355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Аксельрод » Оживление без сенсаций » Текст книги (страница 11)
Оживление без сенсаций
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 23:21

Текст книги "Оживление без сенсаций"


Автор книги: Альберт Аксельрод


Жанр:

   

Медицина


сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Вы вправе спросить меня о неудачах, об их горьких, тяжких и дорогостоящих последствиях. Что ж, отдельные неудачи пока еще возможны, это, если хотите, жертва во имя будущего/Да, общество несет, вынуждено нести издержки за то, что его наука не умеет еще пока – пока! – точно определять, какие компенсаторные возможности заложены в данном организме и как их наилучшим образом привести в действие. Но мы неуклонно движемся вперед и боремся за будущее. Мы свято верим в него! А борьба без потерь? Я такой не знаю...» **

Реаниматолог – представитель совсем новой специальности. Реаниматология хочет осознать свои пределы, а затем раздвинуть границы своих возможностей. Поэтому нельзя не согласиться с мнением двух видных американских ученых Ф. Плама и Дж. Познера: «Современные критерии, позволяющие врачу установить нецелесообразность дальнейшей реанимации, соответствуют только знаниям, которыми мы обладаем на сегодняшний день, вот почему нельзя довольствоваться достигнутым. Необходимо в будущем постоянно стремиться к достижению лучших результатов» *.

Белый халат

– Борис Михалыч! Вас в приемный на консультацию.

На первом этаже в приемном отделении, или, как раньше говорили, в приемном покое, никакого покоя нет. Непрерывно подъезжают машины «скорой помощи», ввозят больных, толпятся люди в шинелях, наброшенных на халаты,– это врачи и фельдшера «скорой». Они громко разговаривают между собой, иногда бесцеремонно обращаются к сотрудникам приемного покоя («Мы, мол, с улицы, с холода-голода, можно сказать, с поля боя, а вы тут в тепле сидите, а шевелиться не хотите»)... Работа у них и правда очень трудная, и действительно «в холоде-голоде», но оправдывает ли это неуважение к.чужому труду?

По «предбаннику» и по коридорам приемного отделения мыкаются родственники только что поступивших больных. Они ничего не знают, ничего не понимают и ни у кого толком ничего не могут узнать: всем некогда, все раздражены, все куда-то бегут с озабоченными лицами. Родственники на всякий случай заискивающе улыбаются всем людям в белых халатах.

Удивительно бесправен в больничном мире человек без белого халата. Люди в халатах могут все, а он не может ничего. Не может войти, задать вопрос, попросить открыть форточку или ее закрыть, если эту форточку открыла (закрыла) «удельная княгиня» в белом грязном халате – санитарка тетя Лида. Еще вчера он был главным инженером огромного завода, а сегодня он «холецистит из третьей палаты», и тетя Лида говорит ему попросту, без лишних церемоний: «А ну, давай, неси свою казенную часть в туалет – клизму тебе буду делать!»

Вступать в пререкания – значит, раздражать Большого Белого Человека в Белом Халате. А это может отозваться на судьбе возмутителя спокойствия. Поссоришься с сестрой – забудет укол сделать, поссоришься со старшей сестрой – забудет пропуск для жены выписать, поссоришься с палатным врачом – даже страшно представить себе, что может случиться. А все эти: «Идите в процедурную» (а где эта процедурная?), «Идите на рентген» (а где он, этот рентген?)... И если Николай Семенович Васильев, 42 лет, с трудом, но разыщет кабинет эхокардиографии, то уж 76-летняя Анна Ермиловна Федяева нипочем до него не доберется и тем самым очень возмутит постовую медицинскую сестру Инну Владимировну Семахину, 17 лет.

Когда Борис Михайлович едет в другую больницу не на «скорой помощи» по делам реанимационным, а так, своим ходом, по личным делам, он всегда надевает под пальто халат и в карман кладет белую шапочку. Перед входом в больницу (а еще лучше за углом) он снимает пальто, вешает его на руку, надевает белую шапочку и смело входит в чужой больничный мир – он уже «свой». Один коллега Бориса Михайловича в такой же ситуации обязательно накидывает на шею еще и фонендоскоп: «Тут уж меня и вовсе принимают всерьез и даже могут без раздражения показать, где 17-я палата 15-го терапевтического отделения».

Говорят, что мир – театр, и люди в нем актеры. Ну тогда наша форменная одежда – театральный костюм. Сменил форму – поменял свою роль.

Иванов (человек в форме железнодорожного проводника) – Петрову (человеку в обычной одежде):

– Пассажир! Почему вы перешли в это купе?.. Ну и что же, что оно пустое? Это для вас оно пустое, а для меня не пустое.

Петров (человек в белом халате) – проводнику Иванову (человек в больничной пижаме):

– Больной! Почему вы в тихий час стоите на лестнице с посетительницей? Ну и что ж, что она уезжает на полгода? Если немедленно не вернетесь в палату, уедете вместе с ней!

Ну почему, почему мы превращаем белый халат в мундир и печемся не столько о чистоте халата, сколько о чести мундира?

«Клянусь пронести свой белый халат чистым и незапятнанным через всю свою жизнь, быть образцом поведения на работе и в быту» – это из «присяги врача», принимаемой советскими медиками.

«Медицинская сестра – это не только профессия, это призвание. Любовь к человеку, доброта – главные качества для каждого, посвятившего себя медицине» – это. из обращения совета медицинских сестер Москвы.

Из выступления на торжественном больничном вечере врача-реаниматолога и писателя Матвея Левинтона:

«Милосердие... До чего же смешно и грустно звучит это слово во второй половине двадцатого века... Его место в ряду с такими словами, как «сюртук», «нафталин», «граммофон», «лазарет».

Сестра милосердия... Курсистка с Бестужевских курсов, а на голове у нее нечто такое кипенное и накрахмаленное, что привстань она на цыпочки – так и взлетит в воздух, как шар братьев Монгольфье.

«Сестра милосердия вскипятила ланцет»... «Сестра милосердия щиплет корпию»... «Сестра милосердия у постели больного. Доктор просил не отходить»...

Доктор... Каким же ему надо было быть, чтобы его просьбу, одну только просьбу, сбиваясь с ног, спешили исполнить сестры милосердия!

«Сестра из оперблока стерилизует инструментарий. Зав. отделением приказал». «Медбрат-анестезист проверяет аппаратуру на герметичность. Ассистент велел». «Перевязочная сестра в материальной. Старший научный послал».

Медбрат. Медсестра... А где милосердие? Старший научный. Ассистент... А где доктор? Аппаратура. Инструментарий... А где больной?

Нет, мы не за «маску Омбредана», не за «капли Датского короля». И даже не за ланцет, времена безвозвратно другие1

Мы – за милосердие, хотя оно и старомодно, мы – за сострадание, хотя все вечно заняты. Мы – за жалость, хотя кто-то сказал, что она оскорбляет. Мы – за то, чтобы к больному, запертому наедине со своей болезнью, сумел войти человек в белом халате. И чтобы он вмешался в их немой спор. И пусть он, этот «третий не-лишний», будет санитаркой или профессором, доцентом или медбратом, врачом или лаборантом, лишь бы был лекарем, исцелителем и врачевателем, милосердным и сострадательным, один лишь вид которого вселяет уверенность, а прикосновение – успокаивает боль!

Мы хотим, чтобы в нашей больнице, работали только настоящие Лекари, которые возвращают людям радость бытия, как это делал врач Франсуа Рабле, понимают страдания одинокого человека, как понимал их судовой врач Даниель Дефо, разбираются в жизненных драмах так же хорошо, как полковой врач Фридрих Шиллер, разгадывают тайные движения человеческой души и ставят диагноз на расстоянии, как умел это врач Артур Конан Дойл.

Говорят: «Слово ранит, но слово и лечит». Пусть же каждый лекарь так же бережно относится к слову, как делали это главный хранитель словарных запасов русского языка врач Владимир Даль, замечательный писатель и переводчик врач Викентий Вересаев, как блистательный мастер русского слова врач Михаил Булгаков.

Каждый лекарь должен оставаться реалистом, делая даже самые, казалось бы, фантастические предположения, как умеет это врач Станислав Лем.

Но самое главное – настоящий лекарь должен думать о других больше, чем о себе самом, как делали это великий польский педагог, врач Януш Корчак и великий знаток человеческой души, великий русский писатель, врач Антон Чехов.

Настоящий лекарь должен так же любить свой народ, как друг народа врач Жан-Поль Марат, защищать светлую идею равенства и братства на земле, как врач Эрнесто Че Гевара, исполнять свой долг до конца, как врач Сальвадор Альенде.

Мы за настоящих лекарей, потому что мы – за больного!»

Из интервью с академиком Н. М. Амосовым:

«Я всегда говорю коллегам – делай для больного то, что бы делал для себя, окажись на его месте. И больше всего боюсь человека, который приходит на работу для того, чтобы, как сказал поэт, «несть служебную нуду». Это несчастье, поверьте мне. И горе больным, у которых такой врач. Нужно освобождаться от псевдолекарей».

Из выступления на страницах «Медицинской газеты» преподавателя медучилища № 6 Е. Дунаевского:

«Медик сегодня уже не может быть только хорошим специалистом, а для медсестер уже мало иметь «золотые руки».

Необходимо соответствовать требованиям сегодняшнего уровня медицины, иметь высокие (гораздо более высокие, чем для ряда других профессий!) нравственные достоинства, жизненные принципы, эмоциональный статус.

Так кому и как, на основании каких объективных признаков отбирать людей в медицину, решать судьбу их призвания? Каковы должны быть основы этого отбора?

С сожалением приходится признать: таких основ, тестов и критериев практически нет. До сего дня не существует никаких барьеров для абитуриентов, кроме ряда противопоказаний по состоянию здоровья. И потому ныне все физически здоровые юноши и девушки, успешно сдавшие вступительные экзамены, зачисляются в медучилища. Но ведь эти экзамены выявляют только знания, да и то лишь по конкретным предметам. Отметим, что во многих училищах практически нет конкурса, и «три» – проходной балл. Где уж при таком положении дел выявить наиболее смышленых, добрых, эрудированных! Выход из положения я вижу в том, чтобы предоставить компетентным врачам-педагогам право уже в процессе учебы, в ходе практики отсеивать непригодных. Поверьте, это не будет жестокостью, бездушием к судьбе воспитанников. Прежде всего мы защитим больных от профессионально непригодных сестер. И кроме того, поможем юным выбрать более подходящий путь.

Вспомним такой факт: в хореографическом училище к выпуску остается около 40 % поступивших в него когда-то. Там высоко держат авторитет профессии... А мы?..»

– Приемное!... Громче говорите, не слышно... Господи, перезвоните, вам говорят!

– Приемное!... Девочки! Семенов к нам поступал сегодня?.. Нет?.. Нету у нас Семенова!

– Приемное! Да я же вам сто раз сказала, что нет у нас никакого Семенова!... Что? Семенцов?.. Надо было так и говорить... Семенцов тяжелый... Очень тяжелый... Сейчас в реанимацию пойдет... Выживет ли? А я почем знаю? Вопрос не по зарплате!

Человек в белом халате бросает трубку.

Реаниматолог осматривает в приемном отделении крайне тяжелого больного Семенцова.

Гем, без которого так трудно жить

– Приемный! Реанимацию вызывали?

– Да, Боря, ждем! Давно не виделись...

– Конечно, давно: за сегодня третий раз видимся.

– Что делать? Служба такая.

– И что у тебя?

– Угарный газ.

Больной Виктор Петрович Семенцов, который тогда еще был совершенно здоровым, с утра возился со своим «Жигуленком». Двигатель у него дергался на ходу, плохо тянул, на холостых просто глох. Надо было разбираться с карбюратором, жиклеры, наверное, забились, а может, еще что. Семенцов специально взял для этого отгул. Гаража у Виктора Петровича не было, и он затеял ремонт прямо во дворе. Дул сильный ветер, забирался под куртку, пытался захлопнуть крышку капота. Один раз даже сдул крошечный жиклер на землю, и пришлось чуть ли не час искать его, ползая под машиной. «Нет, так дело не пойдет»,– решил Виктор Петрович и, хоть очень ему не хотелось, пошел к соседке просить ключ от гаража: машину свою соседи продали, а железный ящик берегли впрок.

Загнав «Жигуленка» в чужой гараж и подсвечивая себе переноской, Виктор Петрович прочистил и собрал карбюратор, а потом запустил движок и начал его регулировать, благо машина стояла выхлопной трубой к распахнутым воротам, выхлопные газы свободно выходили на улицу. Мотор по-прежнему барахлил, работал неровно. Виктор Петрович, не понимая, в чем дело, нервничал (тем более что уже стемнело), газовал, крутил регулировочные винты...

С головой уйдя в работу, он не заметил, как ветер закрыл ворота гаража, и выхлопные газы стали накапливаться в закрытом железном ящике. Виктор Петрович вдыхал угарный газ, и маленькие коварные молекулы окиси углерода мертвой хваткой вцеплялись в атомы железа во всех гемах его организма. Семенцов потерял сознание... Через час жена крикнула ему в форточку, чтобы шел ужинать. Не дождавшись отклика, послала во двор дочку... Через 35 минут «скорая помощь» привезла Виктора Петровича Семенцова, 38 лет, в приемное отделение городской больницы.

– Боря, смотри, кома довольно глубокая.

– Да, зрачки узкие, роговичных нет... «Скорая» ему по дороге кислород давала?

– Не спросил, а они не написали.

– «Не спросил»... Витя, ну тыщу раз вам говорили, чтобы все толком узнавали у «скорой»... Быстро маской кислород и вызывай людей из ГБО!

Так начинается освободительная война реаниматологов: они воюют за свободу гемов от захватчиков из выхлопной трубы.

Кто же они такие, эти темы, столь важные для жизни человека?

Начнем издалека – с простейших и древнейших.

Вспомним амебу, которая дышит, набирая в свою протоплазму воду с растворенным в ней кислородом, а потом выталкивая ее наружу вместе с отходами производства. Многие морские многоклеточные животные (губки, медузы, актинии) тоже обходятся наружной водой, чтобы «получать и выбрасывать». Но по мере усложнения организмов обслужить забортной водой ткани всех органов становится невозможно. Так впервые у древних червей появляется система внутреннего водопровода, по которому циркулирует почти неизменная морская вода. И. Акимушкин в своей «Занимательной биологии» пишет: «Наши далекие предки – древние амфибии, выйдя 350 миллионов лет назад на сушу, унесли в своих артериях частицу прежней родины: преобразованную в кровь морскую воду. До сих пор в крови и полостных жидкостях многих, даже сухопутных животных сохранились морские соли и приблизительно в том же соотношении, как и в воде океана».

Однако если бы в сосудах циркулировала только вода, клетки нашего тела находились бы в состоянии постоянного и глубокого кислородного голода: при том количестве кислорода, которое содержит атмосферный воздух, в 100 миллилитрах протекающей через легкие жидкости растворилось бы всего 0,3 миллилитра кислорода, т. е. в 20 раз меньше, чем требуют ткани человека. (Напомним, что в состоянии покоя человек средних размеров должен потреблять около 250 миллилитров кислорода в минуту. Это возможно лишь тогда, когда жидкость, протекающая по сосудам его тела, будет отдавать в ткани из каждых 100 своих миллилитров 6 миллилитров растворенного в ней кислорода.) В связи с этой насущной потребностью миллионы лет эволюции создали в нашем организме специальную транспортную систему – караваны контейнеров, развозящих кислород. Раньше их называли красными кровяными шариками. Впоследствии оказалось, что эритроциты – никакие не шарики, а летающие тарелочки диаметром 8 микрон и толщиной около 2 микрон, в их центре с обеих сторон есть вдавления. Иногда эритроцит сравнивают с двояковогнутой линзой и называют дискоцитом.

Еще совсем недавно такую форму считали наиболее удобной для газообмена (напомним, что эритроцитам в легочных капиллярах приходится брать кислород и отдавать углекислоту, а в капиллярах тканей совершать обратный обмен газов). Однако известный отечественный исследователь В. С. Маркин считает эту точку зрения не более чем научным предрассудком.

Дело в том, что эритроцит напоминает крошечный бурдюк с вином, одетый сверху мягкой оболочкой. Он похож на дискоцит лишь в состоянии покоя – как только он попадает в быстрый поток, его очертания искажаются до неузнаваемости. Особенно резко изменяется его форма именно в тех тонюсеньких сосудах, где идет газообмен: там эритроцит уж никак не похож ни на шарик, ни на летающую тарелочку -г– он скорее напоминает по форме пулю. Оказалось, что протискиваться через капилляры, меньшие по размерам, чем толщина эритроцита, он может только потому, что его мембрана обладает удивительными свойствами.

Как пишет В. С. Маркин, она достаточно прочна, но в то же время может переливаться в пространстве из одной формы в другую, сохраняя неизменной свою площадь. И при этом на оболочке эритроцита не возникают складки.

Нелегко себе это представить. Наше воображение протестует против такого сочетания. И тем не менее все верно. Мембрана эритроцита оказалась... жидкой. Поэтому-то она легко деформируется, почти не оказывая сопротивления.

Это и множество других поразительных свойств эритроцита обнаружили члены КККК – Международного европейского клуба красных кровяных клеток. Наверное, эта клетка единственная, которая удостоилась создания международного клуба в ее честь.

Как же загружаются кислородом транспортные контейнеры крови? Если настраиваться на детективный лад, этот процесс можно представить себе как захват кораблей пиратами. Кислородные пираты пробиваются с боем через мембрану альвеолы, потом через стенку капилляра, после чего бросаются в плазменное море и, подплывая к эритроциту, берут его на абордаж. Это значит, что эритроцит получает кислород только через плазму и отдает его тканям, предварительно спихнув кислородные молекулы в ту же плазму, из которой они потом сами пробиваются сквозь стенку капилляра теперь уже в сторону тканевых клеток.

Подчеркнем крайне важное обстоятельство: хотя в плазме растворяется очень мало кислорода, но именно это скудное его количество определяет степень кислородной загрузки эритроцитов! Как только количество кислорода в плазме уменьшается, тут же начинается разгрузка красного контейнера – в плазму спрыгивают все новые и новые кислородные отряды. Медик скажет: «Напряжение растворенного в плазме кислорода определяет насыщение им эритроцита». Инженер скажет: «Между растворенным в жидкости газом и его связанной формой в крови существует динамическое равновесие». Автор научно-популярной книжки опять ухватится за детективные образы: «Чем больше кислородных пиратов бросится в воду и пойдет на абордаж, тем больше кораблей-эритроцитов они захватят. Как только корабли приходят в тканевые капилляры, пираты прыгают в плазму и плывут к тканям, чтобы захватить и их».

Эритроциты живут не более 120 дней. Дело в том, что к старости красные контейнеры грузнеют, увеличиваются в размерах. А в селезенке, через которую периодически проходят все эритроциты, есть контрольно-пропускной пункт – здесь задерживаются клетки с диаметром, превышающим норму. Если ты стар и твой диаметр велик– стой! Как ни грустно, пожалуйста, на переработку. Так в селезенке каждую секунду погибает 10 миллионов эритроцитов из тех 25 триллионов, что циркулируют в криви. Жестокая, беспощадная система... Как тут не вспомнить трагическую новеллу Рея Брэдбери «Пурпурные поля». Действие происходит в XXI веке; каждого, кому исполняется сорок лет, безжалостная молодежь отправляет на пурпурные поля...

Но посмотрим на этот вопрос с оптимистической стороны: да, конечно, каждую секунду в селезенке погибает 10 миллионов красных кровяных шариков, но в эту же секунду столько же новых, полных сил эритроцитов поступает в кровь из костного мозга! И в каждом эритроците размером всего 7 микрон 280 миллионов молекул гемоглобина, «самого удивительного вещества в мире», как назвал его Джозеф Баркрофт – один из основоположников науки о дыхании.

В последние годы интерес к гемоглобину непрерывно растет: примерно каждые два дня в мире выходит новая научная работа, посвященная его свойствам. И тем не менее виднейший советский «гемоглобиновед» профессор Л. И. Иржак пишет: «Несмотря на все достигнутое в изучении гемоглобина, представления о нем можно уподобить огромному портрету, на котором выписаны в совершенстве только глаза и кисть руки, а остальные детали сливаются с фоном».

Известно, что самой большой частью гемоглобина является белок глобин. Он состоит из четырех цепочек, завязанных в сложный узел. И на каждой цепочке глобина торчит, как пуговица, красное кольцо порфирина (от слова «порфирос» – пурпурный). В центре кольца – атом железа. У него шесть рук – координационных связей. Четырьмя связями атом железа держится изнутри за кольцо порфирина, пятой рукой он упирается в цепочку глобина, а шестой шарит в пространстве – ловит кислород. Как только поймает, гемоглобин превращается в оксигемоглобин: теперь он готов путешествовать из легких в ткани, где атом железа отпускает кислород, чтобы продуть им клетки. Оксигемоглобин становится обычным гемоглобином, током крови он возвращается обратно в легкие, размахивая по дороге освободившейся рукой – валентностью: он снова готов ловить кислород.

Как часто нас в природе поражает сочетание великого и малого: в 25 триллионах эритроцитов содержится всего 2,45 грамма железа, благодаря которым мы можем дышать! Маленький железный гвоздик, растворенный в нашей крови, позволяет нам жить! Каждый грамм гемоглобина может' удержать с помощью миллиардов своих железных ловцов 1,34 миллилитра кислорода. А поскольку в 100 миллилитрах нашей крови содержится 15—16 граммов гемоглобина, нетрудно подсчитать, что эти 100 кубиков крови могут принести тканям 20 миллилитров кислорода, т. е. почти в 70 раз больше, чем несла бы кровь («морская вода») без гемоглобина. Вот вам и гвоздик!

Кстати сказать, именно железо придает нашей крови красный цвет: у всех позвоночных животных, а также у дождевого червя, пиявок и некоторых моллюсков в цветных белках крови железо. А вот у скорпионов, пауков и спрутов вместо гемоглобина гемоцианин: в нем не железо, а медь, от которой кровь у них окрашивается в голубой цвет,– факт, вызывающий у биологов непреодолимое желание проводить всякого рода сатирические параллели.

Реаниматологи очень любят гемоглобин. Ведь именно он снабжает кислородом ткани, без его помощи в клетках возникало бы кислородное голодание, с которым врачу приходилось бы вступать в трудную борьбу. Реаниматологи ревностно следят за характером гемоглобина. Дело в том, что у него очень переменчивый характер, во многом зависящий от внешних обстоятельств. Когда кислорода много, а углекислоты мало, он становится жадным, и его железо держится за кислород, как Гобсек. Но зато когда тканям плохо и в них развивается гипоксия и гиперкапния, гемоглобин становится альтруистом и готов поделиться с клетками последним кислородом.

Иногда реаниматологу так и хочется взять фонендоскоп и, наклонясь над молекулой гемоглобина, обратиться к ней с типичной врачебной просьбой: «Дышите!.. Еще! Глубже, пожалуйста... Еще! Глубже вдохните!.. Повернитесь на другой бок!»

Врачу очень хочется выслушать «молекулярное легкое» – от его работы зависит жизнь человека с его легкими, сердцем, а главное, мозгом. Между тем «гемоглобиновое дыхание» и в норме, вне всякой болезни, работает весьма своеобразно.

Как мы помним, в молекуле гемоглобина четыре цепочки глобина, на каждой из которых торчит красная пуговица гема со своим железным центром.

Самое интересное в механизме работы «молекулярного легкого» заключается в том, что все четыре гема, принадлежащие одной молекуле гемоглобина, работают не порознь, а как бы совместно, кооперированно: каждую следующую молекулу кислорода гемоглобин захватывает (и отдает) легче, чем предыдущую. То есть каждый гем каким-то образом знает, присоединили гемы кислород или еще нет. Что-то происходит с громадной молекулой гемоглобина, когда она начинает связываться с кислородом. Лауреат Нобелевской премии Макс Перутц так сформулировал этот вопрос: как крошечная блоха (молекула О2) заставляет подпрыгивать слона (10 тысяч атомов гемоглобина)?

Как же объясняется согласованность в работе четырех субъединиц гемоглобина? Напрасно мы будем искать здесь аналогию с дружеской солидарностью. Каждая свободная субъединица жадно хватает кислород, а в ансамбле ее инициативу сковывают шесть солевых мостиков. Когда эти пути разрываются, присоединить кислород становится легче. Поясним это на простом примере.

«Четыре человека, взявшись за руки, образовали круг. Каждый из них должен поймать мяч, бросаемый извне круга. Человеку, который первым ловит мяч, приходится труднее всего, так как он должен освободить обе руки. Второму сделать это легче, ибо одна его рука свободна. Последний поймает мяч легче, чем все участники игры,– ведь он никак не связан с соседями. Ну и, конечно, когда люди стоят лицом к мячу, им поймать его легче, чем стоя к нему спиной. Первая молекула кислорода присоединяется к гемоглобину труднее всего, затем, по мере насыщения кислородом, солевые мостики между цепями разрываются, и темы получают большую степень свободы, чтобы ловить кислород» *.

Конечно, разные патологические процессы могут нарушать работу «молекулярного легкого», а реанимация молекул, к сожалению, дело неимоверно трудное, такие задачи – удел медицины будущего.

Когда в организм пациента проникают «враги», которые пытаются поломать или блокировать гемы, реаниматологу приходится думать не только о судьбе гемоглобина: порфириновые кольца с железным атомом в центре работают также во многих других частях тела. Они всегда связаны с белковыми цепями и образуют важнейшие гемсодержащие белки – гемопротеины. Но гемоглобин – единственный гемсодержащий белок, в названии которого есть слово «гем» (кстати сказать, происходящее от греческого слова «айма» —• кровь). Все остальные скрывают свою принадлежность к гем-клану, хотя функции свои выполняют исправно.

В мышцах кислородную эстафету от гемоглобина принимает другой гемсодержащий белок – миоглобин (мио – от греч. «мышца»). Молекула миоглобина в 4 раза меньше гемоглобиновой – у нее лишь одна цепь и одна пуговица гема, но мышечный гемопротеин оказывается более активным, чем его более солидный брат-путешественник, и легко отнимает у того дефицитный кислород. Миоглобин захватывает кислород и запасает его на тот случай, когда мышца сокращается и по ее сжатым сосудам кровь с «эликсиром жизни» временно циркулировать не может. Вполне понятно, что это особенно важно для сердечной мышцы. Интересно, что миоглобина особенно много у длительно ныряющих животных, например у кашалота.

Итак, кислород совершает свой путь от легких к тканям, оседлав гемоглобин, а затем пересаживается на другой гемсодержащий белок – миоглобин. Дальнейшее путешествие кислорода тесно связано с еще одним семейством гемсодержащих белков – цитохромами. Но если гемоглобин и миоглобин участвуют в транспорте кислорода, то цитохромы служат переносчиками электронов в мембранах митохондрий – частиц еще более мелких, чем клетки.

Процессы электронного транспорта играют ключевую роль в обеспечении живых организмов энергией. Кислород – превосходный окислитель. Но если горение протекает с бурным выделением энергии в виде тепла, то в живых организмах окислительные свойства кислорода используются иначе. До горения тут дело не доходит, потому что окислитель и горючее не приходят в непосредственный контакт. Тем не менее окислительно-восстановительный процесс все-таки идет, заключается он в переносе электронов от продуктов превращения пищи (субстратов) к молекулярному кислороду, однако по дороге каждый электрон вынужден побывать на множестве молекул, образующих так называемую дыхательную цепь. При этом та энергия, которая выделилась бы при обычном горении в виде тепла, в особых органах клетки – ее энергетических станциях– митохондриях частично превращается в энергию химических связей молекул аденозинтрифосфата (АТФ). Молекулы АТФ затем используются в качестве источника энергии в других биохимических процессах.

Последний перед кислородом участок дыхательной цепи как раз и включает несколько гемсодержащих белков, объединяемых под общим названием цитохромов.

Интересно, как природа расставляет на всех ключевых участках транспорта кислорода железные верстовые столбы. Мало того, на опасных участках этого пути стоят железные часовые.

Процесс окисления с помощью цитохромов дает побочный продукт, в больших концентрациях губительный для всего живого,– перекись водорода. Вспомним, что раствор этого вещества применяют, например, при дезинфекции ран. Будучи сильным окислителем, перекись водорода может вызвать, в частности, распад эритроцитов. Совершенно ясно, что организм нуждается в защите от столь опасного агента. Главный защитник – известный фермент каталаза. Ее молекула состоит из четырех субъединиц (наподобие гемоглобина), каждая из которых содержит гем, связанный с белковой цепью. Таким образом, и здесь работают четыре атома железа.

Вот так и функционирует железная цепь нашего тела. Вы читаете эти строки, а по вашим сосудам мчатся триллионы красных «летающих тарелочек» с торчащими во все стороны, как у ежика, железными иглами, на которых наколоты кислородные молекулы. Они несут клеткам «эликсир жизни». Его примет в свои объятий запасливый миоглобин. Во всех тканях цито-хромы будут целиться из своих железных гем-пушек, чтобы выстрелить в молекулу кислорода четырьмя электронами, добытыми клеткой из съеденной ее хозяином пищи. И каждый такой «тихий» выстрел принесет организму 36 новых молекул АТФ, химических аккумуляторов энергии, без которой клетке и человеку так трудно жить.

Почему же Виктор Петрович Семенцов, которого нелепый случай закупорил в железной душегубке, поступил в реанимацию в таком тяжелом состоянии? Потому что угарный газ – один из Главных врагов гемов – заблокировал их железные антенны, и реаниматологу понадобится много усилий, чтобы вернуть им способность схватывать и отдавать кислород.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю