355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберто Васкес-Фигероа » Сьенфуэгос » Текст книги (страница 7)
Сьенфуэгос
  • Текст добавлен: 19 марта 2017, 02:30

Текст книги "Сьенфуэгос"


Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Враждебные стены форта поднялись бок о бок со скромными хижинами индейцев, и широкие улыбки вместе с радушным приемом уступили место подозрительным взглядам и горьким словам, словно чужестранцы не замечали, что у туземцев нет оружия, а племя было самым мирным на земле и не имело ничего общего с внушающими страх карибами или каннибалами, которые время от времени совершали набеги, чтобы похитить женщин или сожрать детей.

Как мог один человек столь жестоко избивать другого всего лишь за несколько слов?

Как они могли оставить живого человека изнывать под палящим солнцем, позволив бесчисленным мухам пить кровь и гной из его воспаленных ран?

Неужели они всегда такие, эти чужеземные повелители грома, обладатели стольких удивительных вещей?

Туземцы, которые плакали при виде случившейся с плавучим домом катастрофы и от всего сердца предложили свою помощь несчастным отверженным, теперь с удивлением наблюдали, как искренняя дружба первых дней уступает место скрытой враждебности, зародившейся, как ни странно, среди самих полубогов.

Сьенфуэгос тоже наблюдал.

Канарцу, по-прежнему невинному, головокружительные события, разворачивающиеся перед его глазами в последние дни, потихоньку стали разъедать душу, так что он против собственной воли начал быстро взрослеть.

Он скучал по Луису де Торресу.

Проницательный толмач и дружелюбный Хуан де ла Коса со временем превратились в его лучших друзей, без их защиты он почувствовал себя осиротевшим с той самой минуты, когда они простились друг с другом на берегу.

– Береги себя! – сказал Луис. – Я за тобой вернусь.

– Не стоит беспокоиться, – с благодарностью ответил канарец. – Вы и так уже столько всего для меня сделали, – он на мгновение запнулся. – Но я попрошу еще об одном.

– Чтобы я сообщил твоей возлюбленной о том, где ты? – понимающе улыбнулся тот. – Не волнуйся, я и сам собирался это сделать, – Луис по-дружески сжал его плечо. – Но взамен ты тоже кое-что пообещай.

– Что угодно.

– К моему возвращению ты должен научиться как следует читать и писать. Я поговорил с мастером Бенито из Толедо, оружейником, и он готов тебя обучать.

– Можете на это рассчитывать.

Сьенфуэгос был не из тех, кто дает фальшивые обещания, и потому каждый вечер, когда он заканчивал дневную работу и не должен был стоять в карауле, канарец шел в хижину толстого толедца, устроившего в ней арсенал, и целый час с высунутым языком выписывал буквы или пытался прочитать истрепанную книгу, которую оружейник всегда клал на стол. Сьенфуэгосу не дозволялось трогать книгу, когда он заканчивал страницу, то звал Бенито, чтобы тот ее перевернул.

Мастер Бенито был колоритным и щедрым человеком, хотя и со странностями, из тех, кто решил остаться в Новом Свете, посчитав, что старый больше ничего не может им предложить. Он был замкнутым женоненавистником и рассказывал, что убил жену из-за какого-то спора на почве религии, хотя другие заверяли, что на самом деле его супруга, привлекательная еврейка, предпочла отправиться в изгнание вместе с остальными своими соплеменниками, а не принимать христианство, чтобы остаться с мужем.

Сьенфуэгос подозревал, что по меньшей мере пять членов команды, решившие остаться добровольно, на самом деле были иудеями, только притворившимися, что принимают другую веру. Они лелеяли надежду, что на этом берегу океана диктат королей и церкви будет не столь строгим.

Луис де Торрес часто рассказывал о кошмарном и постыдном зрелище – вереницах иудеев, которым из-за неправедного закона пришлось покинуть свои дома и родину предков и отправиться на северное побережье Африки. Их изгнали фанатичные короли, убежденные, что только слепо верящие в Христа принесут пользу стране.

Никто так и не осмелился сказать всемогущим властителям, что этим глупым и жестоким, поистине варварским актом они обрекают страну на бесконечно долгий и мрачный период застоя, поскольку традиционно именно благодаря евреям в стране шло развитие науки и культуры.

Одержимые давней идеей освобождения полуострова от исламского владычества, христиане в основном сосредоточились на боевых искусствах, отставив в сторону гуманитарные науки, и теперь, когда пал последний бастион арабов, вместо того, чтобы обратить взоры на тех, кто способен превратить в высшей степени воинственное общество в более мирное и склонное к переменам, их выслали.

Совершенно сбитые с толку, ослепленные собственной гордыней, Изабелла и Фердинанд не сумели предусмотреть разрушительных последствий своего бессмысленного указа, явно недооценив силу веры этого народа. Даже когда они наконец поняли, к каким ужасным последствиям это привело, короли так и не смогли найти мужества признать совершенную ими колоссальную ошибку.

Всё испанское общество было откинуто назад, поскольку разом исчезло множество интеллектуалов – архитекторов, медиков, ученых и наиболее квалифицированных ремесленников, к тому же разрушились многие семьи, ведь людям разной веры запретили жить под одной крышей.

Канарцу не удалось выяснить, это ли произошло с Бенито из Толедо, или речь шла о преступлении в порыве страсти. Со временем Сьенфуэгос привязался к толстяку-оружейнику, хотя тот и не смог занять в его сердце такое же место, что и Луис де Торрес.

Оружейник со скепсисом наблюдал из-за своего рабочего стола за происходящими в форте событиями, и вскоре предсказал, что над глупыми головами крошечного сообщества сгущаются тучи и грядет беда, горько сетуя на то, что человеческие существа вечно тащат за собой худшие привычки и черты, куда бы их не забросила судьба.

– Мы здесь, – сказал он однажды ночью, когда тяжелый душный ливень извергался над заливом, не давая даже носа высунуть за порог жалкой лачуги, – в другой стране, с другим климатом, вокруг нас совершенно иная растительность и другие животные, и совершенно другие люди. А мы, вместо того, чтобы воспользоваться прекрасной возможностью построить новый, более совершенный мир, усиленно насаждаем старые пороки, пытаясь построить плохую карикатуру на наше и без того убогое общество.

– Не понимаю, о чем вы, – убежденно ответил пастух. – Я всегда жил один.

– Тебе необычайно повезло, – последовал ответ. – Да будет проклят тот день, когда ты распростился со своим одиночеством. Ибо девяносто процентов всех несчастий, что случаются с людьми, происходят из-за других людей. Особенно из-за женщин, – едва заметно улыбнулся он.

Одна из таких женщин снова появилась в жизни юного Сьенфуэгоса, на чью судьбу, похоже, оказала влияние его бесспорная притягательность для противоположного пола. И эта женщина повела себя так же, как и большинство из них. Стоило только Синалинге увидеть, как Сьенфуэгос с обнаженным торсом, в поту и тяжело дыша, рубит толстенный дуб, она стала ходить за канарцем по пятам, пока они не улеглись вместе в гамак.

Поначалу это приключение не доставило ему особого удовольствия. Несмотря на то, что еще на Гуанахани он восхищался обманчивым удобством странных сеток, в которых местные жители привыкли спать, не опасаясь ночной росы, муравьев, ядовитых пауков и скорпионов, сам он никогда не спал в гамаке, а уж тем более с женщиной.

Заниматься любовью в одной из этих сеток, возможно, понравилось бы канатоходцу; а Сьенфуэгос после каждой из первых трех попыток оказывался на земле, чудом не переломав себе кости, и потом ему, разумеется, было уже не до любовных игр, к величайшему разочарованию горячей туземки.

Она была небольшого роста, но с округлыми формами, тонкой талией, крутыми бедрами и таким роскошным задом, что вся команда восхищенно свистела ей вслед, но в то же время девушка прекрасно знала, чего хочет. Догадавшись, что упражнения в гамаке не приведут к нужному результату, она схватила Сьенфуэгоса за руки и потянула его на землю, где и добилась желаемого. На следующий день толстяк Бенито из Толедо удивился, глядя, с каким трудом его тощий ученик передвигает ноги.

– Что с тобой случилось? – спросил он обеспокоенно.

– Ничего. А что?

– Выглядишь просто ужасно. Ты не заболел?

– Мой малыш утомился, – последовал странный ответ. – Но самое худшее даже не это, а то, что с каждым разом он становится все ленивее. Боюсь, скоро он и вовсе не встанет.

– Всё та индианочка?

– Индианочка просто ненасытна, как всё их племя, иногда она меня спрашивает, не течет ли во мне кровь тех самых карибов, которые пожирают людей.

– Ты смотри, поосторожней, до меня дошел слух, что она сестра вождя Гуакарани, а этой пташке я ни на грош не верю – уж больно он улыбчив.

– Просто он дружелюбен.

– Избавь меня Господь от друзей, от врагов я и сам избавлюсь, – заявил замкнутый Бенито. – Стоит ему здесь появиться, я вижу, как его глаза прямо искрятся от жадности, он наверняка уверен, что если бы завладел тем барахлом, что мы храним на складе, то стал бы самым могущественным царьком по всей округе. Обычное зеркальце ему нравится больше, чем священнику – торжественные похороны.

Сказать по правде, Сьенфуэгос и сам не слишком доверял раскрашенному вождю племени – услужливому типу, которого адмирал всегда выделял среди остальных; но с тех пор, как Колумб исчез за горизонтом, отношение вождя к чужакам стало неуклонно меняться отнюдь не в лучшую сторону.

Одно дело – проявить гостеприимство по отношению к рослым «полубогам», снизошедшим до посещения их берегов, и подарить им несколько золотых украшений или разноцветных попугаев в обмен на разные чудесные вещи; и совсем другое – постоянно иметь под боком шумных и беспокойных соседей, с каждым днем требующих все больше еды и бессовестно пристающих к женщинам.

Пока оголодавшие без женского общества испанцы добивались внимания лишь незамужних девушек, Гуакарани смотрел на это сквозь пальцы, поскольку для туземцев это было обычным делом. Однако после того, как к нему пришел один из воинов племени с жалобой, что чужак напал в зарослях на его жену и овладел ею против воли, вождь встревожился.

Он действительно был великим вождем, и это звание давало право на всеобщее уважение и особые привилегии, но при этом обязывало защищать жизнь, имущество и достоинство всех членов племени. Однако вскоре стало ясно, что пришлые не слишком настроены уважать местные обычаи.

И в особенности женщин.

Или детей.

Однажды в зарослях обнаружили труп мальчика-подростка, пролежавший там не менее трех дней. По всей видимости, его избили, изнасиловали, а потом задушили. По индейской деревне, подобно гигантской волне, разнесся негодующий вопль, и вскоре обнаженный Гуакарани с украшенной перьями головой и в сопровождении полудюжины престарелых вождей двинулся в сторону новых соседей, чтобы потребовать у них ответа.

Дон Диего де Арана, брызжа слюной от бешенства, пообещал заживо спустить шкуру с проклятого дикаря, посмевшего обвинить честных испанцев в убийстве и содомском грехе. Губернатор утверждал, что подданные их католических величеств в принципе не могут совершить столь гнусный поступок.

Оказалось весьма сложным объяснить эту точку зрения туземцу, едва понимающему десяток слов на кастильском наречии, его удалось успокоить только бесконечными подарками семье мальчика, несмотря на то, что губернатор Арана настаивал – эти подношения ни в коей мере не должны рассматриваться как компенсация, поскольку его люди не имеют к подобному преступлению никакого отношения, это лишь демонстрация добрых намерений и сочувствия печальной потере.

Испанцы распрощались с вождем, снова порекомендовав ему искать гнусного преступника в своем племени, но едва индейцы вышли за широкие ворота частокола, Диего де Арана срочно вызвал Педро Гутьереса, Бенито из Толедо, Себастьяна Сальватьерру и старого плотника по прозвищу Стружка и заперся с ними на всю ночь, чтобы расследовать неприятную и тревожную ситуацию.

Как среди участников этого совещания, так и среди остальных испанцев, шепчущихся по баракам и хижинам, мнения тут же разделились. Одни уверяли, что это всего лишь личная проблема порочных и нагих дикарей, которые вознамерились свалить эту смерть на испанцев, чтобы получить подношения, другие же допускали вероятность, что убийца находится в форте.

Самым ярым сторонником второй версии был Кошак.

– Туземцы признают содомию, – сказал он. – И не только признают, но и открыто ею занимаются. Да мы и сами видели целую дюжину туземцев, ведущих себя, как настоящие женщины, безо всякого стыда и стеснения... И если содомит может открыто сожительствовать с другими мужчинами, то зачем ему совершать подобное преступление?

– Ты судишь по личному опыту? – спросил, покривившись, арагонец, который однажды чуть не убил Кошака. – Что ты знаешь о содомитах?

– Да уж, конечно, поменьше твоего, сукин сын, – язвительно ответил тот. – Но у меня есть голова на плечах, которая служит не только для того, чтобы носить рога и шляпу. Могу поставить свое годовое жалованье, что проклятый убийца этого мальчонки всегда скрывал свои наклонности, иначе ему бы уже отрезали причиндалы и заставили сожрать. Кто готов поспорить?

Повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь гулом прибоя, потому что, хотя задиристый рулевой был типом малоприятным и грубым, все признавали его самым умным, а в этом случае он был как никогда прав.

– Допустим, все именно так, как ты говоришь, – вмешался наконец Сьенфуэгос. – И что нам теперь делать?

– Найти виновного и повесить на верхушке грот-мачты, а перед этим заставить его сожрать собственные яйца.

Все встревоженно и мрачно переглянулись, и в конце концов гранадец Варгас, который провел всю неделю в цепях и до сих пор лежал на тюфяке, не в силах пошевелиться, а потому остался единственным вне подозрений, сказал:

– Не стоит сеять семена подозрения, ни к чему хорошему это не приведет. Не забудьте, что нам предстоит провести вместе по меньшей мере год, и этот сукин сын Арана не собирается облегчать нам жизнь. Если мы не будем вести себя осторожно, то она и вовсе превратится в ад. Я-то знаю по личному опыту!

На следующий день канарец рассказал мастеру Бенито о разыгравшейся в бараке сцене, и флегматичный оружейник лишь кивнул с пессимистичным видом.

– Гранадец прав, – признал он. – Ведь чуяло мое сердце, что-то должно случиться, но я не думал, что это нечто настолько грязное. Вот уж действительно, куда бы ни пришел цивилизованный человек, он повсюду тянет за собой разложение.

– И кто, по-вашему, мог это сделать? Сколько я ни смотрю вокруг, даже не знаю, на кого и подумать.

– Забудь! – поспешно ответил Бенито. – Даже не думай об этом: подобные раздумья приведут лишь к недоверию между нами, и в итоге мы просто возненавидим друг друга. Почему ты так уверен, что это не мог сделать я, например? Что ты вообще знаешь обо мне и о моих пристрастиях? И как ты сможешь сидеть рядом со мной за столом или засыпать со мной бок о бок, представляя, что я в любую минуту могу тебя убить?

– Не говорите глупостей!

– Почему ты решил, что это глупости? Потому что ты меня знаешь? – он беспомощно развел руками. – Здесь все друг друга знают, но каждый скрывает в потаенные уголках своего сердца какую-то вину. Так ты ни к чему не придешь. Забудь об этом! Если будешь об этом думать, ничего не добьешься.

Безусловно, это был хороший совет, но трудновыполнимый, поскольку тень преступления словно гигантская башня нависла над фортом, отравляя взаимоотношения его обитателей, которые не могли отделаться от тревожного чувства, что спят под одной крышей с грязным убийцей-содомитом.

– Плевать мне, если я погибну в кораблекрушении, – пробурчал как-то вечером старик Стружка. – Или если меня зарежут в стычке, или в открытом столкновении с дикарями, но мысль о том, что кто-то меня придушит ради того, чтобы потом отыметь в зад, лишает меня сна.

– В зад? – развеселился Кошак. – Какой еще зад, Стружка? Твой зад уже лет сто назад застрял в каком-нибудь кресле, которое ты продал в Памплоне, – и он ласково шлепнул старика по покрытой угрями щеке. – Спи спокойно! Ты не в моем вкусе, твоей заднице ничего не грозит.

– Как ты можешь шутить над такими чудовищными вещами? – удивился Сьенфуэгос. – Не понимаю.

– Я и над отцовским трупом могу поглумиться, Гуанче, – откровенно ответил рулевой. – Когда он помер, как всегда, пьяным в стельку, мы решили устроить ночные бдения в таверне, но около полуночи, после всего выпитого, кто-то вдруг спросил, может ли гроб плавать. Что тут началось! Мы бросили старика прямо на барную стойку и отправились на пляж, чтобы найти ответ на вопрос, а когда вернулись, нас встретил еще один пьянчуга, весьма сердитый, потому как уже полчаса рассказывал шуточки моему старику, а тот ни разу не улыбнулся. Как тебе это?

– Ты просто животное.

– А как же иначе? Я всегда был беднее церковной крысы, спал лишь со шлюхами, и все члены моей семьи кроме отца утонули. Четверо братьев – во время большого шторма в восемьдесят седьмом... Если у тебя есть братья, ты понимаешь, каково это.

– У меня нет братьев. – Канарец немного помолчал. – Никогда никого не было.

– Никого? – удивился собеседник, резко сменив тон. – Совсем-совсем?

– Совсем-совсем. Мать умерла, когда я был ребенком, и я вырос в горах почти в полном одиночестве.

– В этом нет ничего хорошего, парень, – сказал рулевой. – Ничего хорошего, но не могу не признать, что есть и преимущество – по крайней мере, ты не испытаешь боль от потери близких.

Кошак был и впрямь странным типом – из тех, кто обладает удивительной способностью немедленно вызывать ненависть или любовь, добиваясь либо восхищения, либо полного отторжения, поскольку был он человеком не особо крепкого сложения, не обладал зычным голосом или представительным видом, но его редкая наблюдательность и тревожная способность всегда находить самые обидные слова в самый нужный момент заставляли бояться его и вызывали восхищение у всех остальных, в большинстве своем людей довольно унылых.

Сьенфуэгос тоже никогда в точности не понимал, как на самом деле к нему относится, и хотя пару раз они открыто столкнулись, рулевой явно не таил зла – возможно, это был его единственный недостаток, которым он никогда не переставал козырять.

И за это его тоже многие ненавидели, открыто или втихую, в особенности губернатор Диего де Арана и его послушный подхалим Педро Гутьерес, больше известный как Гути, хотя сильнее всего в противоречивом Кошаке людей раздражало то, что он инстинктивно отвергал любых представителей власти.

Мастер Бенито открыто его презирал.

– Ох уж этот смутьян! – повторял он всякий раз, стоило канарцу упомянуть Кошака. – Послушай моего совета: держись от него подальше, а также от всех его дружков. Этот остров слишком мал, и я боюсь, что здесь слишком мало места для Кошака и Араны с их прихлебателями.

– Я вас не понимаю.

– Ничего, парень, скоро поймешь! Поверь мне, очень скоро ты все поймешь. А пока привыкай к тому, что везде, куда бы ты ни попал, мир делится на кланы, и само собой подразумевается, что ты принадлежишь к одному из них. Мы все – обычные люди, просто нас бросили здесь умирать, а уж этого мы сами никак не хотим допустить.

Пастух часто не мог понять всего того, что оружейник пытался ему втолковать, но с благодарностью его выслушивал, поскольку жизнь раскрыла Бенито немало своих тайн, наделив мудростью усталого человека, похоже, совершенно не заинтересованного в том, чтобы воспользоваться ей себе во благо.

Вскоре, как и предполагал Бенито, испанцы разделились. Одна небольшая группа была готова хоть с закрытыми глазами подчиниться власти дона Диего, поставленного на этот пост самим вице-королем, а это всё равно что королем и королевой, даже почти Господом. Другая же сплоченная группа отступников оспаривала значимость его полномочий.

– Если это действительно земли Великого хана, то их величества не имеют на них никакого права, – резонно возражал рулевой. – А если это не земли хана, от они принадлежат тем, кто будет их обрабатывать – а это как раз мы.

– Когда Колумб вернется, нам всем хватит и золота, и земли, и славы, – заявлял губернатор. – Он каждому воздаст по заслугам...

– А если он привезет с собой новых людей, которые станут претендовать на то, что принадлежит нам?

– Нам здесь ничего не принадлежит, – твердо заверил губернатор. – Все здесь принадлежит короне, а если не ей, то местным жителям. Только после того, как адмирал любезно подтвердит наши права соответствующими документами, эти земли станут нашими.

Но многие считали несправедливым, что человек, бросивший их на произвол судьбы в богом забытом уголке, будет указывать, на каком куске земли в этом уголке они могут остаться, да еще придется дожидаться его возвращения. И многие, не принимая во внимание ни губернатора, ни туземцев, считали окружающие земли, леса и реки своими.

Вскоре Новый Свет начал сеять раздор среди вновь прибывших.

Тот рай, безусловно, самое спокойное и красивейшее место, которое испанцы видели в своей жизни, скрывал множество невообразимых опасностей. Там, за синими и кристально чистыми водами, за прекрасными коралловыми рифами, за высокими пальмами и шумными лесами, за яркой зеленью с орхидеями, обезьянами и какаду, таились неизвестные враги, показавшие гаитянам, что полубоги столь же уязвимы, как и они сами.

Первой жертвой пал Себастьян Сальватьерра. Однажды утром он примчался из леса, в ужасе крича, что его укусила змея; затем пошатнулся, ухватившись за мачту в отчаянной попытке устоять на ногах; потом его вырвало, лицо его меняло цвет от серого к фиолетовому, и он в страшных судорогах рухнул наземь, чтобы отдать Богу душу, сквернословя при этом так, словно призывал за ней самого дьявола.

От жуткого зрелища у всех перехватило дыхание, ведь, несмотря на все лишения и беды по время плавания, до сих пор не умер ни один человек, и это, безусловно было ужасное событие и предвестник новых несчастий.

Как нарочно, чтобы дать поселенцам повод для самых мрачных предчувствий, всего неделю спустя умер Гавилан с Ибицы, остроглазый впередсмотрящий, волк-одиночка, который приобрел дурную привычку употреблять в качестве снотворного местные плоды – маленькие, темно-зеленые, в черную полоску. При этом он не обратил внимания, что жесткие темные листья этого растения источают белый, липкий и очень ядовитый сок. И вот однажды капли этого сока попали ему на грудь, оставив на ней воспаленные красные полосы, которые вскоре стали сочиться кровью; несчастного охватила лихорадка, у него начался бред, и вскоре он умер, отчаянно призывая какого-то Мигеля, причем никто не знал, кто это такой.

Потом пришел черед гранадца Варгаса.

После того как Варгаса выпороли и оставили на целую неделю под палящим солнцем, его физическое состояние и внешний вид очень долго оставляли желать лучшего, хотя он начал потихоньку приходить в себя, не считая небольших вздутий на ступнях, на которые он поначалу не обратил внимания. Но через некоторое время они начали чесаться и распространились до лодыжек, так что Варгас почти не мог наступать на левую ногу.

Как-то вечером Сьенфуэгос решил помочь ему немного пройтись по широкому центральному двору форта, и тут Синалинга заметила волдыри на ноге Варгаса и в ужасе вскричала:

– «Нигуа»! Это плохо! Очень плохо!

Она заставила гранадца лечь на землю и шилом вскрыла темную припухлость размером с горошину, откуда тут же потекла густая и вязкая жидкость, а из нее выпрыгнула крохотная блоха и поскакала прочь.

– Нигуа! – снова повторила она и быстро затараторила, мешая немногочисленные известные ей кастильские слова со словами собственного языка, которые канарец к тому времени успел выучить. Девушка пыталась объяснить, что эти отвратительные насекомые впиваются в тело, проникают под кожу и откладывают там яйца, а из них потом появляются личинки, питающиеся человеческой плотью, и та сгнивает до самых костей.

После этих слов канарец больше не сомневался, что Варгасу предстоит потерять либо ногу, либо жизнь.

Насколько Сьенфуэгос успел узнать Синалингу, девушка не была склонна преувеличивать и устраивать панику на пустом месте, и о жизни она знала намного больше, чем можно ожидать от голой дикарки с затерянного острова; быть может, не последнюю роль играло то, что она была сестрой вождя Гуакарани, а возможно, просто обладала редким для людей ее расы умом.

– А всё эта девица, повсюду лезет, не к добру это, – заявил при случае мастер Бенито, чьи суждения обычно отличались точностью. – Может, я и ошибаюсь, но ты еще хлебнешь горя, пытаясь от нее избавиться.

– Сейчас я не вижу причин от нее избавляться, – откровенно ответил Сьенфуэгос. – Мне с ней хорошо.

– Хорошего понемногу, парень! – заявил оружейник, погрозив ему напильником. – Если в твоем возрасте позволить женщине полностью тобой завладеть, всё пропало.

Хотя обычно канарец привык прислушиваться к советам своего доброго друга, на сей раз он не хотел принимать их во внимание, однако признавал при этом, что девушка часто бывала довольно требовательной и сердитой. Вместе с тем, она делала жизнь невероятно приятной, особенно в части сексуальных отношений, в которых проявляла себя прекрасной наставницей.

Нельзя сказать, что теперь, после чудесных отношений с прекрасной немкой, Сьенфуэгоса требовалось обучать, но он признавал, что мир любовной игры с виду чрезвычайно примитивен, но при этом предлагает такую широчайшую гамму новых ощущений, что при других обстоятельствах ничего подобного и в голову бы не пришло.

Гаитянка, свободная от запретов строгой христианской морали и ограниченная лишь собственными желаниями или желаниями партнера, умела дать волю воображению и совершала такие безумства, что канарец часто просто стонал от удовольствия, а потом многие часы воображал, как однажды сможет передать богатый опыт той женщине, которую по-прежнему любил больше всего на свете.

Ингрид Грасс в решающий момент его жизни сделала его мужчиной, и теперь он мечтал в один прекрасный день показать ей, что значит быть настоящей женщиной, и поэтому не придавал особого значения тому, что настырная туземка в определенном смысле считала себя и его госпожой, и рабой одновременно.

Очень скоро стало ясно, что с бедным гранадцем случится именно то, чего опасался Сьенфуэгос. После долгого совещания мастер Бенито и старик Стружка пришли к выводу, что если не отрезать ему ногу, несчастный Варгас умрет от гангрены.

Большая часть моряков, подзуживаемые интриганом Кошаком, тут же обвинила в ужасном происшествии губернатора – за несправедливое и слишком суровое наказание гранадца. И в результате трещина, разделяющая две группы, стала еще шире.

На следующий день мастер Бенито заявил по этому поводу:

– В конце концов это плохо закончится.

Дело и впрямь начало приобретать неприятный оборот, когда однажды утром Кошак подошел к Сьенфуэгосу, пока тот мирно рыбачил, сидя на камне, и безо всяких предисловий спросил:

– Ты с нами или против нас?

– Ни хрена себе! – воскликнул пораженный канарец. – Опять?

– Конечно. И теперь у тебя нет той отговорки, что мы находимся посреди океана. Так что придется принять решение.

– И что я должен решить?

– Продолжать ли подчиняться приказам этого сукиного сына, который обращается с нами, как с рабами, или послать его куда подальше и разделить земли с местными, чтобы завтра никто не смог оспорить наши права.

– Права? – еще больше удивился Сьенфуэгос. – И какие же права мы имеем на этих людей или на их земли?

– Мы владеем ими от имени короля и королевы.

– В таком случае, полагаю, что король с королевой и должны ими распоряжаться, – Сьенфуэгос отложил в сторону удочку, с сожалением прервав приятное занятие, и повернулся к астурийцу в надежде его вразумить, насколько это возможно. – Послушай, Кошак! – сказал он. – Мне нет дела до этой кучи дерьма из прав и обязанностей. Единственное, чего я хочу – как можно скорее попасть в Севилью. – Он пожал плечами, все еще не понимая, чего от него хотят. – Так зачем мне нужны эти земли, которые я все равно не смогу взять с собой? Или индейцы, которые мне вообще ни к чему?

– Тебе хорошо за них заплатят.

– За индейцев? – ужаснулся пастух. – Разве они свиньи? Вот что бы ты сказал, если бы им пришло в голову схватить нас и продать людоедам на жаркое?

– Как ты можешь сравнивать? – возмутился рулевой. – Ведь это же дикари!

– А я бы сказал, что мы – дикари гораздо большие, им-то не приходит в голову подобное варварство. А им это было бы сделать гораздо проще.

– Пусть только попробуют! – злобно огрызнулся рулевой. – Хотел бы я посмотреть, как они попытаются, чтобы показать им, кто здесь командует.

Канарец смотрел на него, совершенно сбитый с толку: он даже представить себе не мог, что человеческие существа на полном серьезе могут порабощать своих собратьев лишь потому, что те родились по другую сторону моря, не носят одежды и имеют другие обычаи. Жизненный опыт Сьенфуэгоса был по-прежнему мал, и он вполне отдавал себе отчет и в ничтожности своего опыта, и в бездонной глубине своего невежества, но несмотря на это, какой-то внутренний голос диктовал ему правила поведения, которые казались ему верными и которых он считал нужным придерживаться – во всяком случае, до тех пор, пока не узнает о новых правилах, более значимых.

– Я никогда не завладею чужим имуществом, – объявил он не терпящим возражений тоном. – И ни при каких обстоятельствах не стану никого порабощать. Если это означает быть против вас, то мне очень жаль, но таков мой взгляд на жизнь, и я его не изменю.

– Ну хорошо! – сдался наконец Кошак. – Если ты решил вести себя как идиот, то это твоя проблема, и я уважаю твой выбор. Но как насчет того, другого?

– Кого?

– Губернатора.

– А что не так с губернатором?

– Что многие не желают его принимать. Ты на его стороне?

– Нет, я не на его стороне, но и не на вашей тоже, – он помолчал. – Ты, конечно, можешь делать, что хочешь, но меня не втягивай. И вообще, оставь меня в покое, мне нужно отнести еду Синалинге.

– Мне нравится эта индианочка, – признался рулевой. – Почему бы тебе не одолжить ее мне?

Канарец протянул руку, чтобы его придушить, но Кошак проворно отпрыгнул и удалился, звучно сморкаясь в рукав.

– Однажды я ее поимею, а ты и не узнаешь, вонючий Гуанче, – крикнул он, шагая к форту. – Эта девка такая аппетитная.

– Попадись мне только – шею сверну!

Сьенфуэгос швырнул вдогонку Кошаку камень, пожалев о том, что под рукой нет пращи, из которой он мог бы на таком расстоянии сломать рулевому ногу, и постарался сосредоточиться на рыбалке и позабыть о неприятном разговоре и о том, к чему может привести предложение астурийца.

В этом райском уголке назревала серьезная беда, Сьенфуэгос это понимал, потому что к пропасти, возникшей между испанцами, теперь добавился и раскол в совете старейшин племени – некоторые стали требовать изгнания раздражающих соседей со своей территории.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю