Текст книги "От заката до рассвета (СИ)"

Автор книги: Александр Артемов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Глава 7

Заревели снова. Потом еще и еще, пока ночь не окрасилась замогильным ревом. И следом вопли, звон металла, проклятья и… топот ног. Сотен и сотен ног, словно к ним приближался взбешенный табун лошадей, готовых смести все на своем пути.

– Не разбегаться, трусы! – кричал Крустник, оскалившись, когда несколько человек побросали копья и ринулись наутек. – Всех дезертиров я лично суну в печь! Стоять, кому говорят!

Но все больше людей впадали в панику, а дьявольский топот и рев приближался. Сама земля стонала под натиском когтей. Из темноты замерцали огни, ветер принес запах болотной гнили, запах страха и смерти.

Кто-то – Каурай так и не понял кто – нажал на спуск, и арбалет с глухим стуком выбросил болт. В следующее мгновение наконечник уже торчал у другого солдата из правого глаза, тонко звякнув о внутреннюю стенку его шлема. Заваливаясь на бок, он успел спустить тетиву, и еще один болт нашел свою цель. Мигом все затопила лавина стрел и мечей.

С одной ногой в стремени Каурай больно засадил Красотке в бок, и кобыла, испустив крик боли, рванулась вперед, раскидывая солдат налево и направо. Одна из стрел просвистела у нее прямо над ухом, вторая черканула по боку, третья засела в крупе, заставив бедняжку позабыть обо всем на свете. Кобыла неслась к мальчику, который со страху не смел даже вздохнуть – одинокий болт пролетел недалеко от его шеи, обдав прохладным ветерком и заставив покрыться мурашками. Крустник закрылся мальчишкой и прыгнул в сторону, – тогда Каурай дернул уздечку, перекинул ногу Красотке через спину, свесился и протянул руку, рассчитывая подхватить упавшего мальчика. Но не успел.

Вихрь, который стрелой промчался через все поле и задул половину костров, поймал пацаненка первым. И подняв целый ворох пепла, с диким хохотом утонул в ночном небе.

Каурай выругался и рывком забрался в седло. Дело принимало паршивый оборот.

Он сшиб еще нескольких особо рьяных копейщиков, которые пытались преградить ему путь, и предоставил кобыле самой нестись во весь опор. Она покинула круг света, и последние болты впустую прожужжали в воздухе. Тьма накрыла всадника с головой, он выпрямился в седле, сорвал повязку и обратил оба глаза к небу.

Две крошечные фигурки верхом на метле он заметил сразу же – большую в черном ободранном плаще, который Каурай узнал бы из тысячи, и поменьше, потерявшую себя от ужаса.

В небе, рядом с одним из кольев.

Каурай присмотрелся, и ему показалось, что он знает человека, который дрожал от холода и боли на самом конце исполинской жерди. Да, этим несчастным определенно был бедняга Богдан.

Метла подлетела ближе, ведьма склонилась над ним – погладила по голове и поцеловала в окровавленные губы. Миг, он дернулся и безвольно склонил голову, мертвее мертвого. Тогда ведьма смахнула подступившие слезы, подняла метлу и долетела до самой высокой жерди, но не снизила скорости, а лишь выпростала руку с расставленными пальцами, словно собираясь поймать мяч.

Хлоп! – с отвратительным хрустом треснули позвонки, и метла бросилась прочь. В сомкнутых пальцах ведьмы на длинных-длинных волосах раскачивалась оторванная голова ее подруги. Ведьма взмахнула этой головой в воздухе и по широкой дуге облетела кровавое поле, где люди умирали в бесплодных попытках совладать с мертвыми. Хрустели кости, рвалось мясо, ломались мечи и зверски кричали на все голоса – от озверевших попыток командовать, до бессильного вопля умирающих. Умертвия проносились через лагерь, точно нож сквозь масло. Бой толком и не начался, как ряды Фебора дрогнули, и началось паническое бегство, почти сразу обернувшееся бойней.

Каураю не было дела до них – перед глазами маячила метла в темном небе, которое пухло от сдерживаемой влаги и уже вот-вот готовилось разразиться ливнем, взорваться молниями и грохотом. Неуловимая метла поднималась все выше, уже почти соприкоснувшись с небесной твердью, унося на себе ведьму и полуживого от страха мальчика.

Оставалось последнее средство, которое, как надеялся Каурай, ему применять не придется. Но все пошло наперекосяк. Как обычно.

Бросив поводья, он нагнулся и вытащил метлу. Древко подрагивало в его руках, силясь вырваться и пуститься наутек, вслед за своей сестрой, окунуться в небесную мглу, налившуюся предчувствием грозы. Каурай осторожно приподнялся на стременах и пропустил черенок у себя между ног, всем телом ощутив горячее желание метлы взвиться в воздух. Он до хруста сжал зубы, коря себя за такое мальчишество, но иного выхода не было. Зачем, Сеншес его дери, он делает это? Ведь это ни на шаг не приблизит его к цели…

Он подпрыгнул в седле и навалился на метлу всем телом. Она задрожала в его руках, и Каурая подбросило в воздух – ноги едва не запутались в стременах, а он уже поднялся выше холки Красотки. Ветер резко ударил его со всего маха, а всадник лишь сильнее вцепился в черенок и сжал его со всей силы бедрами. Ветер сносил его куда-то вбок, прочь от места сражения, в сторону темной массы леса. Метла недолго сопротивлялась, силясь скинуть надоедливого человечка. Каурай поджал ноги и потянул норовистую гадину выше – хотела она или нет, но она исполнила приказание.

Он был уже выше самого высокого кола, на котором восседало мертвое тело без головы, но ему надо было подняться выше. Туда, куда улетала ведьма с мальчиком в охапке.

Ветер выл в ушах и хлестал по глазам – пришлось ненадолго зажмуриться, но он ничуть не снизил скорости, пусть и каждое потерянное мгновение на этом проклятом инструменте делало полет только опаснее. Каурай чуть приподнял веки и увидел перед собой цель – метлу, ведьму и Гриша на ней. Уже ближе.

Он ударил метлу пятками, словно лошадь, и та охотно ответила, прибавила еще ходу. Теперь Каурай едва держался на ней, до последнего цеплялся пальцами за черенок, перебирал в голове всех святых и проклятых, лишь бы не соскользнуть.

До беглецов рукой подать…

Ведьма давно заметила погоню и безуспешно понукала метлу, но тщетно – ее тщедушная метла с трудом могла вытянуть двоих.

Еще чуть-чуть!

Каурай потянулся за мечом…

Сверкнула молния, и Каурай на мгновение ослеп, едва не навернувшись вниз. Проморгавшись, с замиранием сердца он осознал, что ведьма на метле одна. Бросив взгляд вниз, сразу заметил мальчика, куколкой завернутого в черный плащ, – он камнем несся в объятья земли.

Каурай раздумывал лишь мгновение и напряг все оставшиеся силы, поднял метлу выше – и еще, и еще, пока не перевернулся вниз головой. И ударил инструмент пятками. Она ответила и, лихо вращаясь вокруг своей оси, змейкой кинулась к земле.

Воздух снова заискрился росчерком молнии, по горизонту прокатился бой грома, а Каурай, ослепший и оглохший, вытянул вперед руку, когда до мальчишки оставалось всего ничего. Он опережал капли долгожданного дождя, которые разбивались о его пальцы, он видел перед собой бессильно открытый рот и зажмуренные глаза на смертельно бледном лице. Тут метла завибрировала и принялась отклоняться с заданного пути. Каурай сжал зубы в последнем усилии, встряхнул проклятую и, рискуя всем на свете свесился вперед.

И едва не промахнулся. Но все же схватил пацана в охапку и крепко прижал к себе, рискуя переломать тому все ребра. Метлу завертело волчком – верх и низ перепутались. Ветер хлестанул его плетью дождевых капель. Но Каурай выдохнул. Метла проложила падать, вращаясь как бешенная.

Оставалось последнее, самое сложное – замирить эту пляску.

Сжимая древко одной рукой, он приложил усилие, которое забрало все его силы, но вывел метлу из опасного виража, когда до земли осталось всего ничего. Метлу подбросило и вновь закрутило, но она вышла из вертикального положения и креном пошла в сторону, постепенно выравнивая полет, пусть и нисколько не сбавила скорости. Каурай уже с трудом держался верхом и не представлял, как ему остановить эту неуемную дуру. Далеко ли было до армии Крустника? Куда повернул вал умертвий? И где его кобыла? – все выдуло из головы. Он мечтал лишь об одном – наконец-то ступить на твердую землю. Живым.

Краем глаза заметил в отдалении нечто темное, смутно похожее на крышу деревенского дома, и направил непослушную метелку в ту сторону. Она всячески пыталась озорничать, дергаться, менять высоту, но Каурай как мог держал ее в узде.

Под ногами потянулось темное поле, а за ним несколько приземистых домиков с соломенными крышами. Это был шанс. Либо они сейчас спрыгнут на всем ходу и им повезет, либо проклятая метла-таки добьется своего.

Каурай решил рискнуть, навалился на метлу, заставив ее снизиться, и, как только соломенная подушка оказалась впереди, сжал зубы и сиганул вниз, рассчитывая попасть на опережение. Он зажмурился и отдался на милость Спасителя.

* * *

Он не знал, сколько пролежал без движения, забирая ртом воздух и размышляя над тем, какой бес надоумил его взобраться на неукрощенную метлу. Они проломили крышу насквозь и рухнули прямо посреди комнаты, каким-то чудом не уткнувшись в печь. Повезло несказанно.

Он взял себя в руки, мысленно досчитал до десяти, а потом сделал попытку сесть – тело выступало против. Хотело покоя. Каурай понимал его, но все же сел, хоть и страшно пожалел об этом. Выбирался из обломков широкого стола, который под его весом треснул напополам. Хорошо. Для стола – не очень. Вокруг ни души. Похоже, хозяева уже далеко.

Мальчик! – пришла следующая мысль. Он протер оба свои уставшие глаза и осмотрелся. Пацана отбросило на пол, он не двигался. Каурай, шипя от боли во всем теле, протянул руку и тронул его за плечо. Никакой реакции. Эхх… цыкнул он языком, перевернул мальчика на спину и приложил ухо к груди. Закрыл глаза и прислушался – почти сразу ему ответили.

Не теряя времени, одноглазый поднялся на ноги, кривясь и ругаясь себе под нос, – надо было убираться, и как можно скорее. Он подхватил безвольное тело мальчишки, перекинул через плечо и, неловко переступая с ноги на ногу, двинулся к выходу. Дверь была заколочена снаружи, и одноглазому пришлось немного попотеть, прежде чем он выбил трухлявую деревяшку ударом ноги.

Но выходить он не торопился. Было поздно.

Стоило только двери раскрыться навстречу дождливому ненастью, как одноглазый ощутил запах гнили, который не была способна перебить даже свежесть долгожданной влаги. Следом он заметил силуэт исполинского существа, которое не торопясь пересекало поле, направляясь прямо к избе. Звук тяжелых шагов перешибал шепот дождя и отдавался в каждой деревяшке.

Одноглазый выругался, вернулся в избу и положил мальчишку на одну из лавок. Бросил на него прощальный взгляд и вышел под дождь, спуская со спины меч. Даже через кожаную оплетку и перчатки легко было ощутить насколько горячим он был.

Стоило только каплям коснуться темного грубого металла, как они с шипением обратились паром – клинок раскалялся с каждым ударом сердца, пока расстояние между одноглазым и гигантом, шагающим на него сквозь бурю, неумолимо сокращалось.

Все ближе. У гиганта в руках не было оружия, однако Каурай не обольщался. Эти руки, способные порвать человека на части, и были оружием.

Ближе. Теперь Каурай мог разглядеть лицо. Черное, сморщенное, скошенное на бок, словно маска, наскоро пришитая к черепу грубой нитью. По центру лба горел единственный глаз, который за все время ни разу не моргнул. Брони враг не носил, но отчего-то капли дождя отбивали по его блестящей коже металлическую дробь.

За двадцать шагов Каурай остановился, не торопясь более сокращать расстояние. Взялся за обжигающую рукоять обеими руками, выставил клинок вперед и набрал полную грудь воздуха.

Еще раз. Снова биться с этим. Каждый раз, стоило ему только обнажить Куроук и пролить немного крови, как приходилось с замиранием сердца ждать гостей. Рано или поздно звучала тяжелая поступь, и из темноты показывался он. Безымянный Циклоп, один вид которого был способен повергнуть в ужас любого. Неумолимый, бессердечный и молчаливый. Каурай уже сбился со счета, сколько раз ему приходилось сражаться с этой тупой машиной, даже имени которой он не знал.

Одноглазый встретил гиганта взмахом меча, но тот не стал ставить блок. Ударил в ответ – резко, яростно и чудовищно быстро для такой махины. Гигантская мощная рука толщиной с древесный ствол взорвала тучи брызг, когда обрушилась на его голову. Каурай знал, что враг и не подумает защищаться – отскочил в сторону. В последнее мгновение решив, что не увернется.

Увернулся. И немедленно бросился в атаку – прошил гиганту колено. Но за первым ударом сразу же последовал второй. Жуткий, резкий и неожиданный удар для того, кто лишь кажется смертным. Каурай принял его на меч, едва не сломавшись под весом противника. Отскочил за мгновение до того, когда Циклоп с разворота снова вспорол воздух кулаком, пытаясь одним ударом раскроить одноглазому череп. Удар раскатом прошелся по клинку, словно росчерк молнии. Еще один удар прошел мимо, совсем ненамного разминувшись с плечом одноглазого. Каурай контратаковал и рассек гиганту живот одним широким взмахом – не размыкая плотно сжатых губ, гигант попытался схватить противника за ногу. Одноглазый отмахнулся мечом, отсекая Циклопу пальцы на правой руке.

Бесполезная удача. Противник не дрогнул.

Они бились, металлический звон разносился под грохотание ненастья. Из ран гиганта хлестала черная кровь, но ему было плевать. Боли он не чувствовал.

Циклоп силился поймать одноглазого, задавить массой и порвать на части. И ему почти удалось настигнуть увертливого противника, если бы Каураю снова не повезло – перерубленная нога дала о себе знать. Гигант поскользнулся на мокрой траве, израненное колено подломилось, лишая его драгоценного мига. Клинок одноглазого ударился об его скулу и снес половину черепа.

Но гигантские черные руки, раздувшиеся от мышц чудовищной мощи, не опустились.

Взмах меча – и одноглазый отсек одну кисть. Потом другую. Фонтаном хлестала кровь, однако глыба так и не сломалась. Каурай отскочил чудовищу за спину и рубил, не помня себя. Ошметки мяса летели влево и вправо.

Гигантское тело рухнуло только, обратившись грудой шевелящегося мяса. Но и тогда не перестало двигаться.

Одноглазый отошел подальше от поверженного гиганта, перевел дух. В висках шумело, пот заливал глаза и катился градом, смешиваясь с каплями дождя, которые непрекращающимся потоком лупили его по лицу.

Пошатываясь и поскальзываясь, задыхаясь как одержимый, он ввалился в дом и нашел Гриша – мальчик оставался без сознания, счастливец. Взвалив его на плечо, Каурай вышел во двор и быстро пошел прочь, надеясь, что успеет выиграть достаточно времени.

Когда вспышка молнии пронзила небеса, он краем глаза заметил, как куски разрубленной плоти барахтаются в грязи, стараясь собраться воедино.

* * *

– Каурай?

– А?..

– Ты живой? Правда?

– Даже я иногда себе удивляюсь.

– А где тот… Крустник?

– У него явно проблем и без нас полно. Если он и сможет выжить, то я ему не завидую. Умертвия еще долго не успокоятся, носясь по округе, – пока сами не развалятся на части или не нажрутся до отвала, потом закопаются под землю. Может быть.

– Куда ты меня несешь?!

– Хмм… Туда, где есть кровать, пиво и женская грудь. И ни одного вооруженного феборца. Подальше отсюда. Но сначала найдем мою лошадь.

– Зачем ты меня спас?.. Опять.

– Помнишь, ты обещал мне, мол, сделаешь все, что я ни попрошу?

– Ну да…

– Так вот и делай. Помалкивай, или лучше еще поспи. Потом тебе придется мне кое-что разъяснить.

– Я не могу. Спать… Боюсь.

– Чего?

– Открывать глаза. Каждый раз, когда я открываю глаза во сне – я вижу Маришку. И она обещала вернуться за мной.

Глава 8

А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся.

А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать.

Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей,

то и ничего не будет. Я знаю уже все это.

Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, – все ведьмы.

Николай Гоголь «Вий»

Дорожка петляет под его стопами, норовит оплести ноги вездесущей мор-травой. Горячие слезы катятся по щекам, а грудь стонет от саднящей боли. Игриш знает, что ожидает его впереди – там за деревьями, острыми как колья. Мальчик шагал по этой тропе не единожды, так было уже десятки раз, и этот не будет исключением. Мимо обезображенных лиц, выплывающих из полумрака, мимо гигантских, заточенных жердей, вросших в землю. Шаг за шагом через бурелом, припорошенный пеплом, вдоль едва заметной тропинки. Дальше и дальше – пока окровавленные острия не скроются во тьме, пока заросли не поспешат разойтись, пока мальчишку не окутает животный страх и жажда бежать без оглядки.

Но он все равно пойдет дальше, ведь он знает, что этим же путем когда-то прошла и его сестра. Навстречу своему потаенному ужасу. Преследуемый зверем, который неотступно идет у него по пятам.

Стук за стуком отдает в его висках, мокрых от пота, дрожащих от страха. Деревья истончаются и отступают, обнажая небольшую поляну, сдавленную тишиной, засыпанную белесым пеплом – в свете полной луны он сверкает подобно серебру. Из полумрака на мальчишку черным зевом глядит деревянный колодец, невесть откуда взявшийся в этой гибельной чаще.

Игриш, с трудом переставляя ноги, ступает на пепельный ковер. Подходит к колодцу. Заглядывает вниз.

Колодец глубок и темен. Неровные стенки образуют спираль, каменистыми кольцами спускающуюся к водной глади, холодной и твердой словно сталь. Из глубины на Игриша кто-то смотрит. И выглядит он по-настоящему жутко.

Повинуясь немому приказу зверя, Игриш трясущимися руками тянется к ведру, которое он замечает в траве, и сбрасывает вниз. Он с замиранием сердца ждет, что ведро треснет от столкновения со стальной гладью, но то с громким всплеском идет на дно, пока не тяжелеет и не просится обратно.

Снова звучит безмолвный приказ, и Игриш, глотая слезы, хватается за ворот негнущимися пальцами и вращает рукоять. Медленно, методично, почти бесшумно ведро плывет вверх, теряя тяжелые капли. Внизу, в пучине, уже ничего кроме воды, – Игриш знает это. Ведро слишком тяжелое.

Наконец оно бьется о край колодца, мальчик перехватывает днище свободной рукой. От тяжести ведро едва не летит обратно, но из последних сил он вытаскивает ведро, полное черной водой, и ставит у своих ног. Капли пота бегут по лбу, разбиваясь о ледяную гладь. Сердце заходится набатом, пока Игриш обхватывает стенки и подносит край ведра к помертвевшим губам. Безропотно повинуясь приказу зверя, он смыкает губы на шершавом краю, зажмуривается и начинает пить.

Ледяная, вязкая жидкость неторопливо вползает в его рот и обжигает зубы, заставляя мальчишку давиться и глухо всхлипывать, но не отнять губ. Она проходится по небу и скатывается в глотку, заполняя внутренности подобно жидкому металлу. Игриш пытается кричать, когда склизкое тело зверя соскальзывает в его широко открытый рот и тонет в желудке, но только опирается о твердый сырой камень, сильнее раскрывает рот… и сам не свой от боли глотает и глотает, захлебываясь, обливаясь с головой до тех пор, пока у него не немеет челюсть. Пытка продолжается, вода с огромной высоты обрушивается водопадом, внутренности трещат от натуги, грозясь разорваться на части. Но ни колодец, ни зверь не знают пощады.

Прежде чем навеки уйти, Игриш сквозь бушующую водную твердь видит свет, который в тот же миг тускнеет, сворачиваясь вечной тенью. Круглая дыра закрывается, обрубая водопад и робкие попытки лунного света пробиться до дна.

Серебристый полумесяц – последнее, что видят его глаза. Он тоже сливается с мраком, вечным молчанием и давящим хохотом могилы.

* * *

Кто-то тряс его за плечо и настойчиво повторял:

– Эй, Гриш! Проснись! Проснись!

Только приподняв веки, Игриш зажмурился от яркого света – тот полоснул его по глазам и заставил вернуться в колодец, чтобы снова хлебнуть ледяной водицы. Но его спутник был настойчив:

– Кошмары? Лезь ближе к костру, а то ты весь продрог.

Игриш шмыгнул забитым носом, вытер мокрый лоб и вылез из шалаша – к огню, надеясь отогреть руки и сопли. Трескучий костер больше дымил с сырого валежника и совсем не давал тепла: бесполезный, коптящий огонек в горниле затаившейся темноты, годящийся лишь на то, чтобы отгонять мошкару. С тусклого неба неудержимо накрапывало, угрожая вновь разразиться ливнем и загнать путников поглубже в укрытие.

Днем в седле, ночью на голой земле да под открытым небом – и так до самого рассвета лишь затем, чтобы вновь забраться на спину Красотке и отправляться в путь. Пока солнце освещает путь, а дождь размывает следы. Таков был их удел, и Игриш давно сбился со счета, сколько дней, а иногда и ночей они провели в дороге, силясь удрать от длинных лап Крустника. За прошедшее время он и думать забыл о том, что такое мягкая постель и закрытые окна, которые не пускают ветер под одеяло. Одеяло? Смех, да и только.

Но и с приходом темноты не всегда удавалось забыться – Каурай ориентировался в темноте, как крыса, и иной раз оба вылезали из седел уже затемно, когда одноглазый решал, что погони нет. Но и это скоротечное время сложно было назвать передышкой: стоило только Игришу завернуться в плащ и сомкнуть веки, как он вновь с головой падал в колодец, где его уже ждали…

Каурай мастерски заметал следы, так что преследователей Игриш так и не увидел. Но оно и к лучшему – после того, что ему пришлось натерпеться в лагере Крустника, мальчику очень не улыбалось вновь встречаться с этим типом лицом к лицу. Пусть уж лучше так, чем разделить участь тех, кого забрали следы Крустника.

Еще бы ему знать, куда его тащит этот одноглазый… Но каждый раз, когда Игриш пытался вызнать, что у того в голове, спутник загадочно улыбался и выдавал свое обычное – «в безопасное место», и более ничего. Мальчику ничего не оставалось, как отложить расспросы – до следующего раза, когда ему станет совсем невмоготу. Как сейчас.

Пальцы. Он все еще не чувствовал своих пальцев, когда пытался вытереть лицо. Мокрое то ли от пота, то ли от дождя, бушевавшего несколько суток кряду, и лишь недавно унявшего свой пыл. Каурай сидел у костра, скрестив ноги и подставив лицо холодному, мокрому ветру, который не давал пламени разгореться вволю. Одноглазому, кажется, вся эта непогода, сырость и голая земля ничуть не мешала, только распаляла его внутренний огонь. О доспехах и говорить было нечего: вороненый, видавший виды пластинчатый панцирь навеки прирос к его телу. Игриш не раз ловил себя на мысли, что за все время ни разу не застал своего спутника спящим: стоило только мальчику отодрать голову от «подушки», а тот уже на ногах – седлает лошадь или помешивает что-то в котелке.

Вот и нынче сна у того не было ни в одном глазу. Вернее, в том глазу, который не прятался под черной повязкой. На коленях, как и все предыдущие ночи, мирно покоился громадный двуручный меч, с которым у одноглазого были какие-то особые отношения. Он всегда ревностно носил оружие при себе и не разрешал Игришу касаться его даже пальцем. При этом Каурай никогда не обнажал его даже для того, чтобы пройтись по лезвию пару раз оселком – клинок всегда скрывали ножны, скрепленные с рукоятью замком. Каурай не думал, посвящать Игриша в его устройство, но из расположения запора было очевидно, что достаточно надавить на рычажок в основании устья и ларчик откроется. Игришу иногда казалось, что эти хитрые ножны, окованные металлом, старые и затертые в бесконечных походах, внутри и вовсе пустовали. Зачем одноглазому понадобился замок, оставалось только гадать.

Не мог он понять, и на кой ляд Каурай постоянно таскает с собой собачий череп, привязанный к седлу. Иногда казалось, что со стороны этой жуткой штуки раздается мерзкое хихиканье, а поворачиваться к нему спиной Игриш и вовсе опасался – постоянно казалось, что эти пустые глазницы следят за ним.

– Снова видел сестру? – нарушил молчание Каурай. Он редко начинал разговор первым, но отчего-то именно сегодня ему захотелось поговорить.

Игриш не хотел заговаривать о сестре. Последнее время она обходила его сны стороной. И это было горькой правдой. С каждым днем в душе Игриша крепло ощущение, что чем больше они отдаляются от его родной деревни, уничтоженной Диким Гоном и размалеванной бандой Крустника, тем реже во снах ему является сестра, бедненькая и несчастная Маришка, которая обещала однажды вернуться за ним. Игриш вздохнул, вспомнив, как оба они пересекали небо верхом на летучей метле, – под ними гремела схватка живых и мертвых, в небе тяжелели тучи, а на хвосте висел Каурай. Он помнил, как сестра дрожала от страха, как целовала его на прощание, прежде чем завернуть в истрепанный плащ и сбросить вниз. Помнил последнюю слезинку на ее бескровной щеке и торопливую фразу «Я вернусь», брошенную прежде, чем ветер взвыл в его ушах, и он провалился обратно в темноту колодца, который так и не отпустил его. Воспоминания и лица хороводом вертелись в голове, не отступая ни на мгновение, пока глаза были открыты. Не вспоминал он лишь одного – колодца, где они с Маришкой провели роковую ночь. Колодец появлялся позднее, с приходом темноты, стоило мальчику сомкнуть уставшие веки и откинуть голову на свернутый плащ. И не сестра держала его, а он не мог разжать пальцы, чтобы не потерять ее холодное тельце в опустошающей глубине. И там он видел…

– …я видел другого, – все же отозвался он. – Шел по тропе и думал, что найду свою сестру. Но каждый раз на ее месте оказывается кто-то другой. И я должен был убить его.

– И кто же?

Зверь. Злобный и алчный. Который приказывал ему, а Игриш подчинялся. А Игриш все равно убивал его, думая, что с его смертью этот кошмар закончиться, но колодец все равно поглощал его.

– Хотел бы я знать, – шмыгнул Игриш носом и громко чихнул. Детали кошмара все стремительнее уносились прочь, и он уже мало что мог припомнить, кроме ощущения гнетущего ужаса и давящей темноты колодца. Колодца, который с каждой ночью становился все глубже, и все сильнее утягивал его в свое нутро, полное боли и отчаяния. С каждым разом Игришу становилось все сложнее просыпаться по утрам, и возможно вскоре Каураю придется обливать его водой, чтобы вырвать из лап хваткого кошмара и возвращать в реальность, которая была ничуть не лучше.

– Интересно, что прикончит меня быстрее, – обреченно пробормотал Игриш, пытаясь укрыться от мрачных мыслей плащом и отвлеченной беседой. – Этот насморк или ночные кошмары?

– От кошмаров еще никто не умирал. По крайней мере, от обычных.

– Умеешь же ты обрадовать…

– Хм, чем богат. Но у меня есть две новости. Хорошая и плохая. С какой начать?

Игриш с подозрением поглядел на него. Шутит он что ли?

– С хорошей.

– Хорошая – скоро у тебя будет возможность вылечить насморк и избавиться от кошмаров.

– Мы наконец-то?..

– Оторвались. Топота копыт я более не слышу. Так что, почему бы не дать Красотке немного пройтись без седока и не поискать, где переночевать? Думаю даже с пивом.

– Ура! Обещаешь?

– Пива?

– Теплую постель!

Хотя и от пива Игриш бы не отказался. И еще от чего-нибудь горячего. А то от сухарей желудок мальчика уже сворачивался трубочкой, и ему начинало казаться, что эта бесконечная скачка не отпустит их никогда.

– Почему бы и нет, – хмыкнул одноглазый. – Но на твоем месте я бы не стал загадывать. Пограничье. Места тут глухие, люди подозрительные. Стог сена в сарае – уже удача.

– Жду не дождусь… – вздохнул Игриш, но заметно оживился. Камень наконец-то свалился с его плеч. По крайней мере, самая напряженная часть дороги уже позади, и их преследователи – если они и были – наконец-то потеряли след.

Не успел Игриш нарадоваться предстоящему отдыху, как рядом взволнованно заржали лошади, привязанные неподалеку. Следом что-то зашуршало в кустах, перепугав их еще сильнее.

– Что?..

– Тсс… – Каурай приложил палец к губам и загадочно улыбнулся, не обращая внимания на вспыльчивых кобыл. – Не хочешь же ты спугнуть нашего друга?..

– Друга? – пискнул Игриш, мигом обливаясь волной мурашек. – Какой еще друг?..

Прежде чем ответить, одноглазый склонил голову почти до его уха. Шепнул еле слышно:

– Тот, который прячется в темноте и не смыкает глаз, дожидаясь пока мы оба не уснем. Это плохая новость.

Рядом с ногой Каурая Игриш заметил арбалет, от лишних глаз прикрытый полою плаща. Он взволнованно заерзал на месте, и хотел уже осыпать одноглазого вопросами, но тот развеял его сомнения:

– Нет. Это кто-то другой. Гончие Владислава уже давно отстали. Но я всегда предпочитаю держать ухо востро. Как я уже говорил – места тут глухие.

Мальчик сглотнул и с опаской поглядел на молчаливые деревья с немым вопросом:

«Кто?»

– Скоро узнаем, – проговорил Каурай и поднял глаз навстречу мраку. Игриш чуть в голос не застонал, когда заметил глазные впадины черепа – они вновь горели алыми огнями. Как в тот раз, когда из темноты вышло…

Чудовище! – взбрыкнуло сердце Игриша, стоило только ему осознать, что шумы ночного леса издают не только мелкие лесные зверьки, и не ворчун-ветер, раздувающий шапки деревьев. А кто-то другой…

Еще не осознавая, что именно коснулось его ушей, Игриш повернул голову и столкнулся с густой тьмой, внутри которой жило нечто невидимое. Оно выгнуло спину, приосанилось, медленно сбрасывая с себя темноту, с шумом выдохнуло из себя раскаленный воздух и принялось мягко и осторожно подходить к месту стоянки, где отсветы пламени мелкими бусинками заиграли на угольно-черной шерсти, стоявшей дыбом.

– Эта игрушка ничего мне не сделает, странник, – донесся из темноты глубокий трескучий голос. – Мою шкуру не пробить каким-то мечом. Даже таким здоровенным.

Игриша как водой окатили – он буквально врос в землю, не смея пошевелить даже пальцем. Перед ними сидела нечто большое, с огромной рогатой башкой.

– У меня найдутся игрушки на любой случай, – ухмыльнулся Каурай, поглаживая рукоять меча – рычажок откинут, клинок легонько вибрирует, словно не может дождаться, когда сможет покинуть родные ножны. – Но подходить ближе я бы тебе не советовал.

Существо рассмеялось – словно пилой черканули по трухлявому стволу.

– Ты едва ли успеешь вытащить из ножен свою зубочистку, как я разорву в клочья твои доспехи.

– Не притворяйся, что не узнал Куроук, – слегка качнул головой одноглазый, не выпуская монстра из виду. – Сколько бы лет тебе ни было, его блеск узнает каждый, кто помнит Эпоху цветов. Но я пущу его в ход только, если сочту, что ты достаточно глуп, чтобы попытаться преодолеть барьер Эсселума.

Существо не стало спешить с ответом. Сощурило оба своих гигантских глаза, пылающих как звезды.

– Ты слишком дерзок, странник. Ты совсем не боишься меня, старого фавна, давнего хранителя этих лесов?

– Глупо бояться того, кто сперва чешет языком, а потом решает напасть. Такой охотник либо слишком глуп, либо у него иные цели.