Текст книги "Сьенфуэгос"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

4

Золото!

Слово, которое обычно волновало всех, теперь трогало лишь немногих, потому что в эти дни они владели чем-то более ценным, нежели всё золото мира. Но Христофор Колумб знал, что по возвращении из плавания должен будет держать ответ за дорогостоящую экспедицию, ведь в порту Палос он многим обещал, что найдет источник, где рождается золото.

Без золота его триумф никто не признает, возвращение лишь с горсткой дикарей, обезьян или крикливых попугаев равносильно признанию неудачи, потому что путешествие стоило очень дорого, и те, кто его финансировал – короли, банкиры и торговцы – верили, что Колумб привезет нечто большее, чем просто громкие слова, ведь они послали его не на поиски маленького рая с вольными нравами, а за желанными желтым металлом, способным оправдать самые бредовые затеи.

Но где же золото?

Только в украшениях, стоимости которых в конечном счете едва ли хватит, чтобы оплатить жалованье полудюжины юнг.

– Мы не для того плыли в такую даль, чтобы жрать, пить и совокупляться, подобно скотине, – резко заявил адмирал. – Пусть даже этот остров предоставляет нам все греховные радости, настал час покинуть его. Нас ждут великие горизонты.

– Что значат ваши горизонты, когда мы наконец-то нашли счастье? – послышались недовольные возгласы. – Если Адама и Еву изгнали из рая, то почему мы должны совершать ошибку, покидая его по доброй воле?

Но для адмирала Колумба рай не ограничивался прекрасным островом, сотканным из любви и улыбок, он нуждался в том, чтобы далекий королевский двор признал его открытие и подтвердил права как вице-короля этих земель, где, как он грезил, находится источник золота.

Наконец-то сбылась его мечта прибыть на эти земли, но почти мгновенно эта мечта, о которой он так долго грезил, за которую боролся большую часть своей жизни, уступила место жажде превратить ее в нечто более осязаемое, в неоспоримый коммерческий успех, и потому Колумб постоянно требовал у Луиса де Торреса, чтобы тот выпытал у туземцев больше сведений о новых землях и том месте, откуда взялось немногое имеющееся у них золото.

Луис день за днем пытался понять этих людей, а те лишь улыбались и играли с полученными в подарок колокольчиками, подвешивая их в самых неожиданных местах тела, так что на исходе дня сельва буквально вибрировала от звуков безумной симфонии, вздохов и сладострастных стонов, заглушающих даже трели птиц.

Канарец, в свою очередь, добился заметных успехов во взаимопонимании с юной индианкой со вздернутыми грудями, вероятно, благодаря ее безмерной любви, а может, как многие считали, «раз уж она настолько примитивна, почти как животное, то и понять ее особого труда не составит».

Девушка, которую рыжий окрестил Альборадой [7]7
  Alborada – рассвет (исп.)


[Закрыть] – за то, что ее желание заняться любовью становилось особенно непреодолимым именно перед рассветом, после бесконечных часов поцелуев и ласк смогла-таки объяснить канарцу, что за пределами этого острова простираются обширные земли Канибай-Магон, откуда время от времени совершают набеги свирепые воины, чтобы захватить пленников и съесть их после совершения жестоких и мрачных церемоний.

– Ты уверен, что она сказала именно это? – спросил королевский толмач, когда Сьенфуэгос сообщил ему то, что узнал. – Что эти дикари – людоеды?

– Совершенно уверен, – убежденно ответил канарец. – На третий раз в качестве подтверждения она укусила меня в ногу. Смотрите, вот след!

И правда, на его ляжке виднелась отметина, по поводу которой Луис лишь заметил, что, может, девица просто промахнулась и не добралась до истинной цели.

– Говорю же, это точно! – возмутился пастух. – Они нас сожрут! Каннибалы или карибы, так она их называет, по всей видимости, это самые ужасные и уродливые люди в мире. Даже боцман покажется рядом с ними красавчиком.

– Вот в это я ни за что не поверю. А что насчет золота?

– Говорит, оно у них.

– И много?

– Видимо, да. Она уверяет, что у них золотое оружие, украшения и даже щиты, что у них есть острые ножи, которыми они вскрывают жертвам грудь и вытаскивают сердце, чтобы сожрать его, пока оно еще бьется.

– Мать честная! – в ужасе воскликнул Луис. – Ну и ну! Адмиралу такие новости не понравятся.

И действительно, адмиралу новости не только не понравилась, он еще и отказался признавать их правдивость, поскольку ни в рассказах Марко Поло, ни какого-либо другого путешественника по Востоку никогда не упоминалось о кровожадных карибах или каннибалах, обитающих в Индии, Сипанго или Катае.

– Этот Сьенфуэгос просто тупица, – сухо заявил он. – Дураком родился, дураком и помрет. Он наверняка все понял наоборот.

Луис де Торрес подверг сомнению такой категоричный вывод, но поскольку определенным образом считал себя ответственным за невозможность понять индейцев, никоим образом не желал спорить с вице-королем этой части света. Вероятно, именно из-за невозможности вести переговоры на каком-либо цивилизованном языке дон Христофон Колумб, сам того не осознавая, никогда не рассматривал туземцев как человеческих существ, обладающих душой и мыслящих так же, как и европейцы.

На второй день после высадки он описывал их, как великолепных и послушных слуг, из чего в будущем можно извлечь большую пользу, а чуть позже, когда принял решение вновь отправиться в путь, приказал взять на борт семь голов мужского пола и семь женского, чтобы отвезти их в Испанию.

– Голов! – испуганно воскликнул канарец. – Он что, собирается отрезать им головы?

– Не будь идиотом! – подмигнул ему боцман. – Они нужны живыми, чтобы показать королю и королеве и чтобы научились говорить по-нашему.

– Но он сказал «голов»! – не унимался Сьенфуэгос. – На моем острове говорят «головы» только когда имеют в виду скот. Может, я не так уж умен, но когда речь идет о людях, обычно их называют мужчинами и женщинами.

– Слушай, Гуанче! – огрызнулся боцман, как обычно пребывающий не в духе. – Мне насрать, что там делают на твоем острове и как выражаются! Если адмирал считает их по головам, значит, я приведу ему головы, хотя бы и вместе с остальным телом. Ему лучше знать!

– Многих людей на моем острове, гуанчей, как вы их называете, сделали рабами, – сказал рыжий. – Но я всегда считал, что те времена давно миновали, а теперь мы снова вернулись к этой идее.

– Какой еще идее, парень? Не будь дураком! В этом мире только три вещи действительно представляют ценность – золото, специи и рабы. Если мы забрались так далеко и не нашли ни золота, ни специй, то объясни-ка мне... И в конце концов, они же просто язычники!

Это стало первым столкновением юного Сьенфуэгоса с жестокой реальностью, сопровождавшей его всю оставшуюся жизнь. Оказывается, некоторых людей автоматически не считали человеческими существами только за то, что они имели другие обычаи, язык или верования, их просто превращали в рабов, не признавая за ними никаких прав. Если бы жители первого острова, повстречавшегося Колумбу на пути, не ходили бы голыми и не разговаривали бы на непонятном наречии, а кутались бы в простую тунику и выражались по-арабски, на латыни или халдейском, то судьба миллионов других людей сложилась бы гораздо менее печально.

Обитатели Сан-Сальвадора, он же Гуанахани, были людьми простыми, ходили по жаре голыми и даже не могли считаться идолопоклонниками, поскольку какие-либо религиозные ритуалы у них отсутствовали. Они лишь жили в мире с собой и природой, но именно это безмерное уважение к самым главным творениям Господа – человеку и земле, тут же вызвало презрение тех, кто, как и Колумб, решили, что прибыли с миссией принести цивилизацию, христианство и собственные обычаи.

Медовый месяц, да и просто гармония и равновесие между двумя столкнувшимися мирами не продлились и недели, а самое печальное, что приказ захватить несколько голов и обратить в рабство целый народ исходил от того, у кого было меньше всего причин так поступать.

Христофор (что, кстати, означает «ведущий к Христу») Колумб с самого начала решил встать во главе стада неполноценных людей, вместо того, чтобы построить новый мир людей свободных, и именно его неприглядный пример толкнул историю по печальному пути, в то время как она могла бы пойти по совершенно иному направлению.

Но понимал ли он, какую огромную ошибку совершает?

Единственное, что его в какой-то мере оправдывает – это то, что он действительно верил, и не переставал верить до конца жизни, что и в самом деле достиг врат Индии или Сипанго, а потому считал жителей Гуанахани не более чем незначительными и отсталыми племенами, пленение которых останется в памяти всего лишь забавным эпизодом.

Это было, конечно, не единственным, но, к сожалению, самым худшим из всех последствий, которые повлекли за собой его ошибки; те же ошибки, что в следующие столетия совершили идущие по его стопам в отчаянной попытке повторить его подвиг; но повторили они лишь заблуждения, никак не успехи.

«Уж если Колумбу удалось – значит, это возможно», – говорили многие, и скептикам не оставалось ничего другого, как согласиться.

5

– Беги!

Прекрасные глаза удивленно смотрели на Сьенфуэгоса, а высокие груди вздымались еще более вызывающе, чем когда-либо, напрашиваясь на ласку и поцелуи.

– Беги, говорю! – повторил он. – Ты что же, совсем ничего не понимаешь? Спрячься в лесу и не возвращайся, пока мы не уйдем. Не хочу видеть тебя рабыней. Я знаю, что тебе этого не пережить.

Как ей это объяснить? Как он мог заставить это бесхитростное создание понять, что адмирал моря-океана приказал захватить трех молодых женщин, чтобы показывать их зевакам в испанских городах?

Одна лишь мысль о том, что его нежную и страстную Альбораду будут показывать на ярмарках, словно дрессированного медведя, бородатую женщину или пожирателя огня, надрывала ему душу; он не сомневался, что в неволе она умрет от тоски и отчаяния, ибо это создание родилось для того, чтобы быть свободным, словно алая колибри, порхающая среди лесов.

Но как заставить ее понять, какая опасность ей угрожает?

Как объяснить это при помощи знаков и нескольких слов, которые он успел выучить – этой девочке, которая родилась и выросла среди столь же бесхитростных существ, как и она сама, в таком месте, как Гуанахани, где люди не знали, как можно причинять боль другим просто из каприза, потакая собственному безмерному эгоизму?

Целый день Сьенфуэгос безуспешно пытался ей втолковать, что она должна уйти, пока наконец не убедился, что все бесполезно, она возвращается снова и снова, даже собиралась взойти на корабль и последовать за ним. И тогда ему пришлось принять жестокие, но необходимые меры: вооружившись длинной веревкой и огромным ножом, он заманил девушку в глухую чащу и после неистовых занятий любовью, когда она была настолько близка к изнеможению, что не могла сопротивляться, внезапно набросился на нее, скрутил и привязал к дереву, крепко стянув запястья.

Бедняжка поначалу смеялась, решив, что это какая-то новая любовная игра, потом, увидев, как канарец собирает хворост, собираясь разжечь костер, несчастная девушка изменилась в лице, став мертвенно бледной – теперь она не сомневалась, что пылкий любовник оказался злодеем, задумавшим ее съесть.

Затем, отчаянно стараясь сдержать смех, Сьенфуэгос принялся точить камнем свой огромный нож, время от времени бросая на жертву кровожадные взгляды, якобы предвкушая скорое пиршество, на котором ей предстояло стать главным блюдом.

Несчастная Альборада перепугалась настолько, что со страху даже обмочилась, пустив звонкую струю, что обескуражило ее палача. Однако он считал, что лучше испуг, чем жизнь в рабстве, а потому канарец продолжил жуткое действо. Он подошел к несчастной девушке и плотоядно ощупал ее ягодицы и грудь, словно примериваясь, какую часть молодого упругого тела сожрать в первую очередь.

После этого он незаметно ослабил путы, с расчетом, чтобы бедная девушка, когда немного придет в себя, смогла высвободиться. Канарец сделал вид, будто что-то забыл на корабле, и, показав красноречивыми жестами, что, вернувшись, непременно перережет ей горло, вспорет живот и вырвет сердце из прекрасной груди, бросил последний взгляд на свою возлюбленную и направился к «Галантной Марии».

На рассвете следующего дня семь мужских голов и три женские, среди которых, разумеется, не было Альборады, поместили на борт одной из каравелл, немедленно взявших курс на запад.

А жители Гуанахани долгие месяцы безутешно оплакивали близких, не сомневаясь, что их съели на борту корабля. К тому времени они уже пришли к печальному выводу, что, хотя у пришельцев и не было хвостов, в остальном эти милейшие люди оказались немногим лучше, нежели карибы или людоеды с других островов, и что впредь не стоит встречать кого ни попадя с улыбкой и распростертыми объятиями.

6

Впереди лежала новая земля – огромная, покрытая горами и пышной растительностью – быть может, их взорам предстал целый континент.

Туземцы – те, которых они взяли на корабль, и другие, встреченные на более мелких островах, без колебаний утверждали – так, по крайней мере, хотелось думать адмиралу – что это королевство Куба-и-Кан, иначе говоря, королевство Великого хана, где находятся «золотые источники». Так и назвали этот остров, ставшей позднее жемчужиной Карибского моря. Вот как свершилась еще одна из бесчисленных ошибок этого путешествия, которое золотыми буквами вписано в историю человечества.

Однако самой большой из совершенных Колумбом ошибок, сыгравшей, возможно, роковую роль в истории, оказалось его внезапное решение взять курс на юго-запад – как раз в то время, когда он находился на равном расстоянии от берегов Кубы и полуострова Флорида.

Если бы они, как и прежде, держали курс на запад, весьма вероятно, что флотилия причалила бы как раз в том месте, где сейчас находится город Майами. А еще более вероятно, что в этом случае испанцы с самого начала начали бы осваивать территории, которые теперь принадлежат Соединенным Штатам, не позволив англичанам примерно столетие спустя захватить эти земли.

И вот теперь, благодаря капризу адмирала, они оказались на северном берегу Кубы, где, наконец, смогли причалить, и толмачу Луису де Торресу приказали отправиться в сельву в поисках известий о Великом хане и золотых приисках.

С собой он позвал Родриго из Хереса – щеголеватого коротышку, весьма живого и словоохотливого, слывшего к тому же изрядным пройдохой. Однако Луис, сомневающийся в своих способностях найти общий язык с островитянами, решил позвать на остров еще и Сьенфуэгоса, отчаянно умоляя его к ним присоединиться.

– Адмирал мне этого не позволит, – последовал честный ответ. – Он имеет на меня зуб и уверен, будто я все неправильно понял.

– Ему необязательно об этом знать, – хитро ответил Луис. – У него хватает своих проблем, чтобы еще следить за каким-то юнгой. Сколько раз мы уже отлучались, куда хотели, а никто так и не заметил. Так что мы тебя ждем.

Вот так канарец Сьенфуэгос, известный также как Гуанче, приобрел дурную привычку, с которой не расстанется до самой могилы. Это произошло в с наступлением вечера, когда тени, как всегда в тропиках, стремительно надвигались, и трое испанцев вошли в крохотную, но прекрасную деревеньку, состоящую всего из пятнадцати крытых пальмовыми листьями хижин, где их дружелюбно приняли похожие на племя гуанахани индейцы, поначалу, конечно, изумленно взиравшие на странные одежды вновь прибывших.

Им предложили попробовать зажаренную на углях огромную ящерицу, называемую игуаной; вид она имела довольно-таки неприглядный, но на вкус оказалась превосходна. Потом все чинно расселись вокруг костра, и старший из туземцев осторожно зажег факел.

Необъятная тослтуха раздала присутствующим какие-то толстые свитки из коричневых листьев, и туземцы взяли у старика угольки и приложились к ним кончиками этих трубочек, а через другой конец глубоко вдохнули.

Испанцы наблюдали за ними с удивлением.

– Что это они делают, черт подери? – в ужасе спросил Родриго из Хереса. – Легкие же сожгут!

Через некоторое время туземцы с явным удовольствием стали выпускать изо ртов дым, и вскоре по деревне разнесся странный запах – и едкий, и сладкий одновременно, плотный и незнакомый.

– Наверное, это чтобы отогнать комарье, – предположил канарец. – Никогда не видел таких здоровенных.

– Или чтобы сдохли блохи, – ввернул обращенный еврей. – Погляди, как друг дружку окуривают!

– Колдовство! – заявил Родриго из Хереса.

Вскоре женщина, чья широкая улыбка беззастенчиво демонстрировала отсутствие зубов, вручила трем испанцам свернутые трубочками листья. Моряки взяли их с нескрываемой тревогой.

– Та-бак, – объяснила женщина, ткнув каждого пальцем в грудь. – Табак.

– Табак, – повторил Родриго из Хереса, покрутив пальцами странный сверток листьев. – И что она этим хочет сказать, черт побери?

– Наверное, хочет, чтобы мы тоже пустили дым, – предположил Луис из Торреса. – Похоже, взаимное окуривание у них что-то вроде знака уважения.

– Не станем мы коптиться как ветчина! – возмутился Родриго. – Лично я отказываюсь.

Тем не менее, Сьенфуэгос с удовольствием принял предложенный одним из туземцев горящий факел, и, поразмыслив несколько мгновений, поджег конец трубочки и с силой вдохнул.

Сноп искр посыпался на Родриго из Хереса, тот резко подпрыгнул, отряхиваясь.

– Мать твою за ногу! – в ярости рявкнул он. – Смотри, что ты наделал, придурок!

– Прости! – извинился рыжий. – Это не так просто, как кажется.

Он попробовал снова, и теперь глубоко затянулся, но тут же рухнул навзничь, так отчаянно закашлявшись, что казалось, вот-вот задохнется.

– Боже правый! – вышел из себя королевский переводчик. – Что с тобой сделали эти дикари? Тебя отравили?

Туземцы же, в свою очередь, зашлись в приступе смеха, а двое из них помогли парню встать на ноги и стали хлопать его по спине.

Со слезами на глазах пытаясь переварить дым, канарец еще долго кашлял, хотя и не выпустил из рук табак, который с интересом разглядывал.

– До чего ж странная штука! – сказал он наконец. – Но забавная.

– Забавная? – удивился Родриго. – Да ты чуть не помер!

– Просто нужно привыкнуть, – ответил канарец и сделал еще одну попытку, только с большей осторожностью. – Мне нравится! – заявил он, слегка наклонив голову. – Похоже, мне нравится! Попробуйте!

– Убери это от меня! – возмутился Родриго. – Думаешь, я свихнулся? Может, для тебя это колдовство и подходит, ты ведь такой же дикарь, как они.

Похоже, индейцы тоже считали, что паренек – такой же дикарь, как и они, или просто, заметив, что он пытается перенять их обычай, прониклись к нему симпатией, потому что немедленно принялись демонстрировать свои предпочтения, позабыв о его спутниках, так и сидящих с потухшими сигарами в руках.

Сьенфуэгос, не переставая выпускать дым, что явно считалось у местных важным занятием, повернулся к Луису и весело сказал:

– Мне кажется, сеньор, если вы хотите завести дружбу с этими милыми людьми, чтобы они отвели нас к золоту и Великому хану, придется немного подымить, другого выхода нет.

– А мне почему-то кажется, что они знают о золоте и Великом хане не больше, чем я об источнике вечной молодости, – язвительно ответил Луис.

Канарец, ощутивший легкую и приятную истому, радостно улыбнулся:

– Может, на самом деле они и вовсе ничего не знают, – заявил он. – Но я отлично себя чувствую, этот та-бак, или как его там, отличная штука. – Он многозначительно махнул в сторону ближайшей хижины. – Если позволите, пойду немного подымлю с той девицей, что уже давно мне подмигивает.

Он с трудом поднялся на ноги и скрылся в сумраке в компании местной длинноволосой красавицы. Индейцы проводили их довольными улыбками, а товарищи по несчастью – сконфуженными, а потом, обменявшись долгими, полными готовности смириться взглядами, испанцы снова стали изучать сигары.

– Похоже, у нас нет другого выбора, кроме как попробовать, – сказал Луис де Торрес.

– Да уж, не иначе, – согласился Родриго. – Хотя у меня создалось впечатление, что здоровью это на пользу не пойдет.

На следующее утро головы у них раскалывались, во рту стояла горечь, а языки распухли, как пробки. Несмотря на мерзкое самочувствие, Сьенфуэгос и Луис де Торрес снова закурили, а Родриго из Хереса, которого всю ночь отчаянно рвало, поклялся никогда больше не курить, даже под угрозой смерти.

Они задержались еще на два дня и провели их в обществе милых и дружелюбных туземцев, решивших показать гостям невероятную красоту своей земли, водя их со смехом и шутками по ухоженным полям, зеленым холмам, показывая тихие реки, высокие горы и маленькие деревни, где жили столь же мирные и добрые люди. К сожалению, здесь тоже не обнаружилось даже следа пресловутых «золотых источников», не говоря уже о Великом хане и его огромных дворцах.

– Адмирал, конечно, может говорить что угодно, – заметил канарец во время подъема на очередной холм, когда они остановились отдохнуть и покурить. – Вот только сдается мне, что, следуя этим курсом, мы скорее доберемся до Севильи, чем до Сипанго.

– Вот и я тоже так думаю, – поспешил заявить Родриго. – И перестань пускать дым мне в лицо! Меня от него тошнит!

– Прошу прощения, – издевательски поклонился Сьенфуэгос. – Каким ты, однако, стал нежным!

– Я вовсе не стал нежным, просто мне не по вкусу это дерьмо! Оно воняет! И повторяю, это никак не на пользу здоровью.

– Да ладно вам! – примирительно вмешался Луис де Торрес. – Еще не хватало ссориться из-за табака... Я согласен, что так мы далеко не уйдем, и лучше всего вернуться к адмиралу и объяснить ему, что мы всего лишь на большом острове.

– Он разозлится, потому что клянется, будто мы на материке, и терпеть не может, когда ему указывают на ошибки.

– Ну и пусть злится, если ему охота, но местные уверяют, что по другую сторону гор – лишь море, а те земли, откуда взялось золото, находятся гораздо дальше.

– Ну конечно! – посетовал Родриго. – Все уверяют, что золото где-то далеко. Но насколько далеко?

Почти тот же вопрос задал и адмирал Христофор Колумб, когда Луис де Торрес рассказал ему всё, что удалось узнать в глубине Кубы.

– И насколько далеко находятся эти земли, откуда привозят золото?

– Не знаю, ваше превосходительство. И не думаю, что кто-нибудь знает.

– Вы разочаровали меня, Торрес, – последовал угрюмый ответ. – Я доверял вам как первоклассному переводчику, а вы показали удивительную беспомощность в этом деле. Уверяю вас, мы находимся на континенте. Сипанго, Катай или Индия наверняка лежат не более чем в двухстах лигах отсюда, но вы не смогли даже выяснить, как туда добраться. Так что мне снова придется самому рассчитывать путь. Все сам, как всегда!

С этими словами он с надменным выражением лица повернулся к Хуану де ла Косе, стоявшему рядом, давая понять толмачу, что с ним разговор окончен.

– Поднять якоря! – приказал Колумб. – Плывем на восток вдоль берега, пока не увидим какой-нибудь крупный порт.

– Крупный порт! – воскликнул Луис, оставшись наедине со Сьенфуэгосом. – Да последнему дураку ясно, что эти дикари в своей жизни не видели ничего, кроме своих жалких каноэ, однако сеньор адмирал продолжает настаивать, будто бы в двухстах лигах отсюда должен обнаружиться порт с золотыми дворцами и храмами. Да он обезумел! – и тут же заговорил совсем другим тоном: – Послушай, нет ли у тебя табака? Думаю, он поможет мне успокоиться...

Канарец протянул ему единственную оставшуюся сигару, и они разделили ее на двоих, наблюдая, как команда поднимает паруса и втягивает на борт якоря, после чего корабли медленно двинулись по спокойному морю, гонимые мягким западным ветром.

Уже стемнело, над тихими водами парили несколько чаек, а морскую гладь рассекало около двух десятков треугольных плавников голубых акул, круживших вокруг корабля, что весьма нервировало матросов, которым приходилось перемещаться по вантам, балансируя в воздухе.

Боцман, вполне резонно решив, что присутствие акул в такой близости от корабля совершенно нежелательно, не придумал ничего лучшего, как попытаться их напугать, загарпунив ближайшую тварь, что привело лишь к тому, что другие акулы, распаленные видом и запахом крови, набросились на свою раненую товарку и стали заживо рвать ее на куски.

Несколько минут спустя вокруг «Санта-Марии» разыгралась адская сцена: десятки, чуть ли не сотни тварей со всех сторон набросились на своих соплеменниц, словно единственным смыслом их жизни было яростно рвать на части и пожирать друг друга.

Это была резня, отчаянная борьба, в которой никто не вызывал уважения, она длилась, пока воды не забурлили и не окрасились красным, гигантские челюсти с окровавленными зубами наносили беспорядочные укусы, а быстрые обтекаемые тела двигались со скоростью выпущенной из лука стрелы.

Матросы, дрожа от страха, тут же попрыгали на палубу, белые, как бумага, даже рулевой Кошак чуть не посадил корабль на торчащий из воды коралловый риф – ему понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя.

– Боже милосердный! – крикнул кто-то. – Уходим отсюда! Уходим немедленно!

Когда паруса наконец наполнились ветром и корабль полным ходом начал удаляться от места кровавой бойни, сотня пар глаз долго не могла оторваться от уменьшающегося красного пятна, где дикие морские твари продолжали отчаянно пожирать друг друга. Не многие из моряков всех трех каравелл смогли спокойно уснуть в ту ночь. Стоило им сомкнуть веки, как перед глазами тут же вставала ужасная картина, а в голову лезли жуткие мысли о том, что случилось бы с человеком, имей он неосторожность свалиться за борт в такую минуту.

Боцмана за глупое безрассудство незамедлительно лишили жалованья за две недели, и разумеется, его и без того скверный характер лишь ухудшился. А расплачиваться за это пришлось бедным юнгам, отдраивая палубы до блеска.

Случай с акулами окончательно доказал: что бы там ни говорил адмирал, и Сипанго, и Катай с их «золотыми источниками» по-прежнему далеко; команда снова зароптала, и в кубрике разразилась очередная ссора.

Липкая жара в сочетании с непрекращающимися ливнями не освежила атмосферу, а сделала ее удушающе влажной, что не в лучшую сторону сказалось на состоянии духа, так что в кубрике впервые дело дошло до настоящей драки. Ее участники – Кошак и злобный арагонец, бывший заключенный, чуть не вспороли друг другу животы огромными ножами, от этого их спас боцман, единственный человек на борту, пользующийся беспрекословным авторитетом. Он заставил драчунов снять рубахи и стегал кнутом попеременно то одного, то другого, пока один из них не взмолился о пощаде.

Поскольку каждым ударом соперники наполнялись еще большей ненавистью и злобой, канарец стал опасаться, что они поубивают друг друга, и искренне обрадовался своевременному появлению Хуана де ла Косы, который положил конец кровавому зрелищу, хлестнув плетью по борту и пригрозив угрюмому баску.

Следующие несколько дней прошли в унылых скитаниях вдоль побережья Кубы, в безуспешных поисках каких-либо городов или мифического острова Бабека, на котором, как утверждали туземцы, взятые на борт, «столько золота, что оно валяется на берегу, словно простые камни». Так они бесцельно ползли вдоль берега, а тем временем «Пинта» под командованием Мартина Алонсо Пинсона, с наступлением сумерек скрылась на горизонте, несмотря на отчаянные сигналы, которые посылали ей с «Галантной Марии», и горевшие всю ночь огни. Все оказалось напрасно: «Пинта» так и не вернулась.

На следующее утро стало ясно, что маленькая каравелла не смогла найти дорогу назад. Ее прождали до темноты и даже отправились на ее поиски, но так и не обнаружили никаких следов каравеллы.

Адмирал, привыкший во всех неудачах винить других, на сей раз поспешил обвинить Мартина Алонсо Пинсона в дезертирстве с целью захвата сокровищ Бабека. Какое-то время он раздумывал: пуститься ли за ним в погоню, чтобы отнять золото, или же продолжать путь в земли Великого хана.

Пять дней спустя они достигли южной оконечности Кубы, откуда удалось разглядеть очертания нового берега, высокого и крутого; адмирал поспешил заверить, что уж этот-то берег точно является тем самым материком, на котором расположены Индия и Катай.

Всю ночь они быстро шли с попутным ветром, несмотря на бурное море, и на заре бросили якорь в тихой бухте, окруженной высокими горами, поросшими травой, тощими деревьями и пышными кустами. Это тихое место, впервые с тех пор, как он покинул Гомеру, показалось Сьенфуэгосу по-настоящему знакомым.

Дон Христофор Колумб объявил, что это самое красивое на свете место и, поскольку оно напоминало ему некоторые районы Иберийского полуострова, решил назвать его Эспаньолой, невзирая на то, что индейцы называли эту землю Гаити, что на их языке означало «Страна гор».

Сами же гаитяне – рослые, сильные и красивые люди – чертами лица и цветом кожи напоминали гуанчей Канарских островов, и, видимо, тоже принадлежали к семье араукан или араваков – в отличие от племен карибов или каннибалов, с которым испанцы пока, к счастью, не имели случая встретиться, несмотря на постоянно доходившие до них вести об их частых набегах с целью захвата рабов и человеческого мяса.

Гаитяне оказались столь же дружелюбны и гостеприимны, как и жители Кубы и Гуанахани. Едва завидев чужаков, они тут же вышли навстречу, спустившись к берегу из большого селения, раскинувшегося у подножия горы. Несмотря на то, что они тоже ходили голыми, их тела были раскрашены в различные цвета, словно местные жители решили устроить веселый карнавал.

Странный обычай курения табака, который так полюбился Сьенфуэгосу, Луису де Торресу тоже пришелся по вкусу. Правда, канарец, едва закурив одну из огромных сигар, полученных в подарок от вождя, убежденно заявил:

– Мне больше нравится табак с Кубы.

– Этот тоже неплох, – задумчиво протянул Луис. – Конечно, не такой ядреный, но зато аромат лучше. Думаю, проблема в том, что его слишком сильно скручивают.

– Этот какого-то зеленого оттенка.

– Просто это другой сорт.

– Нет, думаю, тут дело в обработке.

– Возможно, если эти растения привезти в Испанию, развести их там и приучить людей курить табак, можно зарабатывать хорошие деньги, – задумчиво произнес Луис де Торрес.

– Зарабатывать? – удивился пастух. – Вот уж глупость! Разве найдется такой идиот, который будет что-то покупать, лишь чтобы это сжечь?

– Я, например, – получил он искренний ответ. – Не далее как вчера я бы что угодно отдал за табак... Мне было так не по себе. Мне его не хватало!

– Туземцы уверяют, что если к нему привыкнуть, то отказаться уже невозможно. Это такое же зло, как выпивка для некоторых моряков. А вы как думаете?

– Глупости. С ними это происходит, потому что они народ примитивный и бескультурный. Ни один цивилизованный человек такому злу неподвластен, – заявил Луис де Торрес.