Текст книги "Ху Из Мы (СИ)"

Автор книги: Александр Скляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

"Дурдом по ней плачет, – подумал Любомир Вата, и тут же успокоил себя: – за пять месяцев много воды утечёт, и либо ишак сдохнет, либо падишах помрёт..."

Нахлынувшая приятная мысль потешила самолюбие: "Пойду Семену Шалому морду бить за то, что направил ко мне амазонку. Впрочем, он может отмазаться коньяком... тремя бутылками: за свою подлость, за моё унижение, и за мою находчивость"

Приятная согревающая жидкость потекла через желудок мысленно, опережая предварительную радость...

* * *

Серце билось в груди, словно раскрутившийся шатун внутри двигателя, намереваясь пробить стенку корпуса. Кирилл Мефодьевич ворочался всю ночь с боку на бок пытаясь уснуть, но всё безрезультатно. Сердце норовило пробить грудную клетку и вырваться наружу, в голове тикал счётчик учёта неправомерно израсходованных финансовых средств с выгодой для личной пользы. Кирилл Мефодьевич выпил за ночь два флакона сердечных капель, но безрезультатно: сон не шёл, сердце колотилось, голова просчитывала предательские варианты разоблачений и возможные последствия для него, начальника департамента. Они не тешили. Светало. Жена беззаботно похрапывала рядом. Злость и страх нарастали одновременно. Когда страх начал заметно опережать злость, Кирилл Мефодьевич вскочил с кровати, шлёпнул себя по ляжкам и произнёс вслух:

– Всё, хватит. Пойду сдаваться...

Жена недовольно буркнула во сне, и перевернулась на другой бок.

На работу идти до разрешения обстоятельств смысла не было. Кирилл Мефодьевич надел парадную униформу со всеми регалиями, орденами, медалями и декоративными прибамбасами, и в первую же минуту рабочего времени набрал на телефоне номер приёмной министра социальной политики.

Жена по-прежнему спала. Спустя время, перезвонил референт министра и сообщил, что господину Ракушкину назначено время приёма на одиннадцать часов.

Кирилл Мефодьевич сбросил с себя униформу прямо на пол и переоделся в гражданский костюм и светлую рубаху с галстуком. Всех украшений было – заколка галстука с алмазом средней руки. Переодевание заняло полтора часа. Супруге снились приятные события – она улыбалась во сне и радостно похрюкивала.

Кирилл Мефодьевич взял из серванта коробку конфет, распаковал её и высыпал содержимое в мусорный ящик. Открыл сейф, достал оттуда четыре увязанных резинкой пакета с деньгами и уложил их вместо удалённых конфет. "Ну, не может жена министра не обрадоваться таким сладостям", – подумалось начальнику департамента, и он впервые, хоть и с грустью, улыбнулся за сегодняшнее утро.

В приёмной пришлось ждать. Нутро играло сомнениями и урчанием в кишках. Левая нога пульсировала в колене. Дома было куда безопаснее и надёжнее, к тому же жена в обиду не дала бы. В ветках дерева, заглядывающих в окно приёмной, мерещились косматые демоны. Очень хотелось коньяка...

Министр встретил начальника департамента строгим выражением лица и недоброжелательным голосом, хоть руку и пожал.

"Уже всё знает", – предположил Кирилл Мефодьевич и свободная рука стала мешать ему. Вторая крепко сжимала ручку кейса, внутри которого покоилась коробка конфет. "Надо было взять портфель и занять вторую руку", – догнала прозорливая мысль задним числом.

– Ну-с, с чем пришли? – спросил ядовито министр.

– С кейсом, – не нашёлся, что ответить Кирилл Мефодьевич.

– Вижу...

– Что в нём?

– Конфеты.

– Я сладкое не ем.

– Супруге... Я вот по какому вопросу... Впрочем, вы уже наверное знаете об анонимной кляузе?

– На меня? – спросил министр.

– Нет. На меня, – ответил начальник департамента.

– Ну, и...

– Конфеты вкусные, – заверил Кирилл Мефодьевич, и продолжил, – аноним подло лжёт, говоря о том, что я деньги трачу не по назначению, и по завышенным расценкам закупаю товар. Гнусное враньё это. Я кругом прав и бухгалтерия тому порукой. Самое неприятное, что переворошили весь департамент, но крысу так обнаружить и не удалось. Этот подлый тип позарился на моё честное имя, и вам он обязательно переправит свои измышления. Там же – сплошное враньё, лишь бы замарать человека...

– Ой-ли, сплошное... С чего бы вам тогда волноваться?

– Конечно, всё выглядит, как описано в этой бумажке, но это на первый взгляд... Если, что не так, то самая малость... Клянусь женой, если хотите...

– Вкусные, говоришь, конфеты? – министр скорчил добродушную гримасу. – Подай сюда, попробую.

Кирилл Мефодьевич с готовностью передал коробку.

Министр приоткрыл уголок крышки (открылась часть пространства), поправил, как было, и швырнул в ящик стола.

– Должно быть вкусные, – предположил он. – А теперь расслабься – ты зря струхнул – это мой референт пургу гоняет наудачу и тем деньги зарабатывает. Он прекрасно знает, на что у вас охота идёт, вот капканы и расставляет, экспериментирует... И кто скажет, что он не прав? Да у вас, куда не плюнь, всюду в злоупотребление попадёшь. Способный парень. А ты не расстраивайся. Душевный покой стоит тех конфет, что принес. На этом прощаюсь, работай, пока без испугу, а там видно будет...

Кирилл Мефодьевич, выйдя на воздух, долго ходил вокруг министерства, то сердясь, то смеясь, а то, таская себя за волосы. «Вот так лажа, кто б подумал. Выходит, чем выше кабинет, тем веселее схемы по обуванию в лапти подчинённой братии. И выдрать хочется шалуна-виновника, да недосягаем, пока, гнида».

Ракушкин вернулся домой задумчивый, но спокойный.

Жена встретила его ласково с улыбкой на лице:

– Дорогой! Я видела у тебя в сейфе деньги. Дай мне пару пачек на женские шалости.

– Просрали мы эти деньги, – зло сказал супруг. Ты – потому что спала, а я, потому что не спал, – совершенно неубедительно ответил Кирилл Мефодьевич.

– Ну, смотри у меня, – переменила настроение Клавдия Семеновна, – как бы после не пришлось пожалеть. Узнаю, что бабам отнёс – органов лишишься. Торжественно обещаю...

* * *

Если лето идёт к концу, то подземная река Лета несёт свои воды без начала и конца.

Какое Лето(а) вам больше по нраву? Без спросу вашего желания, вам предстоит вкусить, независимо от чего бы то ни было, и одного, и другого. Радуйтесь – вас это не минет. И это высшая справедливость жизни, заложенная на Земле: физиологическое равенство результата. А до этого – крутись, взвешивай, экспериментируй, философствуй, мудри – результат оценят земляне, но не Мироздание, на которое молятся граждане планеты.

«Открой! Я всё вижу...» – стучался в двери комнаты ? 303 Пал Палыч Дужкин, располагая конфиденциальной информацией, что в ней должны находиться разнополые сотрудники бригады Гадкого Соколова и Рыбчинский: сладкая парочка.

Разгоряченный заботой о соблюдении нравственности сотрудниками департамента, Пал Палыч колотил в дверь, что колокол в пасхальные дни. Гул стоял в коридоре департамента социальной политики такой, что на улице, проходящие верующие старушки крестились во благо преодоления козней дьявола. Внезапно дверь распахнулась, и перед ним предстал бородач, схожий на цыгана, которого Пал Палыч встречал совершенно в ином месте.

– Как вы здесь оказались? Зачем?.. – больше он произнести ничего не мог.

Могелат молчал с непроницаемым лицом, как обычно. Дужкин до сего момента не представлял себе понятия бесконечности, но заглянув в глаза "цыгана" увидел в них бескрайнюю глубину и пронизывающий насквозь холодный взгляд, не знающий преград.

– Извините, – вырвалось у Пал Палыча, и дверь закрылась перед его лицом.

Секретарь начальника департамента отошел в сторону в холодном поту, поздоровался с проходящими сотрудниками и невольно произнёс: "Да не может быть такого. Померещилось", – и снова, подойдя к двери, осторожно постучал. Постепенно он усилил стук до громкого, а следом, до громового.

Дверь отворилась. В её проёме проявился председатель Совета Национальной Безопасности Турчик, стоя без штанов, но в рубашке при галстуке, уставившись на секретаря недовольным тяжёлым взглядом. Сзади прошмыгнула в трусиках, без верхнего туалета, девица, махнув пышной грудью. Запомнилось красное сердечко на интимном месте трусиков. Но и грудь, конечно, несмотря на мгновенность события.

Пал Палыча прошиб нездоровый озноб. "Простите-извините, ради бога, я ошибся комнатой", – пролепетал он и отпрянул в сторону. Грудастая девица выглянула из-за плеча председателя Совета Национальной Безопасности (на миг мелькнуло розовое сердечко) и скрылась вместе с закрывшейся дверью.

Простояв у окна в коридоре и, придя в себя от томимых мыслями мук, секретаря департамента Дужкина посетила дума, что в учреждении творится чертовщина или же, во всяком случае, то, чего происходить не должно и не может. А с него спросят, как с секретаря...

Прошёл немалый отрезок времени, прежде чем Пал Палыч осмелился подойти к злополучной комнате ? 303 и снова постучать. Как и прежде, на скромный стук никто не отозвался, а тарабанить вновь Пал Палыч не решился. Вместо этого он потянул дверь за ручку, и она открылась. Посреди комнаты стоял Рыбчинский и, глубокомысленно вглядываясь в оконную даль, диктовал Соколовой, сидящей за столом и прилежно записывающей излагаемое: "...Время летит, как угорелое, и мы его сбиваем палками с земли. И щадить его не стоит – с каждым годом оно усиливает свой бег: думаешь, прошла неделя, – глядь, а проскочил месяц. Про годы, вообще, лучше промолчать – стрекочут, как пулемёт – только успевай патроны подавать".

Гарик Рыбчински перестал диктовать, и вопросительно посмотрел на Пал Палыча:

– Вы что-то хотели?

– Нет-нет, продолжайте... А впрочем, хотел. В женской и мужской комнатах надо повесить плакаты для эстетичного вида и полезного размышления с характерным для подобных мест содержанием. Можете подсобить с текстом-то?

Рыбчинский, не задумываясь, огласил подсказку. "Для мужской комнаты: Хочешь женщину – протяни руку и возьми. А в женской комнате повесить: Нужен мужчина – махни рукой и он прибежит. Ещё что-то?"

"Нет, нет. Спасибо, благодарю", – эти слова бормотал секретарь департамента себе под нос, уже покинув комнату. Пал Палыч стоял в раздумье и не понимал, в мире ли такая муть происходит или же он исходит чертовщиной. Сколько он так стоял – неизвестно, но, в конце концов, желание разобраться в происходящем и навести порядок в мыслях, заставило его в который раз направиться к двери комнаты ? 303. Он смело дёрнул ручку двери, но она оказалась на этот раз закрытой. Дужкин вежливо постучал. Затарабанил. Загромыхал. Затряс, упёршись ногами в пол. Никто не отзывался.

Проходящие сотрудники смотрели на него кто с усмешкой, иные с сочувствием. Пал Палыч продолжал неистово истязать дверь.

Рабочий день закончился, служащие разошлись. Разошёлся не на шутку и секретарь начальника департамента. Он решил, во что бы то ни стало выяснить тревожащую его истину: откуда в рабочей комнате взялись посторонние люди, и куда они делись, ведь он от двери не отходил? И где, черт побери, Рыбчинский с Соколовой?

Пока он занимался неотложными для выяснения возникших странностей мероприятиями, охрана учреждения вызвала доктора с санитарами, и они все вместе окружили Пал Палыча дружным кольцом. Секретарь начальника департамента вел себя на удивление спокойно, быстро забыл про беспокоившее его дело и дал спокойно себя обследовать.

Врач усадил секретаря на стул, в предоставленном по такому случаю помещении, стучал по колену молоточком, двигал им же перед глазами и Дужкин прилежно сопровождал взглядом путь инструмента, пошмыгивая носом и подёргивая усами. А после, отвечал на странные вопросы доктора, участвуя вместе с ним в обсуждении чудаковатой темы обрисованной врачом:

"Если огромная толпа детей будет бежать в одном направлении, не будут ли они вращать Землю в противоположную сторону?" – такой вопрос загнул доктор, видно, заражённый яростью своих пациентов перевернуть мир.

Но Пал Палыч, взвесив обстоятельства и вспомнив учебник физики с его напутствиями, уверенно ответил: "Да, будут, согласно закону физики и её Ньютону..."

"Умница", – похвалил доктор секретаря и задал следующее упражнение, продолжив тему. "А может ли Земля, раскручиваемая таким образом сорваться с оси?" – озадачил доктор новым вопросом испытуемого.

Пал Палыч немного подумал, и смело ответил: "Может. Подшипники, поди, давно никто не смазывал?"

"И как же спасти Землю, в таком случае?" – не унимался доктор, как будто бы он приехал на вызов в государственное учреждение, чтобы уяснить для себя эти вопросы.

"Необходимо резко затормозить её, чтоб дети попадали и не раскручивали её больше", – нашёлся Дужкин.

Доктор доброжелательно пожал ему руку, выписал привычным движением руки рецепт на успокоительное лекарство и, пожелав не болеть, направился далее по делам.

Уже отойдя на некоторое расстояние, Пал Палыч повернулся и спросил вдогонку:

– А как же быть с теми, кто был в комнате, а после исчезли?

– Что? – переспросил доктор, останавливаясь. Санитары стали в позу готовности выполнить приказ.

– Ах, ничего, – схитрил Дужкин, – это я про вчерашнее кино вспомнил... – Про себя же подумал: "Доктор немного не в себе. А ещё говорят, психические заболевания не заразны и при общении не передаются. Этот врач хороший пример того, как психически больные влияют на умственное состояние лекаря. Увы, всё на Земле взаимосвязано, как бы ни хотелось иного".

– А..а! – понимающе бросил доктор.

* * *

«А что говорят наши археологи... то есть олигархи? Всё складывается как-то не совсем так, как ожидалось ранее. Их прибыли растут, а наши, народные, падают»

"Увы, по-другому невозможно, откуда прибыли взяться? Если кто-то потерял, то кто-то же должен найти?"

"Но почему-то теряют разные люди, а находят одни и те же..."

"Такова структура организации страны – олигархат, батенька".

Дверь комнаты закрылась, и продолжение разговора осталось за дверью.

Зиновий Вульфович Канарейка пришёл на работу совершенно разбалансированный. Он сел за свой стол, встал, снова сел, опять встал. Переложил бумаги, полистал их... но не мог вспомнить какое дело ему поручено и чем занимался вчера.

– Меня будут "уходить", – сказал он вслух негромко, но чтоб все слышали. Сотрудники затаились словно мыши, не желая вступать в разговор, пока не разъяснится сказанное.

"Мышьяку хотите? Нет? А зря. Мышам он нравится", – не к месту вставила Света Соколова.

Прошла минута. Неподтверждённая версия переварилась в головах сотрудников, и Гарик Рыбчинский сориентировавшись первым, застолбил за собой место, стол и стул соискателя на увольнение, если такое состоится. Для приличия, последнюю фразу Гарик повторил дважды, и разъяснил – это место коллеги давно присмотрелось ему по своему месторасположению, а так же стол и стул.

Корзинку для мусора тут же закрепил за собой инженер Палица, сидящий сзади Канарейки.

– Этот Гарик, забрал себе всё, – недовольно высказалась Ада Борисовна, давняя ухажёрка Зиновия Вульфовича – ни стыда, ни совести, другим бы что-нибудь оставил. Память на дольше бы сохранилась об ушедшем...

– А прощальный банкет будет? – радостно спросила Светлана.

– Не торопись, подруга юная. Сперва должно произойти первое событие, а уж после остальные, – заступилась Ада Борисовна.

– Ну, что ж, подождём. Всё равно это рано или поздно случится.

Зиновий Вульфович сидел за столом ни живой, ни мёртвый. Он думал о пучине бесконечности...

* * *

– Ну, как всегда, нежданчик в жизни, – перед усами Пал Палыча величественно расположилась цыганская борода Могелата. – Сейчас, сейчас, вот только в голове вертелся вопрос... Можно ли остановить время, или хоть как-то попридержать?

– Нельзя остановить то, чего нет.

– Как так?

– На Земле время движется относительно стрелки часов, придуманной человеком, брошенной солнцем тени или относительно чего-то земного. Убери эти точки отсчёта и время исчезнет.

– Как интересно. Неужели это правда? Ходил у нас по улице гражданин, по прозвищу Астроном, в колпаке. Такие абсурдные речи сказывал, что прости-помилуй. А проходит время, вдумаешься, оказывается половина сказанного истинная правда. Вот и разберись, кто на селе дурак...

* * *

Дверь кабинета Юлия Гая открылась и на пороге появился Гриша Бобер с новостью о том, что Зиновия Вульфовича увольняют.

– Нет, не верю, – кратко ответил Сергей Гадкий, – не за что.

– Начальству виднее... А мой документ дочитали?

– Нет. А надо ли? И где его искать?

– Так вот он у вас на столе мятый лежит.

– Ну, ты упёртый, как табуретка. Настаиваешь?..

– Да там немного...

– Всё те же мысли из небытия?

– Из лазурного отражения в воде былых времён, – то ли пошутил, то ли поиздевался Григорий.

– Ну, так это... читаю, будь ты неладен...

"Понятие – человек попал в трудное, сложное, благополучное время или положение является относительным суждением. Деятельность и жизнь человека зависит от совокупности его внутренних качеств. Такую совокупность можно разделить на четыре группы признаков:

1. Отморозь (игнорирование всего и всех).

2. Общее развитие человека (учёт знаний по множеству разнообразных предметов).

3. Способности к техническим познаниям.

4. Способности к гуманитарным наукам.

Каждому человеку присущи все четыре группы признаков, но в разных пропорциях. Кому какая пропорция от этих признаков досталась, тот так и поступает в жизни, где бы он не находился, и в какое бы время не жил.

Опасным для человечества является сочетание доминирующих процентных соотношений групп "отморозь" и "склонность к техническим наукам"; в этом случае – дело пахнет керосином.

Преодоление определённого финансового порога превращает человека в самодовольного идиота, попавшего в ловушку общественного заблуждения, а преодоление последующего имущественного порога – в робота, обменявшую жизнь на игру по приобретению фишек, купюр, акций и утратившего природное чувство счастья..."

«Кто нарушает закон – тот живёт по-всякому, но часто – хорошо. Те, кто не нарушают – живут по-разному, но часто – плохо».

– Что это? – вскричал Гриша, обращаясь к застывшему перед ним лику Могелата, не поняв, откуда пришла фраза: то ли сама с языка сорвалась, то ли без спросу с улицы зашла.

– Система организации жизни в стране, – не моргнув глазом, обронил бородач, – вон у них спроси, они знают...

Гриша Бобёр оборотился, и нашёл себя в компании двух личностей, с которыми не очень хотелось встречаться в обычной жизни, страшновато как-то...

– Нет, у нас не так. У нас лучше... – промолвил господин Пукин, зная, если сам себя нахвалишь, то и другие следом поддержат.

– И у нас тоже по-другому, – заверила не менее господствующая персона господина Потрошенко. – У вас лучше тот, кто нарушает закон или тот который...

– Тот...

– Который из них?

– Тот, который лучше...

– И у нас тоже, – заверил господин Потрошенко, – тот, который лучше.

– Так кто же из них? – недопонял Гриша.

– А оба. И тот и другой, но лучше...

И господин Пукин кивнул головой в знак согласия. Подумал, и добавил:

– И у нас лучше. Бывает, конечно, и хуже, но мало-мало... хуже.

Гриша Бобёр пожал плечами, как недоучка в разговоре с академиками и, повернувшись к Могелату, шёпотом спросил:

– Уважаемый, вы что-нибудь поняли из слов этих мужей? Я, наверно, недостаточно развит для общения с ними. Уж очень умны, с полуслова друг друга понимают. Одинаковые, бишь.

Могелат молчал, и как обычно смотрел потусторонним взглядом насквозь. И вдруг, словно чревовещатель заговорил:

"Что ж, продолжайте наслаждаться жизнью. Но когда придёт пора, вы поймёте, что нет возможности возвратиться обратно. А та дорога, по которой шли всю жизнь, вела к гнилому болоту".

– Это он о ком? – обратился господин Потрошенко к господину Пукину.

– Не знаю. Похоже, общее определение свойственное философским рассуждениям.

– Мне кажется, это он нашего молодого собеседника на путь истинный наставляет, – высказал догадку Потрошенко.

– Согласен. Ему в этом надо помочь. Молодежь, она такая нетерпеливая и непоседливая. Вечно несётся, сама не зная куда. А там, впереди, куда несётся, ничего хорошего нет. Мы-то это уже знаем, – поддержал Пукин.

– О вас! – вдруг вбросил слово Могелат и замолчал.

Господа пожали плечами с недоумением.

А тут ещё просветлевший Гриша наддал:

– Интересно, как такое "явление" отразится впоследствии на вас и ваших народах? Чревовещатель ясно дал понять, что вы не туда идёте, а значит и народ, следующий за вами, бредёт невесть куда. Эксперимент интересный, можно сказать: одни смеются, все остальные плачут...

– Чем хуже там, тем лучше вам, – снова выстрелил Могелат словом и умолк. Все отнесли это высказывание к противной стороне, но не к себе.

– Гриша, ты здесь?.. Заснул что ли от собственного словоблудия?

– Да нет, случайно задумался.

– С такими выводами взять пистолет... а там и застрелиться недолго.

– Застрелиться не проблема, отстрелиться тяжело. ...Но невероятно интересно, особенно второе. Чей только ум не бороздили подобные мысли?

– Иди работай, философ не дострелянный... И выбрось подобную чушь из головы.

– Чушь?..

* * *

Двенадцатилетний сын Любомира Ваты – Вадим, встретил отца с работы у порога дома. Отцу было приятно, сыну тоже. Оба улыбались желанному событию.

– Папа, а кто старше: Сталин, Ленин или Мао Дзедун? – спросил внезапно сын, оборвав улыбки на лицах.

– Ты имеешь в виду старше по возрасту? Самый старший из них Ленин, потом Сталин, а после Мао Дзедун.

– Нет, папа. Это мне не интересно. Кто из них по работе, по должности самый главный. Вот, как у тебя – есть начальник департамента, министр... А те, как же между собой разбирались?

Любомир задумался и погрустнел. Он похрустел мозгами и выдал:

– Каждый из них побывал самым главным начальником в своей стране, – он остался недоволен своим ответом и добавил, – и вызвали в своих странах небывалые перемены. Можно сказать, время пустили вспять... – После этой фразы он остался недоволен собой ещё больше.

– Нет, папа, – ответ отца не удовлетворил сына, – если у них одинаковые звания, то скажи, кто из них перебил больше всех врагов?

Любомир посмотрел на сына недовольным взглядом, но ответил:

– В этом вопросе разбираться надо. Людей-то положено немало во имя великих дел.

– Врагов?

– И врагов, и своих... Сосчитать трудно.

– Скажи, а правда, если убить не одного человека, а множество, тогда не так больно?.. Так кто же всё же больше настрелял? – не мог угомониться сын от докучающего вопроса.

– Пожалуй, Сталин будет победителем в этом конкурсе...

– Вот так бы сразу и сказал – старший из них Сталин, – наконец добился сын нужного ответа. И тут же огорошил отца новым вопросом: – Папа, а кто такой "дундук"?

– Почему спрашиваешь?

– Меня мальчишки во дворе так дразнят.

– Да, был у нас сосед по фамилии Дундук. Его все обходили стороной.

– Он был такой толстый и сильный?

– Нет. Глупый... – отец спохватился. – Не то, что несообразительный, а вот какой-то такой... силён лбом, а не мозгами, и вечно сопля под носом висела. Одним словом, все его старались обойти. – Любомир поймал себя на том, что снова нёс какую-то глупость.

– Пап, ну, у меня же нет сопли под носом!

Выручила жена:

– Мальчики! Мойте руки и идите кушать, жаркое стынет, – крикнула она из кухни. – А кое-кого для душевного тонуса запотелая живительная водица ожидает, только что из холодильника...

* * *

Гарика Рыбчинского осадило нехорошее чувство, когда-то оно называлось совестью, оттого что он так лихо подтолкнул коллегу по работе в образовавшуюся брешь, тем более, сотрудника старшего по возрасту, должности и отданным работе годам. Хотя: его года, его богатство – никто на них не претендует. Но всё же, как-то нехорошо получилось. Ещё вчера на праздниках и прочих питейных мероприятиях вместе обнимались, клялись в вечном уважении, а уже сегодня...

Гарик решил скрасить провал, рвалось наружу примирение...

– Зиновий Вульфович, – обратился он к духом поверженному сотруднику, – не расстраивайтесь так, жизнь – портянка: поносил, истлела, выбросил...

– Легко говорить, тебе ещё носить и носить сию портянку.

– Если бы возможно, я с радостью отдал бы вам свою рогожу, носите на здоровье... – расчувствовался Гарик мелодраматическому моменту.

Зиновий Вульфович взглянул на коллегу из-за плеча, оценивая предлагаемые мнимые безвозмездные дары, и рассупонился доброму слову. Лишь голова продолжала настаивать на

подлоге искренних намерений.

Ада Борисовна не могла пропустить момент примирения, и вынырнула между сотрудниками, как окунь среди обречённой мелюзги. Она сообщила сторонам, что всегда знала об их порядочности и добрых сердцах, а Гарика ценила, как молодого перспективного работника, который на любом месте будет полезен, особенно на своём. А Зиновию Вульфовичу будет безусловно приятно, если его, конечно, уволят, во что лично она не верит, передать стол, стул и свое место в кабинете возле окна ей, Аде Борисовне, как законной наследнице. И она не может отказаться, от такого предложения уважаемого человека, хотя бы потому, чтобы доставить приятное удовольствие покидающему их ряды сотруднику.

На такой разворот дела, Гарик ответил, что Зиновию Вульфовичу будет намного приятней, если на его месте окажется молодой, перспективный специалист, а не изнурённая жизненными передрягами сотрудница, по которой пенсия плачет. Да и от окна – зимой дует, а летом жарко, и он не может допустить, чтобы женщину немолодую донимали различные болезни по этой причине. Ей, даме в годах, будет намного комфортней и полезней остаться на прежнем месте, за своим столом, и чтобы убедиться в этой истине, ей достаточно взглянуть в зеркало, и засвидетельствовать здоровый цвет лица, пышущего здоровьем и удовлетворением.

Зиновий Вульфович, следя за дискуссией сотрудников, переводил взгляд с одного на иного, и лишний раз убеждался, в каком добропорядочном коллективе он работал, где каждый сотрудник заботился о благостях ближнего. Ему, почему-то, очень захотелось остаться работать в коллективе, чтобы внести новую лепту в дружелюбный сплоченный коллектив с пробудившимися свежими силами.

В комнату вошёл руководитель бригады Гай Юлий и прения тут же завершились. Он бросил взор на повышенную плотность сотрудников у стола Канарейки, и сказал:

– Зиновий Вульфович, зайдите ко мне в кабинет, ознакомитесь с новым проектом порученным вам.

– Как?! – выскочило непроизвольно у Канарейки, – разве меня не увольняют?

– Кто вам сказал такую глупость?..

Гарик Рыбчинский тихонько скользнул к своему столу. Ада Борисовна "случайно" прошла мимо зеркала, внимательно изучая своё отражение. Деловой мир восстановился. Каждый остался при своих интересах. Хвала аллилуйе, халва халве...

* * *

– Вовка! Как ты здесь оказался? Такие люди, да без охраны? Возможно ли?

– Всё возможно, Князь.

– Помнишь, как в далёких девяностых мечтали о недосягаемом миллионе долларов. А ныне это такая безделица, что и купить особо нечего на неё. Тем не менее, я так и не стал миллионщиком: то честь с достоинством мешали, то жена, дети отвлекали. Сшибал по мелочам на пропитание. Хамить надо было, а я культурно отвечал; по мусалам давать, а я всё вежливость культивировал. Не в породу пошёл, и вот печальный результат.

– Конечно, на культуре далеко не уедешь, тем более в разъярённой среде девяностых, да и после, тоже. Нас же учили в спецшколе: жать и жать, – ослабишь волю, и сразу обрыв слабого звена произойдёт. А ты подавал, помниться, хорошие надежды, – Владимир рад был встрече, вернувшись мысленно на секунды в молодые годы, но не доволен нынешним статусом Князя. И это не позволяло общаться на равных. Хочется, а нельзя.

– Если бы не здесь, в поднебесье, нашей встрече вовек не быть. Земные заборы, куда крепче мировых законов – в этом каждый чурбан уверен. Обидно, что их заблуждение действует на общество и двадцать, и тридцать лет. После, конечно, расплата, но кто наперёд жалеет о том, что, возможно, и не случится.

Приглушенные хлопки, напоминающие выстрелы заполнили окружающий эфир.

– Что за стук? – встрепенулся Князь. – Не пушки гвоздят пространство? – он вопросительно посмотрел на товарища Пукина, и в глазах промелькнула мысль о новой мировой войне.

– Не пукай раньше времени, – успокоил Владимир, прочитав в глазах старого товарища жуткую догадку, – это жена Любомира Ваты готовит отбивные из говяжьей голяшки, чиновника средней руки. – Чуть жестковата, жилиста слегка, но что поделать – когда никто не видит, приходится экономить.

Да, – согласно кивнул Князь. – Когда нас видят – мы одни, когда не видят – мы другие.

* * *

И явилось наваждение ясное, как день и мерзкое, словно змий. Министр социальной политики тряс кулаком, грозил волосатым пальцем и чмокал полными губами. И смысл сего был один – разжаловать начальника департамента в рядовые инженеры.

Шевелились волосы на голове, кружилась голова, ноги налились свинцом, и хотелось пропасть навсегда от позора, унижения, клятой яви.

«Боже! За что ты меня так караешь?» – слёзы Кирилла Мефодьевича рясно стекали по щекам. Обида давила душу незаслуженным бременем.

"За всё! – пришёл краткий, многозначительный ответ, и явился облик прозорливого цыгана, бородача, Миклухо-Маклая, Могелата, будь он не ладен, со своей Вселенной. И следом вердикт, – это не кара, а обычное явление из бесконечного множества событий отрицательного и положительного диапазона кои едины в системе мироздания, как день и ночь, осень и весна. Это всё элементы единой цепочки, в которой одно без другого быть не может, и цена им одна – равенство".

Кирилл Мефодьевич поднял руку, желая защититься от наваждения.

"А что вы хотели от жизни? Кто вы такой? Каков результат вашей деятельности? Ни в дипломах, званиях и благодарностях, а во влиянии на эфир Вселенной, формирующий события и явления?" – вопросы тыкали кору головного мозга, как иголки.

"Ай, яй-яй, – пытался отбиваться ладонями начальник департамента. – Я человек беззаветно преданный власти".

"Какой?"

"Да, любой", – слёзы на щеках Кирилла Мефодьевича подсохли, оставив солёные слюнявые подтёки. Макая в них, можно было подсаливать яйца.

Начальника департамента трусило, как некогда в детстве, в гостях у бабушки, когда его катали на телеге по брусчатой дороге. Трясло неимоверно, и частота потряхивания вышибала душу. Обычно в телегу загружали сено, чтобы мягче ехать и, заодно, коню корм иметь под рукой. Кириллу досталась телега без сена, так как путь предлагался короткий, но "мягкое место" зудело до вечера. Бабушка была довольна, что удалось прокатить внука. Внук был зол на бабушку, возницу, коня и телегу, но виду не подал, чтоб не засмеяли.

«Когда же всё это кончится и наступит господня благодать? – взмолился Кирилл Мефодьевич, закатив глаза. – Покой необходим человеку от мирской суеты, а тут...»

"Всё будет хорошо и закончится так быстро, что даже не представляешь; а если повезёт, то и не почувствуешь", – пришедший ответ, явно не земного происхождения, лишь напугал Ракушкина и ввел сумятицу и в без того истерзанный мыслями мозг.