Текст книги "Семейные обстоятельства (сборник)"
Автор книги: Альберт Лиханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)
7
К Октябрьским квартиру не дали.
Но это ничего не значит. К Новому году непременно дадут.
По вечерам, после работы, мама водит Сережу и Никодима к их дому. Дом уже есть. Он построен. В нем даже горят огни. Правда, пока огни освещают мутные окна, измазанные белилами. Рабочие белят потолок, красят полы.
Мама притопывает сапожками, смеется весело, валит Никодима в сугроб.
– Скоро, – кричит, – скоро в ванне будем мыться, под душем плескаться! Хватит в баню ходить! Надоело!
Никодим барахтается в снегу, Сережа толкает к сугробу маму, хочет ее тоже посадить в сугроб, но Никодим голосит:
– Осторожно! Осторожно!
Сережа оставляет маму в покое.
Сначала он никак не мог понять, в чем дело. Почему мама с ним все о Котьке заговаривает?
– Как тебе Костик тети Нинин нравится?
– Мировой мужик, – отвечал Сережа. – Мыслитель! А что?
– Ничего, – соглашалась мама. И восхищалась: – Такой проказник! К ним ремонт пришли делать. Маляры принесли бочку с золотой краской – цветы на штукатурку наносить. Так он в этой краске вывозился, приходит и хвастается: «Я золотой!»
Сережа смеялся. Известное дело, Котька. Что-нибудь да выдумает. И мамины слова буквально принимал. Нравится ей Котька, и только.
Это еще летом было. Но потом, к осени, мама что-то поправляться стала. И уже в открытую разговаривать принялась: кого бы Сережа больше хотел – братика или сестренку?
Сережа сперва чуть не заплакал от обиды. Без него решили! А теперь спрашивают!
Он себя почувствовал одиноким, бездомным, ненужным. Мамино такое решение ему казалось предательством, жестоким эгоизмом. Он дулся, не разговаривал. Мама Сережу разглядывала с любопытством. Потом подвела итог:
– Это потому, что ты один всю жизнь рос. – И прибавила подумав: – Подумай только, будет у нас братишка. Такой же забавный, как Котька.
Сережа подумал. Ну, если как Котька – куда ни шло. А через несколько дней сам над собой смеялся. Ну если даже не как Котька, чего особенного? Или если девчонка, то что?
– Ну ладно, – сказал он маме, – рожай, кого тебе хочется. На твое усмотрение.
Мама расхохоталась. Потом сказала:
– Девочку хочу! И мальчика!
Теперь уже Сережа смеялся:
– Жадная!
– Жадная, – кивнула мама, – жадная, Сергунька! Хочу, чтобы много детей у меня было. Ведь дети – это для женщины счастье! Это ее продолжение, понимаешь? Дети – продолжение человеческое. Вот будут и у тебя дети, а у твоих детей еще дети, твои внуки, а у тех еще – правнуки твои, и так вечно!
Мама вообще очень переменилась. Грубо не говорит. Курить совсем бросила.
– Это им вредно, – говорит мама и кивает на себя. Шутит: – А то еще родятся, да вместо соски запросят папироски.
Они хохочут. Стихи получаются! Вместо соски запросят папироски!
Вообще смеются они часто. Вот и теперь. Вытащила мама с Сережей Никодима из сугроба, вытерла слезы от смеха и говорит:
– Не к добру это! После смеха – всегда слезы!
– Типун тебе на язык! – говорит Никодим. – Заладила!
Дом, в котором дадут маме квартиру, стоит перед ними важно, осанисто. Сережа даже немного робеет перед ним, представляет, какая будет у них квартира, какую купят они мебель.
Он вспоминает, как бабушка, приезжая, укоряла маму, что живет она не как люди, что нет у нее квартиры, приличной обстановки, и вообще… Мама отвечала ей: «Значит, не задалась твоя дочка». А потом гоняла по комнате табачный дым.
Как изменилось все, думает Сережа. Будет теперь и у них хорошая квартира. Но и это не главное. Мама – счастливая, вот что важно. Ничем не отличишь ее теперь от тети Нины.
«Дурак, – тут же клянет он себя. – Какой я дурак был! Ведь если бы Никодим к нам не пришел, ничего же не изменилось, так бы и осталось все, как было».
Он обзывает себя дураком, хвалит Ваську за то, что уму-разуму научила, думает о новом годе, каким он будет.
Еще счастливее?
Конечно, счастливее!
Так и выходит, как Сережа думает.
Ключи от квартиры им дают в три часа. Тридцать первого! А в двенадцать – Новый год.
Мама примчалась домой на такси, ворвалась румяная, хохочущая. В руке железный ключик высоко держит. Словно волшебный, золотой. Никодим за спиной посмеивается.
– Собирайся! – кричит мама Сереже. – Летим!
Они летят в такси, их на каждом шагу норовят остановить – все торопятся, времени мало, но машина мчится, круто руля, норовя носом врезаться в сугроб!
– Потише! – кричит, смеясь, мама шоферу. – Мы в новую квартиру, еще не въехали!.. Да и вообще! На тот свет не торопимся! У нас на этом еще дела есть!
Шофер улыбается, разглядывает маму, – в пушистом зеленом берете, с помпошечкой, – говорит неожиданно:
– Что-то, извините, мне ваш голос знаком.
– Знаком! – важно надуваясь, отвечает мама. – Каждое утро слушаете, какую я вам погоду объявлю.
– Нет, правда? – удивляется шофер. – Вы, что ли, и есть Воробьева?
– Ветер умеренный, до сильного, – говорит, чуть меняя голос, мама. – Температура в области – минус пятнадцать, в южных районах – минус двенадцать. В городе ожидается малооблачная погода, – она смеется, не выдерживает.
Шофер мотает головой.
– Как это у вас получается? – говорит он. – Учились где?
– Самуком! – смеется мама.
Потом они бегут по лестнице на пятый этаж. Дом пятиэтажный, без лифта.
– Тяжело ходить будет! – говорит Никодим.
– Ни чер-рта! – бушует мама.
– Тебе будет тяжело, – кричит ей вслед Никодим. Она обогнала их на целый марш. – Да осторожнее! – сердится он. – Сумасшедшая! Куда летишь!
– К небу! – шутит мама. – Выше, к небу!
Дрожащей рукой поворачивает мама ключ в двери, распахивает ее, скинув сапожки, бежит в одну комнату, потом в другую. Возвращается молча, едва дыша, и бросается на шею Никодиму.
Он ее подхватывает осторожно, кружит на месте. И вдруг мама плачет.
Никодим отпускает ее. Мама садится на пол, слезы градом льются из глаз.
– Боже мой! – говорит мама. – Подумать только! И все это мое! – Она показывает на Сережу. – И ты! – Смотрит на, Никодима. – И ты! – Разводит руками, обхватывая квартиру. – И это!
Она плачет горько, безутешно, и тут же смеется, и вытирает лицо пуховым беретом, размазывая краску с ресниц.
И Сережа неожиданно замечает: лицо у мамы, еще только что радостное, вдруг делается усталым. Словно мама долго-долго шла по какой-то дороге и вот пришла, села. Все в ней опустилось, оборвалось.
Она пришла к цели.
8
Вечером они сидят на матрацах, разложенных по полу, а посредине большой лист ватмана. Это стол. На нем вина и закуски. Кроме матрацев, ничего перевезти не сумели, да не беда! Не беда, что на окнах занавесок нет, что маленькая лампочка, голая, без абажура, едва освещает комнату, главное – есть новый дом. И есть елка.
Ее Олег Андреевич принес.
– Котькина инициатива, – сказал серьезно. – Это он предложил свою елку вам отдать. И игрушки притащил.
У Сережи игрушки есть, но они остались в старой комнате, про них забыли в суете и хлопотах, а Котька молодец. Пыхтит, тащит большую картонку. Они развешивают игрушки и гирлянды с цветными лампочками, включают ее, и в доме сразу настает праздник.
– Ур-ра! – кричат гости.
До Нового года еще полчаса, и мама вдруг предлагает:
– Хотите прочту стихи?
Все хлопают ей.
– Их записали на пленку, – объясняет она. – Скоро передадут. Но радио нет, я вам сама прочитаю.
Наступает тишина.
Мама стоит коленками на матраце. Лицо ее светлеет. Она говорит:
– «Как выпить солнце»! Владимир Солоухин…
Немного молчит.
Профаны,
Прежде чем съесть гранат.
Режут его ножом.
Гранатовый сок по ножу течет.
На тарелке – красная лужица.
Мы
Гранатовый сок бережем
Сережа разглядывает гостей. Тетя Нина смотрит на маму во все глаза, будто впервые видит. Олег Андреевич – напротив, уперся взглядом в пол и думает тяжело о чем-то. Еще Виктор Петрович, звукооператор – дядька с маминой работы – волосы у него столбом, похожи на серый дым. Он пришел с женой, румяной и толстой – у нее щеки как две булки. Хорошо, что все на матрацах сидят – ей бы и двух стульев не хватило. Улыбается, внимательно слушает маму.
Обтянутый желтою кожурой,
Огромный,
Похожий на солнце плод.
В ладонях медленно кружится,
Обсмотришь его со всех сторон:
Везде ль кожура цела.
А пальцы уж слышат сквозь кожуру
Зерна —
Нежные, крупные,
Нажмешь легонько
(Багряна мгла!).
Кровью брызнули три зерна.
(Впрочем, брызгаться тесно там —
Глухо и сочно хрупнули).
У Сережи слюнки текут от кислого гранатового сока. Граната нет, а слюнки текут, так мама вкусно читает.
Теперь осторожно мы мнем и мнем
Зерна за рядом ряд.
Струи толкутся под кожурой,
Ходят, переливаются.
– Сергуня, – зовет его Котька и тянет за рукав.
– Чего тебе! – ворчит недовольно Сережа.
Стал упругим,
Стал мягким жесткий гранат.
Все тише, все чутче ладони рук:
Надо следить, чтоб не лопнул вдруг —
Это с гранатом случается…
– Я хочу, – дергает его Котька.
Сережа недовольно встает, ведет Котьку в туалет. Так и не дослушал он, что там с гранатом надо делать.
Любопытно, рассуждает Сережа. Мама ему покупала раньше гранаты на рынке у грузин, он тоже резал его ножом, обсасывал косточки, и мама резала, но, оказывается, они профаны… Впрочем, разве в этом дело?.. Гости дружно хлопают. Сережа возвращается с Котькой в комнату. Жалко, не дослушал мамины стихи, вот что.
Стреляет пробка. Врезается в потолок. Рикошетит по Котьке.
– Вот чудеса, – говорит он задумчиво, – вино пьют взрослые, а достается мне.
Ну, Котька, ну мыслитель! Все хохочут над ним, потом чокаются шампанским.
– Ур-р-ра! – надрывается Сережа. – Ур-р-ра! – Он торопливо зажигает бенгальские огни, передает их гостям, гасит свет. Мерцают на елке разноцветные огоньки, брызжут сверкающие цветы, мама ползет на коленках к гостям и всех целует: тетю Нину, Олега Андреевича, седого звукооператора, его жену. Мама роняет рюмки, хохочет, повизгивает, а Никодим говорит ей:
– Аня! Аня! Осторожней!
– Ну как же! – кричит ему мама. – Как же не выпить, не порадоваться?! Такой день, – и машет ему пальцем;.– Смотри не забудь. Тридцать первое декабря.
…Тридцать первое декабря. Потом первое января. Сошлись два года в одну ночь. Забавно все-таки. Еще минуту назад старый год был. А через минуту – новый. Никакой паузы, никакой остановки. Одна секунда нового года, пять секунд – и пошло, поехало… Целый час прошел. Потом незаметно – день.
Январь для любого школьника счастливо начинается – ведь каникулы. Сережа ходит в кружок, теперь он свою модель делает. Самостоятельно. Роберт его только консультирует.
После кружка Сережа катается на лыжах. На троллейбусе едет до конца маршрута. Там горы. По субботам он с собой Котьку берет. Когда едут с катанья, Котька от усталости засыпает, привалившись к Сереже. Сережа обнимает его, старается не шевелиться и представляет, что это он едет с братом. Котькина мохнатая шапка усыпана снегом, в троллейбусе снег превращается в капельки, а сверху Котька похож на мокрого, жалкого щенка. Нежность к нему разливается в Сереже. Он знает – это нежность к будущему брату. Или сестре…
После Нового года мама вся в хлопотах. Она заняла денег у тети Нины и Олега Андреевича, носится по магазинам.
Сережа приходит домой, а в квартире новый шкаф блестит лакированными дверцами. Потом появляется диван. Стол со стульями. В маленькой комнате две деревянные кровати.
Дом обрастает вещами, и Сереже нравится каждый вечер помогать Никодиму и маме. Мама дает указания – ей на стул, к примеру, теперь не забраться. Да и ни к чему – на стуле стоит Никодим, он цепляет к потолку новую люстру, присоединяет провод, вкручивает лампочки. Мама щелкает выключателем, лампочки сияют в матовой оправе люстры, тихо бренчат стеклянные висюльки… Потом они вбивают гвозди.
Мама расстраивается из-за холодильника, ей обещали его достать, но вот не выходит, расстраивается из-за каких-то покрывал, и он удивляется – какая она стала! Всегда была равнодушна к вещам, а теперь даже расстраивается.
– Ты это зря, – объясняет он маме. – Тебе волноваться нельзя.
– Верно, – соглашается мама.
Она уютно усаживается в уголке дивана, вооружается иглой и начинает возиться с распашонками, простынками, чепчиками. Сережу удивляет, что все это имущество такое крохотное, простынки, к примеру, чуть больше носового платка.
Мама тихонько бубнит под нос песенки, улыбка блуждает у нее на лице. Вдруг она негромко охает. Сережа испуганно спрашивает:
– Что с тобой?
– Ничего, – загадочно говорит мама, радостно смотрит на Сережу и зовет: – Хочешь малышку послушать?
Ничего не понимая, Сережа подходит к ней, мама прижимает к себе его голову.
Сережа внимательно слушает. Тихо. Только гулко, как колокол, бьется мамино сердце. И вдруг кто-то ворохается там. Кто-то тукает.
Мама вздрагивает и смеется.
Часть третья
Родственные чувства
1
И вот настает пора.
Никодим бежит на улицу ловить такси. Сережа подает маме шубу. В мохнатенькой старой шубке мама как колобок.
Потом они заезжают за тетей Ниной. Оказывается, и Олег Андреевич с Котькой тоже дома. Машина набивается битком, водитель ворчит, но все же везет.
В больнице, в приемном покое, когда они входят, становится тесно и весело. Мама шутит, смеется, целует всех по очереди.
– Ни пуха ни пера, Аннушка, – говорит ей тетя Нина.
– К черту, – смеется мама, ненадолго уходит, потом появляется новая: в больничном халате с широченными рукавами. Она отдает узел с одеждой. Опять смеется:
– Платье-то принесите поуже!
Тетя Нина смотрит на нее зачарованно.
– Не боишься? – говорит она.
– Нет! – беспечно отвечает мама.
Она чмокает всех в последний раз, идет к двери, распахивает ее, машет оттуда рукой. Потом манит к себе Сережу. Он послушно идет, и вдруг мама обнимает его крепко.
– Ну что ты, мам, – отбивается Сережа, – ну что ты!
Он с силой освобождается из ее объятий, делает шаг назад, улыбается.
– Возвращайся скорей! – говорит он приветливо. – Рожай, кого хочешь, и поскорей обратно!
Мама кивает, губы у нее дрожат, но она встряхивает головой, закрывает за собой дверь.
Открывает ее снова. Выражение у нее деловитое.
– Никодим, – говорит она, – маму не забудьте вызвать. И кроватку купи.
Компания вываливает на улицу, топчется на снегу. Наконец все видят маму в окне на третьем этаже. Она показывает четыре пальца и шевелит губами.
Четвертая палата, ясно. Они машут ей, Котька даже обеими руками. Потом медленно идут оглядываясь.
На углу все оборачиваются в последний раз, опять сигналят маме, потом больницу скрывают другие дома.
Сережа вздыхает облегченно. Ну что ж, это на несколько дней. Скоро мама вернется с братиком или сестрой, надо вот только купить кроватку.
Взрослые вместе с Котькой идут впереди. Сережа замедляет шаг. В нем возникает странное желание: быстро добежать до угла и посмотреть, стоит ли мама возле окна.
Он оборачивается, мчится назад. Возле угла, скрывающего больницу, замедляет шаги, высовывается осторожно. Выходит весь.
Мама смотрит на Сережу, не узнавая, потом понимает, что это он, и машет, машет рукой – быстро, отчаянно, будто стоит на пароходе, который отплывает.
Сережа прикладывает ладонь к губам, целует ее, поворачивает ладонь к маме и дует. Воздушный поцелуй. Так учила мама в детстве.
Мама отвечает ему. Сереже становится легче. Он машет рукой в последний раз и бежит обратно, догонять остальных.
Взрослые говорят о кроватке, обсуждают, где ее купить, оказывается, это непросто, тетя Нина предлагает зайти в «Детский мир», кроваток там, конечно, нет, но тетю Нину узнает продавец – все-таки теледиктор, – выясняет, что и почему, просит минуточку подождать, куда-то исчезает.
– Слушай, – смущенно говорит Олег Андреевич, – мы с Котькой отойдем, пожалуй. Неудобно.
Тетя Нина смеется, отвечает ему шутливо:
– Эх ты, угрозыск! А кроватку сыскать не можешь! То, что не способен сделать страх, делает любовь!
Олег Андреевич машет рукой, отходит, продавец выволакивает деревянную закутанную бумагой кроватку, Никодим бежит платить в кассу, на продавца набрасываются какие-то люди, ругаются, почему одним можно, другим нельзя, но продавец отвечает:
– По заказу, граждане, не шумите. Диктора Воробьеву знаете? По радио говорит. Так это ей. Сегодня родила.
Никого мама еще не родила и вообще как-то все выходит неудобно, но в глубине души Сережа доволен. Во-первых, кроватка все-таки есть, а во-вторых, никто же не начал кричать: знать не знаем никакого диктора. Значит, знают. И тетю Нину сразу рассмотрели. Больше даже не ворчали, значит, все в порядке.
Тетя Нина спешит на передачу, а Сережа и – Никодим домой. Олега Андреевича и Котьку они не отпускают. Пьют чай. Смотрят по телевизору на тетю Нину.
– Хорошо, что у меня мама в телевизоре служит, – говорит глубокомысленно Котька. – Сама на работе, а все равно дома.
Они смеются.
– Сегодня у нас мужская компания, – говорит Олег Андреевич. – Прямо клуб джентльменов… Интересно, укрепит наш клуб Аня? Или поможет женской фракции?
– Пусть женской, – говорит Сережа. – Не жалко… Нас и так вон сколько! – Но выражение «Клуб джентльменов» ему нравится. Действительно одни мужчины. Вообще не все мужчины бывают джентльменами, это известно. Но у них-то? У них – все. Котька, вот, к примеру, настоящий джентльмен. Честный человек, к тому же философ! Олег Андреевич – угрозыск. Кому джентльменом быть, как не ему? Никодим? Подумав, Сережа присоединяет и Никодима к джентльменам. Конечно, как же еще! И поздно вечером вспоминает об этом.
Когда, проводив Олега Андреевича с Котькой и подав телеграмму бабушке, они вернулись домой, Никодим сказал смущаясь:
– Помнишь, Сережа, я тебе на аэродроме сказал? – Сережа молчит. Что за вопрос? Конечно, помнит. – Давай так договоримся. Когда мы маленького регистрировать понесем, и с тобой все устроим.
Сережа кивает. Он согласен, что ж. Одно только кажется ему странным – почему так долго Никодим не говорил ничего? Аэродром был в августе, теперь март. И мама ни разу не сказала. Ведь она должна была сказать?
«Может, Никодим маме не говорил?» – думает Сережа. Потом догадывается: конечно, не говорил. Он маме приятный сюрприз готовит.
Сережа кивает Никодиму, улыбается ему. Настоящий джентльмен, думает он.
Он представляет, как будет звать Никодима.
Папа? Отец?
Представить это Сереже трудно, никогда никого не называл он отцом. Его отец был в памяти, вернее, в воображении – любой летчик в воображении был отцом. Тут же надо было назвать этим именем Никодима.
Погасив свет, Сережа долго не может уснуть. Он представляет, как вернется мама – это будет, наверное, через неделю, как закутают они маленького в теплое голубое одеяло с кружевным пододеяльником из приданого, которое приготовила ему мама, как они поедут в загс, где все про людей записывают, как вернутся оттуда уже совсем новые.
Все – новые. И мама – у нее теперь два ребенка, и Никодим – он станет отцом двоих детей, и Сережа, потому что у него будет отец. И, естественно, маленький – кто там появится, все равно, мальчик или девочка. Он тоже новый. Самый новый. Потому что недавно родился на свет.
Утром Сережа просыпается в темноте. За окном свищет пурга.
Он одевается. Март. Мартовские метели. Но ничего! Скоро опять каникулы. Весна!
В школу Сережа приходит с красным лицом – оно иссечено ветром и снегом. Но настроение у него прекрасное. Бодрость и легкость в голове. Ему хочется всем рассказывать про себя, про свой дом, про Никодима, про маму.
Он встречает в коридоре Ваську.
– Галь, – шепчет он восторженно, – вчера маму рожать отвезли.
– Поздравляю! – говорит Галя. – Кого загадал?
– Все равно, – отвечает, смеясь, Сережка, кто будет!
Начинается урок, а Сережа все никак успокоиться не может. Шепчется с Понтей. Сосед тычет его локтем. Хвалит:
– Молоток!
Будто Сережа отличился, а не мама.
Уроки идут, сменяя друг друга, тягуче тянется время. Сереже хочется, чтобы скорее прозвенел последний звонок. Он сразу побежит в больницу. Может, он узнает новость. Хочется первому ее узнать…
Последний урок литература, и Сережа поглядывает на Веронику Макаровну с хитрой улыбкой: знает она или нет? А если не знает, будет ей сюрприз. Ведь этот Сережин братец для Литературы – не чужой, внук.
Он задумчиво глядит на улицу, по которой, взвивая снег, носится ветер, и слышит стук.
Стучат в классную дверь. Классе любопытством настораживается. Кто-то хихикает. Вероника Макаровна, ковыляя на каблуках, открывает дверь.
– В чем дело? – говорит она строго и отступает.
В класс входит тетя Нина. Ее все узнают, шушукаются.
Тетя Нина входит в класс, ищет глазами Сережу и говорит:
– Идем! Скорее идем!
Сережа хватает портфель, думает радостно: кто все-таки? Мальчик? Девочка?
И вдруг он видит, что лицо у тети Нины белое. И белые губы.
– Сережа! – говорит она, и слезы катятся у нее по щекам. В классе повисает тишина. Все поражены. Еще бы! Вдруг приходит известный диктор и плачет.
– Сережа! – говорит тетя Нина. – Мама умерла!
2
Он бежит по улице.
Он бежит без шапки и без пальто.
Ветер рвется ему навстречу, швыряет в лицо пригоршни колючего снега. Ветер старается остановить его, но он бежит, напрягая все силы.
В голове гулко тукает кровь. Он устал. В глазах мелькают розовые кружочки. Со лба катится липкий пот. Сережа не видит перед собой ничего – прохожие уступают ему дорогу.
Неподалеку от больницы его настигает чья-то рука. Какой-то мужчина втаскивает его в машину. Сергей не может ничего понять. В машине оказывается тетя Нина, она силой натягивает на него пальто и шапку. Сережа видит перед собой милицейскую шинель. Человек, который втаскивал его в машину, милиционер, Олег Андреевич.
Сережа с хрипом хватает воздух. Он ни о чем не думает. Ничего не понимает. Ему кажется, что машина идет тихо, он пробует растворить дверцу и выпрыгнуть на ходу. Тетя Нина повисает на нем.
Он сдается.
Машина тормозит.
Сережа вываливается в снег, вскакивает и, ничего не понимая, бежит к окну.
К тому, где вчера стояла мама.
Он с надеждой смотрит на окно. Потом кричит изо всех сил:
– Мама! Мама! Мама! Мама!
Он кричит отчаянно, словно тонет, и от этого крика в глазах появляются слезы. Он не плакал до сих пор. Крик помог ему заплакать.
Он плачет и кричит, кричит и плачет. Слезы – это ничего, мелькает в голове, главное, чтоб мама… Чтоб она показалась.
У окна, где вчера она стояла, собираются женщины в таких же халатах, как мама. Сережа вглядывается в лица. Мамы среди них нет. Потом появляется человек в белом. Шевелит губами. Женщины мгновенно исчезают.
Сережу тянут куда-то.
Он оборачивается.
Олег Андреевич ведет его за собой.
Они обходят больницу, толкают маленькую дверь, ведущую в подвал.
На них смотрят какие-то люди.
Они одеты в белое, Сережа понимает только это.
Олег Андреевич шагает дальше, открывает какую-то дверцу.
Сережа видит Никодима, тетю Нину.
Они расступаются. Сережа не понимает…
Сережа смотрит перед собой и не понимает. Мама лежит, сложив на груди руки.
Он смеется. Ерундовину тут все говорят. Она уснула. Сейчас проснется.
– Мама, – зовет он, падает на колени, хватает ее за руку, чтобы очнулась, и вдруг чувствует, как независимо от него, из самого нутра, оттуда, что он еще никогда не чувствовал и не ощущал, поднимается хриплый вой.
Его берут под руки, ему дают что-то попить, но он ничего не видит, кроме маминого пожелтевшего лица.
Он рвется к ней.
Его отпускают.
Сережа разглядывает маму. Она похудела, щеки слегка провалились, а морщинки на лбу разгладились.
Осторожно, боясь сделать ей больно, Сережа гладит мамино лицо.
Он смотрит на нее бесконечно долго. В ушах нарастает тонкий звон…
У больницы толпятся люди.
Его трогают за руки, за плечи, что-то говорят. Сережа отмечает знакомые лица – Гали, Литературы, Понти, но тут же забывает о них.
Потом он видит бабушку. Она стоит одна. Руки ее повисли.
Сережа приближается к ней.
Они глядят друг на друга равнодушно и пусто.
Бабушка качает головой и говорит:
– Вот вы меня к чему вызвали… Вот к какому празднику…
Сережа идет мимо нее. Его сажают в машину, везут домой.
В квартире полно каких-то людей. Бабушка открывает шкаф, перебирает мамину одежду. Ей молча помогает тетя Нина. Сережа не понимает, чего они хотят, его возмущает, что они копаются в чужих вещах, он отодвигает тетю Нину, пробует закрыть шкаф, но Олег Андреевич сильно сжимает плечо, уводит в сторону.
Сережа стоит. Потом сидит. Потом ходит. Снова сидит. Идет вместе с бабушкой к больнице. Передает какой-то узел. Возвращается обратно. Снова стоит. Ходит. Сидит.
Перед ним ставят тарелку с едой. Он с удивлением разглядывает ее. Ковыряет еду вилкой, встает.
Постепенно в квартире становится тише. Уходят незнакомые люди. Уходит тетя Нина.
Олег Андреевич еще сидит. Он сидит рядом с Никодимом, перед ними пустые бутылки. Бабушка приносит еще одну. Олег Андреевич встает из-за стола. Ему тоже надо идти.
Теперь они втроем.
Никодим, бабушка, Сережа.
Бабушка велит Сереже спать, он качает головой, но глаза слипаются. Он проваливается в черноту.
Он проваливается с готовностью, с облегчением.
Он тоже, хочет умереть…
Дни похожи на мелькающие вагоны. Словно Сережа стоит на платформе, а перед ним мчится поезд. Вагоны сливаются в сплошную полосу. Сережа пробует схватить взглядом какое-нибудь окно, видит в нем чье-то лицо, поворачивает быстро голову, чтобы запечатлеть, запомнить его, но вагон уже уносится, и в памяти остается только слабый силуэт… А вагоны мчатся, мчатся. Проносятся чьи-то летящие лица, и от этого мелькания, от этого стремительного бега голова идет кругом. Сережа чувствует, как слабость наливается в коленях, ноги подкашиваются…
Он сидит… Возле гроба – ряд стульев. Бабушка. Никодим. Тетя Нина. Он.
Мимо мамы проходят люди. Вереница людей. Они идут, идут, идут. Иногда. Сережа смотрит на них. Сколько людей знало маму, думает он. Люди идут – это похоронная процессия. Теперь по улицам за гробом не ходят. Все, кто хочет проводить, сядут в автобус и молча уедут. Процессия – здесь. Возле гроба.
Вереница лиц в окнах летящего поезда…
В зал входят люди с трубами.
Играет музыка: чухают медные тарелки в такт с барабаном, стонет труба. Каждый удар медных тарелок – как электрическое замыкание: сотрясает все тело.
Мама лежит в гробу торжественная, нарядная. И чужая. Это уже не мама. Это только копия мамы. Неживое подобие.
Сережин мозг выхватывает силуэты.
Какая-то старуха, пройдя мимо мамы, останавливается, низко, в пояс кланяется гробу…
Женщина с трясущимися губами кусает платок. Это тетя Дуся, узнает он, вахтерша…
Олег Андреевич, кладущий в ноги красные-красные, как кровь, тюльпаны…
Сосредоточенное, вспотевшее лицо музыканта с трубой. Щеки у него раздуты, словно шары…
Круглые, непонимающие Котькины глаза.
Никодим…
У Никодима потерянное лицо. Он ищет кого-то взглядом, глаза его мечутся, неловко вытирает слезы кулаком… Сзади него стоит Литература. Она гладит Никодима по плечам…
Улица. Распахнутые настежь двери. Еловые венки с черно-красными лентами. Автобус с траурной полосой. Еще автобус. Машины.
Пурга кончилась. В окно между тучами выглянуло солнце. Рыхлый снег на кладбище слепит глаза. Сережа идет по нему, проваливаясь по колено.
Какой-то человек говорит речь. Его покорно слушают. Только позади, за толпой, глухо разговаривают могильщики, курят и сдержанно посмеиваются о чем-то своем. Привыкли…
И вдруг Сережа видит Никодима. Он спрятался за мать, снял один ботинок и, припрыгивая, вытряхивает из него снег. Вытряхивает снег…
– Пойдем! – говорит бабушка Сереже, но он не понимает – куда пойдем.
Бабушка берет его за плечи, подводит к гробу. Бросается на маму, обхватывает гроб.
Сережа смотрит на бабушку тупым взором, жалеет ее. Что ты плачешь, старая, думает он. Это же не мама, все равно. Бабушку поднимают с земли, настает Сережина очередь.
Он становится на колени, целует маму в лоб. Задумчиво разглядывает ее. Целует руки.
– В последний раз! В последний раз! – шепчет за спиной кто-то. Сережа оглядывается. Тетя Нина. И тут он понимает: в последний раз! Он больше не увидит маму! Никогда!
Сережа смотрит на маму. Хочет запомнить навсегда. И не может, нет. Он видит исстрадавшееся это лицо, а представляет другое – смеющееся. На голове – зеленый мохнатый берет с помпошечкой. Мама как медвежонок в старой своей шубке. Круглая вся. Вот озабоченно говорит: «Вызови маму! И купите кроватку!» Вот стоит у окна в больничном халате и посылает Сереже воздушный поцелуй.
Чем лучше представляет Сережа маму живую, тем неестественнее кажется она мертвая! Их нельзя соединить! Невозможно!
Но соединить нужно. Все заставляют его сделать это.
Сережа содрогается.
Нет! Этого не может быть! Не может быть, что мама смеющаяся и лежащая тут – одна и та же.
Он безудержно плачет. Его трясет.
Гремит оркестр, жутко чухая медными тарелками.
Кладбище отодвигается, подпрыгивает в заднем оконце автобуса. Скрывается за поворотом.
Потом какая-то столовая.
Какие-то люди, говорящие о маме.
Потом дом.
Лица родственников из деревни, опоздавших приехать на похороны.
Лицо тракториста Валентина.
Лицо Кольки. Вот и приехал.
Люди что-то говорят, какие-то слова. Колька ведет Сережу на улицу. Они разговаривают. Скоро возвращаются. Дома – табачный дым, окурки. На столе тарелки, от которых мутит.
Испуганные глаза Вероники Макаровны. Растерянный Никодим.
Никодим! Он разглядывает Никодима, разглядывает его красные уши, похожие на лопухи, его невзрачное серое лицо, и новая мысль обжигает Сережу. Конечно! Во всем виноват Никодим!
Если бы не он, мама не вышла бы замуж. Не собралась рожать. Если бы не он, мама бы жила.
Шаг за шагом, день за днем Сережа припомнил все, как было.
Приезд Никодима. Мамино решение. Разговор с Васькой. Свадебное путешествие. День рождения. Аэродром.
Да пропади все пропадом! Провались в тартарары!
Пусть бы мама смолила папиросы, говорила грубо! Пусть бы жили они в старой комнате. Пусть была бы она несчастливая, только жила! Жила, а не умирала!
И Сережа с ненавистью глядит в сторону Никодима.
4
Наутро бабушка куда-то собирается. Зовет с собой Сережу.
– Младенца-то проведать надо, – говорит она.
Младенца? Только теперь доходит до него это. Мама родила мальчика. Она умерла, когда его рожала.
Сережа мотает головой. На что ему этот младенец? Пропади он пропадом. Из-за него мамы нет.
Но тут же встает, одевается. Идет скорбно рядом с бабушкой.
При чем тут младенец? Он даже не соображает ничего, такой малюсенький.
Сережа вспоминает, как мечтал о брате, когда возвращался с Котькой в троллейбусе. Как увлекла его мама разговорами про брата или сестру. Как хотела она еще ребенка.
В больнице бабушка теряется, суется в разные двери, но все не в те.
– Как про ребеночка бы узнать? – ловит она санитарку.
Санитарка останавливается, расспрашивает подробнее, потом исчезает, выводит врача. Врач – женщина. Полная, веснушчатая, добрая, с толстыми руками.
