Текст книги "Сьенфуэгос"
Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
8
Шел нескончаемый дождь.
Шел тихо, словно нехотя, но вода падала с неба уже столько дней – всё так же спокойно и устало она лилась на сельву и горы – что даже воздух, казалось, состоял из густой пелены серой влаги, растворяющей контуры предметов, как на старой, стершейся от времени акварели.
Земля превратилась в непролазную зловонную топь, месиво из грязи и полусгнивших листьев; ноги в ней вязли или скользили, словно по тысяче банановых шкурок. Подняться по крутым склонам оврага, чтобы поискать наверху какое-нибудь укрытие от дождя, оказалось практически невозможным даже для жителя гор вроде Сьенфуэгоса.
Часто один из них, преодолев тридцать метров подъема, поскальзывался, хватался за ветку, которая тут же с хрустом ломалась, и съезжал метров на сто вниз, рискуя размозжить череп о какое-нибудь дерево. Они издавали лишь вздохи и проклятия, потому что необходимый для произнесения даже одного слова воздух нужен был, чтобы сделать новый шаг или протянуть руку и ухватиться за ствол.
Это, пожалуй, было первое противостояние европейцев тропической сельве нового континента, оказавшейся куда более дремучей и непролазной, чем все известные африканские джунгли, потому что в горах Гаити, или Эспаньолы, как окрестил этот остров его превосходительство адмирал Христофор Колумб, деревья и травы вели нескончаемый и ожесточенный спор за каждый клочок земли, оплетая его корнями, за каждый лучик солнца, от которого зависела их жизнь, образуя при этом такие непроходимые заросли, что даже рослый и сильный мужчина далеко не всегда мог сквозь них пробиться.
Забрызганные до самых бровей жидкой грязью, исцарапанные, голодные и вконец измученные, трое юнцов никак не находили достаточно крутого обрыва, под защитой которого могли бы отдохнуть и перекусить. Казалось, эти горы созданы не из камня, лишь сверху покрытого слоем почвы и растительности, как все другие горы на свете, а из сплошной скользкой и вязкой глины, за которую даже корням растений приходилось цепляться так же отчаянно, как пытались взобраться по склону трое людей.
Весь день они карабкались на вершину горы, которую овевал теплый восточный ветерок, и наконец смогли окинуть взглядом бесконечную волнистую поверхность ярко-зеленого цвета, где-то далеко вдали сливающуюся с темной вершиной, которая показалась Сьенфуэгосу такой же высокой, как гора Тейде – ее он много раз рассматривал со склонов своего острова.
– Вот дерьмо! – воскликнул он.
Он сел и стал возиться с трутом, пока не прикурил толстую сигару – из тех, которыми их в достатке снабдила практичная Синалинга, и наконец бросил насмешливый взгляд на своих перемазанных спутников. Лишь усталые глаза выделялись на фоне той землистой массы, в которую, казалось, они превратились.
– Дерьмо! – повторил Мессия Черный – сейчас настоящий цвет его кожи определить было совершенно невозможно. – В жизни не предполагал, что существует подобное место! Я в грязи по самые уши!
– Что ж, придется еще потерпеть, – ответил канарец, махнув рукой на окружающий ландшафт. – Сельва, сельва, одна лишь сельва! Грязь, грязь, сплошная грязь. И горы, – он выпустил мощную струю дыма и скептически добавил: – Только безумец может решить здесь обустроиться.
– Вся эта затея переплыть океан с самого начала была смехотворной, – заявил Дамасо Алькальде. – Я до сих пор задаюсь вопросом, какого черта мы это сделали.
– С голодухи.
Дамасо повернулся к своему неизменному спутнику, по всей видимости другу детства, и убежденно кивнул.
– С голодухи, точно, но в Могере у нас хотя бы была возможность время от времени украсть какую-нибудь курицу... А тут и того нет. Нету здесь курей.
– Всё изменится, – уверенно сказал Черный. – Мы найдем золото, – он на секунду замолчал. – Или источник вечной молодости, он наверняка где-то поблизости... Один индеец мне признался, что в глубине сельвы живут племена, у которых не бывает стариков.
– Может, они просто их едят, – предположил Сьенфуэгос. Табачный дым его взбодрил и вернул чувство юмора. – По правде говоря, меня волнует только одно – как добраться до Севильи.
– В Севилье без денег еще хуже, чем здесь, – заверил его Дамасо Алькальде. – Я лично не собираюсь возвращаться в Севилью, пока не разбогатею. Ненавижу нищету.
– А я никогда не был бедняком, – заявил канарец. – Там, где я жил, деньги мне были без надобности. А здесь тем более. Индейцы прекрасно обходятся без них.
– А как же! На то они и дикари.
Вечерело. Начало темнеть с той невероятной скоростью, с какой темнеет в тропиках, они до сих пор к этому не привыкли, и потому в очередной раз не успели соорудить хоть какое-нибудь укрытие, теперь им придется провести ночь под открытым небом, лежа на влажной земле, а сверху ни на секунду не переставала капать тепловатая вода.
Дамасо Алькальде беспрерывно кашлял.
Черный Месиас дрожал и бормотал проклятия.
Рыжий Сьенфуэгос, привыкший ночевать на свежем воздухе, закрыл глаза и позволил мыслям унестись к Ингрид, нежно улыбнулся, вспомнив ее сияющую улыбку, и тут же заснул.
На заре полил дождь.
Они соскользнули вниз по мокрому склону, стараясь притормаживать, чтобы не врезаться в дерево, и в конце концов оказались в русле шумного и мутного ручья, в безумной гонке несущего листья и ветки к океану.
Здесь они тщательно смыли с себя всю грязь, которой пропиталась каждая пора кожи, а затем, по совету канарца, занялись нелегким делом: постройкой плота из сырых бревен, чтобы продолжить на нем путь вниз по течению.
Это было приятное путешествие.
Сельва, казалось, рожденная в тех же водах, жадно тянулась вверх в поисках неба, начавшего терять свинцовый оттенок по мере того, как путешественники спускались в глубокие долины. Когда же наконец густой туман уступил место жестокому солнцу, красному и жгучему, тысячи оттенков джунглей, до того времени слившиеся в один тусклый темно-зеленый цвет, взорвались с такой силой, что заболели глаза, привыкшие к серым сумеркам.
Путешественники миновали высокую скалу, возле которой русло реки резко сужалось, а сама она превращалась в бурный ревущий поток. Они даже испугались, что хрупкое самодельное суденышко перевернется, но, стоило им миновать ревущие буруны, как впереди открылась широкая долина, поросшая мягкой травой со множеством кочек, где гнездились тысячи белоснежных цапель с длинными алыми клювами.
– Боже, вот это местечко! – воскликнул Дамасо Алькальде. – В жизни не видел ничего подобного.
Они выбрались на берег и разлеглись на траве, чтобы погреть на солнышке окоченевшие кости, любуясь величественным полетом неизвестных птиц, способных приземлиться на самую тонкую веточку, не сломав ее при этом.
Сьенфуэгос прикурил еще одну сигару, глубоко затянулся и махнул рукой в сторону самого высокого холма, на котором доминировало огромное дерево с красными цветами, а в его тени дремало животное с желтой головой, черным телом и заостренным носом, похожее на гигантскую землеройку – трудно представить что-либо более комичное.
– Я построю здесь дом для Ингрид, – сказал Сьенфуэгос. – Будем заниматься любовью под тем деревом и созерцать птиц, а потом спустимся и искупаемся в реке.
– А я возьму себе землю у той излучины, – заявил Черный Месиас. – Буду обрабатывать поля до самого подножия горы и жить с четырьмя или пятью заботливыми индианками.
– А я привезу из родной Уэльвы свиней, – вставил Дамасо Алькальде. – И коров. До чего ж мне нравится запах коров! А на таких пастбищах они вырастут громадными...
– И мы сможем это сделать, – совершенно серьезно сказал канарец. – Здесь хватит земли для всех, здесь земли больше, чем у самого виконта де Тегисе. Достаточно просто сказать: «Она моя» и не позволять никому ее отнять.
– Это не так-то просто.
– Почему же?
– Есть ведь короли.
– Ни один король не явится сюда, чтобы оспаривать права на землю, – самоуверенно ответил рыжий. – Их волнует только золото да почести. Если мы отправим им золото, то они оставят нам землю.
– И откуда мы возьмем золото?
– Оттуда, – он снова вдохнул теплый и душистый дым и с наслаждением задержал его во рту, а потом привычно выпустил в воздух, слегка прикрыв глаза, и добавил: – Голову даю на отсечение, вскоре в эти земли нагрянут тысячи голодных, независимо от того, принадлежат ли земли гаитянам, Великому хану или самому королю. Вот заварушка-то будет.
– Без разрешения короля с королевой никто и пальцем не пошевелит, – отрезал Дамасо Алькальде.
– То в Испании... – спокойно отозвался канарец. – Но океан широк и глубок, – он вскочил на ноги и бросил в воду остаток сигары. – Хотя в конце концов... Меня все это не волнует, все это прекрасно, но мне нужно только добраться до Севильи. Идем?
Они двинулись дальше, время от времени проплывая мимо кучки хижин, поднятых на сваях над водой, а целые семьи обнаженных туземцев выходили из своих жилищ, чтобы поглазеть на чужаков, но не знали, как реагировать на появление удивительных светлокожих людей с глазами цвета неба и в цветастых одеяниях, поэтому лишь махали им руками, пока шаткий плот скользил вниз по течению и терялся за поворотом, словно дурной сон.
На одном из поворотов они чуть не столкнулись с утлой лодчонкой, в ней сидели двое подростков, которые при виде чужаков вскрикнули от ужаса, стремглав бросились в воду и быстро поплыли в сторону берега, где вскоре скрылись среди деревьев, как будто сам дьявол поджаривал им пятки. Однако, если не считать этого случая, путешественники ни разу не увидели ни одного враждебного жеста и не услышали ни единого угрожающего слова; не говоря уже о том, как сильно их поразило, что ни один из встреченных туземцев не носил оружия.
– Прекрасный народ! – заявил Черный. – Могу поклясться, что если и есть где-то земной рай, то это именно он.
Несомненно, земля была плодородной. Холмы и горные хребты сменялись широкими долинами, весьма удобными для распашки, а далеко на юге, теряясь в дымке, маячили пики горной гряды, вздымавшейся на добрых три тысячи метров над уровнем моря. Воздух рассекали колибри, словно разноцветные миниатюрные стрелы, длинноклювые цапли с белой грудкой и темной спинкой восседали на ветвях деревьев по обеим берегам реки, как полки гренадеров, замершие в почетном карауле.
Чуть позже появились первые пеликаны, чей тяжелый полет говорил о том, что море совсем близко, а вскоре испанцы оказались у устья реки. Берега обрамляли пляжи с белоснежным песком и длинные ряды высоких кокосовых пальм, а впереди, там, где река впадала в широкий залив, возвышалась высокая отвесная скала, четко очерченная на фоне синих океанских вод, простирающихся до самого горизонта.
– Вот оно, это место, – зачарованно произнес канарец. – Трудно поверить, но всё именно так, как описал губернатор – порт, река и бескрайние плодородные земли, почти необитаемые. Что думаете?
– Святые небеса! – вдруг воскликнул Черный Месиас.
Этот возглас был обусловлен отнюдь не красотой действительно прекрасного места, а тем, что как раз в эту минуту всего в двухстах метрах вверх по течению из чащи вышли два десятка туземцев и молча бросились в их сторону, потрясая тяжелыми дубинками и примитивными каменными топорами.
Это были низкорослые, коротконогие и коренастые люди с кожей более темной, чем у большинства туземцев, которых испанцы видели до сих пор, с длинными, развевающимися по ветру волосами и черными узорами татуировок, покрывающими тела с ног до головы. Но хуже всего были изуродованные ноги с огромными широченными ступнями, придающими им поистине жуткий вид.
– Карибы! – в ужасе прошептал Сьенфуэгос. – Помоги нам Боже, взгляните на эти ноги! Это же людоеды!
Он выхватил шпагу, не выпуская при этом из рук своего верного шеста, но, увидев, как оба спутника бросились бежать, увязая в песке, тут же сообразил, что любая попытка противостояния целому отряду вооруженных дикарей изначально обречена на провал, развернулся и бросился вслед за андалузцами, которые успели опередить его на добрых сорок метров.
Черный Месиас, как и Дамасо Алькальде, были настоящими моряками, сильными и ловкими, но не привыкшими быстро бегать, ведь на палубе для этого просто не хватало места; канарец же, будучи намного моложе, большую часть жизни провел в погоне за козами. Он тут же устремился к дальнему концу пляжа, где возвышалась высокая отвесная скала, и отчаянными жестами поманил за собой спутников.
– К скале! – закричал он. – К скале! Скорее!
Карибы все приближались.
Испанцы в панике бросились бежать с такой скоростью, словно на ногах у них выросли крылья, но эта свора дикарей обладала, казалось, неутомимостью лошадей; их огромные ступни даже не оставляли следов на песке; с каждой секундой они становились всё ближе, и вот уже за спиной отчетливо послышался топот множества ног и прерывистое дыхание.
– Бежим! – снова и снова призывал Сьенфуэгос. – Ради Бога, скорее, скорее!
Первым не выдержал Дамасо Алькальде. Он отчаянно закашлялся, с хрипением рухнул на песок и беспомощно забился в истерике, не в силах сделать больше ни единого шага, несмотря на все старания Сьенфуэгоса заставить его подняться.
– Не останавливайся! – умолял канарец. – Наверх, скорее наверх!
Но тот лишь поднял на него залитое слезами, испачканное в песке лицо и посмотрел широко открытыми глазами.
– Не могу! – прошептал он. – Не могу! Помоги мне, Пресвятая дева дель Росио, помоги...
Ему словно отрезали ноги или перебили позвоночник – он просто распластался на песке, словно достаточно зарыть в него лицо, чтобы избежать поимки.
Первый из карибов находился уже так близко, а вид у него был столь свирепым, что канарец понял – он больше ничем не поможет своему другу, и потому развернулся и помчался вслед за Черным Месиасом, чьи силы тоже начали убывать.
Их по-прежнему отделяло от скалы больше четырехсот метров, но преследователи уже были так близко, что испанцы слышали их тяжелое дыхание – как у ринувшихся в атаку свирепых кабанов.
На миг обернувшись, Сьенфуэгос увидел, как толпа людоедов набросилась на бедного Дамасо Алькальде и принялись молотить его дубинками и топорами. Не подлежало сомнению, что помочь ему уже невозможно, остается лишь спасать собственную жизнь. Между тем, ослабевший Месиас все сильнее шатался от усталости, вот-вот готовый рухнуть без сил.
Дротик с зазубренным наконечником просвистел над самыми головами и воткнулся в песок в нескольких метрах впереди.
Сьенфуэгос стиснул зубы, с силой сжал свой верный шест и ускорил бег. Всего за несколько секунд он смог оторваться от преследователей.
Менее чем в пятидесяти метрах от ближайшей скалы Черный Месиас взвыл и упал на колени.
Подоспевший дикарь тут же обрушил ему на голову страшный удар. Сьенфуэгоса еще долго потом преследовал жуткий треск этого удара, от которого череп андалузца раскололся, словно орех, разбитый кулаком великана.
Сьенфуэгос подумал об Ингрид.
Ее улыбка придала ему сил, которых оставалось совсем немного, а воспоминания о неподражаемом теле, что ждало его где-то вдали, заставили мчаться все дальше и дальше и забыть о том, что ноги как будто налились свинцом.
Дикий зверь на деформированных ногах, потрясая окровавленной дубинкой, рычал уже прямо у него за спиной.
От высокого утеса его отделяли лишь двадцать метров.
Сьенфуэгос мчался прямо на скалу; казалось, он вот-вот врежется в каменную стену, но неожиданно он вонзил в песок конец шеста и, взлетев в воздух на добрых четыре метра, с математической точностью приземлился на крохотный уступ, отчаянно балансируя над самой головой людоеда, который застыл, как вкопанный, не в силах понять, как вышло, что последняя жертва ускользнула из-под самого носа.
Подбежали другие дикари, и Сьенфуэгос начал быстро карабкаться на скалу, ломая ногти о камни, метр за метром взбираясь все выше – туда, где его не достанут брошенные копья. Каннибалы полезли следом, решив захватить его любой ценой.
Охота продолжалась, но здесь, среди скал, преимущество было на стороне канарца.
Когда десять минут спустя он остановился, чтобы посмотреть вниз, то обнаружил, что находится на высоте восьмидесяти метров над морем и лишь один из его врагов – тот самый, что размозжил голову Черному Месиасу – упорно продолжал преследование, в то время как его спутники предпочли спуститься на пляж.
Сьенфуэгос понял, что наконец-то в безопасности, пусть и ненадолго, и присел, чтобы перевести дух, глядя на кариба, который отчаянно пыхтел и задыхался, обнажая желтые зубы, словно хотел еще больше испугать и без того перепуганного канарца.
Внизу, на пляже, двое дикарей тащили за ноги окровавленное тело Дамасо Алькальде, все еще пытающегося сопротивляться – он визжал, как свинья, которую волокут на убой. Тело тащили в сторону Черного Месиаса, которому повезло несколько больше: он едва успел упасть на колени, когда страшный удар расколол ему череп, забрызгав мозгами песок.
Каннибал продолжал преследование, пока не потерял равновесие и чуть не сорвался в бездну, однако сумел уцепиться за край скалы и попытался нащупать ногой точку опоры, чтобы продолжить карабкаться вверх.
Сьенфуэгос взглянул на него.
Затем поглядел на остальных карибов, что сгрудились вокруг тел его несчастных друзей, кромсая их острыми каменными топорами, и принял внезапное решение: уперся концом шеста в уступ скалы не более метра шириной, находившийся в пяти метрах ниже, и плавно соскользнул по шесту с обычной ловкостью, которая в свое время так удивила капитана Леона де Луну, а теперь привела в такое же изумление дикарей: они застыли на месте, зачарованно наблюдая за Сьенфуэгосом.
Теперь его отделяло от преследователя не более четырех метров. Тот внезапно понял, что превратился из охотника в добычу, но его туповатому разуму требовалось довольно много времени, чтобы решить, как действовать в новой ситуации.
Очень неторопливо, почти с наслаждением, Сьенфуэгос распластался всем телом на склоне скалы и направил заостренный конец шеста в правый глаз ревущего в бессильной ярости дикаря.
Он ударил изо всех сил, вложив в этот удар всю злобу и ненависть, которых никогда не чувствовал в себе прежде. Глазное яблоко лопнуло, как яйцо, из глазницы брызнул мозг, и гнусная тварь с предсмертным визгом кубарем покатилась в пустоту и рухнула с тридцатиметровой высоты прямо на тело несчастного паренька, только что им убитого.
Карибы дружно испустили хриплый рев, потрясая оружием, и даже бросили в Сьенфуэгоса несколько камней, вполне отдавая себе отчет, что все равно не смогут его достать. Так что канарец просто уселся на каменном уступе, прислонился спиной к скале и свесил вниз ноги, болтая ими над пропастью, стараясь при этом унять предательскую дрожь в коленях.
И заплакал.
Он плакал, как ребенок, со слезами выплескивая всю боль последних дней, какую иным людям не испытать и за целую жизнь. Как неожиданно рвется натянутая струна, не выдержав напряжения, так внезапно лопнули его нервы, и измученное, обессиленное тело осталось лежать, будто сломанная кукла.
На долгое время – он сам не знал, на сколько именно – он словно выпал из реального мира, погрузившись в собственную боль, страх и бессилие; голова его казалась пустой, мысли носились где-то далеко, а он понимал лишь одно: что оказался жертвой и свидетелем кошмарной сцены – из такой ситуации никто не смог бы выбраться живым. Сьенфуэгос решил, что никогда в жизни ему уже не доведется увидеть нечто столь же чудовищное.
Но он ошибся.
Не прошло и нескольких минут, как он понял, насколько ошибался, думая, что ничего более ужасного в жизни быть не может. Когда ему удалось наконец вытереть слезы, унять дрожь в коленях и успокоить колотящееся сердце, Сьенфуэгос посмотрел вниз. От увиденного у него впервые за четырнадцать лет жизни закружилась голова; от ужаса он едва не выронил шест, а сам чуть не свалился в пропасть.
Там, внизу, менее чем в ста метрах от него, почти у самых его ног, отряд дикарей расположился вокруг останков Дамасо Алькальде и Черного Месиаса. Вскоре началась поистине демоническая оргия: дикари принялись кромсать их тела, пожирая сырое мясо. Казалось, они получали настоящее удовольствие, когда потоки крови стекали по их подбородкам, шеям, рукам и груди.
Он закричал.
Он кричал и кричал, не в силах остановиться в истерике, взывал к Богу, чтобы тот обрушил на злодеев свой праведный гнев или чтобы земля разверзлась у них под ногами, отправив их прямо в адский огонь.
Они подняли головы и посмотрели на него.
В их глазах не было ни ненависти, ни издевки – одно лишь презрительное равнодушие да, возможно, обещание, что скоро он станет очередным блюдом на жутком пиршестве, которому они предавались.
Изумление, отвращение и гнев снова уступили место ужасу. Глядя, как два несчастных мальчика, полные надежд и иллюзий, еще полчаса назад радостно обсуждавшие, как обустроят свою жизнь в этом земном раю, превращаются в куски мяса, которые уродливые и жуткие звери, язык не поворачивался назвать их людьми, пожирают со скотским удовольствием, Сьенфуэгос почувствовал, как мозг разлетается на куски. В эти минуты канарец понял, что, если не сойдет с ума в этот злосчастный день – значит, на свете нет ничего, что могло бы свести его с ума.
Он прижался затылком к каменной стене и закрыл глаза, в который раз представляя безмятежное лицо Ингрид, призывая ее на помощь, умоляя явиться, пробудить его от кошмарного сна, в который, казалось, превратилась вся его жизнь, и вернуть его на родной остров с прекрасными пейзажами, где они провели столько незабываемых часов.
Но вот наконец дикари закончили адское пиршество, и на песке остались лежать лишь две головы да несколько грязных ошметков мяса. Тогда карибы медленно поднялись, бросив последний взгляд на канарца, словно оценивая свои шансы до него добраться, а затем, забрав тело соплеменника, двинулись по пляжу в сторону тех зарослей, откуда так неожиданно появились.
Сам не зная почему, Сьенфуэгос решил их пересчитать.
Их оказалось двадцать три.
Несколько минут спустя они вновь появились, таща на себе огромное каноэ, вытесанное из гигантского темного ствола. Спустив его на воду, дикари забрались внутрь лодки и стали грести в сторону скалы, не сводя глаз со Сьенфуэгоса. Теперь их разделяло не более двухсот метров.
Он снова их пересчитал.
Теперь их стало восемнадцать.
И тогда он поблагодарил Хуана де ла Косу за науку, ведь теперь он сумел понять, что пятеро каннибалов спрятались в чаще и, возможно, в эти самые мгновения бегут в сельву, в сторону обрыва, с намерением отрезать ему путь к отступлению и прижать к вертикальной скале.
Он оценил высоту, время, за которое они смогут забраться наверх, и вероятность сбежать, прежде чем его загонят в ловушку.
Почти никакой.
Ему оставалось по меньшей мере шестьдесят метров трудного подъема, прежде чем он окажется на открытой местности, а там, посреди сельвы, тянущейся вглубь от скалистого берега, его шансы ускользнуть от преследователей и вовсе стремились к нулю.
При одной мысли о том, что, пока он с трудом продирался бы сквозь чащобу, на него в любую минуту мог наброситься один из тех демонов в людском обличье и ударом дубинки размозжить череп, у Сьенфуэгоса вновь задрожали колени. Приведя в порядок мысли, он в конце концов решил, что безопаснее будет оставаться на скале, зависнув над пропастью.
Он взял себя в руки.
Неоспоримое свидетельство того, что он остался один-одинешенек и его выживание зависит исключительно от хладнокровия и способности быстро реагировать на опасность, свершило чудо, прояснив его мысли, придав сил и уверенности – отныне эта уверенность станет одним из главных и самым ценным его достоинством.
В тот день канарец Сьенфуэгос стал настоящим мужчиной.
Вдохнув полной грудью, он пришел к выводу, что дикари в лодке, похоже, решили ждать, пока он сам не упадет к ним в руки, а потому, подсчитав, сколько времени осталось до захода солнца, пополз по скале, присматривая местечко, где можно укрыться.
Через пятнадцать минут он не сомневался, что враги, должно быть, уже над самой его головой, и молил всех известных ему богов, чтобы солнце быстрее двигалось к закату.
Сверху упал камень, отскочив от скалы совсем рядом с его рукой. Сьенфуэгос поднял взгляд и увидел наверху, в сорока метрах над собой, одного из дикарей. По выражению его лица канарец догадался – тот боится высоты и ни за что за ним не полезет.
Здесь, на отвесной скале, ему нечего было бояться.
Он продолжал ползти – все время вправо, под прикрытием крутого склона, защищающего от новых камней; по пути ему попалась узкая расселина, вход в которую почти не был заметен снаружи, но Сьенфуэгос продолжал ползти и остановился, лишь добравшись до того места, которое приглядел заранее. Это место хорошо просматривалось снизу, из каноэ, но зато сверху его защищал скальный выступ, а всего в четырех или пяти метрах обнаружилось гнездо чаек, тут же поднявших истошный крик.
Солнце меж тем коснулось линии горизонта.
Дикари махали со стороны моря своим соплеменникам, показывая им, где находится Сьенфуэгос, но на землю уже опустились первые тени, и преследователи никак не решались спуститься.
Один из дикарей, стоящий на носу каноэ – сплошь покрытый татуировками вождь с еще более уродливыми, чем у соплеменников ногами, казавший в отряде главным, издал резкий гортанный крик.
Прошло несколько минут.
Ночь, настоящая ночь со спасительной темнотой, еще на настала. Время тянулось бесконечно.
Вдруг рядом мелькнуло тело, пролетев не более чем в десяти метрах от Сьенфуэгоса, и врезалось в воду, которая поглотила человека с такой жадностью, будто только его и ждала. Рыжий понял, что на сегодняшний день опасность миновала.
Но все же он подождал до того момента, когда уже не мог различить собственных ладоней, очень медленно, ощупывая каждую точку опоры, вернулся обратно тем же путем, как и пришел, и втиснулся в крошечную пещеру, откуда немедленно вылетела стайка испуганных чаек.
Сьенфуэгос аккуратно отодвинул яйца, стараясь их не разбить, свернулся в позе зародыша, закрыл глаза и уснул.
Только луна наблюдала за ним.
Большая, круглая, сияющая и холодная.
Сьенфуэгос полз очень медленно, лишь иногда поглядывая вниз, чтобы заметить тень лодки, которая по-прежнему находилась на том же месте, покачиваясь на серебристых волнах. В любое другое время эта картина показалась бы ему прекрасной.
Канарец просидел в своем убежище довольно долго – наедине со страхом, отчаянно ненавидя каждый из смутных силуэтов дикарей, чьи желудки в эти минуты переваривали тела его товарищей. Он задавался вопросом, по какому капризу судьба занесла его сюда, она играла с ним, как летний ветер на его родном острове носит крошечные семена с белым пухом, отчего леса кажутся словно припорошенными снегом.
Сьенфуэгос никогда не мечтал о другой жизни, нежели жизнь скромного одинокого пастуха, не желал ничего другого, кроме как изо дня в день видеть все те же молчаливые горы и скалы. Но вот кто-то неведомый и всемогущий словно пнул его, как он сам пинал в детстве комки навоза, заставляя их катиться, куда ему хотелось, в глупом упрямстве повторяя это вновь и вновь, пока они не разваливались на части.
Он чувствовал себя рыбой, неосторожно заглотившей приманку, которой стало для него прекрасное тело возлюбленной, и теперь ему приходится отчаянно бороться за жизнь, пытаясь противостоять той неведомой силе, что вырвала его из уютной тихой пещеры, чтобы швырнуть в бушующее море жизни, перед которой он, не знающий ее законов, оказался совершенно беззащитен.
Вскоре наступил рассвет.
Капризная судьба будто нарочно спешила добавить ему еще один день мучений; и канарец бессильно наблюдал, как рассвет медленно окрашивает окрестный пейзаж в яркие краски, не забыв при этом четко выделить адский ковчег, по-прежнему стоящий у берега.
Он не боялся. Смерть от голода или жажды не казалась ему столь ужасной, как гибель от рук дикарей. Что действительно ввергало в ужас – так это мысль о том, что его может постигнуть печальная участь друзей. Очевидно, ни один каннибал не собирался лезть за ним на скалы, и Сьенфуэгос твердо решил, что скорее умрет здесь, в этой расселине, чем попадет в руки преследователей.
Теперь это был лишь вопрос терпения.
А именно терпение всю жизнь требовалось от пастуха на Гомере.
Он съел два яйца чайки и стал ждать.
Поднималось солнце, согревая землю.
И море.
Карибы в лодке обливались потом, обшаривая глазами каждый выступ скалы в попытке обнаружить затаившегося врага, но разглядеть со стороны моря вход в крошечный грот было совершенно невозможно.
Но они тоже оказались терпеливы.
День выдался долгим.
Сьенфуэгос немного подремал. Враги по очереди бодрствовали.
Солнце неумолимо припекало, однако не солнце, а свежий восточный ветер, подувший ближе к вечеру, оказался его главным помощником. Море, до сих пор неподвижно спокойное, теперь разыгралось, и преследователи чувствовали себя все более неуютно в своей лодке, которую набирающие высоту пенистые волны то и дело кидали на скалы, угрожая разбить об утес.
Наконец, дикарь на носу взмахнул тяжелой дубинкой и издал гортанный вопль, отдавая приказ. Гребцы взялись за весла и направили лодку к берегу.
Сьенфуэгос не пошевелился, хотя его сердце выпрыгивало из груди от радости.
Полчаса спустя из-за пальм вышли четыре каннибала, взобрались в лодку и направили ее в открытое море, чтобы пересечь узкий пролив и высадиться на восточном берегу, в двух милях дальше по берегу.
Канарец пришел к выводу, что, если они и дальше двинутся в том же направлении, то рано или поздно наткнутся на форт Рождества и его ни о чем не подозревающих обитателей.
Он добрался до вершины скалы, откуда лодка казалась лишь крошечной точкой, и пустился бежать неторопливой ритмичной трусцой, по опыту зная, что лишь такой бег можно выдержать на протяжении нескольких часов. Канарец размышлял, как бы сократить дорогу, пробравшись через горы, но помнил при этом, что если он будет держаться так, чтобы море все время оставалось справа, в конце концов обязательно доберется до залива и форта.
Он смог поспать лишь несколько часов перед самым наступлением темноты, пока не взошла полная луна, осветив зловеще-фантастическим светом незнакомый пейзаж. Тогда он вновь пустился бегом, останавливаясь лишь для того, чтобы глотнуть воды из попадавшихся по пути ручьев, не тратя время на еду, тем более, что на пустой желудок бежать намного легче.
Он берег силы.
Сперва он порывался броситься со всех ног, гонимый страхом и яростью, однако, представив, какое расстояние предстоит преодолеть, канарец решил бежать с умеренной скоростью, отдыхая каждый час по десять минут.
Ему было четырнадцать лет, он обладал поистине стальными ногами, а сердце работало, как безотказная машина.