Текст книги "Сердце Зла (СИ)"

Автор книги: Альберт Беренцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 50 страниц)

И Ордульф с русскими уехал под страшную брань Ярослава. На холме остались лишь тридцать два рыцаря и пятьдесят пять эстов-христиан, большей частью пеших. А лес тем временем уже шевелился, ветер стал черным, и сосны начали тянуть свои лапы к последнему рубежу Римского престола на востоке, к кучке всадников на холме.

Сагануренов теперь слышал лай собак, хрип леших, шорох ящериц, крики язычников на дикарских наречиях.

– Чего мы ждем, братья? – воскликнул Сагануренов, – Вперед!

И он первым бросился на своем коне вниз с холма, чтобы встретить врага мечом.

Болотистый подлесок под холмом уже кишел эстами-язычниками, как гнилой кусок мяса червями. Сагануренов зарубил двух язычников в шкурах и схлестнулся со светлобородым конным новгородцем в тяжелой броне. Новгородец упал, и Сагануренов затоптал его конем. Огромный ящер эстов бросился на лошадь Сагануренова и отгрыз ей бок. Сагануренов прочел молитву, и ящер обратился в черный ил, из которого и был слеплен. Но конь Сагануренова пал, а бой уже подходил к концу.

Лешие хватали волосатыми ручищами последних рыцарей и давили их, как яблоки, прямо в доспехах. Последний верный Ордену меченосцев эст завяз в болотце, и его проткнули рогатиной с железом на конце. Через несколько мгновений посреди подлеска осталось стоять лишь четверо рыцарей, израненных и пеших. А вокруг них шумела и плевалась бесформенная темная масса – язычники с раскрашенными лицами, лешие высотой с сосну, ящеры с черными глазами, собаки эстов, похожие на огромных крыс.

Вперед вышел предводитель эстов, высокий язычник с черепом медведя на голове.

– Скажите, где Ярослав, и будете жить, – сказал эст по-немецки.

– Мы не хотим жить в этом мире, – ответил за всех Сагануренов, – Мы хотим умереть за Христа и пребывать в Царствии Божьем. Мы ничего не скажем.

– Будь по-вашему, – ответил эст, но неожиданно из толпы язычников появился бородатый русский на коне.

– Я наместник Пскова Вячеслав, – представился русский на паршивой и едва понятной латыни, – Я не прошу вас отдать мне изменника Ярослава и понимаю, что вы верны присяге. Но нет бесчестия в том, чтобы сдаться на хороших условиях. Я предлагаю вам сложить оружие, я продам вас всех обратно Ордену за золото. Нет нужды дальше лить кровь.

Сагануренов хотел броситься на врага, но его изможденная и израненная рука уже сама выпустила меч. Он бросил следом и щит, и его братья поступили также. Язычники тут же кинулись на них и повалил всех рыцарей на землю, крича, улюлюкая и бранясь на десятках неизвестных языков.

– А вот теперь говорите, где Ярослав, – потребовал русский, – Иначе примете смерть лютую.

– Ты обещал, – прохрипел Сагануренов, лицо которого топтал сапогом эст.

– Я обещал, я и назад взял, – парировал наместник Вячеслав, – Пусть вон тот говорит.

Но брат Генрих, в которого ткнул пальцем Вячеслав, ничего не сказал, и тогда леший выбил Генриху пальцами оба глаза, а потом насадил рыцаря горлом на острую ветвь сосны.

– Теперь ты говори, – приказал Вячеслав Оттону, но и тот молчал. Оттона растерзал чешуйчатый ящер.

– Ты, – приказал Вячеслав Эриху.

– Я скажу, я скажу! – закричал юный Эрих, но Сагануренов уже сбросил с себя эстов, выхватил у одного из них нож и перерезал горло Эриху. Кровь из шеи Эриха залила руки Сагануренова, но он знал, что он поступил правильно, он спас Эриха от худшей участи, от мучительной смерти, а еще сохранил его душу чистой.

– Этот не скажет, – сказал Вячеслав, глядя в глаза Сагануренову, последнему пленнику, оставшемуся в живых, – Разорвать его собаками.

Вячеслав повторил свой приказ не языке эстов, и похожие на огромных крыс псы с длинными мордами бросились на Сагануренова. Сагануренов бил их ножом, но разъяренные собаки даже не чувствовали этих ударов. Псы сначала разорвали ему ноги, не защищенные броней, а потом повалили и стали терзать лицо.

Сагануренов кричал и молился. Вспоминал ли он свою жизнь? Нет. Ибо вся его жизнь и была тем, что было сейчас – потоком алой крови, звуками боя и звоном мечей, подвигом боли и веры. И этот подвиг затмил все. Тем не менее, уже лишенный псами лица и глаз, Сагануренов с трудом смог вспомнить свое детство – какие-то дубравы и мельницу в Саксонии, которой владел его отец. Еще он помнил глаза матери и запах стога, на котором его впервые поцеловала девушка… Но это все были какие-то обрывки, ненужное и неважное дополнение к подвигу. Когда псы разорвали его в клочья, он был удовлетворен. Он был готов к Суду и ни о чем не жалел, никогда.

***

1939

За окном вроде бы была осень и глубокая ночь, а в комнате, освещенной лишь одним единственным торшером, царил полумрак. Комната была завалена книгами, на столе лежала недописанная рукопись. Но к рукописи Сагануренов не прикасался уже несколько недель, он запретил дочери убирать ее со стола, и рукопись так осталась лежат там, оборванная на полуслове.

Сагануренов уже не помнил, о чем эта рукопись, он даже комнату и ночь за окном едва видел. Осталась только боль, терзавшая его голову, даже искусственный протез, заменявший Сагануренову удаленную хирургами челюсть, нестерпимо болел.

Рядом с Сагануреновым на столике лежала пачка сигар, и он взял одну из них в руку. Пальцы ощутили знакомую шершавость табачного листа, но курить Сагануренов не мог уже почти месяц. Дым приносил лишь адскую боль, раздражая истерзанную хирургическим ножом глотку. Сагануренов уже прошел через много операций, протезирование челюсти, пересадку кожи и даже попробовал лучевую терапию. Но все было тщетно, болезнь победила. Как врач, Сагануренов понимал, что ему конец, что дальше не будет ничего, кроме усиления боли и угасания мозга.

О мозге он знал все, он посвятил ему всю свою жизнь. Он проник в самые черные глубины человеческой психики и вынес оттуда все тайны на всеобщее обозрение. Он показал механистичность того, что люди считали непознаваемой божественностью. Был ли он прав? Он не знал этого, да и не считал никогда, что в науке может быть само понятие правоты. Парадигмы меняются стремительно, и то, что правда сегодня, завтра уже будет шарлатанством. Но ему было страшно, слишком уж глубоко он копал, так глубоко, куда не ступал еще ни один исследователь. Наверное, сигарный дым разгонял этот страх, поэтому он и курил непрестанно, по двадцать сигар в день. Теперь наступила расплата, ведь за все нужно платить.

На этот раз у Сагануренова было время подумать о своей жизни, проанализировать ее во всех подробностях, препарировать, как лягушку в лаборатории. И чем больше он думал, тем больше понимал, плывя по потокам нестерпимой боли, что он думает не о том. Его жизнь и даже его учение были сейчас совсем неважными. Важно было другое, сам факт его умения препарировать глубокие сущности и беззащитность этих сущностей перед ним. Он был препаратором, он был безжалостен, и его безжалостность помогала людям и спасала их от душевной тьмы, которой сами его пациенты боялись. А еще это возвышало его над смертью, ведь даже собственную смерть он мог проанализировать и препарировать. В этом были его бессмертие и его победа…

Стукнула дверь, в квартиру вошел врач.

Сагануренов принял решение еще неделю назад, но неделя понадобилась, чтобы отослать дочь, которая была против.

– Немцы стоят у Варшавы, – сообщил врач.

Но Сагануренова это уже не интересовало, он сейчас вел собственный бой, обреченный на поражение, также, как и поляки против соединенных сил нацистов и советов. Говорить Сагануренов не мог уже несколько дней, поэтому он написал на бумаге по-немецки – «Давай. Сейчас».

Они с врачом все обговорили еще неделю назад, тогда Сагануренов еще мог говорить.

Врач вскрыл ампулу, зачем-то по привычке продезинфицировал место укола и ввел первую дозу морфия. Укол принес тепло, но не снял боли. Сознание тоже оставалось ясным. Морфий больше не притуплял боль, возникла толерантность. Сагануренов понимал это и радовался тому, что понимает. Врач сделал второй укол, доведя таким образом введенную дозу до смертельной. Теперь боль ушла, и одну или две секунды Сагануренов прожил без боли, он даже потянулся к сигаре, как будто действительно мог сейчас закурить…

Но рука уже не слушалась, потом угасло сознание, а потом остановилось и сердце, в результате угнетения дыхательного центра. Но Сагануренов понимал и анализировал свое состояние до последнего вздоха. Это было торжество, разум победил смерть, вытер об нее ноги.

***

2001

– Вернитесь на места, вы нас всех убьете! – закричал кто-то, – Капитан сказал всем вернуться на места! Мы вернемся в аэропорт…

– Ни в какой аэропорт мы не вернемся, придурок, – ответил мужчина в рубашке, – Ты что не слышал? Они разбили уже два самолета о башни-близнецы в Нью-Йорке. А этот летит на Капитолий. Это не захват заложников, это атака камикадзе. И говорит не капитан, а террорист-смертник…

Самолет тряхнуло, с полок полетели остатки багажа, кто-то завизжал. Говоривший с женой по телефону человек в костюме выронил телефон и бросился его искать, охая и всхлипывая. Другой пассажир, чернокожий старик, уже давно был без сознания, и летевшая этим же рейсом медсестра пыталась его реанимировать, громко ругаясь. Но все заглушал нараставший гул турбин.

– Мы проголосовали, – напомнила стюардесса, у нее была рассечена бровь, лицо заливала кровь, и униформа порвалась в нескольких местах.

– Мы все равно трупы, – сказал Сагануренов, но тихо, и его никто не услышал, или не захотел услышать.

– Э, ой… Говорит, командир, – произнес динамик с сильным акцентом, – Мы летим в аэропорт, чтобы выдвинуть наши требования правительству США. Оставайтесь на местах. На местах.

– Да мы проголосовали, – согласился Сагануренов и сказал уже громче, – Мы все равно трупы! Ворвемся внутрь и покажем им.

Группа из шестнадцати человек столпилась перед запертой дверью в кабину самолета. Раздались крики ужаса и крики одобрения, Сагануренов схватился за тележку для напитков и вместе с еще одним парнем начал долбиться ей в запертую кабину, понимая, что в этом нет никакого смысла, что бронированную дверь не выбить тележкой.

– Прекратите, – потребовал араб через динамик, а в следующую секунду захватившие управление террористы начали раскачивать самолет.

Салон зашатало, остатки посуды с тележки полетели на пол и разбились, Сагануренова бросило на осколки и разрезало ему локоть, стюардессу ударило головой о стену, на парня, помогавшего Сагануренову ломать дверь, обрушился чей-то багаж. Повсюду стояли плач и вой, но кто-то читал «Отче наш».

– Я люблю тебя, – сказал жене по телефону мужчина в костюме и бросился помогать Сагануренову и второму парню поставить тележку и ударить ей о дверь еще раз, и еще. Но потом тележку уже нельзя было удержать, самолет мотало, даже на ногах устоять было невозможно.

– Давай, покатили, – крикнул человек, закончивший читать молитву.

Они кое-как подняли тележку и смогли стукнуть о дверь еще раз, дверь в кабину неожиданно открылась. Араб, распахнувший дверь, дико закричал что-то нечленораздельное и выстрелил из пистолета Сагануренову в грудь. Раненый Сагануренов упал, всех остальных разметало, но стюардесса успела броситься на террориста и вцепиться ему в лицо. Пассажиры толпой ринулись в кабину, закрыть дверь араб уже не смог.

– Сваливайте его, сваливайте! Под нами поле! Сваливайте!

– Пошли вон…

– Сваливайте!

– Аллах Акбар!

Выстрелы, крики, шум турбин сливались с шумом в ушах, который всегда бывает при резкой кровопотере. Самолет тряхнуло так сильно, что раненого Сагануренова ударило о потолок, и он потерял сознание. А через минуту все закончилось.

***

1391

Сагануренов сидел в иглу, на старых тюленьих шкурах. Был самый канун зимы, когда куропатки замерзают на лету, а собак на ночь берут в иглу и укрывают шкурами, чтобы холод не убил их. Но сейчас собак не было, их всех давно уже съели.

По полу иглу ползало потомство Сагануренова, его внуки и правнуки, еще не вполне люди. Немногие из них доживут до весны. Но Сагануренов все равно любил их и знал всех по именам. Кулук все время плачет от голода, а у Боа стал распухать язык, потому что она весь день пыталась есть снег. У матери Кулука пропало молоко в грудях, а мать Боа по имени Йорна умерла еще три дня назад. Взрослые сыновья-охотники мрачно смотрели на Сагануренова, но он молчал.

Потом в иглу вошла его старуха, которую Сагануренов украл у восточного племени еще много-много лет назад, когда она была юной красавицей с черными косами. Но теперь волосы старухи уже давно поседели и облезли. Сагануренов помнил это, хотя и не видел ее волос уже полгода, зимой старуха никогда не снимала меховой капюшон.

– Не будет торговли, – сказала жена, – Я была в поселении бородатых людей. Там все мертвы.

– Большое каменное стойбище не может умереть, глупая, – ответил Сагануренов.

– Не может, но умерло, – равнодушно произнесла жена, – Там никого нет. Голод и заморская болезнь забрали бородатых.

– Ты нашла еду? – спросил Куно, но Сагануренов строго взглянул на него, и охотник смущенно замолчал. Куно был пришлым мужем старшей внучки Сагануренова, ему нельзя было говорить с женщинами рода, куда он пришел, кроме своей собственной жены и дочерей. Это было табу. Но старуха все равно ответила:

– Еды нет. Последние бородатые люди варили свои ремни и сапоги, но все равно умерли. Они все ждали большую лодку, но она не пришла.

– Холод убил всех, – сказал Сагануренов, – Такого холода не было уже много поколений. Птицы гибнут, и тюлени уходят. Олени толком не ели все лето, потому что снегопад убил траву.

Повисло молчание. Сагануренов не то сказал, совсем не то, что нужно было. От него ждали другого. Но он не решался сказать то, что должен.

– Папа, – наконец нарушил молчание, прерываемое лишь плачем голодных детей, Йанкуак, младший сын Сагануренова, – Папа. Тебе пора идти. И маме тоже.

– Да, нам пора идти, – медленно проговорил Сагануренов.

Все было, как во сне. Встав, Сагануренов стащил с себя белоснежную медвежью шкуру, анорак и сапоги, оставшись в нижних меховых штанах и рубашке. Старуха тоже разделась до нижнего меха и сняла с себя украшения из медвежьих зубов.

– Пора, – повторил Сагануренов, его бросились обнимать, к плачу детей присоединились рыдания взрослых, но Сагануренов отстранил их всех, – Нам пора идти, дети.

Сагануренов и старуха взялись за руки и вышли в тундру. Снег жег им ноги сквозь меховые чулки, а ветер кусал лица, но они шли.

– Боль скоро пройдет, – сказал Сагануренов старухе.

– Знаю.

Стойбище вскоре осталось позади, вслед Сагануренову и его жене смотрело их многочисленное потомство. Хорошее потомство, сильное. Они продолжат род, кто-то из них обязательно выживет, и уже потомки потомков будут жить прямо здесь, на том же самом месте и много сотен лет спустя, когда бородатые люди снова придут из-за моря и принесут с собой новую веру, алфавит, церкви, школы, больницы, самоходные сани, наркотики, рок, социал-демократию, видеоигры, кризис среднего возраста, экзистенциализм…

Но сейчас Сагануренов и старуха лежали на берегу океана и слушали, как бьются волны о фьорд, и холод забирал их жизни. Серые небеса Гренландии вдруг мигнули на мгновение, обнажив под собою вечно серебряное небо Туркменистана…

– Я понял, – сказал Сагануренов небесам, – Я понял, что ты хочешь мне сказать. Это все?

Но это было еще не все…

***

1991

Сагануренов теперь был собой, и от этого он перепугался. Гвоздь залез туда, куда не следует, в его собственные воспоминания.

По улицам Москвы ездили танки, а в отделении КГБ, где служил тогда Сагануренов, жгли бумаги. Запах гари стоял по всему зданию, даже в кабинете у генерала Шоссейникова, самого молодого генерала госбезопасности в истории Союза.

Шоссейников собирался сбежать в США, потом он передумает, но это будет уже в аэропорту, когда верные люди доложат Шоссейникову, что опасности для него лично новая власть не несет. Сейчас же Шоссейников был настроен уехать решительно, а Сагануренова, как самого способного сотрудника, он звал с собой. Сагануренов отказывался, но генерал не унимался. Сагануренов знал о генерале кое-что компрометирующее, а генерал знал, что Сагануренов знает.

– Я родиной не торгую, – произнес Сагануренов ту же фразу, которую говорил и в реальности почти сорок лет назад. Подумать только. Сорок лет и ничего не изменилось.

– Лейтенант, застрелите, пожалуйста, Сагануренова, – сказал Шоссейников бойцу «Метели», стоявшему у дверей кабинета.

Черное дуло калашникова поднялось в сторону Сагануренова. Он не слышал выстрела тогда, не услышал его и сейчас. Потом наступила темнота.

И тогда Сагануренов, наконец, по-настоящему понял, что ему пытаются сказать. И он согласился с высказыванием. Лига Защиты Эльфов сумела убедить и завербовать его.

Сердце Зла II

Андрей вдруг осознал, что у него всего двадцать хитпойнтов из шестидесяти. Он так и не отпился айраном после боя с карадами, потому что экономил напиток. С другой стороны, это не имело сейчас никакого значения, потому что в случае сопротивления весь их отряд перебьют меньше, чем за минуту. Но Андрею все равно хотелось продержаться подольше и умереть с честью, если начнется заварушка. Поэтому он полез было в инвентарь за айраном, но стоявший на холмах справа от Андрея лучник-риа крикнул:

– Руки держать опущенными, черныш! Или я выращу тебе стрелу в глазу, и вряд ли это украшение придется тебе по вкусу!

И Андрей так и остался с двадцатью хитпойнтами. Позади него разбилась руна громогласия, которую применил на себя Ксиб, но ему за это угрожать смертью враги не стали.

– Невозможно, – в панике зашепелявил ящер громовым голосом, – Невозможно. Индивидуальный данж. Как?

– Очень просто, – ответил Отоко Неко, – Ты просто плохо знаешь этот данж, ящерка. Помнишь меня?

– Нет, – прошипел Ксиб.

– А я тебя помню, – сказал ассасин, – Мы с тобой ходили однажды вместе через этот данж. Я тоже состоял в VR-сталкерах, как и ты. Только тогда я был высшей эльфийкой по имени Корнелия.

– Корнелия, – глухо повторил Ксиб.

– Именно так, – подтвердил Отоко Неко, – А потом мы еще ходили в этот данж без тебя. Только тогда я уже состоял не только в сталкерах, но и в Лиге Защиты Эльфов. Я проходил этот данж пять раз, а не два, как ты. Поэтому мне известен тайный вход сюда из канализации Эазимы. А еще я знал, что смогу провести в этот данж за вами Орден, но только если сам открою им вход изнутри. Я впустил их через канализацию Эазимы, ящерка. А ты думал, что я сгинул в усыпальнице психирургов? Как бы ни так. Я знаю усыпальницу психирургов лучше тебя, как и весь данж. А ты завел свой отряд в расставленную мною ловушку, рептилия.

– Невозможно, – упрямо зашипел Ксиб, – В канализацию Эазимы можно попасть из данжа, но оттуда сюда попасть нельзя.

– Можно, как я уже сказал. Но только если тебе открыли дверь изнутри, как это сделали мы с Мустакбалем для Ордена, – объяснил еще раз Отоко Неко, – Ты всегда был каким-то долбанутым, Ксиб, серьезно. Правила прохождения данжа – не догма. Этот данж требует творческого подхода. Я довел сюда больше сотни орденцев, потеряв по пути всего троих. А ты положил большую и лучшую часть своего отряда, рептилия. Ты плохой сталкер, очень плохой. Ты слишком догматичен, чтобы быть сталкером, вот что. Эй, Мустакбаль! Рад вас видеть, Ваше Величество.

Мустакбаль прошел к черному валуну, и Отоко Неко помог ему залезть на камень, несостоявшийся Король встал рядом с ассасином и Братом номер одиннадцать.

– Мустакбаль? – растерянно крикнул Ятти, – Наш король, ключевой член экспедиции – агент Лиги? Спасибо, Голдсмит, блять! Отличная организация дела.

– Да, я состою в Лиге Защиты Эльфов, – ответил Мустакбаль, тоже разбивший о себя руну громогласия, – И это я помог Отоко Неко впустить сюда Орден. Для этого требовалось активировать один механизм в Зале жертв для Реактора. Именно этим я там и занимался, когда вы нашли меня подвешенным за крюк.

– Но ведь ты спас нас тогда, ты дал нам таблетки от радиации! – крикнул Андрей без всякой руны громогласия, напрягая голосовые связки, – Ты мог нас убить еще там! Если бы ты не дал таблетки – мы бы умерли! А потом ты вернулся к нам! И я… Я забыл тебя проверить заклинанием, выявляющим друг ты или враг! – чуть ли не плача закончил Андрей.

– Само собой, я дал вам таблетки, придурок, – объяснился Мустакбаль, – Я же сам не страдал от радиации, и вы это заметили. Если бы я не выдал вам таблетки – вы бы просто обыскали меня и нашли бы их без проблем, поскольку у вас был летающий Ятти, а я беспомощный висел на крюке. Этот поганый древний механизм принял меня за жертву для Реактора и стал таскать по всему Залу. Так что я вынужден был отдать вам тотальные протекторы. Иначе вы бы их сами у меня отобрали, только перестали бы после этого мне доверять. А вернулся я к вам по одной простой причине – кто-то должен был завести вас сюда. Но, к моему огромному удивлению, вы радостно ломанулись сюда сами, так что я почти ничего и не сделал полезного. И, конечно, тебе нужно было проверить меня заклинанием различения друзей и врагов. Если честно, я даже не знал, что у тебя есть такое заклинание, Гроза Нубов.

– Но ведь Голдсмит сам тебя выбрал! – заорал Андрей, теперь уже плача от обиды и отчаяния, – Он говорил, что ты его друг! Он назначил тебя Королем, а ты…

– Голдсмит – кусок дерьма, – мрачно выругался Мустакбаль, – Мы с ним и правда дружили в колледже, и я был лучше него. А теперь он стал богатейшим человеком мира, а я – системный администратор задрипанной социальной службы в Абердине. Вот зачем я вступил в Лигу Защиты Эльфов. И я не хочу быть Королем сраной Риаберры. Я хочу, чтобы у Голдсмита бомбануло! Лига послала меня на холм к игрокам, чтобы я, используя свои связи, заставил Голдсмита наделать глупостей, если он явится беседовать с игроками. Но этот придурок справился и без меня, наворотив исключительной херни, так что я даже не стал вмешиваться.

Сам ваш поход через этот данж с целью захвата престола стал для нас полной неожиданностью, мы не думали, что Голдсмит пойдет на это, хотя и знали о существовании данжа от Отоко Неко, который состоял и в сталкерах, и в Лиге. Если бы Голдсмит лучше проверял членов отряда – ваша миссия вероятно даже удалась бы. Но этот имбецил сам, своими руками включил в состав отряда сразу двух агентов Лиги – меня и Отоко. Еще брат Инножд вроде тоже был нашим человеком, но ему мы не доверяли. Он то выполнял задания Лиги, то посылал нас. О том, что я и Отоко из Лиги, он, естественно, не знал. Но, думаю, если бы Грибные дошли досюда живыми, то перешли бы на нашу сторону…

– А вот и нет, урод! – закричал Андрей в слезах, – Брат Нираб отдал свою жизнь, чтобы мы могли продолжить миссию! Грибные бы тебя уничтожили, Власов недоделанный!

– Кто такой Власов? – поинтересовался Брат номер одиннадцать, впервые открыв рот и почему-то зло глядя на Мустакбаля.

– Неважно, – примирительно сказал Отоко Неко, – И не обижайся, что Мустакбаль в порыве сердца назвал Риаберру сраной, одиннадцатый брат. Мы все знаем, что Риаберра – величайшая страна Мира, она под защитой Трех Сестер и ныне обрела свободу от ложного бога Голдсмита. Слава Риаберре! Вечность бойцам за Свободу! Да, Смерть!

– Да, Смерть! – разразились криками риа, которым, как теперь догадался Андрей, пришлась не по вкусу не слишком политкорректная фраза Мустакбаля, назвавшего их родину сраной, – Слава Риаберре! Мученик обретает Вечность и пребывает с Тремя Сестрами! Да здравствует Брат номер один! Смерть игрокам! Смерть эльфам! Смерть Голдсмиту!

Андрей физически ощущал, как вокруг жалких ошметков отряда по захвату престола пылают ненависть и ярость. Еще несколько криков – и риа бросятся рвать Андрея и его друзей на куски. Но этого не случилось. Отоко Неко терпеливо дождался, когда импровизированный митинг закончится, а потом поднял руку, призывая к тишине.

– Но мы умеем прощать и готовы протянуть руку дружбы каждому, – произнес ассасин-кошкомальчик, обращаясь теперь к Андрею и его соратникам, – Я получил достоверную информацию от Лиги, что Голдсмит ошибся. Он не вернет себе власть над сервером, даже если вы убьете Королеву и коронуете верного Голдсмиту монарха. Хакерский код Лиги заткнул эту фичу. А еще Голдсмит соврал вам. Сознательно соврал. Знаю, вы боитесь, что Голдсмит отключит ваши теллуровые гвозди в случае провала миссии по ликвидации Королевы и убьет вас в реале. Это неправда. Голдсмит не может сделать этого чисто технически. Потому что в реале вы все уже мертвы. Как и я, кстати. Наши тела захоронены и гниют. Вы не в коме, Голдсмит обманул вас. А из этого следует два важных вывода.

Во-первых, домой в реальность вы уже никогда не вернетесь. Вам некуда возвращаться, у вас нет тел. Ваши дома сгорели, если можно так выразиться, поэтому вы не сможете вернуться в них. А во-вторых, больше нет никакого смысла выполнять указания Голдсмита. Голдсмит – лжец. Он никогда не вытащит вас отсюда и никогда не вернет себе контроль над сервером. Но и отключить этот сервер он не сможет. На то есть серьезные причины, о которых я вам сообщать не намерен. Пока что не намерен. Поэтому вам придется жить и умереть здесь.

И я предлагаю вам жить долго, а умереть когда-нибудь потом, сражаясь против Голдсмита. Или вообще не умирать, ведь наши персонажи не стареют. Я предлагаю вам всем вечную жизнь. Но, конечно, право выбора остается за вами. Я не Голдсмит, я честен с вами, и я не собираюсь лгать или насиловать вашу волю. Присоединяйтесь к нам и живите вечно! Мы рады каждому. Или умрите здесь и сейчас. Респаун все еще сломан, Голдсмит отключил его, и мы не можем его починить. Так что смерть в игре для вас и для меня означает смерть навсегда. По крайней мере, в этом Голдсмит не соврал. Теперь выбирайте. Времени на размышление не даю, его просто нет.

– Ты врешь, сука! – закричал Андрей, обливаясь слезами и срываясь на визг, – Голдсмит говорил с моей мамой, она со мной в больнице, ждет, когда я проснусь. Голдсмит рассказывал мне! Я не мертвый, я просто в коме! В коме! И Голдсмит нас всех вытащит! И я увижу маму, я вернусь к ней…

– Этот черныш меня раздражает, – признался Брат номер одиннадцать, ткнув пальцем в Андрея, – Его не будем принимать к себе. Мы не принимаем темных эльфов.

– Это игрок, а не темный эльф, – не согласился Отоко Неко, – И мы примем всех. Разве ты не видишь, что они просто жертвы лжи Голдсмита, одиннадцатый брат? Они не враги нам.

Мартин разбил о себя руну громгласия и поинтересовался:

– Какие ваши доказательства?

– А какие доказательства тебе нужны, Мартин? – спросил Отоко Неко, – Видеозапись с твоих похорон в реале? У меня ее нет. Просто поверь мне или умри. А лживость Голдсмита в доказательствах не нуждается. Вы уже убедились, что он всех вас послал сюда на смерть. А группа игроков, посланная Голдсмитом на штурм Эазимы, почти полностью уничтожена. Небольшая их часть попала в плен, но остальные пали под стенами города. Голдсмит убил сотню игроков, просто потому, что хотел поквитаться с Высшей жрицей Дахмой Эрдык, пославшей его нахрен на переговорах.

Подумайте об этом. Он послал на смерть живых людей, потому что его обидела NPC. Это все, что нужно знать о Кормаке Голдсмите. Это его моральный приговор. И никакой группы игроков из Туулу, поддержку которой Голдсмит обещал штурмовавшим город, просто не существует. Голдсмит ее выдумал. Вы доверились лжецу, но конкретно вам еще не поздно все исправить. Еще не поздно отомстить Голдсмиту за гибель игроков, которых он бросил на смерть просто ради собственных инфантильных обидок.

– Правда, правда, – в ужасе забормотал Андрей, а потом закричал, – Зинедин командовал штурмом! А теперь он в плену, ему отрезали уши! И Джейни вы отдали моему двойнику-отморозку, а он ее расчленил! Это правда! Я видел во сне! Но…

Андрей разрыдался и закрыл руками лицо.

– По факту мы имеем твое слово против слова Голдсмита, Отоко, – сказал Мартин, – И больше ничего.

– По факту ты имеешь возможность жить или подохнуть, Мартин… – вмешался Мустакбаль, но ассасин перебил его:

– Послушай, Мартин, я всегда считал тебя самым умным среди всех членов нашего отряда, честно. Ну посуди сам. Шанса дойти до Королевы и убить ее у тебя все равно уже нет. Так какой смысл умирать? За что умирать? За деньги и амбиции Кормака Голдсмита? Из игры ты уже никогда не выйдешь, я только что объяснил. И никто не выйдет.

– Нет, выйду, – упрямо прокричал Андрей, все еще рыдая, – Выйду! Мама меня ждет! Не буду…

– Я не знаю, что там не будет Гроза Нубов, – заявил Ятти, разбив о себя руну громогласия, – Но я лично буду. Я принимаю твое предложение, кошара. Голдсмит завел меня сюда подыхать, так что пусть теперь идет нахуй. Только я должен предупредить, что я недолго прослужу Лиге и уважаемому Ордену. Меня покусал белый карад, так что в крови у меня смертельный вирус. И сердце сильно болит. Мне осталось жить часов пять, так что не думайте, что я меняю флаг из трусости. Просто Голдсмит – мудак. А я не намерен подыхать за мудака. Я лучше подохну за себя самого. Я весь ваш, кошара.

– Вирус расы из прошлой эры? – неожиданно весело спросил Отоко, – Ятти, мой друг, никогда не ходи с Ксибом. Ходи со мной. Мы уже сталкивались с вирусом белых карадов, когда проходили этот данж без ящерки. Я знаю, как лечить его, в отличие от твоего чешуйчатого командира. Считай, что ты спасен.

– Я бы крикнул «ура» и подбросил вверх шляпу, но мне правда хреново, – улыбнулся Ятти, который действительно выглядел не очень, то ли от болезни, то ли от выпитого алкоголя, – Окей, кошара. Давай свое лекарство, и я лично прикончу Голдсмита, если он сюда явится, конечно.

Ятти подлетел к черному валуну и завис над головой у Отоко.

– Он в-врет, – неожиданно произнес усиленным громогласием голосом, но заикаясь от страха, Мелкая Буква, – Не может быть лекарства. Так написано в моем пергаменте Тестуса Иммидлиуса, а он не ошибается.

– Лекарство есть, а твой пергамент в данном случае не авторитет, – ответил Отоко, – Что он может знать о древних вирусах расы из прошлой эры? Мы с друзьями-сталкерами нашли это лекарство опытным путем. Когда мы ходили здесь в один из прошлых разов, одного из наших тоже покусали белые карады, но с нами был прокачанный алхимик Акоонуахан. Он и смог создать лекарство от этой болезни. И оно у меня с собой. А ты, Мелкая Буква, иди к нам. Нам пригодятся твои знания.

– Увы, но я к вам не пойду, – сказал Мелкая Буква, наконец, взяв себя в руки, – Ведь даже если ты сейчас сказал правду, и мы все мертвы в реальности, то убили нас вы – Лига Защиты Эльфов. Я знаю, что Голдсмит – редкостная мразь, но я никогда не поверю, что он стал бы ломать собственную игру и убивать игроков в ней, ведь из-за этого он потерял кучу денег. Так что если то, что ты рассказал, правда – ты мой убийца, Отоко. И я никогда не буду служить собственному убийце. Я лучше умру еще раз. В игре. На этот раз совсем.