Текст книги "Сьенфуэгос"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

17

Кошак сдержал слово и согласился еще раз встретиться с губернатором, а также несколько умерить свои претензии, причем не столько даже потому, что проиграл в карты, сколько потому, что и сам понимал: ситуация выходит из-под контроля, и многие его люди чувствуют себя неуютно при мысли, что их бунт – лучший способ оказаться в пасти акул.

– Я вернусь в форт и признаю вашу власть, но займу место Гути, и все важные решения мы будем принимать совместно.

– Что ты называешь важными решениями? – поинтересовался дон Диего де Арана.

– Те, что касаются стычек с дикарями и распределения земель.

– Я могу разрешить выделять земли, – согласился губернатор. – Но не могу гарантировать, что адмирал это одобрит, когда вернется.

– Если вы дадите нам документ на собственность, я позабочусь о том, чтобы он не потерял ценность, – язвительно ответил астуриец. – Когда мы обоснуемся на своей земле, слишком сложно будет нас с нее согнать, не думаю, что адмирал готов спровоцировать мятеж. А что насчет дикарей?

– Они лишь ждут подходящего момента, чтобы на нас напасть.

– Так давайте нападем на них первыми со всем своим оружием – бомбардами, аркебузами, баллистами и шпагами. Будь что будет! Если застанем их врасплох, то вселим в них такой ужас, что они три дня будут бежать без оглядки.

– Под каким предлогом?

Рулевой озадаченно посмотрел на него.

– О чем это вы? – спросил он. – Что еще за предлог?

– Который нужен, чтобы напасть на людей, считающихся нашими союзниками. Вице-король заключил соглашение с вождем племени Гуакарани, и я обязан его соблюдать.

– Чушь!

– Почему же чушь? – возмутился губернатор. – Не забывай, что я представляю донью Изабеллу и дона Фердинанда, государей цивилизованной страны, которая не может постыдно атаковать дружественный народ с одной только целью – стать более могущественной.

– Чушь! – стоял на своем Кошак. – Если донья Изабелла и дон Фердинанд, не колеблясь ни минуты, отправили на убой столь расположенный к нам народ, как евреи, то уж тем более не станут раздумывать, согнув в бараний рог кучку дикарей, которые к тому же сами ищут неприятностей на свою задницу.

– Может, и так, но я не могу принять на себя подобную ответственность без обоснованного повода.

– А какой повод обоснованный? – вышел из себя Кошак. – Будем дожидаться, пока нас атакуют тогда и в том месте, какое они сами выберут? Нет! – убежденно покачал он головой. – Это самоубийство. Гуанче говорит, что скоро их станет две тысячи, и нам придется полагаться на их милосердие.

– Да что может знать это животное?

– В этом случае – побольше нас, ведь он прекрасно их понимает. Если будем дожидаться Каноабо с остальными его людьми, то всё будет потеряно, – его тон изменился и стал почти умоляющим. – Поймите же наконец, ваше превосходительство! Сейчас не время размышлять, время действовать, схватить сволочей за яйца и спустить шкуру.

– Мне нужно подумать.

– У нас нет времени на раздумья!

– Слишком многое стоит на кону!

– Жизнь, ваше превосходительство! Вы же сами сказали только вчера: жизнь – единственное, что нам действительно принадлежит.

Упрямый дон Диего де Арана, по-прежнему не желающий отказываться от возложенной на него ответственности, беспокойно покрутил густые усы, и в конце– концов едва слышно сказал:

– Дай мне двадцать четыре часа. Возвращайся со своими людьми в форт, и мы выработаем план обороны. Дай мне один день, чтобы решить, станем ли мы нападать. Лишь один день!

Кошак окинул губернатора презрительным взглядом и в конце концов пожал плечами с покорностью фаталиста.

– Согласен! – заявил он. – Ровно один день – и ни часом больше.

Вернувшись в лагерь, он приказал своим людям переселяться в форт, но отозвал в сторонку типа по имени Барбечо, самого преданного своего сторонника, и шепнул ему:

– Губернатору нужен лишь повод, чтобы выступить против этих дикарей. Ну так дай ему этот повод!

– Как это?

– Ты умеешь обращаться с луком?

Тот закивал в ответ.

– Так вот, украдешь лук у индейцев и сегодня же вечером выстрелишь из него в Гути, – он на секунду умолк и добавил: – Если не найдешь Гути, стреляй в Гуанче.

– А если Гуанче я тоже не найду?

– Тогда стреляй в кого угодно, хоть в собственную мамашу, лишь бы не в кого-нибудь из наших. Ясно тебе?

– Еще как ясно, вот только трудно будет попасть в мою матушку, потому что она осталась в Кармоне...

Когда на следующее утро королевского вестового Педро Гутьереса нашли с пробитым длинной индейской стрелой сердцем, дон Диего де Арана не мог бездействовать, но всё же иногда был способен мыслить логически и пришел к выводу, что жестокое нападение оказалось уж слишком своевременным, и потому промолчал, но в глубине души поблагодарил того, кто преподнес повод для атаки и снял с него всякую ответственность.

– Позовите Гуанче, – только и велел губернатор, а когда перед ним предстал рыжий канарец, коротко приказал: – Разузнай, когда явится Каноабо.

Но когда рыжий принялся расспрашивать Синалингу, известно ли ей, когда появятся воины Каноабо, девушка лишь ответила:

– Забудь пока про Каноабо. Приближается Дух Зла.

– Это еще кто?

– Дух Зла уничтожает всё... – Синалинга потянула его за собой, не давая сказать ни слова. – Идем же! В лесной хижине мы будем в безопасности.

Пока они со всех ног бежали по запутанным лесным тропинкам, Сьенфуэгос не мог не заметить, что вокруг действительно происходит нечто странное. На сельву опустилась тяжелая духота, все вокруг казалось вымершим, и даже листья деревьев замерли в неподвижном воздухе, словно окаменев.

Вся живность куда-то подевалась; вездесущие цапли исчезли с ветвей, внезапно умолкли птицы, стих даже истошный щебет попугаев.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил Сьенфуэгос, когда они добрались до заветной хижины, глядя, как девушка тщательно запирает все двери и окна, стараясь не оставить ни малейшей щелочки. – Чего ты так боишься?

– Скоро он будет здесь, – прошептала Синалинга, словно боясь заговорить в полный голос. – Это Ур-а-кан, Дух Зла.

– Ур-а-кан, – повторил растерянный канарец. – А что это такое?

– Ветер. Король ветров.

– Но все так спокойно, никакого ветра!

– Это потому, что все малые ветры в страхе разбегаются, трепеща перед его могуществом. Помоги мне! – попросила девушка. – Нужно отнести вниз пищу и воду.

Она приподняла люк из бревнышек, под которым обнаружилась яма примерно в два метра шириной и в полтора глубиной. Когда Синалинга предупредила, что придется спуститься в эту яму, Сьенфуэгос в ужасе спросил:

– Хочешь сказать, что мы будем сидеть там?

– Да, если потребуется. Этот ветер способен поднять и унести дом.

– Не могу поверить!

Однако прошел всего час, и канарцу волей-неволей пришлось поверить.

Налетел такой ветер, который не снился Сьенфуэгосу и в самых страшных кошмарах. Казалось, что за пределами стен не существует ничего, кроме завываний этого ветра, поскольку наверняка всё улетело до самых облаков, поднятое невиданной силой, угрожающей засосать в небеса всё нутро земли.

Стоял такой грохот, что даже кричать было бесполезно, а толстые и крепкие глиняные стены дрожали и вибрировали, как шпага, со всей яростью наткнувшаяся на камень.

Сьенфуэгос ощутил такое бессилие перед лицом подобной мощи, что даже не пытался сохранить хладнокровие и притвориться смелым. А когда первые порывы шквалистого ветра переместились дальше, лишь заорал во всю глотку, чтобы снять напряжение, скрутившее желудок, и на несколько мгновений успокоился.

Так прошел целый день, а затем и ночь. Весь мир, казалось, превратился в сплошной рев и грохот.

Внезапно шум стих, сменившись еще более тягостным затишьем, и когда Сьенфуэгос спросил, миновала ли опасность, Синалинга лишь покачала головой, крепко сжав его руку.

– Сейчас Дух Зла отдыхает, чтобы потом наброситься с еще большей яростью, – с этими словами она протянула ему плошку, полную густой сладкой жидкости. – Выпей! – велела она. – Это придаст тебе сил.

– Что это? – спросил он.

– Сок тростника с медом, – ответила она, чуть помедлив. – Он тебе поможет.

– Что-то мне не хочется.

– Даже если не хочется – все равно выпей. Это твой первый Ур-а-кан, и ты не сможешь его пережить без помощи этого снадобья.

Сьенфуэгос хотел было отказаться, томимый предчувствием какой-то новой тайной опасности, но девушка придержала его руку, заставив выпить все до последней капли.

Когда новые порывы ветра начали напевать свою устрашающую мелодию в кронах деревьев, по телу Сьенфуэгоса разлилась сладостная нега и дремота, заставившая его искать убежище в широком гамаке.

Его сознание наполнили призраки.

На смену напряжению, в котором он пребывал последние несколько часов, пришло полное расслабление. Казалось, его тело превратилось в свинец. Мечты и реальность, правда и ложь, прошлое и будущее, грёзы и разочарования столь хаотичным и необъяснимым образом сменяли друг друга в его сознании, будто он заново проживал свою короткую жизнь, и вместе с тем заглянул вперед, в грядущие годы.

Перед глазами стояло лицо Ингрид, затмевая все остальные знакомые образы. Но порой Сьенфуэгосу казалось, что он видит перед собой вовсе не Ингрид, а застывшее лицо Синалинги или крохотное красное личико новорожденного, или проницательный взгляд Луиса де Торреса, глумливую усмешку Кошака, безобразные ноги карибов, добродушно-лукавую улыбку мастера Бенито из Толедо.

Потом он словно провалился в бездонную яму, охваченный тяжелым чувством, будто его живьем закопали в глубокую могилу – темную, сырую и холодную; отчего-то казалось, что очень скоро он и впрямь окажется в могиле, только уже мертвым.

Тем временем Дух Зла всей своей мощью обрушился на форт Рождества. Хрупкие стены, возведенные из балок и досок так неудачно названной «Галантной Марии», никак не были рассчитаны на то, чтобы противостоять беспощадным ударам могучего ветра, с которым даже самые опытные моряки столкнулись впервые.

Никакой самый жестокий шторм, топивший целые флотилии и ломавший волнорезы северных портов, даже тот, что унес жизни братьев Кошака в памятную зиму восемьдесят седьмого года, не шел ни в какое сравнение с поистине демонической силой этого тропического «ур-а-кана», напоминающего гигантскую лапу, кромсающую окружающий мир невидимыми когтями.

Пещеры, в которых укрывались люди Кошака, затопило; другая пещера – та, где прятали корабль, находилась выше, и потому ее залило лишь до половины, но вода приподняла корабль, и волны стали швырять его из стороны в сторону, угрожая разбить в щепки о стены пещеры.

Три человека погибли в первые же часы бури: одного унесло в океан гигантской волной, другого задавило упавшим деревом, а третьего, Немого Кико, буквально разрезало пополам упавшей с высоты тяжелой доской – ее острый край, с дьявольской точностью раскроив его тело, кости и внутренности, ушел в землю на целых полметра. Уцелевшие испанцы искали убежище где только можно – в скалах, между корней высоких сейб, в самых крепких хижинах и даже просто забивались в расселины.

Вероятно, первое и короткое облегчение оттого, что буря наконец-то успокоилась (когда форт оказался в самом центре урагана), и явилось причиной окончательного поражения испанцев. Потому что два дня спустя, когда в конце концов ветер действительно стих, они не пошевелились, опасаясь, что речь снова идет только о временной передышке, и это позволило воинам Каноабо гораздо раньше покинуть укрытия и напасть, не дав врагам возможности взяться за оружие, сгруппироваться и организовать оборону.

Безоружные, обескураженные только что пережитым, многие испанцы так и не сумели прийти в себя и не обрели способность ориентироваться в пространстве. Они сдались, почти не пытаясь оказать сопротивления, их пронзали прямо в укрытиях, заставали врасплох в гуще леса, когда они искали обратный путь, или прямо у порога злосчастного форта, куда они стремились в поисках потерянных товарищей.

Это была вероломная и бесчестная битва; сражение без врага и война без победы; попросту резня, в которой лишь астуриец Кошак, могучий Барбечо и конопатчик Кандидо Рыжий смогли продержаться дольше остальных. Стоя спина к спине, они отбивались от сотни туземцев, пока те не пригвоздили их живьем к столбу, еще недавно являвшемуся гордой мачтой «Галантной Марии».

Кровожадный Каноабо выбрал в качестве трофея голову его превосходительства губернатора Диего де Араны, а его воины удовольствовались одеждой и оружием, снятыми с убитых, а также колокольчиками, цветными бусами и круглыми зеркальцами, которые ветер разбросал по всему форту.

Когда торжествующее войско победителей удалилось наконец в горы, от первого в Новом Свете испанского поселения не осталось ничего, кроме развалин и изуродованных до неузнаваемости трупов. Густой запах цветов и свежего ветра смешивался с запахом бушующего моря и теплой крови, насквозь пропитавшей землю.

Понемногу ошеломленные члены мирного племени вождя Гуакарани, друга и союзника вице-короля Индий, адмирала Моря-Океана, его превосходительства Христофора Колумба, начали возвращаться из тайных убежищ в глубине острова, и с изумлением обнаружили останки прибывших из-за моря полубогов, повелителей грома и смерти.

18

Двадцать восьмого ноября 1493 года могучая эскадра адмирала Христофора Колумба, состоявшая из шестнадцати кораблей, на борту которых находилось более тысячи двухсот человек, вошла в залив и обнаружила на мысе лишь руины злополучного форта Рождества.

Его превосходительство вице-король Индий не выказал особого удивления или сожаления по поводу того, что тридцать девять несчастных, брошенных им на произвол судьбы, погибли, и даже не удосужился провести расследование или хотя бы допросить как следует своего союзника, вождя Гуакарани, который уж точно имел отношение к этой резне. Но большинство членов экспедиции были потрясены масштабами разыгравшейся трагедии и бесчеловечностью того, кому они вверили свое будущее.

И среди них, разумеется, сильнее всех скорбели дон Луис де Торрес, хромой Бонифасио, мастер Хуан де ла Коса и Ингрид Грасс, виконтесса де Тегисе.

– Неужели никого не осталось в живых? – воскликнула она, все еще не в силах поверить, что человек, которого она любила, за которым, бросив все, отправилась на край света, мертв. – Ни единого человека?

– Ни единого, сеньора, – ответил королевский толмач, лично опросивший нескольких туземцев. – Никто, похоже, не хочет разговаривать на эту тему, но одно совершенно ясно – всех убили.

Она больше ничего не желала знать. Ингрид заперлась у себя в каюте и два дня и две ночи оставалась там в полном одиночестве, не съев ни крошки и не желая никого видеть. Она боролась не столько с горем, сколько с желанием покончить с жизнью.

Для этого всего-то и нужно было распахнуть на корме окошко и броситься в воды, кишащие акулами, что вечно жаждали свежего мяса, но, возможно, именно мысль о подобном кошмарном конце ее остановила, хотя с этого мгновения жизнь потеряла для Ингрид всякий смысл.

За последний год она столько плакала, что и слезы уже были ни к чему – сколько бы она их не проливала, Ингрид не могла стереть из памяти сладостные воспоминания о прекрасном мальчике с рыжей шевелюрой и зелеными глазами, чьи руки она до сих пор ощущала на своем теле.

Ингрид не задумывалась о будущем. Ни минуты не размышляла о том, как отныне сложится ее жизнь, поскольку всё это было для нее теперь неважно, она лишь пыталась свыкнуться с мыслью, хоть и совершенно безуспешно, что ее возлюбленный мертв.

Через три дня, на заре, раздался тихий стук в дверь.

– Сеньора! – произнес с другой стороны двери Луис де Торрес. – Нашли могилу Сьенфуэгоса, и я решил, что вы, наверное, захотите ее посетить.

Ингрид открыла дверь, и Луис едва не вскрикнул от удивления при виде того, что произошло с былой красотой немки.

– Где она? – взволнованно спросила Ингрид.

– На крохотном кладбище, скрытом в глубине бухты. Там еще четыре могилы.

– Вы уверены, что одна из могил его?

– Так мне сказал моряк, который ее описал.

– Идемте!

Бывший королевский толмач предложил ей руку, чтобы помочь подняться, и поддерживал всю дорогу по пляжу до кладбища. Казалось, в любую минуту ей могли отказать ноги. Потребовался почти час, чтобы добраться до места.

Там они действительно увидели пять могил – каждая со своим надгробием из тяжелых каменных плит, врытых глубоко в землю, на которых можно было прочитать имена умерших, а также дату и место их смерти.

На последней выделялась четкая надпись:

СЬЕНФУЭГОС

Ноги виконтессы де Тегисе подогнулись, и Луису де Торресу пришлось ее поддержать. Ингрид опустилась на колени рядом с холмиком земли и закрыла лицо руками.

Луис де Торрес посмотрел на изможденную Ингрид, сидящую у его ног, и сам почувствовал глубочайшую скорбь при виде места, где покоились останки безрассудного, но удивительного юноши, которого он полюбил, как родного сына.

– Судьба несправедливо с тобой обошлась, парень, – пробормотал Луис. – Ты заслуживал лучшей доли, и я всегда верил, что ты этого добьешься.

Ингрид Грасс зарыдала.

Луис де Торрес хотел бы помолиться, но не знал, как это делать, и потому лишь пристально посмотрел на тяжелый могильный камень.

– Вот ведь сукин сын!

Виконтесса де Тегисе подняла голову и удивленно посмотрела на королевского толмача, стоящего совершенно неподвижно, с приоткрытым ртом, словно у него отрыжка.

– Что вы сказали? – в гневе спросила она.

– Я сказал, что он тот еще сукин сын.

– Дон Луис!

– Черт побери, ну и сукин сын!

– Да что это? Почему вы ругаетесь? Объяснитесь!

– Разумеется, сеньора, я объяснюсь! – взволнованно ответил Луис. – Вы посмотрите на остальные могилы! Что написано на этих надгробиях?

– Имена.

– Совершенно верно, имена и даты. Вот, например: «Себастьян Сальватьерра», а дальше маленькими буквами: «Умер на Эспаньоле в 1493 году».

– Я вижу.

– «Гавилан, умер на Эспаньоле в 1493 году...»

– «Симон Агирре. Умер на Эспаньоле в 1493 году...»

– «Педро Гутьерес. Умер на Эспаньоле в 1493 году...»

– «Сьенфуэгос. Умер на Гомере в 1593 году».

– Как вы сказали?

– Я сказал: «Умер на Гомере в 1593 году».

– Но это же просто бред!

– Да еще какой бред! – согласился Луис де Торрес. – Тем более, что именно я научил этого сукиного сына читать и писать и знаю его отвратительный почерк.

– И что это значит?

– А это значит, что эту надпись на надгробии он сделал сам, а стало быть, внизу пусто, – с этими словами он деловито отпихнул камень, обнажив сухую твердую землю, которая явно даже не была вскопана. – Вот видите? – воскликнул он. – Ничего здесь нет! Не только тела – вообще ничего!

Виконтесса де Тегисе ошарашенно села на землю, ничего не понимая, взмахнула рукой перед глазами, словно пытаясь прогнать призрак, и наконец едва слышно спросила:

– Хотите сказать, что он жив?

– Безусловно.

– Но где он?

– Этого я не знаю.

Он протянул руку и помог Ингрид подняться, потому что виконтесса, похоже, не только была неспособна понять, о чем он говорит, и даже не могла пошевелиться.

– Не понимаю, – со стоном пробормотала она. – Ничего не понимаю! Зачем нужна эта могила без тела и с подобной надписью?

– Потому что сообразительный паршивец наверняка хотел оставить послание, которое поймет только тот, кто любит его настолько, что придет помолиться на его могиле.

– Что за послание?

– Что он жив, собирается прожить еще сто лет и надеется, что его похоронят на Гомере.

– Но почему он выбрал такой странный способ?

– Потому что не хотел, чтобы кто-нибудь, кроме нас, об этом узнал, – пожал плечами Луис. – Может, он стыдился того, что остался единственным выжившим, может, не хотел разглашать какой-то секрет. Не знаю! Знаю лишь то, о чем всего с помощью нескольких слов говорит мне эта могильная плита.

Ингрид с силой сжала его руку, выражение ее лица совершенно изменилось, словно она снова вернулась к жизни, а глаза вновь наполнились светом.

– Бог ты мой! – пробормотала она. – Если бы это было правдой! Если бы он был жив!

– Он жив! – уверенно ответил Луис де Торрес. – Головой готов поклясться.

– Но где он?

Он обвел широким жестом сельву, горы, пляж и бескрайний океан.

– Этого я не знаю. Может, где-нибудь в глубине этих земель, а может, в открытом море. Какая разница? – он схватил Ингрид за талию и приподнял как ребенка, чтобы она осмотрела окрестности. – Главное, что чертов Сьенфуэгос жив и однажды вернется!