместе. Даже Иван Кузьмич спустился со своей мансарды к столу. Пока мы ели испеченные тетей Дашей оладьи, запивая их сладким чаем, он почему-то все время поглядывал на нас как-то странно и таинственно, а когда с завтраком было покончено, произнес:

– Вот что, Женя и Сережа, я попрошу вас подняться ко мне. Вы оба мне очень нужны.

Голос его прозвучал так серьезно, что сердце у меня екнуло. Я почему-то вспомнил, что нашего жильца в городе зовут колдуном.

Медленно поднялись мы вслед за Иваном Кузьмичом по скрипучей лестнице и очутились в кабинете, где на письменном столе все так же лежала раскрытая старинная книга.

– Прошу вас сесть, – торжественно сказал ученый, указав на стулья у стены.

Мы послушно сели, глядя на него во все глаза.

– Ответьте мне: вы умеете ли хранить тайны? – спросил Иван Кузьмич, садясь в кресло.

– Умеем, – уверенно отозвался Женька.

Иван Кузьмич повернулся в своем кресле к столу, приподнял книгу и вытащил из-под ее переплета листок бумаги.

– Видите ли, – сказал он, – я изучаю старинные книги и рукописи. И в одной такой древней книге между страницами я обнаружил вот это. – И он протянул нам загадочный листок.

Меня сразу же поразил вид этой бумаги. В нескольких местах она была протерта до дыр. Ее края казались обожженными. Вся она была испещрена какими-то непонятными значками, потускневшими, наверно, от времени.

– Ключ к шифру потерян, – доносился до меня как бы издалека голос Ивана Кузьмича. – Я уже давно бьюсь над тем, чтобы разгадать этот манускрипт. Но покуда мне это не удалось. Из исторических документов известно, что здесь лет эдак триста назад стоял монастырь, где доживал свои дни, замаливая прогрешения, бывший атаман разбойничьей шайки. Звали его Пафнутием. До нас дошли разрозненные странички его жизнеописания – нечто вроде автобиографии кающегося злодея. Я изучал эти листки и пришел к выводу, что, хотя этот манускрипт и написан шифром, почерк и чернила в обоих вариантах одинаковы. Очевидно, монах – бывший разбойник, решил обозначить место, где лежат награбленные им сокровища, чтобы кладом воспользовались высшие церковные сановники. Возможно, он даже переслал им ключ к шифру. Но так или иначе эта вот бумага, по моему мнению, до них не дошла. Тайна, таким образом, осталась неразгаданной. И вам предстоит ее разгадать.

Иван Кузьмич встал.

– Передаю вам этот ценнейший документ. Думаю, что при достаточной усидчивости, при сосредоточенном внимании вы сможете разгадать тайну. Желаю вам успехов…

Кубарем скатились мы вниз по лестнице, влетели в нашу комнатку и, задыхаясь от волнения и быстрого бега, разложили шифрованный листок на столике. Вот этот листок, я перерисовал его в точности.

Чем больше всматривался в эти непонятные значки, тем все сильнее охватывало меня уныние. Разве можно разузнать, что здесь написано? Без ключа, без хотя бы малюсенькой зацепки!..

– Не расшифруем, пожалуй, – проговорил я.

– Много ты понимаешь! – сердито отозвался Женька. – Нет такого шифра, который нельзя было бы прочесть.

– Без ключа?

– И без ключа можно. Была бы голова на плечах. Ну, конечно, время… Может, на расшифровку целый месяц уйдет…

Было бы долго рассказывать, как мы колдовали над этой удивительной бумагой весь первый день. У нас, должно быть, мозги распухли от размышлений. Мы часто спорили шепотом, потому что опасались потревожить Ивана Кузьмича. Вдруг он придет и отберет у нас шифрованный листок. Мы в этот день не возились и не швырялись подушками. Тетя Даша едва ли не силой заставила нас сесть обедать. Но как ни старались мы, в этот первый день работа у нас не продвинулась ни на шаг.

После обеда мы снова взялись за дело. Так прошел день. Часам к одиннадцати вечера глаза у нас слипались, а в голове у меня шумело и гудело. Мы легли спать приунывшие, и от утомления я сразу же заснул.

Ночью приснились мне пляшущие человечки. Они были такие же, как в книге о Шерлоке Холмсе. Они лезли на стены, облепляли меня; я отдирал их от своих плеч, от шеи, от рук и ног, а они все лезли и лезли…

Я проснулся в ужасе и увидел, что уже светло. И тотчас же ясная, как летнее солнце, мысль осенила меня. Шерлок Холмс! Надо посмотреть в книге, как ему удалось расшифровать тайну пляшущих человечков!..

Босиком, не надевая тапочек, побежал я к окну, где на подоконнике лежала книга. Мне пришлось очень внимательно перечитать весь рассказ. Первое, что нашел Холмс, – это окончание слова: человечек с флажком в руке. Но как же нам в нашей бумаге отыскать окончания слов? Великому сыщику было легче – все человечки без флажков, а один – с флажком. Да еще и поставлен в конце записки. Ясное дело – это означает конец слова. Взглянул на бумагу, и сердце у меня застучало, точно град по крыше. Последним в листке стоял значок, похожий на латинскую букву «V» с хвостиком…

– Женька! – заорал я как сумасшедший. – Женька, проснись! Есть конец слова!..

  Удивительная разгадка  

Женька вскочил, будто его ударили мокрым полотенцем.

– Какой конец?..

– Кричи «ура»! – вопил я, прыгая босиком и размахивая книгой о Шерлоке Холмсе. – Я теперь знаю конец слова!.. Вот, гляди!..

Это была первая наша удачная догадка. И, начиная с нее, постепенно стал проясняться текст загадочного документа.

Их было семьдесят четыре… Семьдесят четыре значка, похожих на букву «V» с хвостиком. У шестидесяти семи из них хвостик был перечеркнут один раз. У семи два раза. Все знаки между этими «V» с хвостиком мы выписали в столбик. Получились неровные строчки, очень напоминавшие слова.

– Ну, Серега, – произнес Женька, беря карандаш, – вспомним грамматику. Предлоги из одной буквы.

– Для чего тебе предлоги?

– Попадаются слова из одного значка. Это или предлоги, или союзы. Вот гляди: первый значок, с него начинается текст. С союза он вряд ли начался бы. Я думаю, что это какой-нибудь предлог.

– Ясно, – обрадованно воскликнул я, – «с», «к» или «в»!

Мы отыскали все слова, в которых встречался значок, стоящий в тексте первым, и попытались вместо него проставить буквы «с», «в» или «к». Но очень скоро поняли, что таким способом ничего путного не добьемся.

– Слушай, Серега, – сказал Женька, порядком утомившись. – Давай попробуем по-другому.

– Как по-другому?

– Какие буквы встречаются в русском языке в словах чаще всего?

– «Е», – не задумываясь, ответил я.

– Почему это «е»?

– Очень просто, У тебя в имени два «е», и у меня два. Евге-ний… Сер-гей…

– Значит, если бы тебя звали, к примеру, Акакий Акакиевич, то чаще всего встречались бы «к» и «и»? – насмешливо спросил Женька. – А если бы Дормидонт, то «о»?.. Ну-ка, давай-ка сюда книгу.

– Какую?

– Твоего Шерлока. Сосчитаем, каких букв на странице больше.

Он взял «Записки о Шерлоке Холмсе» и раскрыл их на первой попавшейся странице.

До обеда мы считали буквы. Больше всего оказалось «а» – целых сто тридцать пять букв. Затем шла буква «о» – сто четырнадцать. «Н» оказалось девяносто шесть. «П» и «с» – поровну, по девяносто три…

– Так, – промолвил Женька, покусывая кончик карандаша. – Теперь посчитаем, каких значков в нашей бумаге больше. А потом проставим вместо них а», «о» или «н».

Мы так и сделали. И вот что у нас получилось:

Решив, что по количеству на букву «а» приходится число 29, на букву «о» – 25, а на букву «н» – 23, мы принялись подставлять вместо значков буквы. И снова неудача!

Я совсем пал духом. Но Женька не унывал.

– Знаешь, Серега, попробуем иначе. Может быть, у нас в бумаге «о» больше, чем «а»? Вот, например, слово, видишь, в серединке? Четыре буквы, все разные. – И Женька показал мне значки, изображенные в загадочной бумаге вот так:

– Если тут первая буква «о», а вовсе не «а», и последняя, наоборот, «а»… Что получится?

Я тотчас же стал размышлять вслух.

– «Ос-па», «ор-ла», «ок-на», «ом-ка»…

– Какая еще «омка»? – недовольно переспросил Женька. – Ты, Серега, не дури. Говори те слова, которые в русском языке есть, а не выдумывай всякие «омки»…

Розовый прозрачный луч заката несмело осветил верхушки берез на другой стороне улицы. Вместо надоевших за несколько дней туч в синем светящемся небе плыли редкие облачка.

– Жень, – произнес я, с грустью глядя в окно, – неужели и завтра придется сидеть дома? Смотри, какой закат. Дождь совсем прошел. Утром на речке соберутся ребята…

– Можешь идти на речку, – сердито отрезал Женька. – Можешь отправляться куда угодно. Я один стану расшифровывать.

– Нет, что же… – забормотал я. – Я как ты… Я просто так сказал…

До глубокой ночи мы сидели и выписывали слова, где попадались значки, которые принимали за «о» и «а». Все эти знаки выглядели на бумаге, как известная игра, когда нужно угадывать буквы и подставлять их вместо черточек.

– Хватит, – наконец выдохнул Женька. – Давай спать ляжем. Я уверен – завтра все получится.

Я с наслаждением потянулся и громко зевнул.

– Если, Жень, завтра и получится, – сказал я, – то мы все равно мозги поломаем.

– А у тебя, я вижу, мозги очень ломкие, – объявил Женька. Он все еще сидел за столом и черкал карандашом по бумаге, повторяя: «Закат, закат… Закат…»

Я не отозвался и принялся раздеваться. Вдруг Женька перестал чертить карандашом и позвал:

– Серега, иди сюда.

Я подошел, держа в руках штаны.

– Ну-ка посмотри, – сказал Женька. – Видишь – два одинаковых значка?

– Вижу. Только у меня глаза сами собой закрываются.

– Подожди, кажется, выходит… Если это слово и правда «закат», то, значит, здесь, в десятом слове, первая буква «з». И четвертая тоже «з»…

– …«Зраза», может быть? – сонным голосом предположил я. – Котлеты такие есть, зразы называются.

– Сам ты котлета! – рассердился Женька. – «Звезда» это, вот что! Вернее, не «звезда», а «звезды» или «звезду». Последний значок попадается редко. А после первого стоит такой же знак, как в начале всего текста.

– Предлог «в», – прошептал я. Сон мгновенно слетел с меня.

Женька с необычайной поспешностью принялся писать буквы, проставляя между ними черточки.

– Вот слово перед звездой или «звездами». Если первая буква «в», а вторая «е»… Видишь, они написаны теми же значками, что и вторая с третьей в слове «звезды»… Тогда получится «ве—―—―—». А если мы правильно угадали «закат», то третья от конца буква «к», «ве―—к―—». Но это еще не все, Серега! – Вострецов до того возбудился, что даже покраснел. – После «к» в этом слове не может стоять «ы» – «звезды». Только «у». Стало быть, «звезду». А здесь – «ве―—ку—»… Ну что это означает?

– «Ве-ли-ку-ю зве-зду»… – догадался я.

– Правильно!

Это были первые верно разгаданные нами слова. Только два слова… Не знаю, может быть, мы расшифровали их случайно. Но все-таки не зря мы просидели ту ночь до самого рассвета, выписывая слова, ставя вместо недостающих букв черточки.

Не помню, когда и как мы легли и заснули. Нас разбудила тетя Даша.

– Вот так сони! – говорила она. – Завтракать давно пора. Вставайте, вставайте…

А в окна било яркое солнце. В окнах, сияя, плескалось синее небо. В него хотелось окунуться, как в озеро.

Когда мы с Женькой вышли в залу, за столом уже сидел Иван Кузьмич.

– Погодка-то! – воскликнул он, кивнув на окна. – Чудеса! Гулять надо, молодые люди. Засиделись вы дома.

– Нам гулять некогда, Иван Кузьмич, – отозвался Женька. – Мы скоро вашу бумагу разгадаем.

Старик недоумевал. Я могу дать какое угодно честное слово, что он удивился совершенно искренне.

– Да ну? Не может быть!

– А вот и может, – подтвердил я. – Мы угадали слова «великую звезду…»

И вот наконец мы снова сидим за столом в нашей комнатке. Снова Женька, торопясь, выписывает слова и, только на мгновение задумавшись, проставляет вместо черточек недостающие буквы.

Еще часа полтора корпели мы над бумагой, и наконец Женька переписал начисто то, что у нас получилось. А получилось вот что:

«В ясную полночь иди к Большому дубу. На великую звезду, что среди неба стоит недвижно, считай два ста сажен, да еще пять десятков сажен к восходу, и опять на звезду одна ста, да на закат сто аршин. Тут ищи тот сундук, полный ефимков золотых, лалов пламенных, перлов бесценных морских. А составил старец Пафнутий, раб божий, в лето от рождества христова тысячи шесть сот пять десят седьмое».

Мы так волновались, что даже забыли постучаться к Ивану Кузьмичу, и ворвались в его каморку, грохнув дверью и опрокинув на пути стул.

– Готово, Иван Кузьмич! – воскликнул Женька. – Вот оно, все в точности!..

– Ну-ка, ну-ка, – проговорил старый жилец. – Показывайте.

Он внимательно перечитал весь текст и развел руками.

– Ну, знаете, друзья!.. Я думал, признаться, что вы просидите над этой шифровкой целое лето! И вдруг – за три дня!

– Два с половиной, – о гордостью уточнил Женька.

– Верно, два с половиной. – Иван Кузьмич положил бумажку с расшифрованным текстом на стол, обернулся к нам и сказал: – Ну что же, спасибо вам, друзья!..

– Иван Кузьмич, – вдруг спросил Женька. – А что такое ефимки?

– Ефимки? М-м… Видишь ли… Так в старину называли золотые деньги.

– А лалы?

– Лалы – это рубины, – объяснял дальше старый ученый. – Слово пришло на Русь из Персии. Оттуда купцы везли к нам различные украшения, драгоценные камни – рубины, изумруды, сапфиры, алмазы, жемчуг… Ведь «перлы морские» – это и есть жемчуг, самый обыкновенный.

Ничего себе «обыкновенный»! Да ведь если в сундуке старца Пафнутия есть и золото, и рубины, и жемчуг, то на такое богатство можно выстроить, пожалуй, целый город!.. В горле у меня пересохло, и я спросил хрипло:

– А вы теперь тот сундук откопаете?

– М-м… – промычал Иван Кузьмич, зажав в кулаке бородку. – Да ведь, может быть, там и клада-то никакого нет…

– Как это «нет»? – взвился Женька. – А бумага? Манускрипт?

Старик посмотрел на него пристальным долгим взглядом.

– Возможно, его уже откопали…

Меня поражало спокойствие тети Дашиного жильца. Да если бы я был хозяином такой удивительной бумаги, то сейчас же, не раздумывая, отправился бы на поиски!.. А тут и ездить никуда не надо. До Большого дуба рукой подать!

  Как трудно иногда молчать…  

Мне так и не удалось добиться у Ивана Кузьмича ответа на вопрос, что он собирается делать с загадочным сундуком. Мы вышли из комнатки старого жильца озадаченные.

– Эх! – воскликнул я, когда мы спускались по лесенке. – Пойти в лес да и выкопать тот сундук!

– А может, и сундука никакого нет, – произнес Вострецов. – Может быть, и правда его кто-нибудь уже давно выкопал…

– А если никто не выкопал? Если он до сих пор в земле лежит? По-моему, Женька, надо всем рассказать и снарядить экспедицию!

– Надо… – Женька вдруг засмеялся. – Бери полотенце – и айда в экспедицию, на речку.

Еще не доходя до края откоса, мы услышали хохот и визг на косе. Наверно, все ребята, сколько их было в Зареченске, сегодня прибежали на речку. Размахивая полотенцами, словно флагами, мы бегом спустились с откоса к реке. Нас встретили шумно и весело.

– Вы посмотрите, что Игорь за эти дни сделал, – произнес Митя.

– Ну, что там… – смущенно возразил Игорь. – Еще не совсем готово… Треск какой-то…

– Ладно, пускай треск! Разговаривает же. И музыка играет!

Оказывается, Игорь эти дни не сидел без дела. Он закончил начатый еще весной карманный радиоприемник. Это была маленькая коробочка, которую Игорь – тоже сам – склеил из полосок плексигласа.

– Только трещит немного… – с сожалением сказал конструктор и нажал какой-то рычажок.

В самом деле, в коробочке раздался треск, сквозь который внезапно прорвался негромкий голос: «…хозники Кубани взяли на себя обязательства сдать государству на три миллиона пудов больше, чем в прошлом году…» Игорь покрутил зубчатое колесико и полились, словно выбиваемые стеклянными молоточками, звуки песни «Подмосковные вечера».

Приемник был замечательный. Однако даже он не мог отвлечь меня от мыслей о сундуке старца Пафнутия. Знал бы Игорь, знали бы ребята, чем занимались мы с Женькой эти два дня!

Я не ошибся, решив, что Женька согласится на мой план – проверить самим, на месте ли сундук. Он согласился. И мы начали готовиться к раскопкам. Не простое это оказалось дело. Подготовиться нужно было как следует. Мы решили, что пойдем в лес засветло и там, у Большого дуба, подождем до полуночи.

Первое, что занимало нас, это незнакомые меры – сажени и аршины. Все, что я знал о них, – это пословицы «косая сажень в плечах» и «будто аршин проглотил».

– Может, в словаре каком-нибудь есть… – вслух прикинул я.

Женька одобрительно хлопнул меня по плечу.

– Верно, Серега, молодец! Конечно, в энциклопедии должно быть написано обо всем этом.

Мы пошли в ту библиотеку, где Женька брал том Брема. Копаться в книгах долго нам не пришлось. Мы сразу же нашли и аршин и сажень. Оказалось, что в аршине семьсот одиннадцать и две десятых миллиметра, а попросту говоря – семьдесят один сантиметр. В сажени насчитывалось два метра и тринадцать сантиметров.

Второе, что тревожило Женьку, – это найдем ли мы одни дорогу к Большому дубу. Но тут я его успокоил. Ведь в лесу я засекал направления по азимутам. Я отлично помнил все цифры, но Вострецов все-таки беспокоился, не вылетят ли они у меня из головы со всеми нашими волнениями.

А волнений и хлопот было еще множество. Надо было запастись лопатами, купить новые батарейки для карманного фонаря, но самое главное – нужно было где-то насобирать больше чем на сто метров бечевки.

Мы долго думали, как нам в точности, без ошибки сосчитать в лесу сажени и аршины. Просто шагами не сосчитаешь – запросто можно ошибиться. И тогда я придумал: нужна бечевка длиною в пятьдесят саженей. За эту выдумку я снова удостоился Женькиной похвалы.

Я думаю, что в городе за три дня не осталось на улицах ни единой неподобранной веревочки. Мы искали бечевки на свалках, выпрашивали кусочки в магазинах у продавцов… И все-таки до пятидесяти саженей нам было далеко.

Шныряя по городу в поисках бечевки, мы как-то раз повстречали Афанасия Гавриловича.

– A-а, соседи! – весело поздоровался он. – Что же в гости больше не заглядываете?

– Некогда, Афанасий Гаврилович, – смущенно отозвался Женька.

– Ай-яй-яй, какие занятые люди! – покачал головою старый партизан.

Он принялся расспрашивать нас, как дела, много ли наловили бабочек, допытывался, как здоровье тети Даши, а я крутил головой, шаря глазами по сторонам, – нет ли где-нибудь бечевки. Вертеть головой и высматривать обрывки веревок стало за последние три дня у меня назойливой привычкой, вроде условного рефлекса.

Вдруг я заметил на противоположной стороне улицы худого сутулящегося человека, который внимательно смотрел на нас. Он, верно, только что вышел из автобуса, который пришел со станции. На нем был серый старенький пиджачок, на голове коричневая кепка, в руке небольшой новенький чемодан. Он с таким напряжением смотрел на Афанасия Гавриловича, словно силился о чем-то вспомнить.

Простившись с нами, Афанасий Гаврилович сказал, что на днях уезжает ненадолго по делам, что к его возвращению в саду поспеют ранние сорта яблок и что мы должны непременно зайти к нему, когда он вернется. Он уверенно зашагал по улице к своему дому, и я видел, что незнакомец на другой стороне все еще стоит на тротуаре, сосредоточенно наморщив лоб.

И вот наступил день, когда в огромном мотке бечевки разной, правда, толщины, пестревшем самыми разнообразными узлами, насчитывалось ровно пятьдесят саженей – сто шесть метров и пятьдесят сантиметров. Двумя красными тряпочками, крепко завязанными в узелки, был отмечен на этом клубке семьдесят один метр – сто аршин.

О наших сборах и планах, разумеется, ничего не знали ни тетя Даша, ни Иван Кузьмич. А нам незачем было их в эти планы посвящать. Тете Даше мы решили оставить записку в нашей комнатке на столике, чтобы она не беспокоилась, когда увидит, что наступила ночь, а нас еще нет дома.

После обеда тетя Даша прилегла отдохнуть, а Иван Кузьмич удалился к себе наверх.

– Пора, – шепнул Женька, прислушиваясь и убедившись, что все в доме стихло.

Потихоньку выбрались мы из нашей комнатки и прошмыгнули в сарай. Там за дровами лежало наше снаряжение. Все было на месте – и лопаты и два рюкзака. Никто не должен был знать, куда и зачем мы отправляемся. Даже в записке, оставленной нами на столе, говорилось, что мы просто уходим в ночную экскурсию.

Мы надели рюкзаки тут же, в сарае, и с лопатами в руках выскочили на улицу. Пробираясь вдоль заборов в зарослях крапивы и бурьяна, то и дело останавливаясь, прислушиваясь и оглядываясь, мы вышли из города окраинными улочками и переулками.

Хорошо было идти полем. Горячий воздух волнистыми струйками поднимался высоко в небо, где пели невидимые жаворонки. Мне казалось, что это поет само небо, и облака, и солнце…

– Жень, как ты думаешь, почему Иван Кузьмич молчит? Все-таки можно было бы поглядеть, на месте сундук или нет. А он вот уже три дня ни гугу, будто его это не касается.

– Ученые все такие, – с уважением произнес Женька.

За разговорами мы незаметно подошли к опушке, где недавно с ребятами делали первый привал. Но на этот раз отдыхать мы не стали. Я совершенно не чувствовал усталости. Цель была близка. Только вот до полуночи еще далеко.

В лесу волей-неволей пришлось замедлить шаг. Мы с Женькой смотрели в оба, чтобы не пропустить то место, где я начал засекать азимуты. В чаще, справа и слева, было очень много поваленных деревьев – то ли их свалило ветром, то ли сами они упали, сгнившие у корня в сырой, болотистой почве, но только я никак не мог вспомнить, в каком месте Митя свернул с тропинки.

– Ну? – поминутно тормошил меня Женька. – Это дерево? А может быть, вон то?

Я вертел головой во все стороны, но совершенно не узнавал места, словно мы зашли совсем не туда. К тому же еще нас гудящей тучей облепили комары. Они кусались так нещадно, что у меня все азимуты повылетали из головы. Тревога, что мы заблудимся, кольнула меня в самое сердце. И тотчас же я увидел дерево. То самое!

– Вот оно, Женька! – закричал я. – Теперь можно идти по азимутам.

Проклятые комары! Это из-за них я пропустил несколько цифр азимутов. Потому-то мы и проблуждали с полчаса вокруг Большого дуба.

– Ну же, Серега!.. – подбадривал меня Женька. – Вспомни. Давай посидим немного и ты постарайся припомнить.

Хороший мой Женька! Он не ругал меня, зная наверняка, что мне нелегко. Я напрягал память, стараясь изо всех сил вспомнить, в чем же была моя ошибка, какое направление я пропустил, какую цифру забыл, как вдруг кусты расступились и совершенно неожиданно перед нами вырос дуб.

– Так вот же он! – с изумлением воскликнул Женька.

Мы, удовлетворенные, расположились под дубом и стали ждать темноты. Комары прямо озверели. Мы убивали их десятками, а на место убитых прилетали тысячи.

Становилось все темнее. С тревогой посматривал я на небо. Вдруг наползут такие тучи, что мы не увидим Полярной звезды?.. Я так долго глядел на небо, что у меня заболели глаза, и первым увидел над верхушкой дуба ярко замерцавшую среди облаков звездочку.

– Гляди, Жень, звезда!

Мы спрятали наши рюкзаки в можжевельнике, предварительно достав из моего бечевку, и привязали конец к дубу.

– Пошли, – произнес Женька.

Он зашагал вперед, разматывая клубок бечевки. Я шел следом за ним, неся лопаты. Вострецову, конечно, приходилось труднее, чем мне. Клубок неудобно было держать, и обе руки у него оказались заняты.

– Вот черт! – выругался мой товарищ, налетев на колючую стену можжевельника. – Серега, зажигай фонарик.

– Обойти бы надо, – произнес я, шаря лучом фонаря по колючим зарослям.

– Направление потеряем, – возразил Женька. – Придется напрямик. – И он, отдуваясь, словно окунался в ледяную воду, полез в заросли колючих веток.

Я полез следом за Женькой и сразу же за кустами попал в крапиву.

– Жень, крапива…

– «Крапива»! – передразнил он. – Ты думаешь, я железный? Между прочим, Джордано Бруно и вовсе на костре сгорел, но не сдался. И наверно, не орал так, как ты. И Жанна д’Арк… – рассуждал в темноте Женька. – Святая инквизиция, она, знаешь… Ой, жжется, гадина!..

Не меньше часа пробивались мы сквозь чашу, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в какие-то ямы, натыкаясь на деревья. Я разорвал рубашку, и на руках моих наверняка можно было насчитать десятка два ссадин и синяков. Женька больше не вспоминал о жертвах инквизиции. Он шел молча. Я продирался за ним, светя фонариком и придерживаясь одним пальцем за бечевку, которую мой друг то и дело натягивал, останавливаясь и поглядывая на небо.

Наконец весь клубок был размотан. Теперь нужно было идти назад, к дубу, отвязать там конец бечевки и вернуться, чтобы снова, привязав ее к какому-нибудь дереву, отсчитывать следующие пятьдесят саженей.

– Я пойду, – сказал Женька. – Давай фонарик. А ты тут покрепче привяжи бечевку, чтобы не оторвалась. Я по ней назад вернусь.

Он исчез в кустах. Некоторое время я видел желтый свет, прыгающий среди качающихся теней. Потом этот свет растворился в непроглядной лесной чащобе. Я остался один.

До чего же жутко было стоять в темноте! Я боялся пошевелиться. Комары сразу же облепили меня всего, и я пожалел, что не вызвался пойти к Большому дубу вместо Женьки. Вдруг что-то захлопало рядом, затрещали ветки. Без памяти кинулся я в сторону, ударился лбом о дерево, расцарапал щеку о сучок и ничком упал в траву. Меня трясло. Сердце грохотало, как барабан.

Долго лежал я так, боясь пошевелиться. Мне чудилось, будто кто-то черный и громадный надвигается на меня, вот-вот схватит за шиворот. От страха я даже перестал ощущать укусы комаров. И какую же радость, какое же облегчение испытал, когда услышал наконец Женькин голос:

– Эгей, Серега, ты где?

Свет фонаря шарил вокруг меня. Я бросился на него как на спасительный огонь, стуча зубами, натыкаясь на ветки. Женька посветил мне фонариком в лицо.

– Ты что? С дерева свалился?

– Тут… Тут хлопает что-то… кто-то… хлопает… – трясясь, как в лихорадке, отозвался я.

Женька засмеялся:

– Ну и трус же ты, Серега! Это, наверно, птица какая-нибудь. Ты сам ее напугал. Ладно, – добавил он. – Больше стоять не придется. Я одну штуку придумал, пока к дубу ходил. Будем веревку за колышек привязывать. Дернем – он и выскочит.

Мы смотали бечевку в клубок, конец ее привязали к колышку, который Женька при свете фонарика вбил в землю лотком лопаты, и двинулись дальше.

Клубок становился все меньше и наконец размотался совсем. Женька дернул веревку посильнее. Она ослабла – колышек выскочил. Мы снова смотали ее в клубок и опять двинулись вперед. Так и шли мы – Вострецов впереди, я за ним – все дальше и дальше в чащу леса, приближаясь к нашей тайне.

На востоке небо уже посветлело. И с каждым шагом я все больше и больше волновался. Мы прошли еще двести метров на север. Руки мои были исцарапаны в кровь и исколоты хвоей, но я не чувствовал боли так же, как не замечал больше комариных укусов. Все мысли мои были заняты сундуком старца Пафнутия. Женька, должно быть, тоже волновался.