Текст книги "От заката до рассвета (СИ)"

Автор книги: Александр Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Думаешь, он предложит мне два мешка? Мне бы деньгой, пан Кречет, и желательно чеканной. К тому же я думаю, воевода захочет, чтобы я избавил его от того кошака, пока он не задрал еще кого-нибудь.

– С кошаками у нас и бабы управиться могут, для этого нам пришлые здесь без надобности! – завел старую шарманку бородатый Рогожа, который весь вечер не спускал с пришельцев внимательных глазок. – Вот скажи, ты чьих будешь, опричник?

– Пустое, пан Рогожа, пустое!

– Нет, пусть он скажет! А то, чего не спросишь, он знай все отбрехивается, словно, в самом деле, разбойник какой!

– Я из опричных цехов, как ты уже изволил удостовериться, – ответил одноглазый, кивая на собачью черепушку, которая висела на гарде двуручного меча. Свое огромное оружие Каурай пристроил в угол, и тот едва не доставал навершием до низких потолков. – А вот парнишка родом из Пхеи. Горячо сейчас там.

– Мы тоже еле ноги унесли, – закивали сразу несколько чубатых голов с противоположного стола. – Слыхали, наверное, там феборцы знатного шороху навели?

– Истинно то! – отозвались им. – Гутарют, неизвестно еще устоит ли Пхейский стол. А уж ежели Крустник добьется своего и вынудит Пхеи поднять лапки… Глядишь и к нам придет, проклятый!

– Пусть попробует, – с грохотом опустилась чарка на столешницу. – Получит по самое не балуй!

– Я вот среди опричников ни одного приличного человека не видал за всю мою жизню! – Все не успокаивался подозрительный Рогожа. – Гутарят ваших сильно поубавилось за минувшие годы, и вы ничем не краше разбойничьего люда. Ты случаем не в ватагу баюнову наниматься решился?

– Пустое, пан Рогожа, пустое! – замахал на него руками изрядно подвыпивший толстяк Повлюк. – Пан воевода разберется, что за птица залетела в наши края, а ты пока угомонись маленько. Пусть про то, как дела в Пхеи делаются, лучше расскажет. А творится там истинно дела нехорошие – факт!

– Черта с два я угомонюсь! – взорвался Рогожа. – Поди с вами за одним столом сам атаман Баюн сидит, а вы и не почешетесь, дурачье!

После этих слов звон посуды, музыка, смех и пересуды разом стихли, словно их ветром сдуло – тишина рухнула такая, что над столами явственно раздался комариный писк. Игриш поперхнулся и закашлялся, силясь проглотить слишком большой кусок картошки. Кто-то с другого стола не выдержал и принялся излишне громко прочищать горло.

Каурай и бровью не повел, пусть его сейчас с все возрастающим волнением рассматривали посетители всей шинки. Знай почесывал довольного мурлыку за ухом и потягивал пиво из щербатой кружки.

– Да… уж! – цокнули языком. – Твоя правда, пан Рогожа!

– А чья же ешо?! – хмыкнул он, довольно поглаживая бороденку. – Кто подтвердит, что он не есть тот самый душегуб Баюн? Ведь видели его вживую лишь те, кого он жизни порешал, а таковые языками особо не ворочают, шоб описать ево наружность!

– Наружности он истинно звериной, так люди гутарют, – возразил ему другой завсегдатай шинки с холеной седоватой бородой и выпученными глазами навыкате. – Как рассвирепеет на кого, так покрывается шерстью с головы до пят и становится похожим на огроменного пса, вроде того, который при входе на всех злобствует. Ух, адская зверюга!

– Хто? – вопрошали. – Боюн али пес энтот?

– Баюн, так я же тебе про Баюна и гутарю! Я когда был помельче, пацаненком бегал по лесу, так чудище это вот этими самыми глазами наблюдал. Из чащи выходил, облизывался, видать, уже пообедать успемши, так что меня и не тронул. Шерсть у него угольно черная, глазищи желтушные, а пасть нечто навроде колодца. Такая ежели проглотит, то не воротишься.

– Чую я, брешишь ты, ай брешишь, пан Зволыга! – крякнули с противоположного конца шинки. – Баюну энтому без году неделя. Щенок еще, вот и резвится по молодости! Озорник он, вот народ и щиплет, как и ты, в молодецкие годы.

– Да шоб мне провалиться на этом месте, ежели брешу, Чубец! Страшная, черная у него наружность, вот и душа соответствует, чтобы непотребства всякие творить. Это каждый знает. Вон ты у любого на хуторах спроси, мои слова подтвердят!

– Нет, не прав ты, Зволыга. В мире нету злых людей.

– Как так?!

– А вот так. За свои слова отвечать готов! Вот, памятуя того пса, который каждого, кто в шинку торопится, отбрехает да за штанину зубьями норовит вцепиться, вот он – злая тварина?

– Как же не злая? Только на прошлой неделе, мне он, гад эдакий, край зипуна так отодрал, что пришел тот в полнейшую негодность. Я с тех пор без нагайки к шинке не подхожу!

– Ой, не прав ты, пан, ой не прав…

– Да как же! Как же! Пошли ко мне в хату, я тебе тот зипун покажу. Отодрала его, сволочь, отодрала, как последняя сука!

– Не про то, я, чего ты со своим зипуном несчастным?!

– Как же несчастным?! Отдал за него как за теленка!

– Ой, иди ты уже со своим зипуном, я ж про собаку эту, мать ее! Вот тварь эту, которая у шинка живет с младых ногтей, кто-нибудь когда-нибудь пожалел? Пожалел ее невинную собачью душу? Или все ее только тюкают да палками гоняют, когда она им под руку подвернется? Вот ты, пан Зволыга, жалел собаку?

– Да какой энтовой собачьей матери мне ее жалеть, проклятую?! Была бы моя воля, в мешок ее и в омут. Пущай там с рыбами побрехается!

– Вооот, – поднялся в потолок довольный палец. – А говоришь, пан, злая она. А злая она не с души ее бедной, а со злобы твоей, что ты ей роздыху не даешь, а все бьешь ее, как тебе палка к руке подвернется.

– Стой, это к чему это ты разговор ведешь? Выходит это я что ли злой?!

– Неет, пан, не ты. Вернее, ты конечно злой, но не потому что у тебя душа такая черствая, вернее не только. Это почему у тебя душа черствая? А потому что жинка твоя, Смокулька, женщина чересчур нраву крутого, и знай бранит да пилит тебя почем зря. Вот ты, так сказать, и костенеешь душой.

– Ааа… понял.

– Вот то-то и оно, пан, вот тут эта собака-то зарыта! Нет в мире злых людей. А есть несчастные, бедненькие, обиженные да униженные.

– Эх, все бабы эти! Нет спасу от них…

– Неет, пан, не понял ты меня. Вот кого хошь спроси – каждый тебе расскажет, как с ним несправедливо поступили, как обманули, как, когда он хоти ласки да обхождения хорошего, только в морду получает. Так и Боюн этот – обиженная, жалкая душонка! Его бы дивчина какая полюбила, а он, небось, страшный, как сам Сеншес, вот и не полюбит ево ни одна живая душа, оттудава и злоба ево, и злодейства ево. Я так считаю, хоть ешь меня, а считаю!

Казаки согласно покивали на такое его премудрое суждение.

– А хорошо ты это, пан Чубец, сказанул, – погрозил ему пальцем Повлюк, которого очень забавляло это рассуждение. – Положительно хорошо!

– Выдумщик ты, пан, вот шо я тебе скажу, – ворвался в спор Рогожа. – Ты еще скажи, чтобы мы пожалели мерзавца этого! Слышал аль нет, что с дочуркую Щуба злодей Баюн сотворил?!

– Мы про то злодейство слыхивали. Да и не Баюн то сотворил, а подручный его, негодяй Коляда, который до баб охоч вне всякой меры.

– Ты не бреши с пьяных глаз! Раз в банде баюнской этот Коляда состоит, то и Баюн за то в ответе!

– Но, ты мне рот не затыкай, дорогой наш пан Рогожа! Без тебя ведаем, что в мире творится, и никто Баюна тут не оправдывает. Зла они оба много сотворили, по ним обоим веревка плачет. Но согласись, что и дочурка Щуба доброй душой не была – а грешная она, черная душонка, вот и расплатилась она через этого Коляду за всю свою неправедную жизню.

– Она душа пусть и грешная, но явственно пострадавшая! А Баюн злодей, по которому только виселица плачет!

– Душа-то грешная, но правда в том, что она б…дь была, какой поискать, и ты сам, пан Рогожа, и Щуб об том знаете, какие за ней штуки водились! Не удивлюсь я, ежели она сама перед ним подол подняла…

Перебранка точно бы закончилась потасовкой, но ее остановил пудовый кулак Кречета, вдаривший по столешнице:

– А но, чего разорались, охальники?! – взревел он, вскакивая из-за стола. – Как бабы на базаре, ей богу. Стыдно, панове! Стыдно!

– Неча меня перед пришлыми стыдить, Кречет, не малой уже!

– Вам бы, дорогие мои друзья, уважая ваши седины, прогуляться бы, а то, гляжу я, горилка знатно вдарила вам в черепушки.

– Эти пусть выходят! – рявкнул Рогожа на мирно сидящих Каурая и Игриша. Мальчик, после того, как вошел в шинку, вообще не произнес ни единого словечка. – Чужаки у тебя за столом пьют, а ты родного кума выгоняешь!

– Этим не можно, – покачал усами Кречет. – Под арестом оне, сам знаешь

– Ты-то про себя ничего рассказать не хочешь? – махнул Рогожа рукой на Кречета и набросился на пришельцев. – Где глаз потерял, болезный?

– В бою, – отозвался Каурай, показательно игнорируя бегающий взгляд Рогожи. – В настоящем. Не в кабацкой драке, отнюдь.

– Ишь ты… – зарделся тот и уже собрался броситься на одноглазого с кулаками, как сзади его осадили нагайкой.

– А ну, чего разорался?! – гаркнула на него шинкарка – дородная баба в широком, размашистом переднике и чепце. – Говорит тебе Кречет – на воздух! На воздух, продышаться, пьяной морде!

– Ты чего это, Малашка, ополоумела совсем? – взвизгнул Рогожа, защищаясь руками от очередного удара. – Это моя нагайка, положи где взяла, стерва!

– Я тебе дам стерву! – шлепнула она его по плечам третий раз. – Ты за прошлый раз не расплатился? Нет, вот и не видать тебе нагайки, пока долг не закроешь, пьяный дурень.

– Скверная баба, скверная! – потрясал кулаками Рогожа, под свист и общий гогот отступая к выходу из шинки, где его уже подстерегала притолока. Хватив об нее затылком, пан Рогожа вылетел прямо в объятья Волчары, который встретил того заливистым лаем. Поднявшийся вал проклятий затих за хлопнувшей дверью, и вновь Ранко ударил по струнам, разорвав напряжение в клочья. Во все углы полилась музыка.

– Эй, Горюн! – позвал Кречет кузнеца, который сидел у окна и покуривал люльку. – Ты там куды своего Бесенка девал? Горюн!

– Да в конюшне он, запертый сидит, – ответил кузнец, попыхивая дымком вокруг себя.

– Ты б его подкормил чутка, а то он глядишь, подохнет у тебя, не довезешь, – посоветовал ему Повлюк. – А то он, гляди, несколько дней не жрамши – факт!

– Сам знаю, что как мне с учениками обходиться, советчики не нужны!

– Не дело это, Горюн, мальчишку как скотинку связывать! Пусть он и виноват.

– Немного поголодать ему всяко не повредит, – раздался еще один пьяный голос. – И всыпать ему по первое число!

– Всыпать-то всыпали уже, но пока я тут голова, мальчишка там впроголодь куковать не будет, – решительно сказал Кречет. – Выпороть его хорошенько – это дело, а голодом морить не можно.

– Ну, раз он тебе так дорог, черт этот, так сам его и потчевай, – ответил Горюн, упорно не двигаясь с места. Кречет сверкнул на него острыми глазами и медленно поднялся с места, но не сделал и шага, чтобы осадить зарвавшегося казака.

– Ты ему, глядишь, и вовсе шею свернешь, дурак, не удержишься… – прошипел Кречет. – Потом погутарим. Малашка! – кликнул он шинкарку, – налей еще миску щей да стакан квасу, и отнеси в конюшню, мальчишка там на привязи сидит как собака, тьфу.

– Дел невпроворот у меня, Кречет, выкормышей ваших по конюшням кормить! – отозвалась Малашка, гремя плошками. – Я и так тут с тремя девицами с вашей ватагой расправиться не могу. А вдруг он чухной, аль бесноватый какой, что вы его в конюшне заперли? Вон другой мальчишка ваш, который уже вторую тарелку уплетает, поди, засиделся на лавке-то! Пусть отнесет, растрясется, я ему, так и быть, налью чутка.

Игриш мигом осознал, что шинкарка говорит именно про него, и охотно поднялся – сидеть тут и слушать бесконечное бахвальство и препирательство подвыпивших казаков ему было совсем тяжко, и он был рад хотя бы ненадолго выбраться из прокуренной шинки. Получив миску, до краев наполненную остывшими щами, и кружку кваса, Игриш с ложкой в зубах осторожно принялся обходить ряды выпивающих мужичков, уворачиваться от их рук, коими они в порыве внезапно нахлынувшего красноречия размахивали так и эдак, подлезать под столы да перепрыгивать через лавки, которые вновь так и эдак попадались на пути. Так Игриш успешно достиг черного хода и, двинув дверь ногой, выбрался на свежий воздух.

Улица встретила его заливистой стрекотней да непроглядной, душистой теменью. Тучное небо разошлось перед ним, когда Игриш прикрыл за собой дверку шинки и зашагал к деревянному строению, откуда несло навозом и раздавалось приглушенное лошадиное ржание. Он не проделал и половины пути, как его окликнули:

– Стой, кто таков? – появился светящийся огонек из темноты. – Конюшню заперли до утра, приказ пана головы.

– Это я, Игриш… – отозвался мальчик. – Этому… Бесенку поесть принес.

С колоды поднялась долговязая фигура с трубочкой в зубах. Чиркнули спичкой.

– Ах, это ж ты тот парнишка с лошадками, который нас купаться в речку Смородинку водил?

– Ага, – кивнул Игриш, жмурясь от яркого света.

– Наваристые! – чмокнул губами сторож, глянув в тарелку со щами. – Голова знает?

– Еще бы.

– Хорошо, пущу я тебя, Гришек, но не серчай – дверку придется прикрыть, пока он там не закончит. Будешь выходить, стукни три раза – я и отопру.

Не успел мальчик кивнуть, как забряцали ключи. Следом крякнули ржавые петли, и перед ним открылась темная щелочка, куда он и поспешил протиснуться. Оказавшись на этот раз в полной темноте, Игриш не мог разглядеть даже миски в собственных руках, не то что прохода или этого несчастного Бесенка. Замок тем временем благополучно встал на место и звякнул ключом.

Глава 12

– Эй! Темно же…

– Там он на сеновале, не боись, мимо не пройдешь! – хихикнула темнота голосом сторожа и затихла, оставив мальчика один на один со своими проблемами.

Игриш мысленно обругал нерадивого сторожа, который не дал ему с собой даже спички, и, стараясь ступать как можно мягче, чтобы не дай Спаситель не вляпаться во что-нибудь в эдакой темноте, пустился на поиски.

– Эй, ты! – тихонько позвал Игриш, сам не зная, почему шепчет. – Ты здесь?

Ответило ему только лошадиное ржание, перестук копыт да какая-то возня – где, он сам не понял. Мальчик медленно двинулся вперед, выставив перед собой миску с щами.

– Бесенок… – еще раз позвал Игриш того, кого вполне могло тут и не быть – эти казачки были мастаки на всякие затейные проказы. Не ровен час, как ему придется возвращаться не солоно хлебавши под дружный хохот шинки, которая так удачно разыграла глупенького Гри…

– Чего тебе?.. – всхлипнули где-то совсем близко. Игриш замер на месте, прислушался и ясно услышал шелест.

– Где ты?

– Здесь. Ты кто?

– Гриш.

– Не знаю такого.

– Я тебе покушать принес.

– Уже с утра накушался, спасибо.

– Точно?

– Точно, проваливай.

Игриш протискивался вперед, понемногу привыкая к темноте, и размышлял как поступить – не вливать же щи упрямому Бесенку силой? Вернуться и слопать тарелку самому? – он бы не прочь, но это будет уже третья порция на сегодня, многовато, как ни крути. Но не просто же так выливать щи в отстойник…

– Эй!

– Да чего тебе?! Достал!

– Как мне тебя найти?

– А зачем тебе меня искать? Я же сказал – проваливай, пень! Ты же дружок того одноглазого громилы?

– Ага.

– Вот и неси жрачку ему, а то он и тебя за уши оттаскает.

– Ты прости, что так получилось… – извинился Игриш, приморгавшись и разглядев таки под небольшим слуховым оконцем стог сена, на котором кто-то сидел. По правую руку располагались стойла, откуда на него поглядывали лошади, просунув головы над кормушками и сонно фыркая.

Когда он проходил мимо, нечто черное вылезло из проема над дверцей стойла и бросилось прямо на Игриша. Мальчик пискнул и споткнулся – чудище пролетело у него над плечом и схватило лишь воздух, звонко щелкнув челюстями.

– Красотка, блин! – прошипел Игриш, потирая ушибленное место и пытаясь подняться. Из-за несносной кобылы, которой приспичило поздороваться, он пролил половину щей себе на штаны.

А Бесенок знай себе заливался смехом:

– Видать решила пожелать тебе приятного аппетита!

– Ничего смешного… – пробурчал Игриш, поднимаясь на ноги. – Тебе же хуже.

– Еще бы, она же промахнулась! Вот если бы попала и отгрызла тебе что-нибудь, вот тогда я бы похохотал вволю.

– Каурай говорит, что это она так – щиплется больше. Захочет откусить чего, откусит.

– А ты уже привыкший, как я погляжу?

– Я… ну чутка.

– Ты тут не первый, кого она пытается цапнуть. Хоть над чем-то еще можно повеселиться вволю…

До стога, где ночевал Бесенок, Игриш доковылял без приключений, но стараясь теперь держаться подальше от стойла Красотки. Паренек с подозрением глянул на него из-под сальной челки, принял ужин и отвернулся.

– Чего уставился?

– Да так, ничего…

Едва Игриш сунул ему ложку, как Бесенок принялся пить щи, выхлебывая их через край.

– Не шибко много ты мне принес! – пожаловался тот, вытирая подбородок рукавом. – Небось разлил половину, когда падал, недотепа. Больше ничего у тебя нет?

– Нет.

– Эх, жалко… – протянул Бесенок и принялся вылизывать миску, потом сунул ее Игришу. – Может ты еще чего притаранишь?

– Чего?

– Бабка Малашка наверняка пирожков напекла – знает, что ватага Кречета припрется горилку пить. Может они там еще чего не дожрали?

– Может…

– Или… стой, – схватил его за штанину Бесенок, когда Игриш уже собрался пробираться к выходу. – Лучше притащи мне ушат с горячей водой.

– Мыться будешь?

– Нет, блин, с лошадьми выпить хочу! Не видишь что ли, я три дня по лесам ползал.

– Зачем?

– Чего зачем-то?

– Зачем ты по лесам три дня ползал?..

– Ты тупой что ли?!

Игриш не стал отвечать и под недоуменным взглядом Бесенка направился вон из конюшни, стараясь держаться подальше от Красотки, которая, несмотря на поздний час, спать вовсе не собиралась и внимательно наблюдала за мальчишками. Оказавшись у ворот, Игриш постучал три раза, подождал, потом саданул еще, но они так и остались запертыми. Снаружи слышался негромкий разговор:

– …а она-то и говорит, позволь положить на тебя свою ножку! А он дурак и рад этому – не только ножку, говорит, а сама вся садись на меня, – и ложится, дурень, на лавку, мол, шутки ради. Ну, панночка подняла подол, раздвинула ноги и…

– Эй, выпустите меня! – крикнул Игриш, вдарив пару раз ногой в створку.

– Ну, чего ты кипишуешь? – загрохотал ключами сторож, недовольный, что его рассказ так бесцеремонно прервали. – Сказал же: стучи три раза, а не ори.

– Так я стучал, а вы… – буркнул Игриш, просовываясь наружу.

– А вы, а вы, тю!

С кем там все это время болтал сторож, Игриш не разглядел, а сразу направился на кухню к Малашке. Вновь переступив порог шинки и вдохнув спертый дух табака, кислятины, лука и горилки, он пару мгновений раздумывал, а не броситься ли обратно, но страшным усилием воли заставил себя доковылять до раздаточного окна, где орудовала шинкарка.

Казакам в его отсутствие было чем заняться – они поставили у стены зажженную свечу и каждый поддатый умелец пытался сбить с нее пламя броском ножа. Кречет управился с третьей попытки – нож бахнул о стену и мгновенно срезал пламя как нитку. Тут же его сменил кудрявый молодец Ранко. Казалось он вовсе не целился, нож словно по собственному хотению вырвался из его пальцев и смахнул огонек в один миг. Так погибли аж три свечи подряд. Брови всего зала поползли вверх, а Ранко, гордо ухмыляясь, скрылся за спинами впечатленных завсегдатаев.

– Ушат ему? Ишь какой панич нашелся! А бокал вина ему не принести? – прыснула шинкарка, высовываясь из погреба, и крикнула в зал: – Эй, Кречет, слыхал али нет? Ваш ненаглядный Бесенок воды горячей себе требует! Вы ему головомойку поди обещали?

– Вожжей ему по жопе – самое оно будет!

Чубы сменялись чубами, а вновь зажженная свеча была окружена уже десятком зарубок. В нее летели все новые ножи, но пламя упорно продолжало безмятежно гореть. Ранко стоял поодаль, тренькал что-то на своей лютне, да посмеивался неудачам товарищей. Все, на что их хватило, так это сбить саму свечу, но не ее пламя, которое гордо продолжало мерцать из полумрака, словно насмехаясь над их напрасными усилиями. Когда в молоко ушла уже, казалось, сотая железка, из толпы вышел Каурай – отойдя в дальний конец шинки, он легким движением отправил нож в полет. Клинок блеснул в свете одиноко стоящей свечи и круто вошел прямо в стену, забрав с собой и ее огонек. Зал охнул и разразился радостным ором, приветствуя одноглазого.

– Вы чего там, негодяи, устроили?! Кречет! – надрывалась шинкарка, бросившись в зал. – За каждую зарубку в стене заплатишь вдвое! Где Кречет?

– Дай казачкам погулять немного, Малаша душа наша! – отозвались в толпе. – Лучше тащи сюда еще горилки! И где твоя расчудесная плясунья пропадает? Она так славно пляшет. Кликни ее, пусть она нам спляшет!

– Нету у меня вам ни горилки, ни плясуньи, д-дармоеды! А ты чего стоишь? – повернулась рассерженная шинкарка к Игришу. – Поди воду ждешь для своего дружка?

– Ага.

– Ну, так хватай ведра и тащись с ними к колодцу. Чего я сама, по-твоему, должна ведра вам таскать?

Игриш поджал губы, подхватил коромысло и понуро пошел во двор. На него уже начала накатывать сонливость, и таскаться на ночь глядя с ведрами совсем не хотелось. Перед глазами маячил укромный уголок, лежанка на полатях и крынка молока – раньше он так любил пить молоко перед сном…

И Маришка тоже любила.

Дверь шинки снова хлопнула за ним, и молчание ночи задавило посторонние звуки. Игриш под трескотню кузнечиков пересек задний двор и заметил одинокий колодец у самого забора. Не доходя до него десятка шагов, мальчик остановился как вкопанный. Прямо на вороте устроился жирный черный котище и не сводил с мальчика коварных зеленых глаз.

Они вместе с колодцем ждали Игриша.

Мальчик побледнел, испуганно заерзал на месте и оглянулся на приземистую шинку, которая подмигивала ему окошками. От беленых стен во все стороны исходило тепло и запах съестного. Колодец же мог похвастаться только сыростью и холодом. Он был недвижим, уродлив и крив. Он хотел, чтобы Игриш подошел и сунул в него голову.

– Эй, ты чего тут? Уснул что ли? – вырвали его из оцепенения.

Игриш покраснел, повернулся на голос и увидел Ранко с бессменной лютней в руках. От него разило кислым пивом и слегка пошатывало, но в остальном парень держался вполне неплохо.

– Помочь тебе, мышонок? – улыбнулся молодой казак, перебрасывая инструмент за спину. – А то ты, как я погляжу, совсем умотался.

– Нет, я сам, – отвернулся Игриш, выдохнул и решительно направился к колодцу. С каждым шагом его сердце отзывалось все отчаянней, и когда до колодца оставалось всего пара шагов, оно барабанило как бешеное. Стоило ему приблизиться, как кошка ощетинились и с угрожающим шипением юркнула куда-то в темноту. Мальчик проводил ее испуганным взглядом и трясущимися руками откинул крышку. Ведро словно само собой провалилось в темную дыру – следом раздался всплеск. Игриш, стараясь не смотреть вниз, подхватил мокрую веревку и потащил отяжелевшее ведро, которое громко стучало по гулким стенам.

– Экий ты неловкий, мышонок! – хохотнул Ранко над попытками Игриша вытащить ведро и одновременно не подходить к краю слишком близко. – Белоручка что ли?

Игриш промолчал и наполнил еще ведро, расплескав половину – так дрожали у него руки и так хотелось закончить это побыстрее. Впрочем, он был благодарен Ранко, что тот никуда не ушел – один он ни за что не решился бы подходить к колодцу.

– Подружился уже с Бесенком, как я погляжу? – не отставал от него молодой казак, пока Игриш наполнял ведра.

– Не до этого мне было, – буркнул мальчик, взваливая коромысло на плечи. Тяжеловато.

– Зачем же носишь для него воду?

– Просто так.

– Смешной ты! Подбодри его там – мы его в обиду не дадим.

– Кто это, мы?

– Друзья.

– Ты что друг ему?

– Ну… да.

– Незаметно что-то… – проворчал Игриш. – А ты зачем напал на Каурая? Чего он тебе сделал?

– Хотел проверить, не зря ли он носит такую красоту за плечами, – простодушно пожал плечами Ранко, словно его спросили, что он ел на завтрак. – Да и заступиться за мальчика не мешало. Это не дело – маленьких обижать. Вы какими судьбами в наши края?

– От войны бежим… – пробурчал Игриш себе под нос. Ишь, какой любопытный парубок.

– Ха, – прыснул Ранко. – У твоего друга такой видок – самое оно от войны бегать. Как бы по его следам война сама к нам в гости не пожаловала.

– И не друг он мне… – неожиданно сорвалось с языка Игриша. Он покачал головой и потащил воду обратно в шинку. Там мальчик с большим трудом допер ведра до печи, где пришлось еще ждать, когда шинкарка закончит ворчать и вытащит из печи чугунок. Игриш грохнул ведрами об пол, получил подзатыльник от Малашки, а следом и ушат с еле теплой мыльной водичкой.

– Забирай, и пусть спасибо скажет, что мыльца для него не пожалела, – кивнула шинкарка и вернулась к своим делам.

Казаки в это время затянули песню. Дружно раскачиваясь из стороны в сторону, братия подавала во все глотки. Игриш однако не заметил среди поющих ни Каурая с Кречетом, ни Ранко, который так и не вернулся со двора, ни Горюна, место за столом которого тоже пустовало. Только серый котенок, который весь вечер ластился к одноглазому, теперь мурлыкал и терся о щиколотки Игриша.

Мальчик вздохнул, вытер вспотевший лоб и схватился за край ушата. Дотащить его до ворот конюшни оказалось посильной задачей – он заплатил за это каким-то ведерком собственного пота.

– Опять ты? – загодя поприветствовал его конюшенный сторож, наблюдая за трудами мальчишки. – Тебе чего это, малец, вообще заняться нечем?

– Пусти его, Чубчик, – хохотнул Ранко, сидящий тут же на колоде в компании высокого казака с еле намеченными усами, которого все отчего-то кликали паном Воробьем. – Мальчик хорошее дело делает. Другу помогает в беде!

– Да уж, – вздохнул сторож, упирая руки в бока. – А у меня наказ головы: никого не впускать и никого не выпускать. А я его уже один раз впустил и один раз выпустил. Многовато будет!

– Дядька сам сказал, что парня держать там как собаку это не можно. Нутка! – встал Ранко и подошел к Игришу, с которого уже кожа сползала от усилий. Легко подхватил ушат и подтащил его к воротине, – отворяй, Чубчик, а то вода стынет!

– Ишь, панич какой нашелся, – пробурчал Чубчик, гремя ключами и откидывая засов. – Мне бы тут горилки урвать, а этот мыться собрался…

– Не ворчи ты, старче, – хохотнул Ранко, открыл дверь ногой и вошел в конюшню. – Ну и темень тут! Чубчик, а ну подсвети!

– Там он в конце прохода, не промахнешься. Только гляди, держись подальше от стойла кобылы того горбатого – она шибко больно кусается. А ты куда?! – крикнул Чубчик Игришу, который юркнул в конюшню вслед за Ранко.

Парень поставил ушат рядом со стогом, на котором сидел Бесенок, и распрямился, хрустнув позвонками:

– Здорова, малец. Ну, натворил ты дел…

– Угу, – хлюпнул носом мальчик. – Злорадствовать пришел?

– Воду тебе принес, балда, не видишь что ли? Сам же заказывал. Этот мальчонка весь вечер для тебя с ведрами носится, ну и я думаю тоже чутка подмогну…

– Ранко! – донесся крик снаружи. – Где черти тебя носят?! Ранко!

– Да чаво, Чубчик, идем уже!

– Не я это, Рогожа разорался! Говорит, Кречет ищет тебя.

– Зараза… – раздосадовано сплюнул Ранко. – Это я тут, дядька! – и широкими шагами направился вон из конюшни.

Игриш поспешно встретился глазами с Бесенком, неловко улыбнулся и поспешил было следом, совсем забыв об осторожности, и тут над дверцей стойла снова вылезла наглая зубастая морда Красотки. Игриш задохнулся от страха, когда лошадиные зубы щелкнули у него прямо перед носом, и на радость Бесенку полетел на опилки, по счастью таки увернувшись от нового синяка.

– Чубчик, а какого это лешего дверь в конюшню нараспашку?! – надрывался Рогожа. – А вот не спустить ли мне с тебя шкуру, етить тебя во все дыры?

И пока Игриш полз подальше от проклятой кобылы, створка ворот плотно встала на место и скрипнула ключом. Путь наружу был отрезан.

– Ты тут для чего поставлен, дурья твоя голова? – распекал Чубчика Рогожа с той стороны двери. – Дай сюда ключ!

– Ну, дядька!

– Давай сюда ключ, говорят! До утра конюшня должна быть заперта, не слышал что ли, чего сказал голова, или мне тебе уши прочистить?

– Слышал…

– Вот и давай ключ! Ты тут поставлен не для того, чтобы дверью баловаться, а следить, чтоб Бесенок не удумал сбечь. Вот и следи, етить тебя!

С этими словами Рогожа, бурча себе под нос, удалился.

– Эй, а как же я? – пискнул Игриш в глухую воротину.

– А?.. Ну чего еще? – отозвался Чубчик с той стороны. – Я думал ты уже того… Ты чего все еще там?!

– Ага… Открой, пожалуйста.

– И не подумаю! Тем более ключа у меня уже нет, не слышал что ли?

– И что делать? Сходи к Рогоже и возьми ключ!

– Ага, щас. Лучше я в колодце сегодня переночую, чем пойду с Рогожи ключи требовать, потому что ты, дурачок, решил со своим другом почеломкаться. Сиди уж!

– Но…

– Сиди, и весь сказ! Сам виноват.

Чирк! – вспыхнула спичка. Игриш припал к щелочке и увидел, как Чубчик раскуривает люльку от спички своего товарища, вовсе отвернувшись от ворот.

Вот негодяи! И сколько Игриш не пытался докричаться до этих двух балбесов, они упрямо игнорировали все его попытки выбраться наружу.