Текст книги "Сьенфуэгос"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

3

– Подъем, черт подери! Сегодня утром «Галантная Мария» должна сиять как зеркало!

Его снова пнули ногой – похоже так здесь было заведено. С легким ворчанием Сьенфуэгос расстался с чудесным миром, в котором провел ночь, и смирился с тем, что находится на борту зловонной и отвратительной посудины.

Он взглянул на старика с палкой, смотревшего на него воспаленными глазами, и спросил:

– Что еще за галантная Мария?

Тот казался настолько огорошенным, что даже не сразу ответил:

– Наш корабль. Что же еще?

– Послушайте, – пристально взглянул на старика Сьенфуэгос. – Почему вы вчера вечером сказали, что мы скоро умрем?

– Потому что мы и в самом деле скоро умрем, – с этими словами тот указал рукой в сторону носа. – Вот скажи, ты что-нибудь видишь?

Сьенфуэгос слегка приподнялся, осмотрел горизонт и покачал головой.

– Только воду.

– Осталось недолго, – ответил старик, тяжело поднимаясь на ноги, и направился к центральной палубе. – Помяни мое слово, осталось недолго.

Канарец промолчал, потому что уже начал терять всякую надежду понять этих странных типов, плывущих по глубоким водам, ясно же – они говорят на каком-то другом языке. Единственное, что ему было понятно, так это то, что придется снова взяться за ведро со шваброй, и никто не обратит на него ни малейшего внимания, пока он ползает на коленях, надраивая старые доски в абсурдной попытке сделать их еще более потрепанными.

Солнце стояло высоко над кормой, когда вновь появился чумазый повар, предлагая миски с вонючей бурдой. Сьенфуэгос вновь хотел отказаться, но Паскуалильо из Небрихи властным жестом велел ему взять миску и тут же пристроился рядом, наслаждаясь недолгими минутами отдыха.

– Да ты рехнулся! – воскликнул он. – Никогда не отказывайся от еды. Если сам не хочешь, то отдай другим. К примеру, мне.

– Это же помои.

– Помои? – удивился парень. – Да это лучшая еда из той, что я пробовал. А ты что обычно ешь?

– Молоко, сыр и фрукты.

– Ну, тогда ты в полной заднице, потому что на борту этого нет. Уж точно не для юнги.

– Когда мы прибудем в Севилью?

Парнишка, поглощающий вторую порцию бобов, на секунду остановился и озадаченно на него посмотрел.

– В Севилью? – смущенно повторил он. – Думаю, что никогда. Мы плывем не в Севилью.

Сьенфуэгос растерялся, не в состоянии переварить услышанное, и наконец робко поинтересовался:

– Если мы плывем не в Севилью, то куда же?

Паренек пару секунд помедлил, передернул плечами, вернул пустую миску и отполз к своему ведру и швабре.

– А никуда! – безразлично ответил он. – Скорее всего, завтра вообще помрем.

Сьенфуэгос оставил его сидящим на палубе, ничего не понимая и совершенно ошеломленный тем, что все на борту, казалось, разделяют эти мрачные предчувствия, пока не наткнулся на мужчину среднего возраста и приятной наружности, с густой бородой и сверкающими глазами, который остановился напротив и с удивлением его оглядел.

– У что-то случилось, парень? – спросил он со странным акцентом.

Сьенфуэгос слегка кивнул.

– Почему все говорят, что завтра мы умрем?

– Потому что тупые животные, – и он ободряюще похлопал Сьенфуэгоса по коленке и махнул рукой в сторону остальных. – Не обращай на них внимания! Они не ведают, что говорят.

– Когда мы прибудем в Севилью?

– Мы не плывем в Севилью.

– А куда в таком случае?

– В Сипанго [3]3
  Сипанго – старинное название Японии.


[Закрыть].

– А что это?

– Большая страна, очень богатая и красивая, где все счастливы, а дома строят из золота, – улыбнулся мужчина. – По крайней мере, так говорят.

– А это далеко?

– Очень. Но мы доберемся.

– Это далеко от Севильи?

– Очень.

– Но мне нужно в Севилью.

– Тогда ты выбрал не тот курс, мы плывем в противоположном направлении. Ты откуда родом?

– С острова.

– С какого? С Гомеры?

Получив в ответ кивок, он восхищенно и удивленно присвистнул.

– Боже правый! – воскликнул он. – Только не говори, что ты решил зайцем проплыть с Гомеры до Севильи.

– Именно так, сеньор.

– Значит, тебе не повезло, потому что мы плывем на запад в поисках нового пути на Сипанго.

– На западе ничего нет.

– Кто это сказал?

– Все говорят. Все знают, что Гомера и Иерро – это край земли.

– Но мы уже два дня как потеряли их из виду, и никакого края нет.

– Только вода.

– А еще небо, ветер и облака... И дельфины забрались так далеко... Почему на западе не может быть земли? – он снова похлопал Сьенфуэгоса по коленке, словно пытаясь взбодрить, и широко улыбнулся. – Не давай себя запугать. Выглядишь ты храбрым пареньком.

Мужчина собрался уже вернуться на корму, но Сьенфуэгос остановил его жестом.

– Вы меня не накажете? – спросил он.

– За что?

– За то, что сел на борт без разрешения.

– За этот грех на тебя наложат епитимью. Боцман заставит тебя работать, пока зубами не начнешь скрипеть. Удачи тебе!

– Спасибо, сеньор! – крикнул Сьенфуэгос вдогонку. – Простите, сеньор, меня зовут Сьенфуэгос, а вас?

– Хуан, – ответил тот, дружески подмигнув. – Хуан де ла Коса.

Боцман «Галантной Марии», грубый баск, обожающий раздавать тумаки и таскать за уши бездельничающих юнг, показал также неограниченную способность находить всем занятия, чтобы многочисленная команда корабля не попала в опасную ловушку безделья – самую опасную во время долгого плавания. Благодаря его неиссякаемой изобретательности бедняга Сьенфуэгос не имел в последующие дня ни минуты отдыха, чтобы снова всласть поразмышлять над новым и ошеломляющим курсом, который взяла его жизнь.

Лишь когда наступал вечер, когда он искал на носу местечко, чтобы рухнуть среди парусов и канатов, пастух находил покой и вспоминал о возлюбленной, пытаясь представить, чем она сейчас занимается, но через некоторое время его мысли прерывало неизменное появление загадочного человека, пахнущего, как священник. С математической точностью он останавливался рядом, долго осматривал горизонт и что-то тихо бормотал, а потом вновь исчезал в сумерках, словно призрак.

Море было спокойно, глубокого синего цвета, а постоянный ветер с северо-востока наполнял паруса и мягко и без устали гнал корабль вперед.

Выросший на вершинах Гомеры пастух и знаток природы прекрасно знал, что ветер с сентября по январь всегда дует в одном направлении и почти с одинаковой силой, и потому с первой же минуты понял, что этот ветер как нельзя лучше подходит для того, чтобы быстро добраться до удивительной страны с золотыми дворцами, трудно было выбрать лучшее время года для этой затеи.

На третий день плавания он научился определять время, и боцман позвал его на корму, встал перед странным стеклянным предметом с узкой перемычкой посередине, через которую без устали текла струйка песка, и сказал:

– Это часы. Когда песок закончится, это будет означать, что прошло полчаса. Ты должен переворачивать их и ждать. Когда сделаешь это восемь раз, закончится твоя вахта, и ты позовешь Паскуалильо, чтобы тебя сменил, – боцман нахмурился, оглядел его с головы до ног и недоверчиво поинтересовался: – Умеешь считать?

– Нет.

– Так я и думал.

Не проронив больше ни слова, он скрылся, через некоторое время вернулся с горсткой миндаля и высыпал ее на стол.

– Здесь восемь орехов, – сказал он. – Каждый раз, когда будешь переворачивать часы, ешь один. Когда они закончатся, позови Паскуалильо. Но не забывай – я за тобой присматриваю, если съешь раньше времени, получишь двадцать ударов хлыстом. И уверяю, это очень много.

Вскоре появился мастер Хуан де ла Коса и обнаружил, что канарец сидит на палубе, не отрывая взгляда от песка, будто в трансе.

– Чем ты тут занимаешься? – удивленно спросил он.

– Измеряю время, – со всей серьезностью ответил паренек.

– Да ну? А орехи зачем?

– Потому что я не умею считать.

– Совсем-совсем?

– Совсем-совсем.

– Какой же ты неотесанный! – он покачал головой, словно ему стоило величайших усилий поверить в существование такого неуча, чуть помедлил, взял его за руку, заставил распластать ладонь по палубе и стал показывать на пальцы по порядку. – Повторяй за мной, – приказал он. – Раз!

– Раз.

– Два.

– Два.

– Три.

– Три.

– Четыре.

– Четыре.

– И пять.

– И пять.

– Хорошо. А теперь повторяй, пока не запомнишь. Если к моему возвращению не выучишь, получишь двадцать ударов хлыстом.

Он ушел, а Сьенфуэгос остался сидеть на палубе с глупым видом, не отрывая взгляда от струйки песка. Указательным пальцем правой руки он ударял по пальцам левой и безустанно повторял, будто в каком-то нелепом сне: раз, два, три, четыре, пять... Раз, два, три...

В таком положении его и застал рассерженный боцман, когда подошел взглянуть, как дела, и грубо прикрикнул:

– Можно узнать, чем ты занимаешься, черт тебя дери?

– Учусь считать.

– Ах вот как! И сколько прошло времени?

– Не знаю.

– Сколько орехов ты съел?

– Не знаю.

– А осталось сколько, придурок? – гневно воскликнул боцман.

Сьенфуэгос придвинул поближе кучку орехов, внимательно на нее посмотрел и стал тыкать в них пальцем: раз, два, три, четыре и пять. Задумался на пару секунд, заерзал и пришел к блестящему выводу:

– Больше пяти, – убежденно заявил он.

Уродливый коротышка боцман несколько секунд взирал на него совершенно ошарашенно. Он громко шлепнул себя по лбу, показывая свое недоумение, развернулся и отправился обратно на нос, ни на мгновение не прекращая ругаться.

– В Сипанго? – воскликнул он. – Черта с два мы куда доберемся с такой командой!

Возможно, опытный и бывалый боцман не так уж и заблуждался по поводу ожидающего корабля будущего, но тем не менее, хотя и скрепя сердце, вынужден был признать, что рыжий мальчуган, зайцем севший на борт на Гомере, прекрасно справляется с обязанностями, и на следующий день снова поставил его на страже у часов, раз уж он превосходно научился считать до двадцати.

– Это на случай, если я однажды напьюсь в стельку, – заявил он. – Буду знать, что ты не пропустишь вахту.

Парнишка ему нравился. Может, он и не был самым умным на борту, но показал несомненные способности к обучению и явную предрасположенность к работе, выполняя все указания с неизменной точностью. При этом с ловкостью забирался на мачты или соскальзывал вниз по вантам, как натуральная обезьяна. В тот день, когда ему позволили воспользоваться длинным шестом для абордажа, он стал прыгать из одного конца палубы на другой, как ярмарочный акробат, вызвав восхищение всей команды.

Однажды утром его острый взгляд различил справа по борту плавающее в воде огромное бревно; когда же они подошли достаточно близко, чтобы как следует его разглядеть, многие пришли в ужас, обнаружив, что это бревно – не что иное, как обломок мачты португальского судна, судя по всему, гораздо большего по размеру, чем «Галантная Мария».

Самых малодушных охватила паника, и наступившая ночь вновь огласилась рыданиями тех, кто по-прежнему считал, будто конец пути совсем близок и скоро они достигнут того самого места, где каждый корабль, посмевший пересечь «Неведомый Сумрачный океан», утянут в бездну огромные чудища, обитающие на краю света и зорко охраняющие пределы вселенной.

Паскуалильо из Небрихи составлял часть легиона перепуганных душ, на которые ночные тени, казалось, оказывают зловещее и неодолимое влияние, хотя в те часы, что светило солнце, он являлся лидером группы юнг и неоспоримым заправилой разных темных делишек, творившихся в кубрике.

Там же проводились полуподпольные карточные игры. Кстати, именно Паскуалильо вовлек молодого пастуха в сложный мир игры, чем невольно оказал ему столь дурную услугу, что и представить не мог.

Это произошло на следующий день.

Еще свежа была в памяти страшная находка – обломок мачты португальского корабля, плавающий в океане, и пока на баке возбужденно ее обсуждали, в носовом кубрике шла игра, свидетелем которой случайно оказался Сьенфуэгос, который по странному стечению обстоятельств не занимался никакой работой.

Для начала ему просто показали карты, ловко вращая их между пальцами. Видимо, его совершенно зачаровали раскрашенные фигуры и странные знаки, чей смысл оказался для него настолько непостижимым, что он постоянно их путал.

Короли, дамы, валеты, тузы, номерные карты различных мастей и рангов складывались в самые разнообразные комбинации, каждая из которых имела свое название, каких он никогда прежде не слышал; он был прямо-таки покорен картами, казавшимися ему волшебными живыми существами; никогда прежде не встречал он ничего столь чудесного – если, конечно, не считать прекрасных глаз и несравненного тела возлюбленной.

Сьенфуэгос с первой минуты отдал им душу, однако с первой же минуты, как сел за карточный стол, обнаружил, что единственные дамы в этом мире, которые к нему, увы, не благоволят – это дамы карточной колоды.

С того самого вечера, отныне и на протяжении всей своей богатой на события жизни Сьенфуэгос попадет под влияние необъяснимого заклятья – как только в решающий момент ему выпадет из колоды дама, он тут же потеряет всё до последней рубахи, если в тот миг будет ей обладать.

В это же мгновение он рубахой не владел, а был хозяином лишь своего времени и способностью без устали трудиться, и потому за одну партию проиграл восемь рабочих вахт, так что перед ним встала болезненная необходимость расплатиться с долгом всего за одну неделю, лишившись почти всех часов сна.

Но это его не отрезвило. Теперь он уже не мог обходиться без игры, и через много лет спрашивал себя – какой бы стала его судьба, скольких неприятностей он смог бы избежать, если бы в тот проклятый день на борту «Галантной Марии» не влюбился бы по несчастной случайности в карты.

И потому пять следующих дней он провел, бегая из одного конца палубы к другому, словно заведенный механизм, выполняя работу двух юнг, и вымотался настолько, что уже не способен был понять простейший приказ.

– Этот парень просто тупой!

Даже доброжелательный Хуан де ла Коса или вечно всем недовольный боцман, уже начавший в него верить, стали сомневаться в его умственных способностях, поскольку не знали, что канарец работает уже двадцать часов подряд без отдыха и проглотив всего несколько ложек той бурды, которую он по-прежнему находил совершенно несъедобной.

Лишь мозговитый Луис де Торрес, черноглазый мужчина с крючковатым носом, придававшим ему вид встревоженной хищной птицы, похоже, уловил, что на самом деле происходит. Ему предстояло переводить беседы с Великим ханом или другими королями на берегах Сипанго, а пока на борту ему было совершенно нечем заняться, так что большую часть времени он наблюдал за происходящим на корабле, как огромный сокол.

– Эй ты, иди сюда! – окликнул он однажды канарца, поднимаясь на ют. – Вот как получается, что ты все время работаешь не разгибая спины, в то время как твои товарищи спокойно удят рыбу или загорают на солнышке? Ты что, и в самом деле такой тупой, как о тебе говорят?

Сьенфуэгос сомневался, стоит ли рассказывать о своих трудностях, ведь карты на борту не поощрялись, и его признание, что в кубрике ведутся карточные игры, могло навлечь неприятности на остальных; однако толмач оказался настойчив и не желал отступать, не получив правдивых объяснений, так что в конце концов пастуху пришлось во всем признаться.

– Ты определенно тупой, – сказал Луис де Торрес с колоритным акцентом, выдающим его левантийское происхождение. – И сколько ты должен?

– Два дня работы.

– Ты с этим не справишься, – убежденно заявил собеседник. – Ты же любую минуту свалишься с мачты и разобьешь голову. – Он сунул руку в кожаный кошель, привязанный к поясу, и вытащил три монеты. – Расплатись этим, – предложил он. – Когда получишь жалованье, вернешь пять. Через тридцать дней – шесть, а через сорок – семь. Понятно?

Парнишка, казалось, готов был отклонить предложение, но в конце концов протянул руку и взял монеты.

– Вполне... А вы случайно не еврей?

– Крещеный, – признался тот с легкой дружелюбной улыбкой.

– Тогда вы должны пахнуть святой водой.

– Возможно... Меня крестили как раз в тот день, когда мы покинули Севилью.

– А какая она, Севилья? – спросил Сьенфуэгос.

– Очень большая и красивая. Самый красивый город на свете, стоящий на самой красивой в мире реке.

– Когда-нибудь я попаду в Севилью, – убежденно заявил канарец. – Вообще-то я думал, что «Галантная Мария» плывет в Севилью, но когда понял, куда она направляется на самом деле, было уже поздно.

– Прекрати называть корабль «Галантная Мария», – понизив голос, велел ему Луис. – Адмирала это раздражает. Конечно, большая часть команды предпочитает пользоваться прежним именем корабля, но адмирала это злит.

– Почему? – удивился Сьенфуэгос. – Какая разница, как называется корабль?

Собеседник показал ему на две каравеллы меньшего размера, всегда плывущие в поле зрения, а с наступлением вечера приближающиеся, чтобы получить указания.

– Это «Нинья» и «Пинта», – объяснил он. – Если называть корабль «Галантная Мария», то мы больше будем похожи на веселых шлюх, отправившихся на охоту за пикантными приключениями, чем в экспедицию в поисках Великого хана... Поэтому адмирал изменил название на менее фривольное и назвал корабль «Санта-Мария».

– Какое это имеет значение! Что одна, что другая – обе везут меня совсем не туда, куда надо. Какая разница, «Галантная Мария» или «Санта-Мария», если ни та, ни другая не доставят меня в Севилью!

– Да успокойся ты наконец! Ты еще молод, успеешь побывать в Севилье! Никуда она не денется.

– Что в этом толку? – вздохнул Сьенфуэгос. – Ведь человека, с которым я жажду встретиться, там уже не будет...

– Ничего, другую найдешь. Речь ведь о женщине, правда? Уверяю тебя, с твоей-то внешностью их у тебя всегда будет в достатке. Это тебе говорит человек, который всегда интересовался женщинами, хотя они им ничуть не интересовались. Пусть даже вот тут, – он с ироничной улыбкой легонько постучал себя по виску, – будет вся мудрость мира, пусть он умеет говорить на девяти языках. Им на это плевать, подавай типов вроде тебя.

– Она не такая, как все, – сказал Сьенфуэгос. – Совсем не такая.

– У нее что, три ноги?

– Разумеется, нет!

– Ну, тогда она точно такая же, как и все остальные, можешь мне поверить. А теперь ступай; только не забудь, что ты должен мне денег, а задолжать обращенному еврею – еще хуже, чем самому дьяволу...

– Он уже передо мной.

– И даже не вздумай играть на эти деньги!

Пастух заколебался, потому что именно так он и собирался поступить, но под орлиным взглядом строгих глаз кивнул и в тот же миг проворно спрыгнул на главную палубу.

– Не беспокойтесь, сеньор, не буду. И спасибо!

В эту ночь он смог крепко уснуть – впервые за последние дни; он так устал, что даже не заметил рядом присутствия человека, пахнущего, как священник, который на этот раз задержался на палубе гораздо дольше обычного, наблюдая за горизонтом и звездами и бормоча при этом все те же непонятные фразы.

Однако на следующее утро Сьенфуэгос быстро понял – что-то произошло, потому что и капитаны всех трех кораблей, и наиболее опытные рулевые с ужасом заявили, что компасы отклонились почти на четверть румба к северо-востоку.

– Это еще что значит? – поинтересовался Сьенфуэгос.

– Вместо того, чтобы, как положено, указывать на Полярную звезду, стрелки компасов отклонились на добрых пятнадцать градусов, и мы теперь не знаем, что и думать: то ли звезда изменила свое положение, чего просто не может быть, то ли все компасы разом вышли из строя, что тоже весьма маловероятно.

Канарцу нечего было ответить, поскольку он до сих пор не слишком хорошо представлял, что такое компас и как он работает; ему самому казалось просто непостижимым и демоническим колдовством, что какой-то кусок металла всегда указывает на одну и ту же точку горизонта, как бы его ни поворачивали.

Поэтому он решил не углубляться в эту тему. В этот вечер никому даже в голову не пришло расслабляться и отдыхать; все глаза были прикованы к яркой звезде, всегда стоявшей с правого борта.

Вновь раздался все тот же нескончаемый хор жалоб, суеверные трусы увидели страшное знамение в том, что прекрасная звезда, на протяжении столетий служившая преданной спутницей моряков, теперь решила их предать, бросив на произвол судьбы в самом сердце Сумрачного океана.

– Нужно вернуться! – умоляли матросы. – Полярная звезда сказала свое последнее слово: Господь не желает, чтобы мы шли вперед.

Но адмирал Колумб – тот самый человек, от чьих пыльных одеяний, по мнению Сьенфуэгоса, пахло священником, покидающий свою крошечную каюту лишь для того, чтобы свериться со звездами или рассчитать скорость движения кораблей, собрал всех рулевых и капитанов и сообщил, что, по его мнению, сей тревожный факт не имеет ничего общего с божественным провидением, это всего лишь какое-то до сих пор не известное астрономическое явление.

– Возможно, Земля и не совсем круглая, а имеет, например, форму груши, – сказал он. – Это могло бы объяснить, что при достижении определенной широты положение звезд претерпевает небольшое изменение. Как бы то ни было, я вам заявляю, что столь незначительное происшествие никак не может повлиять на мои планы. Мы по-прежнему держим курс на запад.

– При всем моем уважении... – вмешался Висенте Яньес Пинсон, считавшийся самым опытным капитаном эскадры. – Я бы посоветовал немного изменить курс, отклонившись в сторону юго-запада. Это бы весьма благоприятствовало продвижению кораблей. Ветер постоянно дует именно в этом направлении, и, слегка изменив положение кормы, мы сможем двигаться быстрее и с меньшей нагрузкой на оснастку и корпус, и так уже сильно изношенные.

– Согласно моим расчетам, Сипанго и берега Катая находятся прямо по курсу, – прозвучал резкий ответ адмирала. – Туда мы и направимся. Любое отклонение от курса я расцениваю как пустую трату времени.

– А я считаю, – заявил андалузец, и не подумавший повернуть румпель, – наша главная задача – найти землю и тем самым успокоить команду. А там уж сможем разузнать, как лучше дойти до Сипанго.

– Лучший способ достичь Сипанго – это следовать текущим курсом. Через десять дней мы увидим его берега.

Никто ни словом не возразил – в конце концов, генуэзец оставался адмиралом сего флота, согласно королевскому указу.

Однако среди команды распространилось недовольство, поскольку наиболее сведущие моряки предупреждали, что, стоит им оставить естественный маршрут по пути господствующих ветров (а многие годы спустя он превратится в «Путь пассатов» и оживленный торговый маршрут к берегам Нового Света), как они всё чаще рискуют попасть в штиль, а для опытного моряка нет опасности страшней, чем застрять без ветра посреди жаркого и неизвестного океана в совершенной неподвижности.

Кое-кто вспомнил недавнее предостережение старого Васкеса де ла Фронтеры, который сорок лет назад принял участие в таком же морском походе не запад под предводительством Генриха Мореплавателя, и их корабль попал в ту же ловушку. Васкес де ла Фронтера рассказывал, что на пути у них возникли заросли морских водорослей, превратившие воду в непроходимую вязкую топь, что и помешало, по его словам, достичь берегов Сипанго, до которых уже было рукой подать.

– На юго-запад! Все время на юго-запад! – крикнул он вдогонку, когда они отчалили от андалузских берегов, взяв курс на Канары. – Положитесь на ветер! Ветер никогда не обманет!

Кое-кто – и в том числе адмирал Колумб – считали Васкеса де ла Фронтеру не более чем болтуном и шарлатаном, никогда не отлучавшимся более чем на пятьдесят лиг от мыса Орчила на острове Иерро, который в то время считался краем света. Другие же, и среди них суровый Хуан де ла Коса, утверждали, что старик прекрасно знает, о чем говорит, заявляя, что засушенные стебли, которые он так бережно хранил – действительно те самые водоросли, извлеченные из вод легендарного Саргассова моря, а не просто обычные водоросли, высушенными на солнце.

К сожалению, из-за возраста почти семидесятилетний моряк не смог исполнить свою мечту и присоединиться к экспедиции, отправившейся через столько лет по его следам, и его мудрые советы остались лишь дорогими воспоминаниями, на которые командующие эскадрой не обращали ни малейшего внимания.

Невежественного и беззаботного Сьенфуэгоса, казалось, совершенно не волновали все эти вопросы; уж если они все равно не плывут в Севилью, то какая разница, идет ли корабль на юг или на север, на запад или на юго-запад. У него и без того хватало забот – как бы выжить на борту и не надорваться от непосильной работы, которую ему приходилось выполнять, проиграв в карты товарищам.

Это равнодушие к маршруту, а также то, что он сел на корабль, идущий в противоположном нужному направлении, служило матросам источником постоянных шуток по поводу его удивительной способности ориентироваться. Однако Сьенфуэгоса это совершенно не волновало, поскольку он, казалось, был сделан из особого теста – во всем свете его волновали только две вещи: Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе, и колода карт.

Он продолжал играть.

И проигрывать.

Сьенфуэгос задолжал денег Луису из Торреса и несколько часов работы – четверым или пятерым юнгам, но зато научился считать до тысячи и даже умел складывать и вычитать двузначные числа. Команда ценила его готовность во всем помогать и делать всем одолжения, хотя и врагов у него хватало – похоже, их просто раздражала его неоспоримая уравновешенность, а в особенности они завидовали той части тела канарца, которую заметили однажды утром, когда, воспользовавшись штилем, моряки решили искупаться в море в чем мать родила.

Королевский толмач, чей орлиный взор не упускал из виду ни единой мелочи, творящейся вокруг, чуть позже отозвал Сьенфуэгоса в сторонку, чтобы вполне доброжелательно это прокомментировать.

– Теперь я вижу, что эта дама и в самом деле готова последовать за тобой хоть в Севилью, хоть на край света... И что любая женщина предпочтет твою красоту всем моим познаниям в арабском и халдейском. Если мы когда-нибудь вернемся ко двору, в чем я уже начинаю сомневаться, то такой парень, как ты, направляемый таким человеком, как я, мог бы пойти очень далеко – учитывая тот факт, хотя многие это и отрицают, что этим миром правят женщины. Да что далеко ходить: у нас в Испании мнение доньи Изабеллы значит куда больше, чем мнение дона Фердинанда.

– Я ничего не умею, кроме как пасти коз, разбираться в травах и свистеть, – последовал бесхитростный ответ рыжего. – Даже правильно отсчитывать время стоит мне неимоверных усилий. Я вряд ли сумею стать кабальеро.

– Намного легче будет сделать из тебя настоящего кабальеро, чем из кабальеро – парня вроде тебя, – серьезно произнес Луис. – Я принадлежу к тому кругу людей, чья родословная насчитывает четырнадцать столетий. И вот теперь, по одному лишь слову королевы, мы лишены всего, что имели: даже права жить на той земле, где родились. Так вот, если у них получилось сделать меня христианином, то почему я не смогу сделать тебя кабальеро? Расскажи мне о своей даме.

– Что именно вы хотите узнать?

– Кто она такая, как ты с ней познакомился, что она чувствует к тебе?

– Я познакомился с ней, купаясь в лагуне. Но не знал, что она замужем и знатная сеньора. Я ничего от нее не требовал, хочу лишь снова быть с ней рядом. Я люблю ее.

– В твоем возрасте любовь – чувство преходящее. Но чувство к тебе этой женщины вполне может оказаться постоянным. Ты хотел бы научиться читать и писать?

– На кой мне это?

– Это самый первый шаг к тому, чтобы исполнить свою мечту и в один прекрасный день стать почти что настоящим кабальеро.

– Я никогда и не мечтал стать кабальеро. По правде говоря, я лишь хочу вернуться к своим горам и всегда быть рядом с Ингрид.

– Послушай меня! – заявил Луис тоном, не терпящим возражений. – Если я хоть что-нибудь понимаю в жизни и в людях, ты рожден не для того, чтобы пасти коз в горах Гомеры. Я попрошу боцмана, чтобы выделил тебе по часу в день на обучение. Приступишь прямо завтра.

Вот так, поначалу вопреки своей воле, пастух Сьенфуэгос, известный также как Гуанче, познакомился с миром букв, но с первого же мгновения его прирожденная любознательность и почти девственный ум заставили его со всем возможным рвением расшифровывать удивительные каракули, которые Луис писал на самодельной деревянной доске. Неудивительно, что многие часы он проводил, вырисовывая заостренным кусочком угля палочки и крючки.

Паскуалильо из Небрихи наблюдал за ним в недоумении.

– Зачем тебе все это надо? – повторял он, совершенно сбитый с толку. – Как ни наряжай обезьяну в шелка, она все равно останется обезьяной. Как ни учи осла грамоте, он все равно будет только реветь.

Канарец просто пропускал его насмешки мимо ушей и днем и ночью боролся с закорючками и штрихами, решив воспользоваться возможностью и избавиться от чувства полной немощности, которое время от времени охватывало его, когда он сжимал в руках свою драгоценную возлюбленную, но не находил слов, чтобы выразить чувства.

Поначалу он не мог уделять новой задаче много времени, поскольку на четвертую ночь стрелка компаса отклонилась к северо-востоку, и чуткий слух моряков ясно уловил, что корабль значительно снизил скорость, хотя ветер дует с той же силой.

Вскоре Сьенфуэгос услышал жалобы Хуана де ла Косы, что румпель почему-то не повинуется ему с прежней легкостью, будто в него вцепилась чья-то гигантская рука, поднявшаяся со дна морского. Да и само море, казалось, превратилось в какое-то густое вязкое пюре, в котором корабль едва мог двигаться.

Еще не рассвело, а все матросы уже перевесились через борт, пытаясь разглядеть, что происходит. Едва первые лучи солнца коснулись поверхности океана, как матросы издали дружный вздох изумления: на многие мили вокруг простирались бесконечные заросли неведомых растений, волнующихся под водой. Длинные стебли зеленовато-голубого оттенка мало походили на обычные водоросли, скорее напоминая ту склизкую растительность, что покрывает валуны, затопляемые водой во время приливов.

Саргассово море!

Да, это оказалось оно – простирающееся вокруг, сколько хватало взгляда, именно такое, как его описывал старый Васкес де ла Фронтера, и находилось оно как раз в том самом месте, где он и говорил: к северу от пути ветров, дующих строго на юго-запад.

Кто бы теперь усомнился, что это именно Саргассово море, а те высохшие стебли, которые старик бережно хранил, выросли именно здесь?

Кто теперь стал бы отрицать, что они, как слепые котята, угодили в ловушку, от которой он пытался их предостеречь?

– Держать курс на юго-запад, – приказал Хуан де ла Коса. – Будем надеяться, ветер поможет нам выбраться из этой ловушки.

– Сипанго и Катай – на востоке... – последовал неизменный ответ. – Это наверняка лишь чахлая растительность на какой-нибудь голой скале... Бросить лот!

Разумеется, именно Сьенфуэгосу пришлось бросить в воду длинный линь и разматывать его с руки, пытаясь нащупать дно, которого он так и не обнаружил, поскольку оно находилось на глубине в тысячи локтей.