Текст книги "Сьенфуэгос"

Автор книги: Альберто Васкес-Фигероа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Для спокойных гаитян, привыкших жить в мире и гармонии друг с другом и с природой, образ жизни которых за сотни лет не претерпел никаких изменений, разрушительная лихорадка чужаков, их ненасытная жажда золота, пищи и выпивки, земли и женщин казалась просто безумием. Туземцы не понимали, зачем с такой поспешностью сжигать собственную жизнь вместо того, чтобы наслаждаться ей терпеливо и спокойно.

Вождь Гуакарани, по-прежнему мечтающий о колокольчиках, цветных тканях, зеркалах, красных беретах и стеклянных бусах, которые позволили бы ему окончательно утвердить свое превосходство над вождями окрестных племен, не уставал воздавать хвалу несравненным полубогам, надеясь получить в свои жадные руки еще больше сокровищ; однако трое старейшин, занимающих видное положение в совете, открыто считали, что от этих вонючих пришельцев намного больше неприятностей, чем пользы.

И, наконец, оставалась последняя, самая сложная проблема с женой Гуарионекса и Лукасом Неудачником.

Стареющий и тучный Гуарионекс, брат Синалинги и великого вождя Гуакарани, по какому-то злому капризу судьбы был женат на некоей Сималагоа, совсем юной и очень красивой девушке. Внешне она скорее напоминала ангела, нежели человека, но при этом обладала столь ненасытным темпераментом, что мужу никак не удавалось за ней уследить: то и дело она сбегала от зорких глаз ревнивого супруга и пробиралась к форту в надежде подстеречь кого-нибудь из мужчин.

Большинство испанцев уже имели счастье переспать с этим бесстыдным созданием на пляже или в зарослях, быть может, эти приключения не имели бы серьезных последствий, если бы не тот прискорбный факт, что беднягу Лукаса Неудачника угораздило в нее влюбиться.

Лукас, лучший пушкарь армады, пользовался симпатией и расположением всех, кто его знал, ибо он был добрым, милым и обходительным человеком, этаким румяным падшим ангелом, от которого никто не слышал злого слова и вообще не видел ничего дурного.

Свое прозвище он получил благодаря одной любопытной особенности: несмотря на бесспорные и многочисленные достоинства Лукаса, почему-то всегда находился человек, не упускавший случая заметить: «Ну, что за неудачник этот Лукас – опять надрался!» Или: «Вот ведь неудачник этот Лукас: снова в карты продул!». На самом же деле корень его неудач крылся в том, что Лукасу не хватало силы воли, что и заставляло его потакать своим мелким слабостям. К тому же никто не принимал его в расчет. И в конце концов все стали его звать Лукас Неудачник.

К сожалению, Лукасу не повезло и на этот раз: он совершенно потерял голову из-за потаскушки с ангельским личиком и теперь, несмотря на добродушный характер, впадал в настоящее бешенство и готов был убить любого, кто посмел бы запятнать честь «невинной» Сималагоа.

Тщетно его лучший друг, старик Стружка, пытался объяснить, что свою честь Сималагоа утратила уже давно и столь же безнадежно, как безнадежно они потеряли «Галантную Марию». Несчастный влюбленный вбил себе в голову, что всему виной ее доверчивость и злобные козни окружающих, соблазнивших непорочную девушку, которая по своей врожденной доброте не могла отказать в благосклонности никому, кто бы ни попросил.

Даже любой другой на месте Лукаса не вытерпел бы настолько жестоких насмешек со стороны моряков, явно не наделенных христианским милосердием, но, учитывая, до какой степени он помутился в рассудке, бедняга считал делом чести не позволять никому затрагивать в его присутствии деликатную тему ненасытности Сималагоа.

Однако этим он не удовольствовался.

Однажды он заявился в хижину престарелого Гуарионекса и потребовал, чтобы тот немедленно предоставил жене свободу, поскольку все равно не сможет дать ей счастья, зато она – разумеется, получив необходимое образование и приняв крещение – сможет выйти замуж за христианина.

В итоге взбешенный Гуарионекс пригрозил брату, что присоединится к желающим лишить его полномочий вождя, если тот не выгонит обнаглевших чужаков. Гуакарани немедленно бросился жаловаться дону Диегу де Аране, и тот приказал Педро Гутьересу выпороть бедного Лукаса Неудачника, привязав его к мачте, чем навлек на себя гнев и ненависть многочисленных друзей Лукаса.

– Одни несчастья от этих юбок, – заявил как-то Бенито из Толедо. – Пусть даже здешний народ ходит голым, вечно одно и то же: золото, власть и юбки.

– И что теперь будет?

– Кто его знает! – честно ответил оружейник. – Будь эти дикари более воинственны, можно было бы не сомневаться, что не прошло бы и месяца, как нас бы подняли на копья, но к счастью, это самые мирные люди, какие когда-либо жили на свете, и придется над ними основательно поизмываться, чтобы они начали действовать.

Кто и впрямь незамедлительно начал действовать – так это сторонники Кошака. Когда на рассвете следующего дня дон Диего де Арана выглянул в окно своей хижины, вместо избитого тела Лукаса Неудачника, прикованного к мачте, он обнаружил весьма неприятный сюрприз: румяный пушкарь бесследно исчез, а вместо него возле мачты красовалось подвешенное к рее соломенное чучело, наряженное, ко всему прочему, в любимый камзол губернатора.

Это был настоящий удар для столь слабовольного человека, как кузен доньи Беатрис Энрикес, которого это безмолвное, но красноречивое предупреждение навело на мысли о том, что абсолютная власть порой бывает связана с немалым риском. Никогда прежде ничего подобного ему в голову не приходило.

Среди тех, кто решил добровольно остаться на Гаити и, по понятным причинам, требовал распределения индейцев и земель, чтобы начать новую жизнь вдали от Испании, было с полдюжины преступников, бежавших от правосудия, о которых все знали, что на их совести немало пролитой крови, и потому продолжение конфликтов грозило тем, что в одну прекрасную ночь вместо соломенной куклы на рее вполне мог повиснуть тот, кого она изображала.

От страха у дона Диего произошло расстройство желудка, и ему пришлось почти час просидеть в крошечной уборной, устроенной в дальнем углу двора, а потом держать совет с Педро Гутьересом и еще тремя самыми верными своими сподвижниками.

Совет, конечно, держался в глубокой тайне, но во дворе кое-кто из враждебной клики догадывался, что в это время обсуждается будущее новорожденной колонии и принципы ее обустройства, которые имел несчастье применить неудачливый и неопытный губернатор.

Некоторые втайне точили оружие.

Другие, и среди них Сьенфуэгос и Бенито из Толедо, упорно не желали принимать происходящее во внимание.

В маленькой бухте, примерно в лиге к востоку от большого залива, затаились в ожидании Кошак, Лукас Неудачник и еще восемь мятежников, настроенные весьма решительно. Между тем, возле частокола собрались местные жители, не сводя глаз с висящей на рее куклы. До них тоже стало доходить, что происходит нечто серьезное, и распри полубогов их совершенно обескуражили.

После нескольких часов напряженного ожидания, ближе к полудню, появился Педро Гутьерес, прищурившись под нещадным тропическим солнцем, и велел троим добровольцам отправиться на юг, чтобы исследовать новые земли и потом распределить их между испанцами, решившими навсегда остаться на Гаити.

– К югу отсюда лежат земли Каноабо, – заметил Сьенфуэгос.

– Чьи земли? – не понял Гутьерес.

– Земли великого вождя Каноабо, куда более могущественного и воинственного, чем Гуакарани, – пояснил канарец. – Синалинга утверждает, что все перед ним трепещут, так что вторгнуться в его земли – все равно что попасть из огня да в полымя.

– Гуакарани – наш союзник и личный друг адмирала, – сухо ответил королевский вестовой. – Отняв его земли, мы рискуем тем, что через год вице-король заставит вернуть их обратно.

– Но Каноабо опасней. Похоже, он из карибов, хотя и прибыл сюда совсем юным и не практикует каннибализм.

– Мы заключим с ним мирный договор. По-хорошему или по-плохому.

– Мирный договор невозможно заключить по-плохому, – возразил Бенито из Толедо. – К тому же мы не в том положении, чтобы ставить кому-либо условия. Здесь всего двадцать человек в состоянии держать оружие, и только половина действительно имеет желание взять его в руки.

– Я лишь передаю приказы, – ответил Педро Гутьерес. – А сейчас нам нужны трое добровольцев, – и он взглянул на Сьенфуэгоса. – Ты лучше всех понимаешь дикарей и лучше прочих знаешь, как пройти по горам и скалам. Станешь одним из них.

– Добровольцем? – с иронией спросил рыжий.

– Называй, как хочешь! – резко бросил тот. – В конце концов, ты лишь зайцем пробрался на корабль, никто тебя сюда не приглашал, и тебя до сих пор за это не наказали. Считай это способом загладить вину.

К Сьенфуэгосу присоединились двое парней из Палоса-де-ла Фронтеры, которые имели привычку всегда ходить рука об руку – Черный Месиас и Дамасо Алькальде, которым явно было намного интереснее исследовать новые земли, чем помогать на кухне или рыть канавы.

Всем троим, вместе взятым, не сравнялось еще и полувека, а старшему из них, Месиасу, едва исполнилось восемнадцать, но все они были членами экипажа, впервые сумевшего пересечь Сумрачный океан и выжившего после кораблекрушения; таким образом, эти мальчишки проявили куда большую силу духа, чем многие взрослые люди, удостоенные сомнительного счастья умереть от старости.

Вооружив их шпагами и щитами, выдав недельный запас провизии и кое-какие необходимые в походе мелочи, его превосходительство губернатор Диего де Арана сообщил им о настоящей цели миссии и настоятельно посоветовал всячески избегать вооруженных стычек с аборигенами. Так что эта экспедиция имела, вне всяких сомнений, самые мирные цели.

– Нам нужны плодородные земли, пригодные для пахоты и выпаса скота, неподалеку от залива и в устье реки. Если они еще не заселены – тем лучше. Да пребудет с вами Бог!

– Очень на это надеюсь, – пробормотал себе под нос Дамасо Алькальде. – Потому что я даже не представляю, как мы без его помощи сможем найти такое место. Губернатор – просто мечтатель!

– Да ну, какой он мечтатель? – заявил Сьенфуэгос. – И близко не бывало! Он хочет лишь удалить нас на какое-то время из форта, пока там все не уляжется. Если, когда мы вернемся, власть опять окажется в его руках, ему будет совершенно наплевать, нашли мы что-нибудь или нет.

– Думаешь, в таком случае не стоит рисковать? – спросил Черный Месиас, который и в самом деле был довольно смуглым и сильно смахивал на цыгана. – Мать родила меня не для того, чтобы я стал мертвым героем.

– Думаю, что и моя меня тоже родила не для этого, – поддержал его канарец. – Поэтому самое лучшее, что мы можем сделать – это двигаться на восток, избегая, насколько возможно, встреч с людьми Каноабо. Я заметил, что туземцы с побережья обычно гораздо более доброжелательны, чем живущие вдали от моря.

И вот, на заре следующего дня, едва только на горизонте забрезжил солнечный свет, они отправились в путь, медленно поднимаясь в гору, а через час остановились, потеряв последний намек на тропу, и молча созерцали широкую долину с пышной растительностью, тихую бухту, открывшуюся на северо-востоке, крыши индейской деревушки и кривые очертания шаткого частокола форта Рождества.

Они молчали и думали лишь о том, что вот-вот разорвут последнюю ниточку с обитаемым миром и ступят на землю совершенно неведомую, где их поджидают незнакомые опасности и чудовищные существа, которых человеческий разум не способен и вообразить.

Враждебные племена, неведомые твари, непролазные чащобы, высокие горы и бездонные пропасти – не более, чем просто опасности, встреча с которыми вполне ожидаема, а вскоре, видимо, к этим опасностям добавятся новые трудности и совершенно невиданные создания, о которых они прежде никогда и не слышали.

Воздвигнутый на пустынном берегу жалкий форт из прогнивших, спасенных после кораблекрушения досок, отсюда казался путникам уютным убежищем, куда им, возможно, больше не суждено вернуться. Они удалялись от форта, ощущая ту же, если не большую боль, какую чувствовали несколько месяцев назад, покидая родные дома, чтобы отправиться в доселе невиданное плавание через океан.

Однако для рыжего Сьенфуэгоса, никогда не имевшего иного дома и семьи, чем скалы и горы родного острова, вновь ощущать под ногами камни крутых троп, заглядывать в пропасти и дышать чистым воздухом гор было равносильно возвращению в родные места, к единственному родному очагу, который он ведал. Этот пейзаж всегда ему нравился, он знал, как избежать всех опасностей.

Он еще не забыл, что «Га-и-ти» означает «Страна гор», а горы ловкий канарский пастух всегда считал своей стихией.

Сьенфуэгос отыскал длинную, гибкую и крепкую ветку, из которой сделал шест; едва шест оказался у него в руке, как он почувствовал себя столь уверенно, как если бы владел самым совершенным оружием, какое только способен изобрести человеческий разум.

Когда они отправились навстречу неизвестности, он не боялся ничего на свете.

7

Ингрид Грасс, в замужестве с капитаном Леоном де Луной виконтесса де Тегисе, очень скоро узнала, какую страшную ошибку совершил Сьенфуэгос, поскольку за весь тот месяц, когда пастух бежал с Гомеры, лишь три судна отчалили с острова – три каравеллы мечтателя-генуэзца, утверждающего, будто знает путь в Индию через Сумрачный океан.

Именно поэтому она не села на ближайший корабль, направляющийся в какой-нибудь испанский порт. Ингрид тут же поняла, что мужчина, которого она так страстно любит и без которого жизнь кажется бессмысленной, не сможет воссоединиться с ней в Севилье (по крайней мере, пока).

Поразмыслив, она пришла к заключению: раз уж адмирал заверял, что Сан-Себастьян на Гомере – последний порт по пути на запад, наверняка он зайдет в этот же порт на обратном пути, и потому у Ингрид вошло в привычку вставать каждый день чуть раньше рассвета, чтобы подняться на высокую скалу и осмотреть горизонт в поисках трех старых кораблей, что вернут ей чудесное тело и неповторимые глаза возлюбленного.

Она проводила на скале долгие часы, глядя на море или в книгу, чтобы изучить язык, на котором надеялась однажды высказать все таящееся вна душе. Как ни странно, но за долгие месяцы разлуки пожиравший ее душу огонь так и не погас; напротив, прежняя примитивная страсть обернулась теперь столь глубокой любовью, что муж всерьез начал опасаться за ее здоровье и рассудок.

Она почти ничего не ела, не сходящая прежде с лица нежная улыбка, ее главное украшение, навсегда исчезла, а бессонные ночи оставили под глазами темные круги.

Капитан любил ее, как никогда прежде.

Та легкость, с которой однажды ночью Ингрид сказала мужу, что готова отказаться от титула, положения в обществе и состояния ради того, чтобы разделить жизнь с неграмотным, всеми презираемым и нищим пастухом, лишь помогла виконту утвердиться в мысли, что ему повезло жениться на исключительном создании, и потому он не может позволить себе роскошь от нее отказаться.

Он оставил шпагу и арбалет, решив вместо них вооружиться любовью и терпением.

Находись он в столице и став предметом критики и злословия со стороны закостенелого и непримиримого общества, возможно, капитан повел бы себя по-другому, но живя на границе обитаемого мира и зная, что стоит ему потерять эту неповторимую женщину, и весь остаток жизни он проведет в скитаниях по лесам и горам в поисках воспоминаний, он понял, насколько жена важна для его будущего, и решил проглотить гордость и попытаться спасти брак, без которого всё остальное окажется бессмысленным.

Больше он никогда до нее не дотрагивался.

Капитан оставил ее в одиночестве в огромной супружеской спальне, а сам удалился в одну из башен с видом на море, где провел много бессонных ночей, глядя на балкон – там часто стояла Ингрид, с тоской глядя на море. Как он завидовал этому жалкому ублюдку, не имевшему ничего, кроме ее любви, за которую он готов был отдать все, даже жизнь.

Иногда по ночам его обуревало желание запереть изнутри массивную дубовую дверь и выбросить ключ в сад, чтобы избежать безумного искушения пройти по темным коридорам и комнатам, проникнуть в прохладную спальню и вновь погрузить лицо меж бедер, скрывающих единственный знакомый ему рай. В те месяцы виконт де Тегисе как никогда прежде показал себя закаленным человеком, стойко дожидаясь того дня, когда его пригласят вернуться в супружескую спальню.

Если у кого и были причины уповать на то, чтобы экспедиция по открытию Нового Света окончилась сокрушительным провалом и ни один ее участник не вернулся домой, так это у всемогущего капитана Леона де Луны, владетельца «Ла Касоны», хозяина половины острова Гомера и родственника короля Фердинанда по материнской линии.

А если кто и молился денно и нощно, чтобы эта безумная экспедиция достигла успеха или хотя бы все ее участники вернулись домой целыми и невредимыми, так это его супруга Ингрид, которая начала регулярно посещать церковь, где бедный дон Гаспар из Туделы прилагал все усилия, чтобы, насколько это возможно, хотя бы частично загладить свою вину, проклиная себя за непростительную слепоту, приведшую к его собственной опале и бесчестию молодой прихожанки.

Однажды в солнечное апрельское утро команда прибывшей из Малаги каракки принесла известие, что два из трех кораблей эскадры Колумба вернулись в Кадис, где моряки рассказали об открытых ими новых прекрасных землях и о том, что теперь не подлежит никакому сомнению – Земля действительно круглая, а Гомера и Иерро – вовсе не край света.

Впервые с того дня, как ее возлюбленный покинул остров, виконтесса вернулась к лесной лагуне, разлеглась на траве в том самом месте, где они дарили друг другу минуты счастья, и долго говорила с ним, как делала почти каждый день, словно их не разделяли огромный океан и языковой барьер. Сейчас она просила у него совета, что теперь делать. Немка всегда считала Сьенфуэгоса своим защитником, несмотря на то, что была значительно его старше, сильнее и опытнее. Но, в конце концов, она была влюбленной женщиной, а он всегда будет ее мужчиной.

Вернувшись домой, она отыскала мужа в выходящей на море башне и без каких-либо предисловий заявила:

– Я уезжаю.

Капитан Леон де Луна, сидящий у камина с двумя огромными догами, примостившимися у его ног, отложил книгу и, жестом пригласив жену сесть, совершенно спокойно спросил:

– Куда?

– В Севилью.

– Если ты уедешь, я отправлюсь за тобой. Так мне гораздо проще найти этого ублюдка, а как только я его обнаружу, то убью, – он пристально посмотрел на жену. – Ты ведь знаешь, что я это сделаю, правда?

– Да. Знаю, что попытаешься, но я все равно должна уехать.

– И не думай, что я с этим соглашусь, – твердо ответил капитан. – Я никогда не представлял, что буду так мучиться, и даже готов выждать время, пока у тебя не пройдет эта одержимость, но честь не позволит мне разрешить тебе с ним воссоединиться. Клянусь, ни один из вас не доживет до встречи.

– Я не хотела доставить тебе страдания, – мягко ответила Ингрид. – Ты достойный человек и щедрый муж, но есть вещи, с которыми невозможно бороться, и это тот самый случай.

– Ты его забудешь.

– Вряд ли. Я и сама бы этого хотела, но сомневаюсь в этом.

– Я постоянно задаю себе вопрос, что ты в нем нашла такого, чем он тебя обольстил – ведь он же почти животное.

– Ты ошибаешься. Он – самое нежное создание на свете, только тебе этого не понять. – Виконтесса медленно поднялась и направилась к выходу. – Я лишь просто хотела поставить тебя в известность, чтобы ты не чувствовал себя опять обманутым: я сделаю всё, что в моих силах, чтобы снова быть с ним.

На мгновение капитану Леону де Луне, виконту де Тегисе, захотелось отдать собакам сухую команду, и те без колебаний растерзали бы его жену на куски, но в конце концов он лишь молча наблюдал, как жена вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Он много лет сожалел о том, что не поддался первому порыву, избавив себя тем самым от многих страданий.

Два дня спустя, когда немка сидела под старым деревом неподалеку от «Ла Касоны», погруженная, как обычно, в чтение одной из тех книг, что превратились в молчаливых свидетелей ее желания вновь встретиться с любимым, из леса вышел одетый как моряк худой человек в старой выцветшей шляпе и направился прямо к виконтессе.

– Виконтесса де Тегисе?

Она молча кивнула.

– Меня зовут Трагасете, Доминго де Трагасете, я офицер с «Буэнавентуры», – представился он, сняв шляпу. – Я принес вам письмо от дона Луиса де Торреса.

– Не знаю никакого Луиса де Торреса, – ответила Ингрид Грасс на ломаном кастильском. – Кто он такой?

– Королевский толмач из эскадры адмирала Колумба. Он пришел ко мне через два дня после того, как они встали на якорь в Кадисе.

Руки виконтессы заметно дрогнули, и книга чуть не шлепнулась на землю, но Ингрид собралась с силами и пригласила незнакомца сесть рядом.

– Расскажите подробней, – попросила она.

Человек по имени Тагасете повиновался и, робея от высокого титула прекрасной иностранки, сказал:

– Сеньор де Торрес сообщил мне, что во время своего путешествия в Сипанго завел дружбу с юнгой по имени Сьенфуэгос, к которому вы, по всей видимости, питаете интерес.

– Что с ним случилось? – дрогнувшим голосом поинтересовалась Ингрид Грасс. – Что-нибудь серьезное?

– Нет, насколько я знаю, но по словам сеньора де Торреса, вместе с другими членами команды флагманского корабля он остался в поселении, названном форт Рождества, которое его превосходительство адмирал основал на другом краю океана.

– Mein Gott!

– Что вы сказали?

Немка побледнела и с огромным усилием тряхнула головой, чтобы избавиться от дурных предчувствий.

– Ничего. Не имеет значения. Продолжайте, прошу вас. Что вы еще знаете?

– Не очень много. Названный Сьенфуэгос заверяет, что приедет в Севилью при первой же возможности, но предполагаю, что этого не произойдет, пока адмирал не сумеет организовать новую экспедицию.

– И вы имеете представление о том, когда это произойдет?

– Нет, сеньора, но, поскольку я знаком с морем, сомневаюсь, что раньше осени, когда ветры дуют на запад.

– Осени! – в ужасе воскликнула Ингрид. – Но до осени еще больше полугода!

– Именно так. Но любой моряк знает, что раньше этого сезона плыть на запад в этих широтах почти невозможно.

Она посмотрела гостю в глаза.

– Понятно. Завтра в это же время я вернусь и заплачу вам за беспокойство.

– В этом нет необходимости, сеньора. На рассвете мы снимаемся с якоря, и мне уже за всё заплачено, – улыбнулся он. – В любом случае, мне достаточно и того, что я оказался вам полезен. Желаю удачи!

Он удалился в ту же сторону, откуда пришел, оставив виконтессу в смятении и мрачных раздумьях, поскольку принесенные им новости могли разрушить все ее планы, заставив отложить встречу с человеком, владеющим самыми потаенными уголками ее сердца и разума.

Узнав, что любимого оставили по другую сторону Сумрачного океана, на далекой чужой земле, населенной, по рассказам очевидцев, неведомыми тварями и голыми дикарями, иные из которых даже едят друг друга, Ингрид впала в глубокую печаль, несмотря на данное себе обещание никогда не горевать, и тяжелые слезы упали на страницы книги, все еще лежащей у нее на коленях.

Потом она подняла взгляд к высоким скалам, обрывающимся в море, и спросила себя, не лучше ли забраться наверх и разом покончить со всеми страданиями, потому что такова была сила ее любви к этому мальчику, превратившемуся для нее в наваждение, что Ингрид предпочитала умереть, лишь бы не мучиться от жизни в разлуке и без надежды.

С наступлением темноты она медленно побрела обратно в «Ла Касону», тяжело ссутулившись и едва волоча ноги, словно разом постарела на тридцать лет.