Текст книги "Генетический дефект"

Автор книги: Алекс Рудер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Алекс Рудер
Генетический дефект

ЧАСТЬ 1. МАТЬЮ

Матью открыл глаза и пробежал взглядом по противоположной стене. Солнечный зайчик находился в пяти сантиметрах от левого края маленькой старой картины, висевшей посередине стены. Восемь с минутами, Матью не шевелясь впился глазами в зайчик, все сообщения утренней электронной почты уже получены. Стандартное время доставки официальных сообщений, восемь утра, уже прошло, и можно быть уверенным, что сегодняшний утренний файл готов к просмотру.

Не тяни, идиот, мысленно сказал он самому себе, у тебя не так много времени, как тебе бы хотелось. Но ни один его мускул не двинулся, а взгляд по-прежнему не отрывался от светлого пятна на стене, неуловимо медленно подбиравшегося к раме картины. Матью вспомнил старую игру Кэрол. Когда они поженились и переехали в эту квартиру, она любила в выходной день, только проснувшись, определять время по солнечному зайчику не глядя на часы. Сначала они загадывали время, а потом долго со смехом спорили, кто из них был точнее. Постепенно оба достигли совершенства в этом искусстве, и когда счет пошел на секунды, Кэрол это наскучило. Матью был поражен, когда одним утром Кэрол вдруг оборвала игру, коротко бросив: “Надоело”. Он не нашелся, что сказать, беспомощно ткнулся носом ей в плечо, зарылся лицом в волосы, промолчал, потом схватил ее зубами за шею чуть пониже уха, зарычал, как рассерженный барбос, легонько сжал зубы и, не успела Кэрол опомниться, одним прыжком скрылся в ванной.

К удивлению Матью, Кэрол возобновила игру через некоторое время, но теперь она пыталась по положению зайчика определить, что готовил ей предстоящий день.

Постепенно она пришла к выводу, что зайчик слева от картины сулит мелкую суету и хлопоты, а если уже перешел картину и находится справа, то ленивое безделье и сибаритство. Самое интересное происходило, когда светлое пятнышко гуляло внутри картины. Это был старый кусок ткани, натянутый на картон, с изображением дерева без листьев и без всякого фона. Если на нем раньше и были краски, то выцвели, и оставшееся голым дерево раскинуло от толстого ствола коричневые ветви на все полотно. Рамка была простенькая, мореная, коричневого цвета, старая, неоднократно чиненая. Картина не представляла никакой ценности, но это была единственная вещь, оставшаяся Кэрол от деда. Кэрол любила время от времени покупать картины. На что-то дорогое и существенное не было средств, то есть всегда находилась какая-то более насущная трата, и поэтому, ни одна их картина не представляла особого интереса для настоящего коллекционера.

Кэрол как-то обронила, что дед купил эту картину у случайного прохожего, приставшего к нему на улице и просившего за нее цену, эквивалентную бутылке водки или виски. Дед сменил много стран, и Матью затруднился бы вспомнить его происхождение. Эта картина была единственной из всех, которой Кэрол открыла доступ в спальню. Когда дед, незадолго до смерти, созвал внуков к себе в кабинет, прежде совершенно недосягаемый для детей, и разрешил им взять все, что понравится, Кэрол была единственная девочка среди полдюжины сорванцов. Переждав восхищенное “А-х-х” мальчишек, дед молча кивнул Кэрол, предоставляя ей право первого выбора. Одиннадцатилетняя Кэрол, очень мало знавшая деда, отчасти побаивающаяся его, отчасти притягиваемая к нему постоянным запахом табака, которого не было в доме ее родителей, молча сняла с полки картину и также молча удалилась, оставляя братьям и кузенам желанные сокровища.

Кэрол гадала по ветвям и солнечному зайчику. Каждая ветка означала интересную или скучную встречу, праздник, сюрприз и так далее. Временами Матью ловил себя на том, что подыгрывал Кэрол. Он загодя покупал и прятал какой-нибудь пустяк, и когда, после расшифровки положения зайчика, она приходила к заключению, что ее ждет подарок, Матью легко, как Дед Мороз, осуществлял утреннее предсказание к обоюдному восторгу.

Игра прервалась второй раз почти также неожиданно, как и в первый. Кэрол нагадала себе приятный сюрприз – когда она открыла в то утро глаза, зайчик расположился на самой лучшей и приносящей удачу ветке. Когда через полчаса мягко засвистел телефонный звонок, Кэрол рванулась к трубке, и ее громкое, полное надежды “Алло-у” заставило Матью рассмеяться. Еще через минуту Матью, почувствовав неладное, вошел в спальню и увидел остановившиеся глаза Кэрол.

Кэрол не двигалась и не отрывала взгляда от картины. Она молча прижимала к уху телефон, слушая кого-то на другом конце.

– Что? – спросил Матью почти шепотом, почувствовав ее легкое движение.

Кэрол, не глядя на него, протянула трубку одним коротким движением. Мать Кэрол еще раз повторила ему, что отец час назад поскользнулся на ступеньках у входа в дом и ударился головой о поручень. Мать звонила из приемного покоя. Позже выяснилось, что все обошлось, и сотрясение мозга прошло бесследно, но Матью навсегда запомнил остановившееся лицо Кэрол. Она как-бы окаменела, превратилась в манекен на три дня и не произносила ни слова за все это время. С тех пор Кэрол ни разу не играла с солнечным зайчиком. Игра кончилась второй раз и fireer.

Через несколько лет Матью практически забыл об этой странной игре, но этим утром все с ней связанное вдруг пробежало за те минуты, пока солнечный зайчик не коснулся левого края картины.

* * *

Кэрол не пошевелилась. Матью встал, накинул халат и, сделав несколько шагов к двери, обернулся и посмотрел на нее. Кэрол лежала на спине неподвижно. Ее глаза были широко открыты, но это был совершенно застывший, ничего не видящий взгляд.

Кэрол не видела ни картины, ни Матью, ни единого из окружающих ее предметов.

Матью плотно закрыл за собой дверь спальни, глубоко вздохнул и направился в кабинет. Взяв со стола PTPIC, он вставил его в специальный карман их домашнего терминала и вызвал просмотр утренней электронной почты.

Компьютер ответил предостерегающей трелью. Как утверждал Сэм, школьный приятель Матью, эта трель в незапамятные времена издавалась одной из первых антивирусных программ при обнаружении подозрительного объекта. Сэм откопал ее во время одной из своих постоянных экскурсий в старые компьютерные архивы. Он был настоящим фриком и любил говорить, что современными средствами может написать недурную программу даже самый последний дебил. Преклоняясь перед первым поколением программистов, умудрявшихся программировать, как говаривал Сэм, на счетах, он сам находился в постоянном поиске старых забытых идей, не нашедших когда-то применения из-за бедности средств. Откопав этот душераздирающий звук, Сэм, шутки ради, отправил его в INSC, объявившую некстати конкурс на лучшее звуковое предупреждение о сообщении особой важности. Фото ехидно усмехающегося Сэма появилось в JINSC, а самому ему был выдан почетный диплом. Диплом занял свое место в Сэмовой коллекции, а его репертуар пополнился новой байкой. “Особо важное, строго персональное сообщение”,– гласила надпись на экране, – адресат: Матью Фрэнки. Матью автоматически нажал «ввод». Компьютер снова издал противный звук, после чего на экране появилась следующая надпись: “Дактилоскопическая идентификация, пожалуйста”. Матью вздрогнул. Это было последнее, чего он мог ожидать. Поколебавшись секунду, Матью протянул руку, медленно положил ее на поверхность сканнера и слегка прижал.

Матью несколько раз проходил ДИ, и каждый раз это было по вполне обычным и официальным поводам. В восемнадцать лет, когда он впервые пришел в местное отделение INSC, чтобы получить свой первый PTPIC, первый же встретившийся ему клерк проводил его к начальнику отделения и, хлопнув по плечу, исчез. Начальник, вынув из сейфа новенький PTPIC, проводил юношу в соседнюю комнату, в которой стоял один единственный терминал. Вставив PTPIC в предназначенный для него карман, начальник напыщенно пожелал Матью успехов и тоже хлопнув по плечу, удалился. Матью покоробило, – это было неслыханное нарушение всех возможных приличий. Через несколько лет, получив диплом компьютерного биохимика и поступив на работу в BGTI он понял, что там, где начинается INSC, кончаются права личности, и тем более он не принадлежал себе в BGTI. Матью давно забыл все те идиотские вопросы, на добрую сотню которых он ответил, получая свой первый PTPIC, но в самом конце на экране появилась та же фраза: “Дактилоскопическая идентификация, пожалуйста”, под которой следовала инструкция о пользовании сканнером.

После той, самой первой ДИ, последовало еще несколько: при поступлении в университет, при открытии специального банковского счета, при подписании нескольких контрактов, где, как он думал, ДИ была только пустым требованием адвокатов, и, конечно, при поступлении на работу в BGTI. Никогда в жизни Матью не получал сообщений электронной почты, требовавших дактилоскопической идентификации. Даже на работе, имея практически неограниченный доступ к информационным базам, он ограничивался своим личным кодом.

– Матью, извините за неудобство, – компьютер сменил гнев на милость, и Матью снял руку со сканнера.

– Персонализация компьютерных сообщений, – автоматически отметил он, разрешая аппарату продолжать.

– По получении данного сообщения Вам следует незамедлительно явиться в приемную фирмы BGTI. Конец сообщения.

Матью опустился на стул: он слишком хорошо понял значение этой единственной фразы на экране. Теперь его очередь, у Кэрол все в порядке. Непроизвольно Матью потянулся к клавиатуре и набрал CTRL-ALT-F-R-O-M секретный код, который в припадке пьяной откровенности выболтал Сэм. Матью вспомнил многозначительную серьезность Сэма, выболтавшего мелкий секрет INSC, обнаруженный им в одном из архивов открытого доступа. По этому скрытому ключу на экране должны были появиться полные данные отправителя сообщения: кто, когда, откуда, и, главное, что интересовало Матью, куда направлены копии.

– ACCESS DENIED, – промелькнула на мгновение надпись на экране, после чего все вернулось на исходные позиции.

– Черт! – выругался Матью.

Он прекрасно понимал, что получение скрытых данных никак не изменит ни его судьбы, ни его последующих действий, но тот факт, что постоянно до сего времени работавший пароль не подействовал, больно уколол его. Матью, поднимаясь, привычным движением нажал “EJECT”, и PTPIC, почти неслышно урча, выехал в его подставленную ладонь. Матью не глядя бросил его в раскрытый кейс и направился обратно в спальню.

* * *

Кэрол находилась все в той же позе, но на этот раз ее глаза впервые за последнюю неделю встретились с глазами мужа.

– Наконец-то, – раздраженно проговорил Матью, – наконец-то ты меня стала замечать, – Матью знал, что даже через плотно закрытую дверь нельзя не услышать трель компьютера. – “С”,– Матью выдержал паузу.

– У тебя “С”,– вторая пауза тянулась чуть дольше. – Я практически уверен, что у тебя “С”,– голос Матью звучал все громче с каждой фразой.

– Теперь моя очередь. Но, в отличие от тебя мне не видать “С” как своих ушей!

Можешь радоваться! Скажи что-нибудь!! А?!!.. – Матью запнулся на полуслове, он заметил сузившиеся глаза Кэрол.

– Сволочь, – обругал он себя.

Кэрол ожидала результатов теста ровно семь дней – максимально допустимый срок.

За эти семь дней она не проронила ни слова, и ни разу их глаза не встретились.

Фактически, Кэрол ожидала приговора. Это для простых смертных этот анализ назывался “Общий Биогенетический Тест”. Матью, будучи компьютерным биохимиком, работая в BGTI, имел непосредственное отношение к его разработке. Став впоследствии экспертом, он прекрасно понимал, что этот, так называемый, “тест” был абсолютной генетической проверкой, и финальный результат “С”, то есть “conform”, означал жизнь, а “NС” – “not conform” – практически полное отсутствие медицинской страховки, а для новорожденных, во многих случаях, лишение права на жизнь.

Компьютер анализировал каждый без исключения участок ДНК и каждый ген, последовательно сравнивая его с данными Всемирной Генетической Библиотеки.

Каждый ген имел свой весовой индекс и получал оценку “да-нет”. После суммирования определялся итоговый результат, который тоже не имел полутеней: “да-нет” или “С-NС”. Заключение, согласно стандарту, выдавалось через четыре – семь дней и состояло из одной единственной фразы: “Вы прошли РВГТ с результатом “С-NС”, согласно закону о биогенетическом тестировании”. При отрицательном результате предлагалось срочно прибыть в BGTI, где в присутствии адвоката выдавалось официальное уведомление, что с настоящего момента сокрытие результата теста являлось, в предусмотренных законом случаях, уголовным преступлением.

Также выдавался обширный перечень учреждений и должностных лиц, имевших по закону право на получение информации о тестировании.

Расшифровка результатов теста никогда и никому не предоставлялась. Сам тест занимал от силы шесть часов компьютерного времени, а остальное уходило на просмотр и визирование результатов двенадцатью случайным образом отобранными экспертами – специалистами BGTI, в число которых входил и Матью. Вместе с дипломом эксперта он получил право на получение полных результатов экспертизы, как своих собственных, так и всех ближайших родственников. Матью знал, что ровно в 9 утра раздастся звонок в дверь, и один из посыльных BGTI передаст ему многостраничный отчет Кэрол. Он знал также, что посыльный будет ждать в машине, пока Матью не спустится с отчетом вниз, не сядет в машину и не даст сигнал отправляться в BGTI. До получения утренней электронной почты он не знал только одного: отправится ли Кэрол вместе с ним, или останется дома. Теперь же, последние сомнения Матью исчезли – Кэрол получила “С”, и он отправится в эту поездку один. И еще, очень мало шансов на возвращение его, Матью, на работу в BGTI.

– Мат, почему ты не пошел до конца? – голос Кэрол звучал достаточно громко, но Матью показалось, что он не расслышал.

– Что? – машинально переспросил он.

– Мат, ты не пошел до конца, а ведь наша жизнь разрушена, Мат, – Кэрол произнесла всю фразу очень ровно, не выделяя ни единого слова, но “наша жизнь” ударила Матью по перепонкам.

Кэрол не делала никакого различия между своей и его судьбой. Матью вдруг осознал, что за неполных шесть лет их совместной жизни он никогда не говорил “мы”, а только “Кэрол и я” или “я и Кэрол” в зависимости от момента. Кэрол же всегда и везде, к месту и не к месту говорила “мы”, причем любого другого на ее месте давно засмеяли бы все их общие приятели.

– Я все тебе рассказал, Кэрол, – Матью с трудом избежал слова “объяснил”.

– Выл шанс, Матью, – голос Кэрол не поднялся и на четверть тона.

– Какой, к черту, шанс!! – Матью сорвался на крик, – был дохлый номер!

Кэрол промолчала, и он сделал шаг и протянул руку к дверце шкафа.

– Твой сын, – Кэрол медленно выдавила слова, – Д-д-дохлый.

* * *

Матью сидел в спецмашине BGTI. Водитель, он же посыльный, был отделен от него перегородкой. Фактически это была машина инкассаторов, но специально приспособленная для нужд BGTI. Пассажир не мог самостоятельно покинуть машину, все управление дверями находилось в кабине водителя. В случае каких-то неожиданностей в дело мог вмешаться диспетчер BGTI. Рядом с Матью на сиденье лежал уже подписанный и утвержденный тест Кэрол. Матью подписал его поверх титульного листа, так как места для подписи родственников предусмотрено не было.

– Надо же, – подумал Матью, – 99 процентов “С” и меньше чем 0.2 процента “NС”.

Это был едва ли не лучший тест, который он видел за все время выполнения обязанностей эксперта. Почти абсолютный результат. Но этот результат сводил почти к нулю его, Матью, шансы пройти тест. Он втайне надеялся избежать этой процедуры, а в результате он потерял Кэрол навсегда. Он рассказал ей почти все, и Кэрол почувствовала, что главное он утаил. Она также почувствовала его страх, страх в первую очередь за себя, за результаты собственного теста и за карьеру.

Шесть лет назад, когда Матью и Кэрол объявили о помолвке, Матью позвонил отец.

Полупросьбой – полутребованием он вызвал сына для “очень серьезного”, как он выразился, разговора. Матью подумал тогда, что отец с матерью будут возражать против его очень быстрой женитьбы, они с Кэрол не были знакомы и полугода, и, заранее предвидя такой оборот событий, приготовил длинную речь. Все оказалось совсем не так. Сидя в машине по дороге из аэропорта, родители очень подробно расспрашивали Матью о Кэрол и, казалось, совершенно не возражали против его брака. Однако оставалась некая напряженность, Матью чувствовал это. Главный разговор был впереди.

Войдя в дом, отец кивнул Матью на кресло, а сам подошел к бару и плеснул коньяк на дно трех рюмок. Они молча сделали по глотку, после чего отец поставил рюмку, откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на сына.

– Я не хотел говорить по дороге, – начал он, – но и тянуть дальше нет смысла.

Сэнди не родная твоя мать. Моя первая жена и твоя мать умерла через полгода после родов. Ты практически ее не знал. Сэнди усыновила тебя, когда мы поженились, тебе тогда было около двух лет. Когда ты впервые ее увидел, ты закричал: “Мама”, чем в какой-то мере решил нашу судьбу. Сэнди стала тебе настоящей родной матерью, и мы дали себе слово никогда не выдавать нашу тайну. В доме не осталось ни одной фотографии твоей матери – они лежали все время в банковском сейфе.

– Почему сейчас? – Матью рассмеялся, – что сломало железную клятву? Вы же понимаете, что ничего не изменилось. Только для того, чтобы сообщить мне страшную тайну, ты сорвал меня с места и заставил отправиться за 5000 миль?

– Матью, ты компьютерный биохимик, – продолжал отец, – тебе не надо напоминать, что два года назад была принята поправка о генетическом тестировании.

В первый момент Матью не сообразил, о чем идет речь. Он даже сделал возмущенный жест, так как никогда не входил даже в группу КФ генетического риска, но мгновением позже понял, куда клонит отец.

– От чего умерла моя мать? – вопрос Матью прозвучал глухо и тихо.

– Рак, скоротечная форма, – Сэнди сказала это нехотя, после затянувшейся паузы.

Она поднялась и вышла из комнаты. Тишина возобновилась.

Вихрь мыслей закружился в голове Матью. По закону о генетическом тестировании было определено шесть групп риска от RA до RF по возрастающей. Отец, насколько Матью было известно, не входил не в одну из групп. Рак, да еще скоротечный – это серьезно, это означало, что Матью попадает в одну из групп: RC или RD автоматически. Между этими группами проходила граница, обязывающая всех, принадлежавших к группе RD пройти тестирование в обязательном порядке, после чего определялась генетическая группа GA – GF или “NC”. Родная мать Матью тестирования проходить не могла, значит – группа RD. Отец не знал всех положений закона, если бы он знал, то разговор состоялся бы два года назад. Супруги, вступающие в брак, обязаны пройти перекрестное тестирование, если они составляли пару RA – RB и выше. RA – RA или R0 – RB освобождались от проверки. Матью никогда не заводил разговор с Кэрол на эту тему, но женитьба мгновенно отошла на второй план. Строгие правила допуска в BGTI обязывали всех сотрудников и претендентов уже начиная с RB проходить полное тестирование, в результате которого определялась генетическая группа с префиксом G-. Получившие оценку GC предельно ограничивались в допуске к информационным базам или увольнялись, с группой GD и выше просто не разговаривали. Сам по себе факт сокрытия сотрудником принадлежности хотя бы к группе RA был серьезным нарушением, но так как Матью получил информацию только сейчас, он, при положительных результатах теста, смог бы замять дело и не вылететь с работы. Однако на продвижении по службе можно было бы поставить крест – Матью застревал навсегда на своем нынешнем уровне.

Всего этого отец знать не мог.

Матью поднял голову и встретился взглядом с отцом.

– Я мало что в этом смыслю, Матью. Тебе, как специалисту, лучше знать, что делать. Никогда и никто, кроме нас с Сэнди, не знал и не узнает об этой истории.

Да и с тобой я не собираюсь возвращаться к этому разговору. Поступай, как считаешь нужным, но я прошу тебя только об одном: подумай, в первую очередь, о Кэрол.

Матью сразу не нашелся и промолчал. С каждой минутой все труднее было возобновить разговор. Матью опять погрузился в раздумья, и отец не прерывал его мыслей. Больше они никогда не обсуждали эту тему.

Матью задержался у родителей почти на два лишних дня. Он не хотел начинать разговор с Кэрол до принятия решения им самим. Многократно он прокручивал разнообразные варианты и сценарии, и в конце остались лишь две противоположности: ничего никому не говорить, – на отца положиться можно, это Матью знал наверняка. Альтернатива – вернуться в BGTI и пройти тест. Оба варианта сулили риск, но если первый сулил риск в отдаленном будущем, только при рождении ребенка, который, Матью был уверен, пройдет, по крайней мере, экспресс-тестирование, то второй сулил поставить точку на нем уже завтра. Выл еще третий вариант – обратиться в частную фирму в анонимном порядке и пройти тест там, но Матью отбросил его по двум причинам. Во-первых, стоимость частного тестирования выражалась астрономической суммой, которой у него не было в любом случае, а во-вторых, его знали как эксперта все, имеющие отношение к проблеме, и анонимность исключалась. Даже если ему сделают огромные скидки, то в дальнейшем он находился бы заложником, всегда уязвимым для шантажа или вымогательства услуг не вполне законного характера. Третий вариант Матью отбросил почти сразу.

– Значит, или-или, – Матью прокручивал снова и снова все альтернативы.

Он вспомнил одну из самых первых лекций по компьютерной биохимии. Собственно это была еще не сама специальность, а один из ее многочисленных вводных курсов, который назывался “Социальные аспекты компьютерной биохимии”. Это было за несколько лет до принятия “Поправки о тестировании”, и большинство студентов считали возникающие проблемы скорее чисто психологическими, чем социальными.

Курс расценивался как нечто случайное и анекдотическое, и Матью не мог припомнить сейчас почти ничего из тех лекций. Лишь одна из них вызвала всеобщий интерес и споры. Речь зашла тогда о возникновении самого понятия “Компьютерная биохимия”, история которой началась с уголовного дела.

Незадолго до той истории успешно завершился второй этап самого обширного и фундаментального проекта генетики и молекулярной биологии под названием “Геном – 2”. Проект “Геном – 1”, начатый за тридцать лет до этого и продлившийся около двенадцати лет, дал полную расшифровку структуры ДНК. Выла создана фундаментальная генетическая библиотека, содержавшая данные обо всех без исключения человеческих генах. На этот проект работало огромное количество ученых во всех странах мира, и результат был поистине колоссальным. Данными из библиотеки могли пользоваться все генетики планеты безо всякого ограничения, и это послужило толчком к еще более быстрому развитию генной инженерии. Почти сразу же после триумфального окончания “Генома – 1” была начата следующая его часть, преследовавшая еще более дерзкую цель: создание библиотеки генетических дефектов. Несмотря на огромный опыт, накопленный во время работы над первой частью, вторая потребовала на порядок больше затрат и продолжалась без малого двадцать лет. Конечно, закончить работу такого рода было принципиально невозможно, но, постепенно, практически все известные генетические дефекты были описаны и классифицированы.

Первые операции генетической коррекции начались за долго до начала “Генома – 2”, а после этого их количество стало лавинообразно нарастать. Появился банк генных имплантов, доступный для широкого пользования. Генетика собиралась праздновать победу над наследственными болезнями, когда появились первые предостерегающие сообщения. Сначала, как всегда, их было слишком мало, и от них просто отмахивались, но постепенно поток судебных исков против врачей и генетиков, производивших имплантации, стал слишком большим. Операции с имплантами потребовали запретить в законодательном порядке, пока не появится возможность с гораздо более высокой степенью надежности предсказать результаты генной коррекции.

Данных для анализа последствий операций было все еще очень мало, однако больные, излечиваясь от одних заболеваний, приобретали другие, несмотря на то, что хорошо известные генетические причины отсутствовали. В конце концов, FDA запретила все операции замены и имплантации участков ДНК, кроме особых случаев. Еще через некоторое время был резко ограничен круг пользователей генетических библиотек.

Отныне доступ к базам данных имели только считанные специалисты. Позже и этого оказалось мало, что привело к сужению допущенных к работе с генетическими данными до минимума. Получить разрешение INSC на право работы с базами стало слишком затруднительно, и реакция последовала мгновенно. Появились “генетические хакеры”, продававшие за немалую мзду информацию различным генетическим фирмам.

INSC боролась с хакерами всеми доступными средствами вплоть до частных детективов и не совсем законных облав.

Случай, о котором рассказал тогда аудитории лектор, был полуанекдотический. Один из крупных мировых ученых-биологов, имевший неограниченное право пользования всеми генетическими библиотеками, попросил своего сына, специалиста по обработке супермассивов информации, помочь ему сократить время поиска и сортировки необходимых для его исследования данных. Молодой программист охотно согласился, тем более, что это совпадало с его собственными профессиональными интересами.

Очень скоро он нашел, что генные библиотеки, будучи классическими супербазами, являются практически идеальным полигоном для проверки его собственных идей. Все, что его интересовало, это сравнение времени работы различных алгоритмов и различных пакетов и систем при одних и тех же операциях с супербазой. Смысл поставленных условий задач никакого значения не имел – главным в исследовании было придумать что-нибудь требующее как можно больше производимых операций.

Юноша, естественным образом, продолжал пользоваться паролем отца. Ни одна живая душа никогда не узнала бы о проделках юного гения, если бы он не решил опубликовать результаты своего труда. Статья увидела свет в одном из узкоспециальных компьютерных журналов, который лег на стол чиновника INSC.

Молодой человек и не отпирался. Против него возбудили показательное уголовное дело, мгновенно занявшее первые страницы ведущих газет, так как судить “преступника” по существу было не за что из-за отсутствия преступных намерений.

К тому же, по единогласному мнению экспертов-генетиков, все формально сформулированные программистом-математиком варианты псевдозадач представляли собой абсолютную биологическую чушь. Дело не сходило с экранов ЕМ и со страниц газет в течение нескольких недель, поднялась мощнейшая волна протестов в защиту молодого ученого.

Популярность узника была чрезвычайная. В кругах биологов и генетиков распространились сотни анекдотов о программистах, приблизительно повторявших те бессмыслицы, которые были приведены в качестве абстрактных примеров в злополучной статье. Юношу, в конце концов, оправдали полностью, но за ним не могла не закрепиться слава лучшего генетика среди программистов и лучшего программиста среди генетиков. Дело о программисте постепенно забылось, анекдоты вышли из моды, но часовой механизм, заложенный в статье, продолжал незаметно тикать.

Среди примеров, приводившихся экспертами в качестве предела абсолютной бессмысленности, был и такой: предлагалось найти гипотетическую пару мужской и женской хромосом, которые в результате слияния обладали бы потенциальной возможностью генерировать структуру, аналогичную структуре вируса СПИДа. В статье, между делом, упоминалось, что несколько пар действительно были найдены.

Абсурдная идея запала в голову одному из генетиков, работавшему над проблемами СПИДа, так и не решенными к тому времени, однако все его попытки получить от юноши какую-либо дополнительную информацию наталкивались на упорное нежелание даже упоминать старое дело. Неожиданно, обращение одной из ведущих в исследовании СПИДа лабораторий в INSC было рассмотрено положительно, и все изъятые по делу материалы передали для целей исследования.

Бомба взорвалась через полтора года. В лаборатории поставили классический опыт: синтезировали ДНК с предсказанной структурой, провели имплантацию в мужскую и женскую половые клетки, которые в последствии оплодотворили. Один из дюжины зародышей был носителем ВИЧ!! Поднялась настоящая буря. Опыты повторили десятки других лабораторий, и в большинстве случаев результат не подтвердился, но самое интересное, что зарегистрировали СПИД еще у двух пар из полутора десятков теоретически предсказанных. В итоге было показано, что существует вполне определяемая вероятность генерации вируса в организме, обладающем определенной генетической структурой, при варьировании некоторых условий проведения эксперимента. Но уже никто не сомневался в главном.

Поднявшийся смерч бушевал и сметал все на своем пути. Рушились десятилетиями создаваемые теории, многие направления оказались тупиковыми. Лихорадочно отыскивались новые пути проникновения в человеческий организм. Математики, в свою очередь, стали острить на биогенетические темы. На главного виновника событий посыпались самые заманчивые предложения работы, но он выдержал все атаки, одно упоминание прошлого дела вызывало дрожь. Ему сулили баснословные заработки и условия только за удовлетворение страсти к абстрактному моделированию, но тщетно.

До Матью дошел, наконец, смысл этого упорства. Среди огромной пирамиды последствий, вызванных описываемой историей, был один маленький законодательный камень преткновения: INSC совместно с FDA провели очередную поправку к закону о допуске к биогенетическим базам. Отныне, любое нарушение правил пользования, допуска, формальной бюрократии и т. д. в независимости от обстоятельств, включая и форс-мажорные, каралось очень строго в административном, а не судебном порядке.

Апеллировать стало не к кому, фемида стала быстрой и беспощадной. Матью понял, что он загнан в угол – кроме внутренних правил BGTI, он нарушил законы INSC и FDA, а здесь ни один человек в мире за него не заступится. Внезапно открывшиеся и неизвестные ранее обстоятельства значения не имели. По закону, он обязан был принять все меры к тому, чтобы исключить данную ситуацию. Матью понял, что никто в BGTI не решится скрыть от INSC тот факт, что обладатель группы риска RD имел неограниченный доступ ко всем генным библиотекам. Матью передернуло. Второй вариант означал, что он должен начать жизнь сначала. Годы учебы и интенсивной работы шли насмарку. Подающий надежды ученый превращался в персона-нон-грата в своей среде. Молчание же означало шанс, что его тайна никогда не раскроется, что он будет продолжать взбираться по служебной лестнице BGTI.