Текст книги "Испытание: Повесть об учителе и ученике"

Автор книги: Альберт Цессарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Но вот на сцене за столом президиума, покрытым зеленым сукном, появились мужчины и женщины в темных костюмах. У всех были озабоченные лица, и, рассаживаясь, они вопросительно смотрели друг на друга, точно опасаясь занять чужое место. Директор вышла на сцену последней и уселась в заднем ряду.

Плотный, породистый мужчина в центре президиума встал, гипнотизирующим взглядом обвел затихающий зал.

– Начальник Главного управления! – прошептала Анна Семеновна и замерла.

Воцарилась тишина.

– Начнемработутоварищи,– произнес он небрежной скороговоркой.– Словодлядоклада Марьматвевнемаруиной.

Начальник еще только объявлял, а докладчица уже выросла на трибуне. Очевидно, она была мала ростом, потому что появилась в два приема: сперва над трибуной показался пучок крашеных волос, а потом скачком и голова – докладчица встала на приступку. Саша запомнил только ее маленький острый подбородочек и неожиданно громкий голос. Уже на второй фразе Саша перестал слушать. Казалось, непрерывно звонит школьный звонок. Под этот звон стал думать о своем. Сегодня на занятия не явились ни Толик, ни Женька. Подлецы! Как же он-то не подумал, что они могут принести с собой водку? Как он подвел Андрея Андреевича! Пили прямо у него на глазах! А он им в это время рассказывал о Пушкине и радовался, что они так внимательно слушают...

Тут до сознания дошло, что докладчица упомянула его школу. В связи с чем? Спросить у Юры не решался, чтобы не помешать другим. Анна Семеновна при этом огорченно качала головой: вероятно, ругали.

Самое тревожное – не пришла в школу и Таня. Что с ней? Когда шли к станции, молчала, лицо бледное, глаза... В городе Юра предложил проводить ее домой – процедила сквозь зубы: «Отойди!» Ушла, не попрощавшись ни с кем.

Раздались редкие аплодисменты – докладчица исчезла за трибуной. Ведущий собрание внушительно проговорил:

– Аплодировать бесполезно – на поклоны выходить не будем!

В президиуме с готовностью заулыбались.

Пошептавшись с какой-то дамой, председатель объявил:

– Переходим к обсуждению. Регламент – десять минут. На одиннадцатой лишаю слова. Голосовать не будем?

Зал молчал.

– Принято. Выступающих прошу не оправдываться – критика в докладе правильная – проверено и перепроверено комиссией. И не сводить счеты с Главным управлением: кому – штаты, кому – деньги. Это в рабочем порядке. Сегодня обсуждается важнейший вопрос: что мешает школьной реформе и что мы все вместе должны сделать, чтобы наша школа выпускала в жизнь образованных и высоконравственных граждан...

Только бы никто из ребят не протрепался! А Толику и Жеке морды еще начищу! Подонки! Когда Юра провозгласил тост за двух сыновей гармонии, Жека в этом месте сказал: «Буздоров!» – и глотнул из бутылки, в которой, как все думали, была минеральная вода. Лаптеву послышалось что-то другое. Он остановил Юру: «Ребята спрашивают, что значит – гармония?» И стал говорить о том, что гармония не только основа музыки, но и основа жизни, что все в природе стремится к гармонии и что поэзия выражает это стремление...

Всякий раз, когда Саша взглядывал на трибуну, там оказывался другой выступающий. До его сознания доходили отдельные фразы: «Старая школа себя изжила! пора вернуться к лицею! мы воспитываем нравственных уродов! точные науки выхолащивают души! точные науки приучают к логике! Детям нужна профессия! детям не нужна профессия...»

Родителям она, конечно, ничего не скажет... А если ей плохо, одиноко? С кем посоветоваться? С Лаптевым – ни за что! С Анной Семеновной? Поймет ли, поможет ли? Все же неплохая тетка! Выдаст или не выдаст? Но Таня велела молчать...

Он обернулся к Анне Семеновне – ее на месте не было. Она уже шла по проходу к сцене. У Саши почему-то отчаянно заколотилось сердце. Поднялась на трибуну, положила перед собой листок.

– Не буду касаться теоретических проблем. Теория воспитания ребенка должна обобщать опыт, в первую очередь личный. Собственного опыта у меня еще очень мало, и обобщать нечего.

По залу пронесся одобрительный шумок – сидящим в зале седым и лысым начало понравилось. Анна Семеновна говорила совершенно спокойно.

– Молодой классный руководитель, я задала себе простой вопрос: как руководить классом? Известно, методических разработок на этот счет крайне мало. Опыт великих педагогов прошлого? Конечно! Но, во-первых, я знакома с ним лишь по литературе. А во-вторых, живи они сегодня среди нас, наверняка многое сделали бы иначе – жизнь иная, и дети иные. Вскоре я поняла: для того, чтобы классом можно было руководить, требуется, как минимум, чтоб это был класс. Класс, то есть единый организм. Пыталась достичь этого различными способами. Старалась просто, по-человечески сдружиться. Попыталась объединить их соревнованием за лучшую успеваемость с параллельным классом и столкнулась с полнейшим равнодушием. Оценки их не волнуют. Умеет учитель занимательно построить урок – слушают, кое-как готовятся. Не умеет, а это ведь и знающему свой предмет учителю не всегда удается, не слушают и не работают... Мне противостояла мощная сила улицы, которая учила их, что смысл жизни в чем-то другом, совсем не в познании мира. Мне противостояло бездействие, а зачастую и противодействие семьи. Стало ясно: одна не справлюсь, нужны помощники, союзники. Где их взять? Ну, во-первых, конечно же, в среде самих ребят. Вы лучше меня знаете, в переходном возрасте, когда только начинают складываться понятия, когда все вокруг еще так смутно и противоречиво, подросток ищет лидера. Лидер выведет из лабиринта, внесет ясность, даст идею. И если такого лидера не окажется рядом, в школе, он найдет его на улице, а может быть, еще где-нибудь... Поэтому я решила: такой лидер должен быть рядом, в твоем классе, он должен быть умным, разносторонне одаренным, порядочным и обязательно сильным. Год назад я нашла такого мальчика. Задача заключалась в том, чтобы помочь ему сформироваться, осознать себя как лидера. И когда я посчитала, что он вполне подготовлен, поставила эксперимент. Выбрала одного из самых отстающих, на ком школа поставила крест и наметила к отчислению после восьмого класса. Мой лидер охотно согласился мне помочь – предложил отстающему свою дружбу. Тот принял. Но этого было недостаточно – необходим был еще помощник – семья. А семья у отстающего – обыкновенная нормальная трудовая семья, в которой все всегда заняты, где нет режима, нет порядка и воспитанием сына заниматься некогда. В общем, эта семья – полная противоположность семье моего лидера, семье, прямо можно сказать, образцовой. Я сделала все, чтобы подружились семьи обоих мальчиков. Это удалось. И сложился своеобразный коллектив родителей и их детей, в котором возникла благотворная атмосфера интеллигентности, духовности, высокой устремленности. Общие интересы, здоровая соревновательность, стремление к знанию плюс организованность и трудолюбие... В общем, результаты налицо: лидер не снизил успеваемости, отстающий, теперь уже бывший, по всем предметам стал успевающим. Я рассказала об этом случае не потому, что он особо выдающийся. Но мне представляется, что в нем можно усмотреть нечто полезное для практики молодого классного руководителя. Мы часто говорим: привлекайте родителей к воспитанию их детей. А как именно? Вот об этом «как именно» я и позволила себе рассказать.

Анна Семеновна скромно поклонилась и собралась сойти с трибуны. Председательствующий ее остановил:

– Уважаемая...– стал искать в списке фамилию.

– Анна Семеновна! – подсказала директриса.

– Да, уважаемая Анна Семеновна, вы очень интересно рассказали, и вот я вижу у присутствующих есть к вам вопросы. Задержитесь, пожалуйста.– Он указал на кого-то пальцем: – Прошу!

И пошли вопросы: профессии родителей? отношение в классе к лидеру? отношение товарищей к внезапной дружбе? Наконец какой-то скептик задал и долгожданный:

– Прямо не верится в этих ангелов. Можно заглянуть в вашу школу – посмотреть новых Ореста и Пилада?

– Если есть такое желание,– смущенно улыбаясь, сказала Анна Семеновна,– мальчики здесь, в зале. Мой помощник Прокопович Юра и его подопечный Шубин Саша, самые обыкновенные...

– Ну-ка, герои, встаньте, покажитесь! – скомандовал председательствующий.

В тот же миг зажегся боковой прожектор, нащупал ребят. Они стояли, щурясь от света: Юра с спокойным достоинством, Саша с опущенной головой.

– Хватит! Погасите! – сердито сказал скептик.

Анна Семеновна возвращалась на место, стараясь удержать на лице будничное выражение, но душа ее ликовала. На нее оглядывались, и директриса из президиума послала ей улыбку восхищения. Анна Семеновна подмигнула Юре, он ответил понимающей усмешкой. Вдруг она заметила, что Саши нет – кресло пустое.

– В чем дело, куда он делся?

Юра пожал плечами.

Совещание продолжалось своим чередом. Но Анна Семеновна стала испытывать непонятное беспокойство, то и дело оглядывалась: не идет ли Саша.

– Юра, он тебе что-нибудь сказал?

– Ничего. Постоял, постоял и вдруг ушел.

Несколько выступавших весьма одобрительно упомянули выступление Анны Семеновны. Председательствующий, заключая, пообещал разработать методичку для классных руководителей, и даже с участием Анны Семеновны. Директриса, выходя с ней под руку, громко хвалила:

– Ну, Анна Семеновна, чудо! Теперь пойдешь!..

Но беспокойство в душе осталось, и ожидаемой радости не было.

34.

– Но как же так – Юра не знает, где Саша!

– Не знает.

– Странно.

– Ничего странного! Он и раньше являлся после двенадцати.

– Раньше... А в подвале овощного ты смотрела?

– Там замок. Я везде смотрела, и отстань!

– Соня, у меня предчувствие...

– И без тебя тошно!

– Но он обещал прийти домой сразу же после совещания. Может быть, на совещании что-то произошло?

– Ничего там не произошло. Юра сказал: все было нормально, Анна Семеновна их похвалила, начальство похвалило Анну Семеновну. Спи!

В спальне воцаряется молчание, оба лежат неподвижно, не слышно дыхания. В подъезде хлопает входная дверь. Тяжелые шаги на лестнице... ближе, ближе... рядом... выше... щелкает замок, скрипит дверь. И опять тишина.

– Соня!

– О господи! Завтра рабочий день.

– Мне показалось, вчера Саша был расстроен, что в воскресный вечер тебя нет дома...

– Гриша, не припутывай сына. Скажи прямо: ты был расстроен.

– Соня, как мы славно жили без этих Прокоповичей!

– Славно? Забыл, что было с Сашей? Да мы должны быть им тысячу раз благодарны!

– Не знаю...

– Культурные, интеллигентные люди. Я увидела свет – хожу в концерты, в театры. А тебе досадно, тебе нужно, чтобы я торчала рядом с тобой у телевизора, не вылезала из кухни.

– Что ты говоришь, Соня?

Не договорив, он отворачивается к стене. Проходит еще полчаса.

– Соня, я пойду в милицию.

В этот момент звякает замок, дверь с тихим шорохом отворяется. Родители замирают. В прихожей глухо ударяют об пол сброшенные туфли. Родители босиком бегут к двери.

Саша не обращает внимания на их бледные, встревоженные лица.

– Ты что себе позволяешь? – начинает Софья Алексеевна.– Шляешься неизвестно где...

– Неизвестно с кем! – добавляет Григорий Филиппович.

– Не ваше дело! – Саша, не оглянувшись, уходит к себе и с силой хлопает дверью.

Софья Алексеевна порывается за ним.

– Соня! – Григорий Филиппович удерживает ее.– Ты же видишь, что-то случилось, он не в себе. Утром поговорим.

Родители долго прислушиваются.

– Гриша, за что он нас так? В чем мы перед ним виноваты?

– Не знаю. Может быть, не следовало нам искать помощи на стороне. Тайком от него... сговариваться...

– Мы ведь хотели как лучше. Гриша, ты будешь ходить со мной в концерты?

– Буду. Я хотел сказать... Я перехожу на другую работу.

– Да, ты прав, что-то мы не так сделали. Я тебя люблю, Гриша, мне никто другой не нужен.

– Знаешь, не надо с Сашей сейчас говорить. Мы плохо его понимаем, что-нибудь не то скажем. Пусть он сам разберется.

– А новый начальник у тебя порядочный?

– Говорят.

35.

Во вторник утром в семье Прокоповичей завтракали, как обычно. Станислав Леонардович сделал зарядку и, бодрый, тщательно выбритый, опрысканный одеколоном, уселся за стол. Он источал свежесть и здоровье. Юра принес утреннюю газету – традиционная обязанность! – и отец быстро, для ориентировки, просмотрел, свернул и сунул в карман пиджака, на дорогу. Полина Георгиевна внесла на подносе омлет и кофе.

– Куда же подевался вчера твой подшефный? – спросил Станислав Леонардович, наливая себе кофе.– Не догадываешься?

– Нет.

– Плохо. Как он вел себя на совещании?

– Пока Анна Семеновна выступала, все ерзал, шептал что-то, еле заставил его встать, когда нас прожектором осветили. Он даже зубами заскрипел. Хорошо еще, никто к нам не обратился с вопросами... Прожектор убрали, я сел, а он бросился вон из ряда, кому-то ногу отдавил. Больше я его не видел.

– Да,– сказал Станислав Леонардович, сколько волка ни корми...

– Саша хороший мальчик! – с легким дрожанием в голосе проговорила Полина Георгиевна. – То, что он вчера не явился домой,– мало ли что, всякое могло быть.

– Явился, не сомневаюсь. Иначе бы Шубины с утра уже трезвонили нам. Тут другое, Полина Георгиевна. Вчера мне на работу звонил один из родителей.– Станислав Леонардович вместе со стулом повернулся к сыну, испытующе на него посмотрел.– Во время вашего ночного бдения в лесу избили кого-то из ваших девочек. Тебе это известно, Георгий?

Юра на мгновение задумался.

– Я ничего не видел.

– Возможно. Но не видеть не означает не знать.

– Я уверена, Саша к этому отношения не имеет! Полина Георгиевна выронила блюдце, успела подхватить у самого пола, выпрямилась с красным лицом.– Он тебе друг, Юра, он бы не скрыл.

– Друг, друг...– Станислав Леонардович встал.– Дружба – палка о двух концах. Из нее вырастает круговая порука.– И, уже выходя, поглядев сыну в глаза, добавил внушительно: – У тебя есть репутация, Георгий, береги ее. Нет ничего дороже репутации!

36.

По школе распространился слух: кто-то из родителей наябедничал в высокие инстанции. Сегодня созывают внеочередной педсовет, прибудет сам начальник ГУНО. Кого и в чем обвиняют не вполне ясно, но, кажется, по поводу какого-то ночного сборища за городом восьмого «Б». Что за «сборище», никто толком не знал.

Как водится, все складывалось особенно неблагополучно: Лаптев с утра, прямо из дома, отправился в институт на еженедельную лекцию для учителей-словесников, Анна Семеновна оказалась не в курсе – перед этим три дня болела, а в понедельник ни с ребятами, ни с Лаптевым она не встречалась.

Директриса явилась в класс к концу второго урока и задержала всех на перемену. Но выяснить ничего не сумела, кроме того, что выезд действительно был, что жгли костер и читали Пушкина и что все прошло отлично. Драка? Никакой драки! Почему на занятиях второй день нет Илониной и двух приятелей – Толика и Женьки? Неизвестно. Возможно, простудились – под утро изрядно похолодало.

Директриса заперлась в кабинете с завучем и Анной Семеновной.

– Девы, что будем делать? Начальство с утра разносит телефон. Отец Илониной звонил в обком, грозит обратиться в прокуратуру – Таня в синяках, на ней порвана блузка, куртка... Представляете состояние родителей! Говорит, что упала и сама ушиблась. Но чтобы при этом на куртке ни одной пуговицы... И класс молчит – скорее всего сговорились. Самое неприятное, когда начальник позвонил, я ничего не знала! А прошло уже три дня. Это его больше всего возмутило. Сказал, я вообще не знаю, что у меня в школе делается, что никакой я не руководитель, и все такое, как обычно. Кто из вас знал об этом ночном выезде? Никто! Завуч, как ты допускаешь анархию в коллективе: учитель, не ставя тебя в известность, вывозит целый класс за город, на всю ночь! Ну, об этом мы еще поговорим. Анна Семеновна, припомни, Лаптев тебе об этом ничего не рассказывал? Нет? Ну, чокнутый парень! Я ему выдам! Я его просто убью!

Завуч робко предложила:

– Может, до педсовета еще раз переговорить с ребятами? Но не в классе, при всех, вызывать сюда по одному?

Директриса вспыхнула:

– Не позволю! Придумала... Кабинет директора не Петровка, 38! И всю школу взбудоражить: идет следствие!

– Но ведь надо выяснить правду,– продолжала робко настаивать завуч.

– Выяснять будет классный руководитель. И не допрашивать, а как старший товарищ. Поняла, Анна Семеновна? Но это потом, завтра. Сейчас надо подумать, как спасти этого дурня! Нет, что придумал: читать Пушкина в лесу, ночью... Конечно, ребят хлебом не корми. Послушайте, а еду они с собой брали? Не было ли там вина?

Тут уж запротестовала Анна Семеновна:

– Что вы! Да Андрей Андреевич ни за что не разрешил бы!

– Помолчи со своим Андреем Андреевичем! Ты этому блаженному под нос ткни бутылку – и то не заметит! Шляпа! И не защищай его! Милуешься с ним – и на здоровье! Не красней, я тебя насквозь вижу! Когда Лаптев должен быть в школе? Или завуч опять не в курсе?

– К часу дня. Так что успеет к педсовету и все объяснит.

– Объяснит! Знаю я его. Разведет философию! Как раз для начальства. Очень любит начальство общие рассуждения! А тут еще прокуратура... Разозлится и выгонит Лаптева! Да еще запишет статью в трудовую книжку! Нет, тут уж нужно самим вытаскивать.

Директриса стала распределять роли: Анна Семеновна расскажет о подготовке Пушкинского праздника, погорячее, позанимательнее – авось начальство подобреет. Завуч расскажет о выполнении программы по литературе...

У двери в кабинет стояла бледная Марья Петровна и на все попытки проникнуть к директору отвечала с видом адъютанта его превосходительства:

– Не до вас, уважаемые, не до вас!

37.

Педсовет. Никакой не совет, а просто судилище над нами и над Андреем Андреевичем. За закрытой дверью. Секретно. Чтоб мы не знали, что там происходит. Чтобы потом можно было рассказывать об этом как угодно и как выгодно. Очевидно, взрослые считают, что лучший способ воспитания детей – не говорить им правду. Все время они хитрят, изобретают и так и этак подъезжают и объезжают, вместо того чтобы говорить правду. А почему вообще они берутся решать, что можно сказать мне, а чего нельзя? Присвоили себе право! Потому что сильнее, потому что у них власть! Ведь справедливость – это в первую очередь правда! А если они лжецы, значит, несправедливы и право их безнравственное и незаконное!

Саша приник к двери учительской. Оттуда доносились невнятные голоса. Разом все стихло. И вот начальственный голос:

– Товарищ Лаптев, поведайте, пожалуйста, присутствующим, что за ночную оргию учинили вы с восьмиклассниками в минувшую субботу?

Оргию? Это он – Лаптеву! Когда пред всеми учителями выставили меня напоказ – вот где была оргия! А я, значит, был у них экспериментом. Не человеком, а лягушкой, которую показывают на уроке биологии. Глядите, детки, если проткнуть ей черепушку, у нее лапки продолжают дрыгаться! Поближе, поближе, пощупайте! Все вместе – и родичи драгоценные, и школа родная, все сговорились – против!

– Мне удивительно и даже приятно такое собрание... Хотя несколько неожиданно. С радостью поделюсь...

Бедный Андрей Андреевич! И кажется, добродушно посмеивается. О, он еще не знает, что это за люди перед ним! Сам как дитя малое.

– Надеюсь, вы произнесли слово «оргия» в прямом смысле?

– Можете не сомневаться, в самом прямом!

– Все же я должен пояснить. Слова теперь утрачивают свой изначальный смысл, и утраты эти обедняют. Оргия в прямом смысле – ночное священнодействие, притом тайное.

– Вы что же, богу молиться в лес повезли детей?

– Да нет же! Литература есть соприкосновение с тайниками души человеческой, вот в каком смысле священнодействие. А вот второй смысл, переносный, возник тогда, когда люди приобщились к хмельному.

– Вот что, уважаемый Андрей Андреевич, вы нам тут лекций не читайте! Мы собрались не для этого!

– Простите, а для чего, собственно?

– Вы что, притворяетесь? Или директор вам не сказала?

– Что сказала? Я приехал за минуту, с семинара...

– Мы пригласили вас, чтобы спросить: как получилось, что вы тайно от всех увезли детей ночью в лес и там, при весьма сомнительных обстоятельствах, одну из учениц кто-то попытался изнасиловать?

За дверью стало очень тихо, будто все там враз умерли.

– Как это понять – в сомнительных? – пробормотал Лаптев.

– Понять так, что подозрительна вся обстановка вашего, как вы выражаетесь, священнодействия.

– Мы читали Пушкина... В чем вы меня подозреваете?

– Начать с тайны вашего действа. Почему вы скрывали от всех, что собираетесь «в ночное»?

– Я не скрывал... От ребят до поры до времени – да, это для них должно быть сюрпризом. Тайна искусства манит...

– Можно попросить, без лирики? Но вы скрыли не столько от ребят, сколько от руководства школы. Их тоже должна манить тайна искусства?

– Да нет, я сказал как-то...

– Кому?

– Классному руководителю, кажется.

– Кажется! Когда? Где?

– Разве это важно?

– По-моему, очень!

– А по-моему, нет.

– Для вас, я вижу, многое не важно. Уважаемая Анна Семеновна, не помните, предупреждал вас Андрей Андреевич о предстоящей ночной вылазке?

– Не помню. Не предупреждал.

– Так как же, товарищ Лаптев?

– Раз Анна Семеновна говорит «нет», значит, нет!

– А уж других – тем паче?

– Да, других тем паче.

– Ну, хоть это мы выяснили. Возмутительное своеволие! И это, так сказать, при действующем завуче, директоре! Дисциплинка в школе! Что ж, вернемся к обстоятельствам происшествия. Кто же может рассказать нам, что там в действительности происходило?

– Да ничего плохого там не происходило! Про какую ученицу вы говорите? Мы возвращались все очищенные, счастливые.

– Ясно, от учителя Лаптева мы правды не узнаем! Предлагаю,– это чей-то незнакомый голос, визгливый, сверлящий,– предлагаю послушать одного из участников, надежного, за которого администрация может поручиться!

Ну нет, Андрея Андреевича в обиду не дадим! Ему не верить, так кому же тогда? Он там один против всех. Даже Анна Семеновна не поддержала... Саше приходит в голову блестящая идея! Пусть они не воображают, что Лаптев одинок и беззащитен...

Из учительской выбегает Анна Семеновна с перекошенным лицом, наталкивается на Сашу, даже не оценивает, что он не на занятиях.

– Какой у вас урок, Шубин?

– Физика.

– Прокопович в классе?

– Где же ему быть!

Она не замечает дерзости, убегает. Теперь – время! Саша идет в кабинет литературы. Достает из шкафа кисть и банку с краской. Лихорадочно ищет лист ватмана, который должен же где-то здесь валяться! Ватмана нет, нет даже захудалой таблицы, на обороте которой можно было бы написать. И Сашу осеняет. Да, это еще лучше. Это будет убедительно! И надолго! Пробует писать на двери... Приходится снять дверь с петель и положить на пол. Готово! А что, если дверь – туда? Как плакат!

Когда Саша вернулся к учительской, из-за двери доносился бесстрастный, ровный голос Юры Прокоповича.

Саша не сразу понял, о чем говорит Юра: не все слова можно было разобрать. О подготовке Пушкинского праздника, о репетициях... Избранные... Какие избранные, о чем он? Репетиции мешали занятиям... Для среднего ученика – лишняя нагрузка. Такие, как Толик и Женя, вообще не привлекались... Как он может? Он же знает, как было с Толиком! О выезде за город... Ну, ну, что он скажет? Учитель обставил все очень таинственно, не позволил рассказывать посторонним... Начальственный голос: «Кто же это посторонний?» – «Посторонние – ученики других классов». Голос начальника: «Пушкинская секта! Кровью не заставляли расписываться?» – «Нет, не заставляли».– «Теперь, пожалуйста, о ночном бдении, поподробнее...»

Сашу стала бить дрожь, неудержимая, неукротимая.

Юра кратко рассказывает о чтении стихов и подробно о том, в каком виде застал Толика и Женьку, что от них разило спиртным. Голос начальника: «Учитель не проверял, что за бутылки везут с собой ученики?» – «Нет, не проверял». Незнакомый визгливый голос: «Отвечай конкретно, кто пытался насиловать Илонину?» Юра отвечает без промедления, словно заранее подготовившись: «Они!» Нет, своими глазами он не видел, но не сомневается. Заметил, что Илонина исчезла. Через некоторое время один из учеников привел ее из леса, как раз оттуда, где были Толик и Женька. Он наблюдал, как она обошла поляну, чтобы вернуться с другой стороны. Голос начальника: «Значит, существует ученик, который все видел?» Теперь Юра отвечает не так быстро: «Существует».– «Кто?» Юра медлит... «Шубин Саша». Голос начальника: «Постой, постой! Не тот ли, кого ты вытаскивал из отстающих, кто тогда в зале стоял рядом с тобой?» Юры не слышно, видимо он кивнул. Голос начальника: «И этот Шубин все знал и никому ничего не сказал!» Незнакомый голос: «Вполне возможно, что этот Шубин сам участвовал в этом?» Юра, еле слышно: «Меня там не было...»

До него доносились голоса директрисы, начальника, завуча, долгая взволнованная речь Анны Семеновны, голоса других учителей – Саша уже ничего не понимал. Он ждал.

И дверь отворилась. Юра! Увидел Сашу, отшатнулся.

Саша успел заметить на бледном лице дрожащие губы и испуганно расширившиеся глаза за стеклами очков. Очки отлетели. Оба свалились, покатились... Стены, пол, потолок – все завертелось, пелена застлала глаза.

Чьи-то руки хватали, растаскивали, держали...

Вокруг Юры хлопотали учителя, кто-то платком вытирал ему лицо. Он тяжело, прерывисто дышал, хватая воздух...

Саша в тисках. При каждом рывке тиски сжимались крепче, и голос Вячеслава Игнатьевича тихо журчал, обдавая теплым дыханием затылок:

– Спокойно, Шубин, спокойно, все прошло, ты ему всыпал, довольно... довольно...

Саша, боясь разрыдаться, резко от всех отвернулся и ушел. Никто его не задерживал. Лишь услышал напоследок голос начальника:

– Ты, Прокопович, пострадал за правдивость и порядочность!

Саша сбежал вниз и захлопнул дверь родной школы.

А там, наверху, только сейчас заметили прислоненную к стене дверь с табличкой «Кабинет литературы» и с ярко красной надписью: «Андрей Андреевич, мы вас любим! 8 «Б».

Начальник обернул к директрисе потемневшее лицо.

– Поздравляю, приехали!

38.

Анна Семеновна вернулась в опустевшую учительскую – побыть одной хоть недолго, хоть минуту. В дальнем углу сидел Лаптев, смотрел не нее и беззвучно шевелил губами.

Она подошла поближе:

– Вы мне, Андрей Андреевич?

– Они смотрели... мне в глаза... слушали стихи... и пили водку! И смеялись... не надо мной... над человеческими страданиями... над жизнью... над искусством!

– Вот вы о чем! Не переживайте так, Андрей Андреевич!

– Красота спасет мир? Утопия... мираж... Добро, в конце концов, торжествует? Может быть, в историческом плане... А в жизни конкретных людей? Неужели так будет всегда – торжествует злой, пошлый, циничный? Ах, Анна Семеновна, нехорошо мне, как нехорошо...

Он говорил все тише, голова его все ниже клонилась к столу. Анне Семеновне сделалось страшно. Она бросилась к нему и едва успела подставить руки, иначе он ударился бы головой. Стала звать на помощь. Кто-то вбежал. Кто-то подал стакан воды. Кто-то кричал в телефонную трубку, вызывая «скорую»: человек умирает... Лаптева уложили тут же на стульях.

Когда в учительскую вошла женщина-врач, он уже пришел в себя, виновато глядел на толпившихся вокруг и пытался объясниться.

– Помолчи, Цицерон! – прикрикнула директриса.– И с чего всполошился? Никакой трагедии! Мало ли обалдуев – из-за каждого в обморок падать? Поедешь домой, отоспишься.

Но врач сказала, что домой он не поедет, а поедет в больницу, потому что у него, по всей видимости, инфаркт.

Лечь на носилки он категорически отказался, и его вывели в коридор под руки. Он увидел дверь с красной надписью, о которой все в суматохе забыли.

– Какие дураки! – прошептал он, и лицо его осветилось.

Директриса проводила его до машины и, когда «скорая» отъехала, грозно приказала завхозу, следовавшему за ней, как тень:

– Что смотришь? Дверь отмой и повесь на место. Чтоб через час и следа не было!

39.

В этот вечер Анна Семеновна долго не могла уснуть. Было тревожно и, как никогда, одиноко. Остро захотелось, чтоб рядом был живой человек – не телевизор! – чтоб можно было просто поговорить, слушать теплый, не вообще, а именно к ней обращенный, голос, а в это время думать о своем, думать, пока смутное не прояснится. Но человека не было. А были книги. Стопка книг на тумбочке. Сколько раз листала она эти страницы, ища ответа! Нашла? Вы, великие моралисты прошлого, неужели все, вами выстраданное, сегодня уже бесполезно?

Анна Семеновна в которой раз перевернула и взбила подушку. Не спалось. Мысли текли, путались... И не к кому обратиться, кроме вас, закованных в свои тяжелые переплеты...

Она включила свет. Из пухлого зеленого тома выглянуло бледное лицо – втянутые щеки, утиный нос, тонкие губы змеятся в саркастической улыбке. «Конечно,– говорит он,– не во всех случаях следует слушаться стариков. Старость – не всегда мудрость. Примета стариков – борода, общая, впрочем, с козлами. Мой друг сэр Томас очень смеялся над этой шуткой. Но если серьезно, кое в чем мы разбирались. Например, в воспитании юных оболтусов. Я долгое время этим кормился. Что делать, студент всегда голоден – и теперь, и пятьсот лет назад! Что же вас тревожит? Ах да, нужен ли юношам лидер? Между нами говоря, вопрос пустой... Почему? Потому что лидер может оказаться паршивой овцой, и тогда все стадо пойдет за ним. Конечно, проще всего было бы «не принимать в город льва» – обойтись вообще без лидера. Но я потому и назвал вопрос пустым, что этого не было, нет и не будет. Юнец ищет лидера, ибо его толкает к этому сама природа. Ему нужен учитель, не тот, у которого борода и который объясняется с ним на латыни, а тот, кто по себе знает его смятение и обращается к нему на его языке. Ему нужен сверстник. Противиться этому – противиться природе. А противиться природе... Я бы сказал: это значит противиться Богу! Если юноша ищет себе образец, которому станет подражать, пока не начнет рассуждать самостоятельно, значит, ему это нужно – и точка! Следует считаться с фактом! Так вот, всего лучше воспитать и образовать его душу добрыми наставлениями, пока он еще мал... Пока никто не объявил себя его лидером».

«Эразм, это мы уже проходили! – сказал кто-то глухим голосом.– Аристотель воспитал Александра Македонского, залившего кровью полмира, а Сенека – Нерона, спалившего Рим ради своей прихоти...»

«Ты лишь подтверждаешь мою мысль! – обрадовался Эразм.– Их же сперва объявили царскими наследниками, а потом стали воспитывать».

«Дорогой, высокочтимый друг мой! – вмешался вкрадчивый голос, и из-под темной обложки показались пудреные букли.– В вашем рассуждении – превосходном, подчеркиваю! – есть вопиющий пробел. Вы не разъяснили, что вкладываете в понятие «добрые наставления». А без этого, согласитесь...»