Текст книги "Испытание: Повесть об учителе и ученике"

Автор книги: Альберт Цессарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Подождут,– спокойно сказал Мезенцев,– не привыкать под дверью дневалить.

Мезенцев рассказал о том, что его тревожит. В училище предстоит летняя практика. Ребята придут на завод, в ремонтную бригаду. Что же их там ожидает? Ничего хорошего, одно разочарование. Всем они мешают, путаются под ногами, отвлекают от дела. В бригаде они как пятое колесо в телеге. И слоняются как неприкаянные, как бедные родственники. Почему? Очень просто, работы много. Ремонтники получают сдельно. Чем больше работы, тем больше денег. Правильно, говорите? А я говорю, неправильно. Выходит, они даже заинтересованы, чтобы тот наш доисторический стан чаще ломался. А то, что из-за этого у прокатчиков план горит, заработки горят, на ремонтниках не отражается. Что же получается? Бригадный подряд на заводе есть, начальство вас хвалит. А если взять по жизни – две бригады, прокатчики и ремонтники, в разные стороны тянут. Друг на дружку волками смотрят. И в такую обстановку придут наши ребятки! Вот и предлагаю ремонтников и прокатчиков в одну бригаду соединить. Чтобы сообща получали за готовый прокат. Тогда ремонтник будет заинтересован в том, чтобы стан пореже ломался.

– Выходит, ремонтник будет получать за что? – лукаво проговорил директор.– Не за ремонт, а за простой?

– Именно! – радостно подхватил Мезенцев.– За профилактику! Он и в выходной прибежит, если надо, чтоб в понедельник стан пошел как по маслу.

– Что же ты раньше не предложил, когда сам в ремонтниках ходил? – удивился директор.

– Не додумался,– признался Мезенцев.– Хотя чувствовал это, потому, может, и ушел... А вот в училище натолкнуло меня одно происшествие... неприятное... Ну, да это уже другой совсем вопрос.

– Ладно, у вас свой директор. Кстати, что ему от меня нужно-то было?

– Многое, Николай Трофимыч. И ремонт, и оборудование. Стыдно смотреть – не училище, времянка какая-то! Оттого и ребята чувствуют себя там как на вокзале: перебыть и уехать. И оттого они каждый сам по себе, и дружба у них временная...

– Да, Михаил Иваныч, на вид ты прост, а хитрости в тебе! – проговорил директор, не заметив, как перешел на «ты».– Передай своему директору... Как его звать?

– Сергей Николаевич.

Директор записал.

– Передай, чтоб позвонил мне завтра за полчасика до начала рабочего дня, пока секретарша не пришла. Понял?

– А как насчет моего предложения?

– Записал.

– Учтите, при таком порядке ребята на практике будут в бригаде самыми лучшими помощниками, всю мелочовку сделают, общий интерес будет действовать! А практика скоро, Николай Трофимыч...

– Ох и настырный ты человек! – рассмеялся директор.– Поставлю твое предложение на ближайший совет.

21.

Таня почувствовала, что Саша расстроен. Вероятно, он волнуется перед встречей со своей школой.

– Никто не знает, что ты придешь. Вот удивятся! Открою тебе секрет: в классе половина девчонок были в тебя влюблены. Ты догадывался? Хотя, говорят, мальчишки никогда ничего не замечают. Это правда? А вы между собой говорите о девчонках?

Она тараторит. Он отвечает рассеянно, невпопад. Шесть часов – улицы полны народа, они пробираются как сквозь живой лес. Иногда теряют друг друга. Она не перестает болтать. Его это раздражает – у него на душе скверно.

– Вообще у нас масса перемен. Директриса на пенсии. Вместо нее временно завуч. А завуча замещает наша Анна Семеновна. А географа Петра Ивановича выбрали в областную экологическую комиссию, и он заставляет всю школу работать на расчистке берега...

– Что ты все трещишь! – говорит он резко.

Она умолкает. Некоторое время идут молча. Обиделась? Подумаешь! Перед самой школой она робко спрашивает:

– У тебя неприятности?

– У меня все нормально.

– Ну и прекрасно!

Они входят в школу раздельно и расходятся в разные стороны.

Школа встречает знакомым запахом, пением дверной пружины, и уборщица тетя Груня все так же старается сделать строгое лицо, но никто этой строгости не боится. Чувствуется предпраздничное волнение: в невидимой беготне по коридорам, в перекличке с этажа на этаж. Из библиотеки торжественно выносят портрет Блока. Все так близко и так уже далеко. Саша решает тотчас же уйти. Натыкается на Лаптева.

– Прекрасно! – говорит Лаптев, не удивившись, точно видел вчера, и ухватывает его за рукав: – Шубин, помоги повесить портрет, иначе они его уронят.

С глупейшим видом помогает Саша девчонкам из 9 «А» вешать на сцене портрет. Когда он, красный от смущения, соскакивает со стула, раздаются шумные аплодисменты. Только теперь он заставляет себя посмотреть в зал – он полон, все места заняты. Но слышен командный голос Анны Семеновны, и в одном из рядов потеснились, оттуда ему машут руками. И вот он сидит, намертво зажатый, встроенный в единое дыхание зала.

На сцене Лаптев, бледный, с мешками под глазами, прижимает к груди томик стихов Блока, тихо говорит:

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи,

И вязнут спицы росписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви!

Саша думает о Тане. Он же понимал, что она его жалела, помогала справиться с волнением. Она ждала от него откровенности, искренности. Но его словно бес толкал...

А вечер шел отлично – читали стихи. Юра Прокопович прочитал в заключение стихотворение с лермонтовским эпиграфом:

За всё, за всё тебя благодарю я:

За тайные мучения страстей,

За горечь слез, отраву поцелуя,

За месть врагов и клевету друзей;

За жар души, растраченный в пустыне...

Это было удивительно: Саша не обнаружил в себе ни обиды на Юру, ни зависти. А стихи говорили: ты еще молод, впереди вся жизнь, жизнь тем и прекрасна, что нет радости без грусти и счастья без горя.

О, весна без конца и без краю —

Без конца и без краю мечта!

Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!

И приветствую звоном щита!

Принимаю тебя, неудача,

И удача, тебе мой привет!

В заколдованной области плача,

В тайне смеха – позорного нет!

Принимаю бессонные споры,

Утро в завесах темных окна,

Чтоб мои воспаленные взоры

Раздражала, пьянила весна!

Принимаю пустынные веси!

И колодцы земных городов!

Осветленный простор поднебесий

И томления рабьих трудов!

И встречаю тебя у порога —

С буйным ветром в змеиных кудрях,

С неразгаданным именем бога

На холодных и сжатых губах...

Саша ждал Таню во дворе. Она вышла с шумной гурьбой девчонок. Он подошел и открыто взял ее за руку. Кто-то из девочек сказал:

– Цезарь, обожжешься!

Это старое школьное прозвище было даже приятно. Он не ответил, просто увел ее, и она послушно пошла за ним.

Саша горячо говорил, что выбрал трудную судьбу – он будет бороться за правду. И жизнь его, возможно, будет полна лишений, даже опасностей. Он не подозревал, как опасность близка!

– А что, по-твоему, правда? – спросила Таня.

– Господи, это так просто! Это значит не лгать.

У него не будет иных интересов, ни денежных, ни карьерных, он презирает благополучие и роскошь.

– Ты будешь со мной? Не побоишься такой жизни, не отступишь? – Он сжимал ее руки, заглядывал в ее глаза.

– Конечно, Саша,– сказала она очень обыкновенно,– я пойду с тобой.

22.

Саша шел от Таниного дома, не замечая дороги. Какие-то люди встречались, обходили, доносились обрывки разговоров...

Одного прохожего никак не мог обойти: тот подавался то вправо, то влево. Саша поднял глаза – увидел наголо обритую голову, услышал шепелявое:

– Стой, каныка! – и понял.

Человек, напирая на него, подталкивал к подъезду.

– Заложить собрался?

– Уйди с дороги! – сказал Саша.

– Так и передать хозяину?

– Так и передать. И знать вас не хочу! Это тоже передай. И то, что я буду с вами бороться...

Он не договорил. Последнее, что успел заметить – разинутый рот бритоголового, но крика его уже не услышал. Что-то обрушилось на него, навалилось, он стал падать, падал очень долго – час или два... Когда наконец упал на землю, острая боль пронзила от головы до ног. Открыл глаза. Он лежал в подъезде на цементном полу, было холодно. Преодолевая боль, поднялся и пошел домой.

23.

Саше удалось пройти к себе в комнату, не привлекая внимания родителей. Но утром он встать уже не мог – каждое движение причиняло мучительную боль, в голове гудело... Софья Алексеевна дважды звала завтракать, заглянула в дверь, увидела его лицо в кровоподтеках и страшно закричала. Вбежал Григорий Филиппович и тут же бросился к телефону. До приезда «скорой» родители сидели у его кровати, не сводя с него глаз и не задавая вопросов. Врач диагносцировал сотрясение мозга и предписал лежать.

Потянулись часы и дни болезни. Софья Алексеевна взяла больничный лист «по уходу», ходила по дому на цыпочках, разговаривала шепотом. Каждый час с работы звонил отец. Сообщили в училище.

На третий день позвонила Таня. Софью Алексеевну поразило, как спокойно она реагировала на случившееся. Спросила, не нужно ли чего из продуктов. Софья Алексеевна смутилась – ну что ты, к чему, я сама... ну, если по дороге молока, хлеба...

Таня все принесла. И стала приходить ежедневно. Скоро к этому в доме все привыкли, и Софья Алексеевна сама уже звонила Тане и назначала, что купить, и заранее давала ей деньги. Иногда оставляла посидеть возле больного, чтоб самой сбегать на рынок или в магазин. Таня сидела рядом с Сашей, держала его руку в своей, и по большей части оба молчали. Вскоре позвонила Танина мама и справилась о здоровье Саши, значит, в семье у нее все знали.

Долгое время Саша пребывал в оцепенении – прошлое и настоящее отодвинулось, ничто не касалось, не трогало. Занимала только боль в спине, вся жизнь свелась к одному – найти положение, чтоб на минуту отпустила боль. Потом, когда стало легче, нахлынули отрывочные, разрозненные картины, повторяющиеся до одурения: клубок тел, искаженные лица, застывшие фигуры в тягостной тишине... пляшущие гигантские тени... он в мастерской за шкафом, съежившись, в ожидании, что обнаружат, а там, у станков, купцовская бригада, разговоры, из которых узнал стыд и ужас того, что они совершают...

Но однажды утром услышал отчаянный гвалт воробьев на балконе, увидел солнечную полоску на стене, что-то живое шевельнулось в душе. И он спросил себя, как все ТО могло войти в его жизнь? И вспомнил: все началось с требования Купцова, чтобы он вместе с фанатами отправился на стадион. Зачем? И взгляд, полный холодной ярости, который метнул на него Купцов, когда обнаружил в патроне очередную записку: догадался! Внезапно все эти события связались. Страшное подозрение пронзило: они все заодно! Где-то невидимый «хозяин», усмехаясь, разглядывает его, как букашку... Вот он и получил ответ, там в подъезде, на цементном полу...

С того часа Саша пребывал в постоянном, безмолвном отчаянии.

...Как-то вечером Софья Алексеевна открыла дверь незнакомому пожилому мужчине. Он представился мастером училища, неторопливо разделся, попросил шлепанцы.

– Александр Григорьевич принимают?– спросил басом и проследовал к Саше.

Саша не повернул головы.

– Ну вот что, Александр Григорьевич,– сказал Мезенцев, когда Софья Алексеевна тактично притворила дверь и они остались вдвоем,– расскажи-ка мне обо всем.

Саша упрямо смотрел в потолок.

– Понятно,– сказал Мезенцев,– не считаешь нужным. Конечно, что мы, старики, понимаем! Новые люди, новые заботы... Старое устарело...

Саша не пошевелился. Мезенцева это не смутило.

– Больше всего меня удивляет, что ты не говоришь, за что тебя избили. Боишься? Думал, ты не трус...

– Никого я не боюсь! – не выдержал Саша и всем телом повернулся к нему.– Только говорить об этом не желаю!

Мезенцев понимающе кивнул, глаза его весело засветились.

– Тогда объясни, зачем подбрасывал записочки Купцову?

Этого Саша не ожидал. Откуда он узнал? Купцов не мог рассказать. Или же и он с ними?!

Мезенцев проницательно смотрел на Сашу:

– Не мучай себя зря. Никто мне не сказал, сам вычислил. Но я не следователь, не за тем пришел.

– А зачем же? Партком поручил...– Саша прямо-таки исходил сарказмом.

– Ищу единомышленников, Шубин.

– Еще одну бригаду сколотить – подзаработать?

– Перестроить жизнь в училище.

– Как это?

– А так. Чтобы никто из ребят не чувствовал себя лишним.

– Ого-о!..– недоверчиво протянул Саша.– Не дадут.

– Одному не дадут, а вместе перетянем.

– С кем это вместе?

– Есть ребята. Ты...

Саша долго молчал.

– Нет,– сказал он,– не одолеете. Они – сила. Они на всех давят. Я написал Купцову: нечестно то, что они делают в бригаде. Не посчитался. Два предупреждения эти. И ничего. Директор его поддерживает. Вы, может, не знаете, у них целая организация. Вроде играют в рыцарей, но они могут обмануть, убить. Думаете, вы командуете в жизни? Они!

– Преувеличиваешь, Александр,– спокойно сказал Мезенцев.– Конечно, их много. Но связаны они не организацией, а одинаковым отношением к жизни. Совесть рублем заменили. Поэтому друг друга поддерживают.

– Рублем... Так нас же учат: главное – личный интерес!

Мезенцев погрустнел.

– Вечно мы в крайности кидаемся. То – на одном энтузиазме, то – на одной выгоде. Нет, Александр, есть в человеке и гордость человеческая, которая не продается, и доброта. Вон в нашем селе когда-то собирались всем миром, работали на земле у самого убогого – и не было у нас счастливее праздника! К тому говорю, что ты на записку свою понадеялся, мол, прочтет и поймет. А он и так понимает, не дурак. Да не хочет иначе. Ему и так хорошо! Ну, ладно, как все было-то? Вместе выход легче искать. Давай подумаем.

24.

Совещание у директора проходило бурно. Обсуждался один вопрос – о купцовской бригаде. Мезенцев предложил круто: бригаду немедленно распустить. Бригада раскалывает коллектив, а это самое опасное.

Купцов слушал его с кривой усмешкой.

– А кто заработает училищу деньги? – Обернулся к директору: – Нужны училищу деньги, Сергей Николаевич?

– Конечно, конечно.– Директор привстал в своем кресле.– Вы же знаете, станков не хватает, у библиотеки средства ограниченные...

– Короче, деньги нужны! – заключил Купцов и обвел всех победным взглядом: – А кроме моих ребят, заработать их некому!

– Ты все для того и делаешь, чтобы других держать в неспособных,– жестко сказал Мезенцев.

Купцов взял слово. Мимоходом упомянув, что Мезенцев в училище человек временный, прирабатывает к пенсии, дела еще не знает и нужд училища не понимает, стал обосновывать существование своей бригады. Уравниловки в подготовке учеников быть не может, лучше дать заводу шесть человек с пятым разрядом, чем сто со вторым.

– А что же будет с остальными? – удивилась Клочкова.

– Чего заслуживают, то и будет! – отрезал Купцов.

Он продолжал говорить о том, что нужно создать рабочую аристократию, какая была когда-то на частных заводах. Пусть будут рабочие первого и второго сорта и чтоб у первых все привилегии, а вторые пусть из кожи лезут, чтобы в первый сорт попасть, что в этом и будет стимул...

Когда Купцов сел, Мезенцев обратился к директору:

– Сергей Николаевич, вот вы рассказывали про экономическую реформу, так сказать, в разрезе истории. Что нам эта реформа обещает в будущем не только в смысле продукции, а в смысле жизни вообще... Что будет от такой бригады, как вы думаете?

Купцов не дал директору ответить:

– Философию тут станем разводить или дело делать?

– А я думаю, что одно без другого нельзя! – сказал Мезенцев и встал.– Нельзя делать и не думать о последствиях – даже зверь так не живет, а уж человеку и того более.– От волнения он с трудом подбирал слова.– Зарабатывать деньги нужно. Но не все нам равно как их зарабатывать! Вот о чем я хочу здесь сказать. А ты учишь, Эдуард Федосеевич, ребят под себя грести! И это именно вызывает у остальных и зависть и ненависть. А раз производственные отношения вызывают такие чувства, значит, что-то не в порядке, что-то в них против человеческой души!

– Докажи! – крикнул Купцов.

– Хорошо,– спокойно сказал Мезенцев.– Вы помните о подметных письмах с угрозами и тому подобное? Я разобрался. Оказалось, один парнишка... Фамилии не скажу, потому что ничего плохого он не задумал. Детское выступление... Но причина-то серьезная. Поначалу захотелось ему в ту бригаду попасть. А его не берут. Стал он присматриваться, как бригада работает, поучиться хотел, дорасти, так сказать. И что же он увидел? Присваивают себе ребята потихоньку заводское добро. Как? А очень просто: получают с завода лист и размечают так, что не только на заказ хватает, но и на левую продукцию. И сбывают ее кое-кому на тот же завод, где находятся ловкачи: собирают кое-какие изделия ширпотреба и продают на сторону. Знал об этом Купцов? Знал. И поощрял, потому что сам на этом приварок получал. Об этом и написал паренек Купцову в своем письме, которого Купцов-то никому не показал! Кого же мы воспитываем в купцовской бригаде? Каких людей готовим для нашего завода, да и вообще для жизни?

Мезенцева поддержали: это коснулось всех. Мастера предлагали, чтобы заказы для завода делать всем училищем. Каждому найти его место, его долю участия. Кто еще не готов, кто только взял в руки инструмент, пусть хоть один гвоздь вколотит, но то будет его гвоздь! И сам будет отвечать и краснеть, если плохо сработает.

Купцов упорно молчал. Вопрос о роспуске бригады решили обсудить на общем собрании, пусть все выскажутся.

Расходились озабоченные. В коридоре Клочкова пожимала Мезенцеву руки, благодарила.

В кабинете остались директор и Купцов.

– Это правда? – спросил директор.

– Правда,– невозмутимо ответил Купцов.

– Значит, Мезенцев прав? Конечно, прав!

– Нет,– сказал Купцов.– Вы всё хотите переделать человека. А он каким был, таким и останется во веки веков.

Директор молчал.

– Ну что? – спросил Купцов.– Писать заявление?

– Пишите.

25.

Саша вернулся в училище через месяц.

В коридорах появились леса и стремянки, полы были устланы газетами, и пахло краской – завод взялся за ремонт своего ПТУ. В группе был новый мастер, откомандированный с завода. Станок с числовым управлением поступил в общее распоряжение, и на нем учились работать все. В данный момент у станка был Малыш, он что-то сверял с чертежом и казался очень взрослым.

Мезенцев обрадовался Саше, подвел его к новому мастеру:

– Вот, рекомендую, будущий кадр!

В один из последних дней мая я застал Мезенцева с группой ребят на участке старого прокатного стана. Здесь было людно и шумно. Стан скрежетал всеми своими изношенными суставами, выдавливая раскаленные добела металлические полосы. Прокатчик, точно змеелов, хватал клещами за голову очередную огненную змею, неуловимым движением легко разворачивал и укладывал на плацу. И, остывая, полоса долго еще багрово темнела. Ребята зачарованно смотрели на это непрерывное укрощение огнедышащего металла.

Стан доживал последние дни – уже был готов новый прокатный цех. Училище заключило договор с заводом на демонтаж отслужившей техники. И Мезенцев привел сюда всех, кому предстояло разобрать стан: видно, хотелось показать его еще в работе. Он что-то рассказывал тесно обступившим его ребятам. Я подошел ближе – послушать. Мезенцев говорил не о стане, он вспоминал тех, кто стоял рядом с ним на этой площадке, с кем прошел жизнь...

Я смотрел на Сашу. Он вырос за этот год, возмужал. О чем думал он, слушая старого мастера, что творилось сейчас в его душе?

Кто-то крикнул из крошечной каморки наверху:

– Михал Иваныч, веди свою артель сюда!

Они двинулись гурьбой.

Послесловие автора

Артель! Слово это вдруг осветило для меня смысл происшедшего: мастер собирал артель. Может быть не отдавая себе отчета, просто следуя побуждению сердца, глубинной памяти души. Так искони велось... Артель, товарищество, в котором всегда и непременно среди взрослых обретались и подростки. Дети учились не только рабочему мастерству, но и образу жизни...

С грустью оставляю Сашу... Встречусь ли с ним еще? У него впереди жизнь, а мне пора подводить итоги.

Человек в некий исповедальный час допрашивает себя с пристрастием: что же ты вынес из опыта жизни, что понял?

Сухомлинский когда-то сказал, что ребенок – это зеркало нравственной жизни родителей. Мысль эту следует продолжить: школа – зеркало нравственной жизни общества. Кризис школы – это кризис всего нашего общества. И в этом непрощаемая вина моего поколения, значит, и моя лично.

И так же как оздоровление общества есть в первую очередь установление нравственных отношений между всеми членами общества, так, конечно, и в школе духовной основой должна быть нравственность в отношениях учителя и ученика. Иначе разрушается самая основа обучения – они друг другу не доверяют.

Назначение школы – дать детям знания? Несомненно. Но как часто мы заблуждаемся, создавая школьные программы! Знания становятся самоцелью, в то время как они – только средство для наиболее полного проявления личности.

Нынешнее состояние школы у многих вызывает отчаяние: дети учиться не хотят, не читают, ни во что не верят!

Усматривают в этом даже нечто фатальное: человечество, мол, идет к нравственному вырождению, за которым неизбежно последует и физическая гибель. И все потому, что человек глубоко эгоистичен и остается таким во все времена.

Какое заблуждение! История – цепь поступков. А поступок – это всегда выбор. Чем свободнее выбор, тем разумнее поступок, тем совершеннее становится человек.

Выдающийся советский ученый Б. Ф. Поршнев, рассуждая о начале человеческой истории, писал, что первобытное общество, только что выделившееся из животного мира, было самым несвободным, в нем господствовали внушение и слепое повиновение. Развитие общественного сознания на протяжении десятков тысяч лет шло сначала к свободе одного, потом к свободе группы, меньшинства, большинства. И наконец придет к свободе всех. Человек, свободный от стереотипов и догм, самостоятельно анализирует, оценивает и выбирает цели и образ действий. И это естественно, как сама жизнь.

Как же подступиться сегодня нашей школе к выполнению великой воспитательной задачи? Каким ключом открыть душу Саши Шубина для восприятия высоких идей? Как завоевать и удержать его доверие?

Только одним путем – ИСКРЕННОСТЬЮ!

Литературно-художественное издание

Для старшего возраста

Цессарский Альберт Вениаминович

ИСПЫТАНИЕ

Повесть об учителе и ученике

Ответственный редактор И. Ф. Скороходова

Художественный редактор М. Е. Федоровская

Технический редактор Е. М. Захарова

Корректоры Г. Ю. Жильцова, О. М. Манжуло

ИБ № 11567

Сдано в набор 24.05.90. Подписано к печати 05.04.91 Формат 84 х 108¹/₃₂. Бум. типогр. № 2. Шрифт обыкновенный. Печать высокая. Усл. печ. л. 10,08. Усл. кр.-отт. 10,92. Уч.-изд. л. 10,42. Тираж 100000 экз. Заказ № 4747 Цена 2 р. 20 к.

Орденов Трудового Красного Знамени и Дружбы народов издательство «Детская литература» Министерства печати и массовой информации РСФСР 103720, Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1.

Ордена Трудового Красного Знамени ПО «Детская книга» Мининформпечати РСФСР 127018, Москва, Сущевский вал, 49.

Отпечатано с фотополимерных форм «Целлофот»

Цессарский А. В.

Ц49 Испытание: Повесть об учителе и ученике/ Худож. Л. Хайлов.– М.: Дет. лит., 1991.– 191 с.: ил.– (Диалог).

ISBN 5-08-001791-5

Книга о становлении личности подростка: отношения с родителями, проблемы школьной жизни, современное ПТУ

ББК 84Р7

2 р. 20 к.

издательство «детская литература»