Текст книги "Любовь властелина"

Автор книги: Альбер Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Он так говорил еще долго, и бедный Салтиель позволил себя убедить, поскольку он был стар, ослаб под тяжестью своих семидесяти пяти лет и к тому же любил внука. Он встал на дрожащих, подгибающихся ногах, и сияющий Проглот распахнул дверь и громоподобно призвал Соломона и Михаэля, которые в коридоре ожидали результата переговоров.

– Полундра, приготовиться к светской жизни, господа! – закричал он. – На повестке дня визит к Его Превосходительству! В пышных парадных одеждах, обязателен шикарный вечерний костюм. Не посрамим нашего родного острова и потрясем роскошью наших туалетов всех этих гоев! Для этого, дорогие мои, не жалейте наполеондоров, которые дядюшка передал нам от нашего щедрого родственника! Кто не сумеет одеться сногсшибательно, не будет допущен до созерцания министров и послов! Так я сказал! Что касается меня, с помощью этих наполеондоров в кармане, пока не закрылись шикарные дорогие магазины, я побегу приобретать новую экипировку, всякие изящные аксессуары и безделушки, все самое дорогое и буду расплачиваться щедро и открыто, принимая любую цену с достойным безразличием, хоть бы и до небес! Вперед, мои любимые, последуйте моему примеру!

В два часа дня в своей комнате Проглот, уперев руку в бок, любовался собой в маленькое зеркальце. Новый фрак с шелковыми лацканами. Накрахмаленная рубашка. Галстук лавальер в горошек, выглядящий несколько дилетантски. Ввиду жары – на голове панама. Пляжные туфли – по причине больных суставов. Теннисная ракетка и клюшка для гольфа, чтобы выглядеть английским дипломатом. Гардения в бутоньерке. Лорнет эрудита, увенчанный черной ленточкой, которую он галантно покусывал своими длинными зубами. И – главный сюрприз, который он будет держать про запас в заднем кармане и достанет непосредственно перед встречей с господином Солалем. Да, более благоразумно будет славного Салтиеля поставить перед фактом, а то ведь он такой придира.

Некоторое время спустя вошли Мататиас и Михаэль. Последний не сменил своего облачения служки в синагоге: шитый золотом жилет, украшенный шашечками и сутажом, гофрированная фустанелла, туфли без задников с загнутыми носами, украшенные красными помпонами, широкий пояс, из-за которого торчали рукоятки двух старинных пистолетов с золотыми насечками. Проглот одобрил его амуницию. Очень хорошо, Михаэля примут за его адъютанта. Что касается Мататиаса, он ограничился тем, что снял лампасы со свой формы сотрудника похоронного бюро (он получил ее от одного из должников, наследника служащего конторы ритуальных услуг) и к тому же надел кубинский котелок, найденный в самолете Лондон-Женева. Как-то бесцветно выглядит Мататиас, подумал Проглот, но это, может, и хорошо, я буду лучше выглядеть на его фоне. Оба кузена удивились, как сияет, отбрасывая черные блики, его раздвоенная борода, и он объяснил, что не нашел своего бриллиантина и решил заменить его сапожной ваксой, и получилось очень даже неплохо.

Между тем вошел покрасневший Соломон, в костюме из магазина «Чудо-ребенок». Поскольку ему не удалось подобрать ничего подходящего на свой малюсенький рост, он решил приобрести костюм для первого причастия, который находчивый – или же насмешливый – продавец тут же ему посоветовал. Он был особенно горд нарукавной повязкой с шелковой бахромой, не имея никакого представления о ее религиозном характере, как, впрочем, и остальные Доблестные. Он гордился также маленьким пиджачком а-ля Итон, без фалд, который Проглот тут же окрестил «полуперденчик».

Наконец вошел Салтиель, и Проглот с радостью отметил, что он так и остался в своем ореховом рединготе. Вот и прекрасно, он один будет блистать, один будет на высоте, будет выглядеть подлинным европейцем, и все принимут его за главу делегации. Наполеоновским взором Салтиель оглядел своих кузенов. Только Михаэль удостоился похвалы.

– Соломон, сними эту повязку, которая вовсе ни к чему. Мататиас, иди с непокрытой головой, если у тебя нет головного убора. А ты. Проглот, к чему этот маскарад? Ну фрак, ладно, можно оставить. Но от остальных мерзостей, пожалуйста, избавь. А не то я устрою, что тебя вообще не примут.

Тон был таков, что Проглот вынужденно послушался. Теннисная ракетка, клюшка для гольфа, панама и пляжные тапочки были заменены соответственно на портфель тонкого сафьяна, тросточку с золоченым набалдашником, серый цилиндр и лаковые лодочки – все эти аксессуары пришлось срочно бежать и покупать, поскольку дядюшка был неумолим. Но касательно галстука лавальер, гардении и лорнета Проглот держался насмерть, кричал о тирании, стенал, что его хотят обесчестить. Чтобы восстановить мир, Салтиель уступил.

– Вперед, к наслаждениям жизни среди власть имущих! – закричал Проглот.

Фиакр остановился перед главным входом во Дворец Наций, и Проглот спустился первым. Швырнув луидор в голову извозчику, он вошел, сопровождаемый другими Доблестными, в огромный холл, пустынный в этот послеобеденный час, и быстро направился в туалет. К ужасу всех кузенов, он через некоторое время вышел оттуда, и на груди его красовалась лента ордена Почетного легиона. Чтобы предупредить любые возражения, прежде всего он поспешил нейтрализовать Салтиеля.

– Это уже свершившийся факт, друг мой! Поздно негодовать! Ты же не станешь устраивать скандал прямо здесь и ниспровергать мое могущество! К тому же этот знак отличия не только вполне заслуженный, но и к тому же настоящий, купленный в самом Париже, и очень даже дорого, в специальном магазине, в который я тайно заходил перед нашим отъездом в Марсель. Так что ни слова и вперед, господа, те, кто любит меня, за мной! Пусть моя красная лента ведет вас, как знамя!

На первом этаже Солнье поспешно вскочил, ослепленный сиянием ордена и к тому же попривыкший к экзотическому виду всякой заморской фауны. Президент, глава какого-нибудь маленького южноамериканского государства, подумал он, хотя его и несколько смутил синий в белый горошек галстук лавальер и странные костюмы свиты. Но орден на груди – а вдруг и впрямь важная птица – определили его дальнейшее поведение. Он кисло улыбнулся и стал ждать дальнейших представлений.

– Делегация, – объяснил Проглот, поигрывая тросточкой с золоченым набалдашником. – Переговоры с господином Солалем!

– Ваше сиятельство ожидают, я полагаю, господин президент. – (Вместо ответа крестоносец изобразил презрительную улыбку и крутанул тросточку в обратную сторону.) – Как мне вас представить, господин президент?

– Инкогнито. Политическая тайна и секретные переговоры. Тебе будет достаточно, о лакей, передать ему пароль – Кефалония. Давай беги! – велел он швейцару, который поспешил исполнить приказание.

Вернувшись, запыхавшийся Солнье сообщил господину президенту, что господин заместитель Генерального секретаря сейчас на конференции с господином Леоном Блюмом и он просит господина президента и сопровождающих его господ немного подождать. Он проводил странную компанию в маленькую гостиную, приготовленную для особо важных гостей.

– Знайте, дорогой мой, что я-таки не стану ждать больше пяти минут, – сказал ему Проглот. – Это правило, которым я всегда руководствуюсь в своей политической жизни. Предупреди об этом тех, кого следует фактически и по праву.

Не успела дверь закрыться, Салтиель поднял указующий перст и велел немедленно снять лживый орден. «Немедленно, презренный!» Проглот ухмыльнулся, но послушался, подозревая, что влиятельному племяннику не особенно понравится эта лента, которая к тому же уже сыграла свою роль. И потом, ведь возможны осложнения с этим Леоном Блюмом, с которым они могут случайно столкнуться и который, как президент Совета, наверняка должен знать наперечет всех кавалеров ордена Почетного легиона. Он стащил с себя ленту, молитвенно облобызал ее, положил в карман и сел, искоса взглянув на Салтиеля.

– А теперь, господа, – сказал тот, – пусть вашим девизом отныне станет сдержанность и хорошее воспитание, поскольку за этой обитой кожей дверью два великих ума обсуждают решения на благо человечества. Соответственно, чтобы я слышал, как муха пролетит, даже самая малюсенькая!

Доблестных впечатлила пышность убранства гостиной, и они сидели тихо как мыши. Соломон сложил ручки, чтобы показать, как он хорошо воспитан. Михаэль чистил ногти кончиком одного из ножей и даже не возразил, когда молчаливый Салтиель вырвал у него изо рта сигарету, едва он изготовился курить. Маттатиас оглядывал мебель, щупал ковер и производил в уме вычисления.

В полной тишине Салтиель улыбнулся. Может быть, Соль представит его господину Блюму. В этом случае, если обстановка будет благоприятной, он спросит его, не кажется ли ему, что рабочие во Франции как-то слишком часто бастуют. И даже, может быть, он посоветует господину Блюму не оставаться слишком долго на посту главы кабинета министров, чтобы не вызывать зависть конкурентов. В политике евреи должны держаться несколько в тени, это более благоразумно. Министр – да, но первый министр – это уж как-то слишком. Потом мы лучше наверстаем в земле Израильской, с Божьей помощью. В любом случае, он скоро увидит Соля в его роскошном кабинете, и, кто знает, может быть, Соль отдаст пару распоряжений по телефону перед лицом восхищенных кузенов. Он оглядел их с нежной, ласковой улыбкой, ожидая радостной вести – можно заходить. И кто знает, может быть, Соль поцелует ему руку, а остальные будут пораженно глядеть на это. Так он мечтал, пока Соломон складывал стихи, чтобы немедленно прочесть, и пока Проглот, поутративший уверенности в себе после снятия ордена, многократно пытался подавить нервный зевок, заканчивая попытку на самой высокой ноте.

Дверь наконец открылась, и Доблестные повставали с мест, и Соломон забыл свой стих, и руку Салтиеля и вправду немедленно поцеловали. Тогда маленький старичок, ослабев от наплыва чувств, достал носовой платок в крупную клетку и шумно высморкался. Солаль пригласил их присесть, и кефалонийцы расселись по местам, причем Соломон был поражен мягкостью кресла и чуть было не утонул в нем целиком.

– Хорошо ли прошла беседа с господином председателем Совета министров? – предварительно кашлянув, спросил Салтиель.

– Речь шла о вещах, представляющих государственную тайну, я не могу говорить об этом, – ответил Солаль, который знал, какой ответ придется им по душе.

– Совершенно верно, Ваше Превосходительство, – встрял Проглот, ибо не мог упустить возможность вмешаться и обратить на себя внимание. – Покорнейше прошу заметить, совершенно верно.

– А скажи мне, Соль, вы хорошо расстались с господином президентом Совета министров?

– Мы обнялись и расцеловались.

Дядюшка притворился глухим, чтобы еще раз услышать последнюю фразу и быть уверенным, что все расслышали ее как следует. Он кашлянул, оглядел четыре доблестных лица, полюбовался произведенным эффектом.

– То есть вы обнялись и поцеловались, ты и первый министр, очень, очень хорошо, – сказал он громко, в расчете на Маттатиаса, который был порой туговат на ухо. – А скажи мне, дитя мое, это государство Ватикан, мне кажется, оно такое маленькое, такое незначительное и жалкое, мне обидно за господина Папу, у него такое хорошее лицо. А может, Лига Наций смогла бы-таки ему увеличить территорию, все же это он глава суверенного государства? Ну, впрочем, я говорю тебе это, чтобы ты поразмыслил на досуге, просто, понимаешь, мне уж больно симпатичен Его Святейшество. Ладно, ты увидишь, если тебе удастся чем – нибудь помочь, это будет доброе дело. Итак, сын мой, как я узнал вчера, тебе еще присужден-таки орден от богатейшего Леопольда Второго, короля Конго. Я забыл сказать вам об этом, господа, – заметил он, обратившись к примолкшим кузенам. – Соответственно, ты командор двух орденов, французского и бельгийского. Я всегда питал уважение к Бельгии, это страна торжества здравого смысла. А кстати, дитя мое, – добавил он с невинным видом, – президент республики тебе не предлагал в последнее время орден Почетного легиона? Нет? Забавно. Никогда он мне особенно не нравился.

Солаль предложил прохладительные напитки. Салтиель заказал маленький черный кофе, если возможно. Соломон охрипшим голосом осмелился сказать, что ему очень нравится малиновый сироп, и он промокнул лоб, омертвевший от стыда. Михаэль отдал предпочтение коньяку с двумя яичными желтками. Прикрепив свою жвачку к ручке кресла, Маттатиас сказал, что он не хочет пить, но согласен принять ценную бумагу, чтобы попробовать что-нибудь попозже, в городе.

– Что касается меня, Ваше Высочество, – сказал Проглот, – мне хватит какой-нибудь мелочи, скромней некуда. Несколько ломтиков ветчины, чистой и кошерной части свиной туши. С горчицей и мягкими хлебцами, если сие возможно.

– Не слушай этих невеж! – вскричал Салтиель, который больше не мог сдерживаться. – О бесстыдники, о грубияны, кто вас воспитывал и где, думаете, вы находитесь! В привокзальном буфете или же в таверне? Соль, если ты простишь их, кофе каждому, и ничего больше! – (Скрестив руки и чувствуя себя как дома, он одного за другим окинул взглядом невеж.) – Малиновый сироп, вот и впрямь! Яичные желтки! Ценные бумаги! А этот бесстыдник, настоящий франкмасон со своей ветчиной!

– О, сердце тигра! Невинный скромный брекфаст, и тот надо вырвать у меня изо рта.

Спустя несколько минут мисс Уилсон, – которой Солаль соизволил церемоннейше представить всех Доблестных, отдельно отмечая степень родства, – расставила перед экстравагантными посетителями пять чашек кофе и вышла, не сказав ни слова, более обычного лишенная всех фундаментальных выпуклостей, так что Проглот позволил себе спросить, где перед у этой очевидной девственницы, а где зад. Салтиель испепелил его взглядом. Последний раз он приводит этого демона в приличные места! А демон, взбодренный улыбкой Солаля, скрестил ноги, чтобы выставить напоказ лаковые лодочки, понюхал гардению, погладил свою бороду, испачкав черным пальцы, и взял слово.

– Дорогое вы наше Превосходительство, – обратился он к Солалю с лукавым и понимающим видом, – есть ли у вас вакантная должность начальника отдела для способного человека?

– По сути дела, – сказал Солаль, – вы были бы самым толковым руководителем, который когда-либо у меня работал.

– Дело сделано, Ваше Превосходительство! – прервал его Проглот, вставая. – Я согласен! Договор на уровне волеизъявления заключен, вступает в силу безупречный и двусторонний контракт, хотя и заключенный на словах. Спасибо от всей души! Вы добровольно высказали Ваш высочайший указ, и теперь я рассчитываю на Ваше честное слово и лояльность! До скорого, Ваше любезнейшее Превосходительство, – сказал он, направляясь к двери, – и будьте уверены, что я оправдаю оказанное мне высокое доверие!

– Куда идешь ты, несчастный? – вскричал Салтиель, преградив ему дорогу.

– Сделать заявление прессе о моем назначении, – ответил Проглот, – познакомиться с подчиненными, обойти замок, обменяться мнениями, раздать приказания и рекомендации, подсобрать налоги.

– Я запрещаю тебе выходить отсюда! Соль, не позволяй этому человеку чернить твое имя! Объясни ему, что он никуда не назначен! Начальник отдела, вот уж впрямь! Ты что, не знаешь, что он здесь все развалит? А ты сядь, дитя Сатаны! Соль, везде, где ни пройдет этот человек, воцаряется мерзость запустения! Обещай, что ты его не назначишь!

– Я не могу обещать, поскольку я его уже назначил, – сказал Солаль, чтобы как-то утешить Проглота. – Но в соответствии с вашим желанием я его увольняю.

Проглот вполголоса пожелал Салтиелю, чтобы его приподняло да шлепнуло, но потом утешился мыслью о визитных карточках, которые он закажет незамедлительно, и в них будет значиться, что он – бывший начальник отдела в Лиге Наций! Он сложил руки и в свою очередь смерил взглядом Салтиеля, пока Солаль, улыбаясь, что-то писал, – ему пришел в голову способ скрасить последние годы Салтиеля.

– Дядюшка, могу ли я попросить вас выполнить некую официальную миссию для Лиги Наций?

Салтиель побледнел. Но он сумел повести себя достойно и сдержанно и ответил, что весь целиком в распоряжении организации, которую давно ценит и уважает, и если его слабые познания могут быть полезны, и тэдэ. Короче, он остался очень доволен своим ответом. Бросив индифферентный взгляд в сторону Проглота, мирный взгляд сильного человека, издавна привыкшего к успеху, которого ничем не удивишь, он с бьющимся сердцем спросил, в чем же заключается эта миссия. Ему тогда объяснили, что раввин Лозанны недавно информировал Секретариат, что он организует серию конференций о Лиге Наций. Первая состоится как раз сегодня в четыре тридцать. Будет весьма уместно и вежливо послать туда представителя Лиги Наций, облеченного полномочиями и аккредитованного официальным письмом, который почтит своим присутствием эту конференцию и передаст пожелания Генерального секретаря. Согласится ли дядюшка отправиться в Лозанну?

– Незамедлительно, сын мой, – сказал Салтиель, вставая. – Лозанна совсем близко от Женевы. Ябыстро сяду на поезд. Давайте верительную грамоту. Спасибо. Прощайте, дитя мое, я бегу на вокзал.

– Погодите, – сказал Солаль, отдал по телефону какие-то распоряжения по-английски, положил трубку и улыбнулся маленькому старичку. – Дядюшка, вас отвезут в Лозанну на официальной машине, которая потом привезет вас обратно в Женеву, как только ваша миссия будет считаться выполненной. Машина ждет вас. Швейцар проводит вас до нее.

Еще раз Салтиель метнул в Проглота спокойный взгляд триумфатора. Держа в руке рекомендательное письмо, он предложил кузенам сопровождать его в качестве советников, если, конечно, все согласны, что лишь он имеет право, как облеченное полномочиями лицо, говорить с раввином. Все Доблестные приняли его предложение, кроме Проглота, который, в очередной раз скрестив руки, заявил, что он не привык быть на вторых ролях, и к тому же миссия, обращенная к простому раввину, скорей всего невежде, ему кажется вовсе лишенной интереса.

Высунувшись в окно, Солаль следил за отъездом дядюшки, которому шофер в ливрее, сняв кепку, открывал дверцу «роллс-ройса». Носитель миссии проворно взобрался в машину, потупив голову на манер чрезвычайно занятых политических деятелей и министров, рядом с ним сели Маттатиас и Михаэль, а Соломон сел рядом с шофером. Машина тронулась, Солаль улыбнулся, он радовался, что удалось сделать доброе дело. Миссия была абсолютно безопасна, если дядюшка даже что-то перепутает, раввин будет к нему снисходительным. Евреи всегда разберутся между собой.

– Ваша светлость, – сказал Проглот, указывая на кожаное канапе, – присядем на этот диван нашей интимной дружбы и побеседуем теперь, когда мы одни, как светский человек со светским человеком. Ваша светлость, я хочу со всей откровенностью задать вам один вопрос. Не могли бы вы наделить меня каким-нибудь самым маленьким дворянским титулом, чтобы я занял соответствующее моим заслугам положение в обществе? Например, используя вашу должность заместителя начальника земного шара, не могли бы вы сделать из меня юридического лорда, с париком, который кладет на голову преступника черный мешок, когда приговаривает его к смерти. Нет? Ну и ладно, Ваша светлость. А сколько у Генерального секретаря заместителей?

– Три.

– А не могли бы вы шепнуть на ушко вашему английскому начальнику, чтобы он увеличил их число до четырех, ведь это число приносит счастье, и одновременно ловко внушить ему, что я предполагаю поделиться с ним жалованьем, если он человек понимающий. В этом случае шепните ему на ушко на его языке «фифти-фифти», чтобы ему было понятней. Нет? Ну и ладно, Ваша светлость. Неприятности не могут меня сломить. А тогда нельзя ли хотя бы выписать мне в качестве бывшего начальника отдела небольшую пенсию, которой я мог бы спокойно распоряжаться и чтоб она еще и осталась в случае моей смерти для поддержания троих бедных моих сироток? Нет? Жаль, жаль. А вот есть еще одна небольшая комбинация. Ведь сотрудники Лиги Наций обладают дипломатическим иммунитетом, и их минуют всяческие таможенные придирки, так что я мог бы организовать скромную и невинную контрабандную аферу, пересекая границу в качестве дипкурьера. Что на это скажете, Ваша светлость? – спросил он, приложив палец к носу. – Нет? Я понимаю вашу щепетильность, она делает вам честь. Не будем больше об этом, считайте, что я ничего не говорил. («Какой все же упрямец этот Салтиелев племянник!» – подумал он.)

Солаль вновь позвонил, поскольку ему хотелось помучить мисс Уилсон видом своего несуразного родственника. Когда она предстала перед ним, он отдал ей распоряжение. Пока он просил прислать к нему стенографистку, Проглот, упершись взглядом в потолок, обдумывал новую комбинацию. Вскоре вошла русская княгиня, роковая женщина, вся такая воздушная, к поцелуям зовущая, вооруженная внушительным задом и маленькой стенографической пишущей машинкой. Она уселась в ожидании, хлопая глазами, поднимая ветер длинющими ресницами и воинственно навострив груди.

– Вы готовы?

– Я всегда готова, – улыбнулась она.

– Письмо адресовано в Колоньи мадам Адриан Дэм.

Пока он диктовал письмо, княгиня, порхая пальцами по клавишам, не сводила с него глаз и непрерывно улыбалась. Этим она пыталась убить двух зайцев – продемонстрировать свое стенографическое мастерство и, надеясь на грядущее продвижение по службе, дать ему понять, что целиком в его распоряжении для всех видов работ не только стенографического характера. Все то время Проглот пребывал в позе человека чести, который не желает подслушивать. Для этого он встал, подняв глаза к потолку и держа в руке серый цилиндр, и замер с достойным, понимающим, торжественным и скромным видом. Но конечно же он не упустил ни одного произнесенного слова.

Когда она закончила, Солаль попросил княгиню передать ему письмо с Солнье. Она пришла в ярость, что не ей придется передавать письмо и, соответственно, не удастся покрасоваться перед начальником, покачивая бедрами, но все равно, мило улыбнувшись, поплыла к выходу, лихорадочно обдумывая по дороге, что, во-первых, надо пригласить на следующий коктейль этих Дэмов, с которыми зам генсека в таких приятельских отношениях, и, во-вторых, быть отныне очень любезной с малюткой Дэмом, если придется для него что-нибудь стенографировать.

– Ваша светлость, – продолжил Проглот, обмахиваясь своим шапокляком, – могу ли я, который нежно качал вас в детстве на коленях, по крайней мере рассчитывать на ваше великодушное содействие в получении какой-нибудь привилегии, типа дипломатического паспорта или пропуска через оцепление? Или, может быть, вы пожелаете поручить мне какую-нибудь миссию, которую я выполнил бы с достоинством слона, чистейшей преданностью верной собаки и быстротой преследуемого охотниками оленя или же угря, запрещенного нашей религией, но при этом потрясающе вкусного в копченом виде? Например, о господин племянник моего близкого друга Салтиеля, я всецело в вашем распоряжении, чтобы самому отнести мадам Дэм это письмо, которое вы только что продиктовали и содержание которого мне неизвестно, поскольку я искусственно вызвал у себя глухоту? Воля ваша! Только чтоб мне тоже досталась какая-нибудь миссия! Смилуйтесь, о мой единоверец, и пусть солидарность всего человечества не останется пустыми словами! О, Ваше Превосходительство, срочная и неожиданная кишечная потребность обязывает меня незамедлительно временно откланяться. До скорого, со всей возможной симпатией и взаимопониманием, – улыбнулся он, грациозно поклонился и вышел, осторожно поддерживая живот двумя руками.

Через несколько минут он вернулся, вооруженный несколькими новыми аргументами, и обнаружил, что Солаль склонился над письмом, которое ему принес Солнье. Он, не садясь, скромно ждал, поскольку его внезапно огорчила мысль, что английский король скорей всего больше не будет императором обеих Индий. Как жаль, этот титул так хорошо звучит! Какой наглец этот Ганди, но что еще можно ожидать от человека, который почти никогда не ест? Подписав письмо, Солаль поднял голову.

– Кишечная революция благополучно завершилась, Ваша светлость. Кстати, это была ложная тревога, кишки нас иногда обманывают. По этому поводу я хочу поздравить Лигу Наций с такими роскошными и удобными туалетами, я ими просто очарован! Будь у нас в Кефалонии такие, я бы оттуда в жизни не уезжал! И в заключение своей речи перехожу к самому существенному. Ваша светлость, подумайте, когда я вернусь в Кефалонию и меня спросят о моих свершениях в Женеве, я сгорю со стыда! Ведь что я могу им сказать со всей откровенностью? Ничего, Ваша светлость. Ничего, – повторил он, уронив лицо в руки. – Ибо, когда я прозябал в навязанной мне праздности, я отправился в Берн, маленький столичный городок, переполненный огромными, одетыми в черное женщинами, пожирающими громадные пирожные, и получил унизительный отказ от тупого государственного чиновника, до которого я пытался донести свое желание, вполне лестное для него, получить швейцарское гражданство, не теряя при этом, естественно, французского, и даже предложил заплатить за это цену, назначенную в разумных пределах на его усмотрение в соответствии с его порядочностью! Чем я тебе, спрашивается, не нравлюсь, что во мне такого плохого, спросил я, пылая справедливым возмущением. Давай, скажи свою цену! Но он был неумолим! О, сиятельная светлость, позволь мне выполнить какую-нибудь официальную миссию, из трех основных соображений. Во-первых, чтобы отомстить этому чиновнику, чтобы ему бросилась в лицо краска стыда, когда я приду рассказать ему об этом и скажу: смотри, какого человека ты потерял в качестве соратника! Во-вторых, чтобы не опозориться перед Салтиелем! И в-третьих, чтобы, выполнив миссию, которую вы мне дадите, я мог услаждать свой язык рассказами о ней населению того прекрасного зеленого острова, где вы впервые увидели свет! Было пять утра, уже далекая заря окрашивала угол неба розовыми всполохами, и горизонт излучал чудесное сияние! Я был там, в томительном волнении сидел на ступенях дворца великого раввина, вашего создателя, я был там, как преданная собака, сжимая руками виски, и в тревоге ждал, когда объявят о счастливом разрешении от бремени! О, какая неизъяснимая нежность охватила меня, когда я узнал, что вы появились на свет Божий, и сколько я тогда пролил счастливых слез! Я не растрогал вас, Ваша светлость? Тогда послушайте еще! Королям везет, они всегда на первом плане, им достается все внимание мировой общественности, а я вечно прозябаю в безвестности! Мое сердце обливается кровью, когда я читаю о грандиозных торжествах, когда в честь короля играют государственный гимн, толпа рукоплещет, а дурни солдаты салютуют своим оружием! А когда его принимает Папа Римский, все сопровождается такой пышностью и помпой, все эти швейцарские гвардейцы, все эти важные князья в черном, все эти улыбающиеся кардиналы рядком, и как Папа любезен с королем! А мне – ничего! Мне – никакой любви народной, никаких солдат с правом ношения оружия, никаких любезных Пап! А тем не менее я обожаю, когда мне салютуют оружием, а я милостиво принимаю приветствие, и мне очень хотелось бы пойти побеседовать с Папой, дружески, хотя и с некоторым почтением. Что он такое сделал, этот король, чтобы ему доставались все блага жизни? Родился, и все тут! Ну и что, я же тоже родился, и при этом более, чем он, одарен умением радоваться и горевать, возвышенным благородством сердца и величием интеллекта! И вот, после этого в честь короля организуется роскошный ужин, зажигают тысячи свечей, и копченого лосося сколько хочешь! А для меня, бедного Проглота, тараканы на кухне, картошка на обед и горькие слезы, когда я читаю меню королевского ужина. А в конце этого ужина, когда король нагрузился копченым лососем (самое вкусное – это спинка, она не такая соленая), Папа отечески треплет его по щеке, спрашивает его, не хочет ли он еще лосося или вот это шоколадное пирожное, все из сплошных сливок, и еще вручает ему орден, большой крест, как будто этому счастливчику уже не достаточно, этому счастливчику, который развился из такого же эмбриона, как и я! А какие необыкновенные, прекрасные игрушки у королевских детей, хотя они в подметки не годятся моим трем прелестным крошкам, которым Папа не дарит ничего, ничего, даже соленой фисташки! И Папа провожает короля до двери и прощается с ним со всякими почестями, и они даже обнимаются! Если я приду к Папе, разве он проводит меня до дверей, разве он меня обнимет? А я что, при этом не человек, я же тоже рожден от женщины, как король? Посмотрите на мои слезы, о прекраснейший эфенди, констатируйте их присутствие, пока они не испарились на щеках, горящих от горя и беспощадной ярости! И в заключение моей речи, дорогой господин, позвольте попросить вас доверить мне миссию Лиги Наций, которая вывела бы меня из мрака повседневности, поставив финальную точку в истории несправедливости, преследующей меня-таки всю мою жизнь, потому что не так важно быть великим человеком, как казаться им, и к тому же мне удастся тогда утереть нос Салтиелю, когда он вернется из Лозанны, крича, как голодная чайка, что он выполнял миссию, и расписывая ее в красках, я ведь не смогу этого вынести! О, Ваша светлость, вы улыбаетесь! О, я чувствую, вы уступаете! О, будьте благословенны!

И правда он улыбался Проглоту, одному из своих, одному из своего народа, и он любил его, и он чувствовал себя ответственным за него, и он гордился им, так же как и многими великими и благородными соплеменниками, на протяжении веков бесконечно выполнявшими миссию, миссию Богом избранного народа. Он любил весь свой народ, хотел любить их всех, их достоинства и недостатки, нищих и принцев. Такова любовь. Может быть, он вообще один во всем мире любил свой народ настоящей любовью любящего, любовью с вечной тоской своего народа в глазах. Да, надо показать этого несчастного дочери гоев, пусть она знает, откуда он родом, каковы его корни. Он отдал письмо Проглоту, который мигом в него вцепился. Действуя уже с позиции силы, надежно спрятав письмо в задний карман, верзила наконец сел, вальяжно скрестил ноги и заговорил совершенно другим, деловым тоном.

– Нам остается урегулировать только материальную сторону вопроса, если вы не против, дорогое мое Превосходительство. Да, всего лишь маленький вопросик представительских расходов, чтоб я соответствовал оказанной мне чести, в том числе расходы на машину, более подходящий к ситуации цилиндр, шелковые носки, расходы на стрижку.

– Вам нечего стричь, у вас больше нет волос, Проглот.

– А вот и нет, у меня осталось несколько, они очень тонкие, и вблизи их хорошо видно. Значит, массаж головы у парикмахера, мытье бороды с шампунем, маникюр, дорогие духи в целях дипломатических испарений, разные галстуки, чтобы я мог выбрать самый лучший, разложив их на своей кровати, и какое-нибудь новшество в гардеробе, ну, короче, чтобы выглядеть денди! На ваше усмотрение, учитывая, что у меня будет много расходов.