Текст книги "Любовь властелина"

Автор книги: Альбер Коэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

И все в таком духе. Он положил трубку, встал, застегнул пиджак, потер руки. Есть! Рассеты придут на ужин во вторник двадцать второго мая! Отлично, отлично. Да уж, социальные отношения налаживаются как нельзя лучше! Можно сказать, стремительное восхождение! У Рассетов такие связи! Адриан Дэм, светский лев, – вскричал он, и от избытка чувств вскочил, завертелся в танце, похлопал сам себя, поклонился в знак благодарности и сел на место. В восторге от себя, он повторил изящные, вежливые фразы, которые использовал в разговоре с малышкой Рассет, и вновь розовой молнией мелькнул острый кончик языка, быстро облизав верхнюю губу.

Отлично, мои поздравления. Надо подумать, кого пригласить, чтобы соответствовали паре Рассет. Ну, конечно, Канакисов, это долг чести. Веве тоже придется позвать, с этим гадом надо поласковей. Что до остальных, он выберет дома, посмотрев пригласительные билеты. А вот, кстати, неплохая идея: приглашения можно скреплять скрепками разного цвета, в зависимости от социальной значимости адресата. К примеру, красные на приглашениях самым шикарным гостям. Это облегчит составление списка – красные с красными, синие с синими. А если кто-то получит повышение по службе, синяя скрепка заменяется на красную, вот и все. И когда приглашений с красными скрепками будет подавляющее большинство, от тех, что с синими, можно будет легко избавиться. Синие – в корзину!

– Ладно, хватит время терять. За работу! Но прежде – маленькая прогулка, минутки две, не больше, нужно же ноги размять, мозги проветрить, прежде чем приступать к делу.

В саду, присоединившись к группе из четырех коллег, вышедших на прогулку с теми же целями, он принял участие в беседе, которая вертелась вокруг трех основных тем.

Открывали повестку дня милые сердцу маршруты путешествий в ближайшие каникулы, которые были изложены и выслушаны с равным вниманием пятью сотрудниками, объединенными единым порывом кастовой близости и служебного равноправия. Затем, с умилительным единодушием счастливчиков, одинаково ценящих комфорт, они радостно и взволнованно поделились друг с другом планами по поводу будущей машины.

И наконец, перейдя к последней теме, они жарко принялись обсуждать несправедливые повышения по службе недостойных сотрудников, которые вот-вот произойдут. Гарро, ранг «Б» отдела экономики, рассказал о конкурсе на получения ранга «А», который был только что объявлен. Выдвигаемые на конкурсе требования относительно национальности и лингвистических познаний были таковы, что становилось ясно как день: конкурс специально сфабрикован для продвижения Кастро, чилийца, ранга «Б» из их отдела. Все были возмущены. Такие хитрости шиты белыми нитками! А все потому, что Кастро – любимчик своей делегации! Отвратительный фаворитизм! – вскричал Адриан. На что Гарро заявил, что, если Кастро и вправду назначат, он незамедлительно потребует перевода в другой отдел! Быть под началом какого-то Кастро – да ни за что! Да-да, великолепно, именно перевод! Пусть сами там без него справляются, как хотят.

– Господа, я вынужден вас покинуть, – сказал Адриан. – Долг прежде всего. Меня ждет серьезная работа.

Вернувшись за письменный стол, он вздохнул, разглядывая собственные ногти. Кастро такой бездарь! Он усмехнулся, вспомнив проект письма, который этот невежда начал фразой «Вы не можете не знать» и закончил «исправить эти недостатки»! И из такого ничтожества хотят сделать чиновника ранга «А», у которого кабинет с кожаным креслом, застекленный книжный шкаф и на полу персидский ковер! Право же, чего только не увидишь в этой конторе!

Отправляя время от времени в рот шоколадные батончики из коробки, которую он достал из лепрозория, Адриан лениво обдумывал необходимость приобретения монокля. Вот у Хаксли безумно шикарный вид с моноклем. Конечно, это не так удобно, как очки, и что же, ко всему можно привыкнуть. Только вот как коллеги переживут его появление с моноклем? Они ведь будут над ним смеяться, особенно первое время. Хаксли – другое дело, он сразу уже так пришел на работу в Секретариат, и к тому же он родственник лорда Гэлоуэя. А у Геллера тоже весьма шикарный вид с моноклем. Везет им обоим! Канакис говорил, что у Геллера баронский титул, он был пожалован какому-то его предку австрийским императором. Барон Геллер. Барон Дэм, вот было бы неплохо, а?

«Надо найти какой-нибудь повод, почему я перешел на монокль. Скажем, окулист определил, что я вижу плохо только правым глазом?

Да, это мысль; но вообще решение, конечно, преждевременное. Надо подождать, когда меня переведут в ранг «А», тогда мне будет сам черт не брат. А потом, монокль может не понравиться этой заднице Солалю. И как он пролез в заместители Генерального секретаря? Жиденок родом из Греции, принявший французское гражданство, вот мерзость-то! Очевидно, жидо-масонский заговор. В любом случае, если выяснится, что Кастро повысят путем подлых махинаций, я не стану молчать! Устрою итальянскую забастовку, вот что! Сокращу на пятьдесят процентов производительность труда!»

Прожевав последний шоколадный батончик, он даже слегка заурчал от удовольствия. Послезавтра церемония открытия десятой сессии постоянной Мандатной комиссии! Он обожал эти заседания. Не надо сидеть в четырех стенах кабинета, можно участвовать в дебатах, наблюдать всю подковерную возню, и Веве не пристает со своими проектами писем, не присылает постылых досье, все заняты только Комиссией, это интересно и забавно, как в театре, все ходят взад-вперед, можно быстро слетать за каким-то документом, вернуться на место справа от Веве, шепнуть что-то на ухо шишке из Комиссии, в нужном месте понимающе улыбнуться, оценить чей-то удар ниже пояса, вдобавок можно совершенно на равных болтать с делегатами во время перерыва, прогуливаясь руки в карманах, и потом пересказывать Веве откровения того или иного делегата, – в общем, фигуры высшего политического пилотажа. Вот, например, с Гарсией – наверняка прямое попадание. Гениальная была идея найти последний сборник стихов аргентинского делегата и выучить одно наизусть.

«Господин посол, возьму на себя смелость сказать вам, как меня восхитил "Корабль конкистадора"!», – и пересказать ему наизусть его чушь собачью, опустив глаза, как бы от волнения, это будет выглядеть так искренне, а дальше толстый слой шоколада и что им будет гордиться Французская Академия и тэдэ и тэпэ. Ему понравятся мои речи, поговорим о литературе, подружимся, поужинаем вместе, а там встрече на третьей можно ему пожаловаться, что до сих пор в злосчастном ранге «Б»! Он поговорит с сэром Джоном, и дело сделано!

Он сардонически захохотал, упал на стол головой и застонал, затем выпрямился – и открыл досье про Камерун. Мутными глазами просмотрел страницу за страницей, мурлыча колыбельную и мелодично зевая, закрыл папку, достал зажигалку, зажег. Вроде бы пламя какое-то коротенькое? Он долго изучал огонек, не без огорчения убедился, что язычок пламени совершенно нормального размера, достал кремень, решил, что тот стерся, и заменил его на новый, радостно напевая. Приятно, когда в зажигалке совершенно новый кремень. Тебе грех жаловаться, я тебя содержу в лучшем виде, сказал он зажигалке. Потом нахмурился. А вот не факт, что его задумка с Гарсией удастся, совсем не факт.

В общем, единственный эффективный метод добиться протекции – пригласить в гости кого-то из шишек. Да, шишки знают, как работает механизм продвижения по служебной лестнице, всякие бюджетные дела, соотношения в должностях между разными отделами и всякое такое. А самая влиятельная шишка – Солаль, в этой конторе он царь и бог. Эта свинья в мгновение ока может вас назначить в ранг «А». О-ля – ля, страшно подумать, что судьба зависит от какого-то жиденка!

– Как же так сделать, чтобы добиться его расположения?

Он обхватил голову руками, опустил лицо на стол и некоторое время сидел так, ощущая при этом противный запах чертовой кожи. Внезапно он выпрямился. Ха-ха, вскричал он, поскольку у него мелькнула одна идейка. А что, если пойти помаячить в окрестностях кабинета заместителя Генерального секретаря? Если болтаться там достаточно долго, в конце концов жид на него наткнется, они поздороваются и – кто знает – поболтают о том о сем.

– Согласен, абсолютно согласен, принято единогласно, надо попытаться, – сказал он, энергично застегивая пиджак.

Сказано – сделано. Он вновь причесался, пригладил бородку, взглянул в карманное зеркальце, поправил галстук, расстегнул пиджак, вновь застегнул его и вышел, взволнованный, полный смутных надежд.

– Struggle for life, – прошептал он в лифте. – Жизнь – борьба.

Выйдя на первом этаже, он ощутил угрызения совести. А достойно ли так слоняться в надежде встретить заместителя Генерального секретаря? Но потом они с совестью сошлись на том, что его долг – бороться за свое место в жизни. Полно типов, которые были произведены в ранг «А» и совершенно этого не заслуживают. Тогда как он – он-то заслуживал. Значит, пытаясь привлечь внимание зама генсека, он сражается за справедливость. К тому же, попав в ранг «А», он принесет значительно больше пользы делу Лиги Наций, ибо сможет выполнять действительно важные поручения, то есть задачи, более соответствующие его способностям. И потом, если он будет получать большее жалованье, он сможет делать людям добро, сможет поддержать беднягу Вермейлена. Да и вообще, речь идет о престиже родной Бельгии.

Уже в ладах с совестью, он прошел шагов сто по коридору, проверяя время от времени складку на брюках. Внезапно он остановился. Если заметят, что он здесь слоняется с пустыми руками, что о нем подумают? Он кубарем помчался в кабинет и вернулся, запыхавшийся, с толстой папкой под мышкой: теперь он выглядел серьезным и деловитым. Да, но не покажется ли он нерадивым, если будет так неспешно расхаживать?

Он быстрым шагом начал ходить по коридору из конца в конец. Теперь, если появится зам генсека, он решит, что молодой чиновник торопится от коллеги, и досье под мышкой тому доказательство. Да, но вдруг зам генсека застанет его как раз в тот щекотливый момент, когда в конце коридора он делает поворот, чтобы идти обратно? По теории вероятности риск минимален. Кроме того, если его застукают во время поворота, он легко придумает объяснение. Скажет, что передумал – шел к коллеге Икс за консультацией, но решил, что на этот вопрос ему лучше ответит Игрек. И он продолжил лихорадочно сновать по коридору. Пока дышал, надеялся…

– Ох, здравствуй, Риасечка, какой сюрприз, как чудесно, что ты позвонила. Прости, дорогая, подожди секундочку. – (Он якобы обратился к вошедшему в кабинет коллеге, специально держа трубку поближе к губам, чтобы жена все слышала, и высокомерно обронил: «Сожалею, дорогой, но сегодня я не могу вас принять, совсем нет времени. Если завтра будет свободная минутка, поставлю вас в известность».) – Прости, дорогая, это был Хаксли, пришел со мной проконсультироваться, ты знаешь, такой самоуверенный тип, но со мной подобные штуки не проходят. – (Хаксли, помощник Солаля, был самым шикарным и самым заносчивым англичанином во всем Секретариате. Адриан выбрал жертвой именно его, поскольку без сомнения полагал, увы, что на прием к Хаксли его никогда не пригласят. Поэтому не было никакого риска, что Ариадна заметит, как при иных обстоятельствах он куда более вежлив с этим снобом.) – Ну вот, дорогая, каким попутным ветром принесло твой дивный голосок? – (Остренький кончик языка показался на мгновенье и исчез – эту манеру он, кстати, подсмотрел у Хаксли.) – Хочешь ко мне приехать? О, это замечательно, я так рад! Смотри, сейчас без десяти пять. Бери машину и приезжай немедленно, ладно? Я тебе покажу Брансуик, помнишь, я говорил, усовершенствованная точилка для карандашей, я ее заказал перед отъездом на Лазурный Берег, и курьер ее только что принес. Я ею еще не пользовался, но, по-моему, она великолепна.

Ответа не последовало – Ариадна уже повесила трубку. Он протер очки. Чудачка она какая-то, его Риасечка, но до чего же прелестна, а? Да, поцеловать руку, когда она войдет, – самое оно: и нежно, и шикарно. Затем предложить ей сесть – несколько церемонным жестом а-ля Париж, набережная Орсэ. Плохо, конечно, что ему придется показать на простой стул, а не на кожаное кресло. О-ля-ля, кто ж мог знать! Что ж, «исправить эти недостатки»! Спокойствие, только спокойствие.

– А что? Понимаешь, старик, что ж я тут мог сделать, я из кожи вон лез, чтобы встретить эту задницу Солаля, будь он неладен. Но что я мог поделать, если вдруг, откуда ни возьмись, появился боров Хаксли и так странно на меня посмотрел… Наверное, гадал в этот момент, что же я здесь с этой толстой папкой делаю. Вот мне и пришлось уйти, оставить поле боя. Не беда, завтра я опять попробую. Все, отстань, и, кстати, надо же проверить, как ведет себя моя милашка Брансуик. Иди сюда, дорогая.

Не без трепета он вставил первый карандаш в отверстие, осторожно повернул ручку, оценил мягкость хода и вынул подопытного. Превосходно, грифель очень острый. Маленькая труженица Брансуик, вместе нас ждут великие дела.

– Я тебя обожаю, – сказал он. – Следующий, господа, – объявил он, выбрав еще один карандаш.

Спустя несколько минут зазвонил телефон. Он вынул из точилки седьмой карандаш и снял трубку. Звонил швейцар с центрального входа и спрашивал, может ли подняться мадам Адриан Дэм. Он ответил, что сейчас на заседании и позвонит, как только освободится.

Повесив трубку, он на мгновение высунул кончик языка. Неплохо придумано – сказать, что он на заседании. Пусть немного подождет.

– На за-се-дании, – произнес он тоном, не терпящим возражений, вставил в точилку новый карандаш, повернул три раза, вынул, оценил результат, нашел его превосходным, уколол щеку, чтобы еще раз удостовериться, насколько остер грифель. Просто чудо! Завтра продолжим. Ну, а теперь – подготовительные работы. Он удобно поставил стул, на который она сядет. Увы, убогий и неудобный, этот стул, утлый и дистрофичный, этот стул, он принижает хозяина до уровня мелкого чиновника! А Кастро скоро сможет заполучить кожаное кресло для посетителей! Все, сейчас наведем красоту и прежде всего уберем всякие случайные предметы.

Он прислонил карманное зеркальце к Ежегодному политическому справочнику, почистил отвороты пиджака, расчесал бородку, пригладил брови, поправил галстук, проверил ногти, объявил их безупречно чистыми, осмотрел круглые щеки и обнаружил угорь.

– Сейчас тебя выдавим, негодник.

Он извлек негодника и, с удовлетворением некоторое время им полюбовавшись, раздавил о бювар. Проведя тряпкой по ботинкам, он вынес пепельницу в корзинку для мусора, сдул пыль с поверхности стола, открыл три досье, чтобы создать видимость работы, отодвинул кресло. Да, чуть подальше от письменного стола, чтобы можно было сидеть нога на ногу. Потом он засунул носовой платок в левый рукав, как это делал Хаксли. Такая небрежная элегантность, попахивающая Оксфордом, даже чуть-чуть напоминает педика, но шикарного педика. Ну вот, все готово, можно ее звать, заседание окончено. Ах, нет-нет, не надо звонить швейцару, он сам за ней спустится, это как-то более галантно, более в стиле «английский дипломат». И заодно он покажет ей дворец. Ведь она не была здесь ни разу. Она будет ошеломлена.

– Принято единогласно, надо ее ошеломить, – сказал он, встал, застегнул пиджак и вдохнул побольше воздуха, чтобы ощутить себя настоящим мужчиной.

V

Кабинет заместителя Генерального секретаря, француза, – прошептал Адриан Дэм, робко косясь в сторону высокой двери. – Солаль, ты его видела, – добавил он, еще понизил голос, как будто это имя таило в себе опасность и произносить его было запрещено. – Там вроде бы очень шикарный интерьер, даже старинные гобелены – дар правительства Франции.

Он тут же раскаялся в своем «вроде бы», которое подчеркивало его невысокую должность и доказывало, что он в жизни не переступал порог этого святилища. Чтобы сгладить впечатление, он воинственно откашлялся и пошел быстрым, решительным шагом.

Они шли вдоль коридоров и лестниц, и он демонстрировал жене все красоты любимого дворца. Важный, как будто был совладельцем всей этой роскоши, обожающий свою почетную синекуру, старательно подчеркивающий ее волнующую официальность, он гордо показывал дары различных стран: персидские ковры, норвежское дерево, французские гобелены, итальянский мрамор, испанские живописные полотна и прочие приношения, – и всякий раз пояснял, какую исключительную ценность имеют эти вещи.

– А потом он огромен, понимаешь. Тысяча семьсот дверей, ты можешь себе представить, и каждая покрыта четырьмя слоями белил, чтобы белый цвет был безупречен, а ты думаешь, откуда я в курсе дела, я часто приходил, когда здесь шел ремонт, чтобы посмотреть, что получается, и заметь, все двери отделаны хромированным металлом. И еще тысяча девятьсот батарей, двадцать три тысячи квадратных метров линолеума, двести двадцать километров электрической проволоки, тысяча пятьсот кранов, пятьдесят семь гидрантов, сто шестьдесят пять выключателей. Внушительно, а? Это колоссально, просто колоссально. Вот, к примеру, сколько, ты думаешь, у нас ватер-клозетов?

– Не знаю.

– Ну примерную цифру назови, как ты предполагаешь?

– Пять.

– Шестьсот шестьдесят восемь, – торжественно провозгласил он, с трудом сдерживая законную гордость. – И они оборудованы по последнему слову техники. Автоматическая вентиляция, воздух обновляется восемь раз в час, и вода спускается автоматически каждые три минуты, поскольку некоторые люди забывчивы или рассеянны. Хочешь, зайдем, посмотрим.

– Давай в следующий раз. Я немного устала.

– Ладно-ладно, в следующий раз. Ну вот, уже пришли. After you, dear Madam, только после вас, – сказал он, толкнув дверь. – Вот мой закуток, – улыбнулся он, и от избытка чувств у него перехватило горло. – Что скажешь?

– Здесь очень хорошо, – сказала она.

– Конечно же, не высший шик, но зато мило, и все очень удобно и практично для работы.

Он поспешно принялся объяснять и демонстрировать все преимущества своей новой клетки, усердно втолковывал ей, надеясь найти в ней отклик, как замечательно здесь все устроено, и следил за произведенным эффектом. Завершил свою речь он хвалебным словом металлическому шкафу, такому удобному, с двумя вешалками, для пальто и для пиджака, и запирается он на английский замок, так что невозможно ничего украсть, а вот этот выдвижной ящичек, наверху, просто незаменим, можно хранить в нем всякие личные вещи: аспирин, йод, пастилки от желудка, бензин для выведения пятен. И тут он даже довольно хохотнул. Он же забыл показать ей самое главное! Ну да, его письменный стол, вот что! Совсем новенький, это видно, и по конструкции почти такой же, как у служащих ранга «А», очень функциональный, все предусмотрено в лучшем виде.

– Видишь, закрывая на ключ центральный ящик, я блокирую одновременно все ящички справа и слева, всего их двенадцать. Это совершенно потрясающе, согласна со мной? А ключик тоже от английского замка, лучше не придумаешь.

Довольный ее вниманием, он расположился в кресле, тут же заметив, что это новейшая модель, может поворачиваться и поддерживает удобное положение тела, затем положил ноги на край стола, как ван Вриес, и слегка качнулся в кресле, как ван Вриес. И так, убаюканный сам собой сознанием собственной мощи и величия, сцепив руки на затылке, подобно ван Вриесу, этот будущий мертвец воспользовался моментом, чтобы рассказать, как – а вы что думали – во время последнего спора с начальником был он отважен и непримирим, как яростно отстаивал свое мнение, как был искусен в словесном поединке. Тут его внезапно посетила мысль, что этот вышестоящий противник может неожиданно войти, и он снял ноги со стола и перестал качаться. Лежащая на столе трубка показалась ему палочкой-выручалочкой, помогающей вновь обрести утраченную мужественность. Он тут же схватил ее, выбил остатки табака, мощно стуча по пепельнице, открыл табакерку.

– Черт возьми, табак кончился. Слушай, я сбегаю за ним в киоск, мигом вернусь. Подождешь, а?

– Прости меня, я задержался не по своей вине, – сказал он, влетая как ветер, сгорая от нетерпения рассказать ей невероятную новость. (Он взял дыхание, чтобы совладать с нахлынувшими чувствами и говорить спокойно). – Просто я встретил зама генсека.

– Это кто такой?

– Заместитель Генерального секретаря, – произнес он несколько уязвленным тоном. – Господин Солаль, – добавил он, вновь набрав воздуха. – Зам генсека – так обычно говорят сокращенно, я тебе не раз объяснял. – (Помолчав.) – Я имел с ним беседу.

– Да?

Он посмотрел на нее с недоумением. Всего лишь «да?», когда речь идет о беседе с правой рукой самого сэра Джона! Да уж, никакого понятия о социальной значимости! Ну что делать, она всегда такая, витает в облаках. Теперь – все рассказать ей, но – внимание – говорить холодно, спокойно, как бы не придавая этому большого значения. Он откашлялся, чтобы охрипший голос не испортил впечатления от удивительной новости.

– У меня только что состоялась беседа с заместителем Генерального секретаря Лиги Наций – внезапно и неожиданно. – Его губы свело странной судорогой, он чуть не всхлипнул. – Мы поболтали, он и я. – Глубоких вдох, чтоб подавить рыдание. – Он даже сел в кресло – это доказывает, что у него и в мыслях не было побыстрее отделаться от меня. То есть я хочу сказать, что ему и правда хотелось со мной поговорить. Не просто дань вежливости, ты меня понимаешь. Он действительно невероятно умен. – От волнения перехватывало горло и не получались длинные фразы. – Вот как все было. В общем, спустился я вниз. Ну, купил свой «Амстердамер», и пришла мне в голову идея, уж не знаю почему, вернуться через коридор, который ведет мимо кабинета зама генсека, даже скорей это приемная, не знаю, что мне взбрело в голову дать такого крюка. Ну, короче, а он тут как раз выходил из кабинета, и, представляешь, в костюме для верховой езды, с ним такое бывает. Кстати сказать, ему страшно идет. Но, кроме того, я первый раз увидел у него монокль – причем черный, представь себе, как будто он хотел скрыть что-то. Похоже, какой-то несчастный случай сегодня, вроде падения с лошади, вот отчего рана на глазу. Это мне Канакис сообщил, я его встретил в лифте, он шел от мисс Уилсон, секретарши Солаля, он с ней в хороших отношениях, и она ему по секрету рассказала. Это все случилось всего несколько часов назад, он вернулся на лошади со слугой, такая у него привычка, он приезжает верхом, а слуга уводит лошадь, в общем как принято у настоящих джентльменов, ну и вот, она сразу увидела, что у него глаз в крови, скорее даже веко, он, наверное, упал на что-то острое, но не захотел обработать рану, только попросил мисс Уилсон послать немедленно курьера за черными моноклями в аптеку, они вроде бы везде есть. Вот ведь франт, а? – Он ласково, влюбленно усмехнулся. – Прежде всего подумал о монокле, вот что забавно. Вообще-то, я надеюсь, ранка несерьезная. Ты знаешь, на нем здесь все держится, он ас в своем деле. – Снова восхищенный смешок. – Ему так идет этот монокль, у него важный вид, знатный вельможа, понимаешь, о чем я. А Канакис не прост, а? Он обхаживает мисс Уилсон по большой программе. Понимаешь, если ты накоротке с секретаршей шишки, это тебе облегчает задачу – например, шишка быстрей тебя примет если что, и ты будешь знать все последние сплетни, и если тебе нужна какая-нибудь специальная секретная информация, и тэдэ. Короче, вернувшись к основной теме, он шел так быстро, что бабки, то есть, пардон, папки, которые он держал в руках, упали на пол. Ну, я их и поднял. Да я для кого угодно бы так сделал, это же обычная вежливость. Тогда он остановился и очень душевно меня поблагодарил. Спасибо, Дэм, сказал он мне. Но тут все дело в тоне. Как ты заметила, он помнил, как меня зовут, что уже достаточно неплохо. Должен тебе сказать, мне было приятно, что он знает, кто я такой, то есть я для него не пустое место. Это важно, понимаешь? И тут он указывает мне на кресло и сам садится в кресло напротив. Потому что около его кабинета есть маленькая комнатка – как говорится, для разбега, и там очень удобные кресла, конечно. И вот он со всей возможной любезностью – ты не можешь себе это представить! – спрашивает меня, в каком отделе я работаю, чем занимаюсь, нравится ли мне работа, в общем, живо мной интересуется. Видишь, я не зря опоздал. Мы беседовали целых десять минут. С точки зрения административной субординации, ты можешь себе представить! А он такой простой, знаешь, душевный, совершенно не ощущалась разница в положении, оба сидели, друг напротив друга. В общем, все было очаровательно. Я чувствовал себя совершенно естественно, понимаешь, когда с ним разговаривал. И вот представь себе, Веве как раз проходил мимо и видел, как мы там сидели и болтали, зам генсека и я, как добрые приятели. Картина маслом! Веве, наверное, был в ярости.

– А почему в ярости?

– Зависть, конечно, – улыбнулся он, пожав плечами, переполненный до краев счастьем. – И еще страх. Для начальника отдела же опасно, когда кто-то из его сотрудников накоротке с какой-нибудь большой шишкой. Для него это может плохо кончиться. Ты понимаешь, этот сотрудник же может сказать шишке, так, между делом, вскользь, что он думает о своем начальнике, невзначай покритиковать, подспудно внушить мысль о переустройстве отдела, выгородить себя в ущерб своему начальнику, а то и прямо в лоб покритиковать, в зависимости от отношения босса, если, допустим, будет понятно, что шишка не очень-то жалует начальника, к примеру, такого, как Веве, то есть если он почувствует, что можно идти до конца, понимаешь?

– Да, конечно.

– Но я же знаю старину Веве, он проглотит пилюлю и завтра будет просто Сахар Медович. Дорогой Дэм, сюда, дорогой Дэм, туда, если вас это не слишком затруднит, я же понимаю, сколько у вас работы, и так далее, улыбочки там! Рабская психология, одним словом. Я становлюсь опасен, надо со мной бережно обращаться. В общем, мы болтали довольно долго, около десяти минут! А про этот черный монокль я так хотел его спросить, поинтересоваться, что случилось с глазом. Но сомневался и решил, что не стоит. Ты думаешь, я правильно сделал?

– Да.

– Я тоже так думаю, это было бы слишком фамильярно. А в конце разговора он встал, пожал мне руку, он и в самом деле отличный парень, знаешь. Правда, здорово, что он остановился поговорить со мной, а? Мало того, он спешил к генсеку, тот его накануне вызвал, ты представляешь? Болтая со мной, он заставил ждать самого сэра Джона! Что ты об этом скажешь?

– Это очень хорошо.

– Уж конечно, хорошо! Можешь себе представить, дружеская беседа с такой шишкой! Да он прогуливается под ручку с самим сэром Джоном! И заметь, беседовали мы не в кабинете, не в официальной обстановке, а в коридоре, сидя на одинаковых креслах, то есть это была приватная беседа, на равных! Если это не начало личных отношений, тогда что же еще! Ох, я же самое главное забыл: вообрази, поднявшись, чтобы уйти, он похлопал меня по плечу, даже, пожалуй, скорей по спине, ну в общем но спине, но ближе к плечу, и сильно так похлопал, знаешь, прямо очень искренне. Мне показалось это самым приятным во всей истории, жест такой сближающий, дружеский, идущий от сердца. Такое отношение со стороны кавалера ордена Почетного легиона, человека, который был министром во Франции, в конце концов, он второй человек в Секретариате после сэра Джона, ты можешь себе представить! Ты скажешь, что он не так важен, как первый заместитель, а вот и нет, он даже важней, чем первый заместитель, – у того чин повыше, но зато, между нами… – Он подозрительно огляделся и понизил голос. – Так вот, между нами, у первого зама нет никакого реального влияния, очень многие бумаги его минуют, а он даже слова не скажет, представляешь? – Он взглянул на нее: кажется, произвело впечатление, что Солаль похлопал его по плечу. – Но это все между нами, а? И, уж конечно, он поважней, чем два других заместителя Генерального секретаря, которые рядом с ним просто нули без палочек! Вот тебе доказательство – когда говорят зам генсека, всем сразу понятно, о ком идет речь. А как его ценят! Он единственный из замов Генерального секретаря, у которого есть официальный помощник. Представляешь! – Еще больше понизив голос: – Я тебе скажу по секрету, строго между нами, что он даже поважней, чем сам Генеральный секретарь! Точно тебе говорю! Потому что сэр Джон – это гольф, гольф и еще раз гольф, а по сути он – декоративная фигура, он просто дает добро на все, что решает его зам. Теперь ты видишь, как важен этот жест! – Он улыбнулся мечтательно, как-то чисто по-женски. – А потом, не знаю, у этого человека просто безумное обаяние. Улыбка соблазнителя! И взгляд такой обволакивающий, всепроникающий. Понятно, почему женщины сходят от него с ума. Да даже этот черный монокль, он так ему идет, придает ему какой-то романтичный вид. А походочка в костюме для верховой езды! Вельможа, что и говорить. Ясное дело, в Секретариате не каждый может себе позволить прискакать на лошади. Если бы так сделал какой-нибудь… – Он хотел сказать «старший помощник младшего дворника», но сдержался, чтобы и себя не обидеть. – Чиновник рангом пониже, был бы скандал. Представь, вот был бы номер, если бы Веве объявился с утра в высоких сапогах со шпорами! А для зама генсека это в порядке вещей. Что ты хочешь. Семьдесят тысяч чистыми плюс представительские расходы! Вроде бы у него шикарный люкс с двумя гостиными в отеле «Ритц». Да, кстати, чтоб не забыл. Канакису я ничего не сказал о своей беседе с замом – так будет благоразумнее. Так что я тебя предупреждаю: если вдруг его случайно встретишь, молчок. Ну, представляешь, номер с двумя гостиными! Он там, вероятно, один из почетных гостей. В общем, это настоящий вельможа, шикарный, элегантный, властитель умов в своем роде. Короче, не в этом дело. Он потрясающе умен. И потом, у него такое необъяснимое очарование, в нем есть что-то нежное и притом что-то жестокое, всем известно, что сэр Джон его просто обожает, они часто прогуливаются под ручку, видно, что они понимают друг друга, кажется, он даже говорит ему просто «Джон», представляешь! И вроде бы леди Чейни его тоже обожает, даже еще больше! Вообще-то он всем известный донжуан, все дамочки в Секретариате от него без ума.

А уж графиня Канио, вдова венгерского министра, который умер два года назад, она его любовница и влюблена до безумия, это всем известно. Канакис здесь как-то видел, как она целует Солалю руку! Представляешь? Он, по-моему, весьма образованный. И к тому же красавец, еще молодой, года тридцать два-тридцать три, и такой элегантный, и очень богатый, я так думаю, – заключил он с гордостью. (Она погладила ему щеку указательным пальцем.) – С чего это ты?