Текст книги "Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

Временами голос совести становился громче, и Лебедяне было тяжело смотреть в глаза мужу. А тут пришла беда: захворал Искрен, стали его мучить боли в желудке. Просветив его насквозь взором белогорской целительницы, Лебедяна ужаснулась тому, что творилось у князя внутри. В самом желудке она увидела тёмное пятнышко вроде язвы, от которого тянулись чёрные нити. Они прорастали в лёгкие, в печень и селезёнку, пробрались и к костям, рассеивая по всему телу маленьких «деток» того, главного пятнышка.

– Язва у тебя, княже, – сказали лекари, осмотрев Светлореченского владыку.

Но Лебедяна чуяла сердцем: это куда более опасный, смертоносный недуг. Веяло от него могильным холодом и тоской близкой утраты. Всю свою целительную силу она приложила, чтобы изгнать его, и «детки» исчезли, а пятнышко в желудке стало почти незаметным. Совсем его убрать у Лебедяны не выходило, но и после этого лечения Искрену стало гораздо лучше. Боли ушли, он даже сразу помолодел лет на десять, а вот у княгини засеребрились первые ниточки седины в косах.

Ниточки эти Искра заметила и принялась обеспокоенно расспрашивать:

– Что случилось, ладушка? Откуда это? Ты захворала?

– Не я, – вздохнула Лебедяна. – Искрен... Я лечила его, отдала много сил.

– Ничего, сил мы тебе сейчас добавим.

И княгиня попала в её любящие объятия. Свет Лалады струилась из рук белогорской мастерицы, вместе с лаской вливая в Лебедяну молодость и прогоняя первые признаки увядания. Озарённые луной, они переплелись на траве, и княгиня, запрокидывая в блаженстве голову, подставляла шею губам возлюбленной, а ладонью скользила по её затылку.

Но её стали одолевать невесёлые думы: уж не оттого ли супруг занедужил, что она неверна ему? Не в наказание ли ей? Громче и громче звучал голос совести, и вконец не вынеся угрызений, решила Лебедяна расстаться с Искрой. Тяжело далось ей это решение, много слёз она выплакала в подушку, так что потускнели её очи и пропала улыбка. А Искра принесла очередной заказ – перстень яхонтовый. Как всегда, гостеприимный князь накормил-напоил мастерицу и оставил ночевать.

Ночью они встретились в саду. Там Лебедяна со слезами поведала возлюбленной о своём решении. Искра слушала молча, и с каждым словом княгини её глаза темнели и холодели, а рот сурово сжимался. Навзрыд плакала Лебедяна: где взять сил, чтобы сказать своей ладе «уходи»? Но она сказала это.

– Нельзя так больше... Не могу я так! – всхлипывала она. – И мужа предаю, и с тобой нечестно поступаю: вместо того чтоб всю себя тебе отдать, лишь по крупицам, урывками любовь дарю... Не будем мы больше видеться, Искорка, прости уж меня. Сердце моё – в крови и вечно болеть будет по тебе, но иначе я не могу. Душит, давит совесть. Уж надумала я и вправду о разводе Искрена просить, но тут, как назло, захворал он. Не могу мужа оставить: а ежели его недуг вернётся? Кто его исцелять станет? Погибнет, пропадёт он без меня...

Во второй раз увидела она в глазах возлюбленной слёзы. Мерцали они в лунном свете, падая с ресниц женщины-кошки, и Лебедяна, встрепенувшись всем сердцем, хотела утереть их, но Искра отвела её руку.

– Как прикажешь, ладушка, – вымолвила она глухо. – Велишь уйти и не видеть тебя более – уйду. Но останусь верной тебе, жену в дом не приведу. Буду коротать остаток своего века одна. Никто мне, кроме тебя, не нужен.

С этими словами она ушла в свою опочивальню, а Лебедяна, не чуя под собой ног, побрела к пруду. Сев у воды, она роняла беззвучные слёзы, а в груди остывало пустое пепелище.

Мраморно-неподвижным было её лицо, когда она объявила князю, что более не хочет украшений от Искры. Тот удивился, но договор расторг. А вскоре Лебедяна почувствовала, что понесла дитя под сердцем. Вот только чьё – мужа или Искры?

В положенный срок родилась девочка – золотоволосая, но с глубокими карими глазами. Знала Лебедяна, чьи это очи... Князь же недоумевал:

– Что это у дитятка глаза тёмные? У нас же с тобою светлые!

– Вспомни бабку свою, Добраву, – сказала Лебедяна. – Она ведь темноглаза была, я слышала. Вот в неё дочка и уродилась.

Искрен сперва как будто поверил, но то ли потом его всё же одолели сомнения, то ли чувствовал он что-то – как бы то ни было, к младшей дочурке он относился прохладно. Через какое-то время хворь его разыгралась опять, и Лебедяне снова пришлось лечить его, отдавая свои силы, красу и молодость. Безутешно плакало её сердце, тосковавшее по Искре, но их встрече всё же суждено было состояться благодаря родительнице Лесияре – о том уж был наш сказ. Под видом целительницы Искра попала во дворец и влила в Лебедяну свет Лалады. Растаял в очах женщины-кошки ледок печали, когда она увидела дочку – Злату, названную так в честь бабушки Златоцветы.

После окончания войны с навиями Лебедяна стала женой Искры, и поселились они со Златой в горном домике, а Искрен нашёл себе новую супругу.

И вот в жаркий летний полдень Лебедяна спешила с корзинкой снеди к мастерской своей супруги-кошки, чтобы накормить ту обедом и сообщить радостную весть. Выйдя на порог и подставив лицо солнечным зайчикам, Искра с хрустом потянулась и встряхнулась, а завидев жену, сверкнула белозубой, клыкастой улыбкой. Подойдя и взяв у Лебедяны корзинку, она крепко прильнула к её губам.

– Сияешь, красавица... Отчего довольная такая?

– Пополнение в нашем семействе, радость моя. – Лебедяна прижалась к груди женщины-кошки, обнимаемая её сильной рукой. – Дитятко у нас будет.

Радостно шумели сосны, сверкали на солнце горные вершины, встречая зарождение новой жизни. Вдруг боль пронзила сердце Лебедяны, и она, тихо ахнув, прижала руку к груди.

– Что? Что с тобой, ладушка? – встревожилась Искра.

– Да что-то... в груди кольнуло, – пробормотала та. – Ничего, ничего... Пройдёт. Это я Искрена исцеляла – пропустила хворь через сердце, вот там рубец и остался. Но это не страшно, матушка Лесияра меня спасла и вылечила тогда.

– Пойдём-ка домой, родная, – сказала Искра, подхватывая жену на руки. – Беречься тебе надо, лебёдушка моя. На огороде не трудись сегодня, я приду вечером – сами со Златкой всё сделаем.

– Усталая ведь придёшь, – вздохнула Лебедяна, обвивая руками её плечи.

– Ничего, лада. – Искра шагнула в проход, и они очутились дома. – Главное – дитятко береги и себя.

Она уложила Лебедяну в постель и велела по дому не хлопотать, отдыхать. В груди у той ещё покалывало. Её сердцу оставалось биться недолго...

*   *   *

Злата таскала в огородные бочки воду из реки. К шестнадцатой весне она превратилась в статную девушку с золотой косой по колено, и молодые кошки-холостячки из Соснового увивались вокруг неё табунами: ещё бы, такая лакомая красавица! Только всех Злата отшивала, свою ладу ждала. Но кошки не теряли надежды, потому как кровь в них молодая бродила, особенно по весне – точно мёд хмельной, ударяла весна в головы. Вот и сейчас, шагая с коромыслом от реки, старшая дочь Искры неприступно гнала от себя рыжую, как огонь, Милушу, которой до брачного возраста оставалось ещё добрых лет десять.

– Ну, давай я воды тебе натаскаю! – не отставала та, то труся вприскочку позади, то забегая вперёд. – Сколько хочешь! Все бочки налью.

Злата шла с коромыслом степенно, осанисто, пшеничная коса вдоль спины покачивалась. Девушка хмыкнула:

– Не даром, небось?

– Само собой, не даром! – осклабилась в улыбке кошка. – По поцелую за каждую бочку!

– Ступай-ка ты отсюда, – смерив её колким взором, сказала Злата. – Знаю я вас, холостячек: сперва поцелуй, а потом...

– Что ты, что ты, голубушка! Никаких «потом»! – стала клятвенно заверять Милуша, встряхивая рыжими кудрями. – Всё по-честному!

– Я и сама справлюсь, – отрезала девушка. – Обойдусь без твоих услуг.

Несмотря на тонкий и гибкий стан, два больших ведра воды на коромысле она поднимала без труда. К работе Злата была привычна, могла и грядки вскопать, да и с разделкой мяса и рыбы теперь уже управлялась сама. Но Милуша всё не отставала. Перемахнув через прясло, она увязалась за девушкой в огород.

– Ну, давай хоть наливать помогу! – настойчиво предлагала молодая кошка. – Вёдра, поди, тяжёлые!

– Ничего, – крякнув, отвечала Злата. Поставив оба ведра наземь, она подняла одно и опрокинула в бочку. – Мне не в тягость.

С пустыми вёдрами она опять направилась к реке. Милуша, изловчившись, выхватила их у неё и сама набрала воду. Злата, возмущённая такой наглостью, упёрла руки в бока.

– Так, это ещё что такое? Я тебя просила? Дай сюда вёдра и ступай подобру-поздорову!

Кошка не восприняла её возмущение всерьёз и вскинула на плечи коромысло.

– Ничего, мне не трудно! – хохотнула она. – Для красивой девушки – всё, что угодно!

Она зашагала по тропинке, а рассерженная Злата только кулачками стучала по её спине: не отнимать же вёдра – расплещутся. Спина, кстати, у Милуши была красивая, сильная, стан – стройный, ноги – длинные, с выпуклыми икрами. Да лицом она вышла, только уж очень огненноволоса да конопата, а глаза – бледно-голубые, как выцветшее от жары небо. Руки крепкие: такие обнимут – не вырвешься. Перекидывалась она в рыжую кошку с белой грудью и носочками на лапах. Недурна, словом, но Злату её стати не прельщали.

– Так, я кому сказала! – бессильно сердилась она, шагая за кошкой. – Отдай вёдра! Не надо мне твоей помощи, отстань! А то родительнице скажу, она тебя проучит!

Но Милуша уже дошла до бочки и вылила воду. Поставив вёдра и отряхнув руки, она опять разулыбалась – рот до ушей, хоть завязочки пришей:

– Ну, видишь, со мной же лучше! Зачем тебе самой таскать? Ты только пальчиком помани – тебе кто угодно и воды наносит, и огород вспашет! – И спросила, лукаво подмигнув светлым, хитрющим глазом с рыжими ресницами: – Ну, а может, всё-таки поцелуйчик, а? Чтоб мне веселее работалось!

И потянулась к девушке губами. Злата шлёпнула её по лбу:

– Да отстань ты! Вот же прилипла, как банный лист!

– Оставь девицу в покое! – прогремел вдруг суровый голос.

У калитки стояла, сверкая кольчугой и шлемом, кошка-воин. Судя по красному плащу и того же цвета сапогам – из личной охраны самой княгини Лесияры. Её голубые глаза чуть более густого оттенка, чем у Милуши, показались Злате смутно знакомыми. Рыжая кошка попыталась показать норов, но у дружинницы был меч, который она грозно вынула из ножен на треть:

– А ну-ка, пошла вон!

Против оружия Милуша поспорить не могла, а потому живенько скрылась в проходе.

– Благодарю, госпожа, – сказала Злата с поклоном. – Ох уж эти холостячки – спасенья от них нет никакого!

– Я их понимаю, – улыбнулась кошка-воин, и её обычный, не повышенный голос прозвучал гораздо мягче и приятнее, без стального звона. – Такую девушку трудно не заметить.

Она сняла шлем и пригладила прямые белокурые волосы, остриженные коротко, как у всех рядовых дружинниц: сверху – круглой шапочкой, а на затылке и висках едва виднелась светлая щетина. Синева её глаз была ласковой, по-летнему тёплой.

– Не припоминаешь меня, милая? Ты ещё девчушкой была, я тебе зверей вырезала из дерева, помнишь?.. Мы тебя и твою матушку охраняли в горном домике. Бузинка я.

Те деревянные зверушки сохранились: часть из них лежала в сундуке, частью играла младшая сестрёнка Орляна. И ту охранницу Злата помнила, только имя из головы со временем вылетело, стёрлось, как старая надпись. Ягодное какое-то: то ли Калинка, то ли Малинка... Точно – Бузинка.

– Здравствуй, госпожа, – поклонилась Злата ещё раз.

Грядки закачались, поплыли вокруг неё. А Бузинка, всё так же ласково улыбаясь, ответила:

– Ну что ты, это мне тебя госпожой величать впору... Ты же, как-никак, нашей государыни внучка. Я тебя часто вспоминала, по сердцу ты мне пришлась.

Солнечный день невыносимо звенел, заливая лучами глаза. Дурнота сдавила виски, и Злата растянулась бы поперёк капустной грядки, если бы не Бузинка. В один прыжок очутившись рядом с девушкой, она подхватила её, обняла стан, прижала к себе.

– Тихонько, голубка моя, держись... А мне ведь очи твои снились. И золото вокруг. Золото – значит, Злата. Сердце к тебе привело.

– А мне ягоды бузины во сне виделись, – пробормотала Злата.

Зачерпнув воду из бочки, Бузинка осторожно и ласково умыла её: набирала пригоршню и тихонько плескала, обтирала лицо девушки ладонью.

– Пташка ты моя... Полегчало тебе?

Ветерок обдувал мокрое лицо Златы, холодил виски. Рука женщины-кошки поддерживала её крепко, но бережно, и была в этой бережности особая, тёплая, как её летние очи, нежность. Что-то родное, уютно обволакивающее чувствовалось в её объятиях – спокойствие и надёжность. Да, и в детстве Злате было с Бузинкой спокойно и хорошо – сидеть у неё на коленях и смотреть, как кучерявится стружка из-под ножа, как из деревяшки проступают очертания звериной фигурки... Рассказ про медведя, который отомстил хозяевам сада, сломав две яблони и накакав на крыльцо, она до сих пор помнила. Две другие охранницы остались в памяти в виде смутных безликих образов, а вот Бузинка отпечаталась ярко. И пепельно-белокурые волосы, и эта ласковая голубизна глаз...

– Да... легче, – пролепетала Злата, утираясь рукавом. – Голову обнесло маленько... Может, солнышко напекло.

Бузинка улыбнулась лучиками-морщинками у глаз.

– А может, и не солнышко, – мурлыкнула она, заправляя выбившуюся прядку девушке за ухо. – Кто бы мог подумать, что я свою невесту в детстве нянчила...

Злату обдало зябкими мурашками посреди жаркого дня. Невеста... Неужели – вот она, судьба? На Лаладиной седмице нынче она гуляла в первый раз, но никто её так и не выбрал. Матушка сказала: «Ну, какие твои годы, придёт ещё судьба. Всё будет». Миновали весенние гуляния, пришло лето, а вместе с ним – и эта гостья из детства. Впрочем, это пока – гостья. Зардевшись, Злата бросала робкие взгляды на женщину-кошку и пыталась понять, что творилось в сердце. Понять оказалось трудно, сердечко то колотилось бешено, то вдруг жутковато замедлялось, и грудь девушки вздымалась глубоко, неровно, прижатая к твёрдой белогорской броне, в которую была облачена Бузинка.

– Матушка на работе, – сказала Злата, щупая холодные стальные пластинки на кольчуге княжеской дружинницы. – Но пойдём в дом, гостьей желанной будешь... Попотчую, чем богаты. Хлеб да соль...

– Благодарствую, милая. – Бузинка окинула взором огород. – Но у тебя, вижу, ещё бочки не набраны и грядки не политы? Давай-ка помогу, раз уж пришла.

Скинув плащ и повесив его на плетень, женщина-кошка взялась за коромысло. Злата не возражала, только смущённо улыбалась, взволнованно дыша, и ходила следом за Бузинкой. Та усмехнулась:

– Что ты за мной хвостиком бегаешь, голубка? Присядь в тенёк, отдохни. Я мигом управлюсь.

Студёна была горная речка, сразу поливать из неё грядки не следовало, вот и прогревалась вода в бочках на солнышке. Черпая из бочки с уже тёплой водой, Бузинка полила все грядки, а Злата не могла оторвать от неё взгляда. Особой изысканностью черты лица женщины-кошки не отличались, простоваты были, грубой лепки, но небесное тепло глаз подкупало и брало душу в добрый плен сразу же. В свою личную охрану княгиня отбирала только самых рослых, великолепно сложённых кошек, и Бузинка соответствовала своей должности по всем статьям. Злата и сама была далеко не коротышка, но едва доставала ей макушкой до плеча. Белокурая шапочка волос кошки-воина пепельно серебрилась на солнце одуванчиковым пухом, сильные стройные ноги в красных сапогах ловко ступали по дорожкам меж грядок, а Злата любовалась ею с тёплым, светлым изумлением, и казалась ей Бузинка удивительной красавицей. Кошка-воительница в сверкающих доспехах поливала грядки у неё на огороде – ну разве не чудо?.. Злата почти беззвучно хихикнула от переполнявшего душу волнения, прикрыв губы пальцами. И вместе с тем она откуда-то знала: так и должно быть. Место Бузинки – здесь, рядом с ней.

Пока женщина-кошка поливала огород, Злата принесла ковшик воды из горного источника. Бузинка, поблагодарив, напилась и умыла чуть заблестевшее от пота лицо. Девушка проводила гостью в дом, где поднесла ей вышитое полотенце. Та утёрлась, огляделась:

– А тут ничего не изменилось с тех пор. – И спросила: – Ты сказала, твоя родительница на работе... А где госпожа Лебедяна? Здорова ли она?

– Матушка Лебедяна умерла, рожая сестрицу Орляну, – вздохнула Злата.

Бузинка нахмурилась, потемнела лицом.

– Вот оно как, – молвила она опечаленно. – Горько мне это слышать...

Молчание зазвенело тонко, грустно. Злата не знала, что сказать, но тяжкие, горестные думы хотелось гнать прочь. Бузинка заметила на полочке когда-то вырезанные ею фигурки, улыбнулась.

– Надо же, зверушки мои целы... – Она подошла, взяла медвежонка, подкинула на ладони и поставила на место.

В дом вбежала Орляна, которая с утра где-то пропадала – видно, носилась и играла со сверстницами из Соснового. Вернулась она, впрочем, не с пустыми руками, а со связкой рыбы.

– Сестрица Злата, ты же тесто ставила? – не заметив гостьи, с порога воскликнула девочка-кошка. – Вот, я наловила! Пирог с рыбой состряпай, так пирога охота!..

Увидев Бузинку около полочки со зверушками, она на мгновение притихла и смутилась. Злата представила ей женщину-кошку:

– Это Бузинка. Она зверей этих когда-то вырезала. Тебя ещё тогда на свете не было. – И засмеялась, взъерошив золотистые волосы сестрёнки: – Добытчица ты наша... Ну, давай сюда улов, будет тебе пирог! Заодно и гостью нашу накормим.

Пока она чистила рыбу и возилась со стряпнёй, Орляна знакомилась с Бузинкой.

– А ты на войне была? – спросила она, разглядывая с восхищением доспехи кошки-воина.

– Доводилось государыню Лесияру на поле сражения защищать, – ответила та.

– О, так ты у самой княгини служишь? – уважительно вытаращила тёмно-карие глаза Орляна.

– Служу, – улыбнулась Бузинка, привлекая девочку к себе поближе. – Похожа ты на свою старшую сестрицу... Как две капли воды вы с ней.

И она бросила задумчиво-ласковый взор в сторону Златы, которая как раз защипала края теста и собралась ставить пирог в печь. Тот вышел большим и пухлым, и женщина-кошка, встав, взяла у девушки тяжёлый противень:

– Давай, помогу...

Их руки соприкоснулись, и щёки Златы вспыхнули жаром. Приметливая и зоркая Орляна тут же лукаво прищурилась:

– Сестрица Злата, а чего это ты так покраснела?

– Не твоего ума дело, – напустив на себя сердитый и занятой вид, буркнула девушка. – От печки, наверно.

Но Орляна – даром, что дитя – уже про Лаладину седмицу и суженых знала.

– А-а, – протянула она догадливо, улыбаясь до ушей. – Поня-я-ятно всё с вами!

Хихикнув, она выскочила во двор, и запущенная ей вслед рукой старшей сестры морковка стукнулась о дверь и сломалась пополам. Бузинка тоже мягко засмеялась, легонько погладив пальцами горящие щёки Златы. У той и вовсе дыхание сбилось, разрывая грудь, и она широко распахнутым взором уставилась в приближающееся лицо женщины-кошки. Нутро то пламенело, то заливалось холодком волнения.

– Не целовалась ещё ни с кем? – шевельнулись губы Бузинки около её приоткрытых уст.

Едва дыша, Злата смогла только отрицательно качнуть головой. Хоть и увивались вокруг неё холостячки, но никому она поцелуя не дарила, берегла себя для будущей лады.

– Горлинка моя чистая, – тихо, ласково молвила Бузинка.

Она не поцеловала девушку, а только невесомо коснулась её щеки своею. Печь дышала жаром, пахло горячим мякишем и рыбой; Бузинка всего лишь нежно сжала руки Златы в своих, а у той уже и голова плыла, и сердце сладко зашлось биением. Казалось, колени вот-вот не выдержат, подкосятся...

Так матушка Искра их и застала – стоящими у печки и держащимися за руки. Из-за спины у неё выглядывала озорная мордашка Орляны: видно, младшенькая успела сбегать к родительнице в мастерскую и донести радостную весть. Заслышав о гостье, та оставила работу и немедля явилась домой. На память она никогда не жаловалась и сразу Бузинку узнала.

– А, помню тебя... Здравствуй. Так значит, это ты руки моей дочери просить пришла?

Бузинка поклонилась хозяйке дома.

– Точно так, госпожа Искра. Сердце меня к Злате привело. У неё знак тоже был.

Матушка Искра перевела глубокий, грустновато-внимательный и испытующий взор на Злату. Та, трепеща от волнения, точно былинка на ветру, только кивнула и опустилась на лавку: ноги совсем подгибались.

Матушка Искра не спешила отвечать. Она попросила воды – умыться, надела чистую рубашку взамен рабочей, сменила тяжёлые сапоги на мягкие кожаные чуни. Повела носом, учуяв рыбный пирог.

– Торопиться не станем, отобедаем сперва, – вымолвила она наконец. – Садись к столу и ты, любезная гостья.

Пирогу нужно было ещё постоять немного, отмякнуть, а пока Злата поставила на стол пшённую кашу, кисель с клюквой и оставшиеся с завтрака оладьи.

– Значит, по-прежнему у государыни на службе состоишь? – Матушка Искра отправила в рот ложку каши, отхлебнула простокваши.

– Точно так, – кивнула Бузинка. – С шестнадцати лет и по сей день – уж двадцать пять годков.

Злата посчитала в уме: значит, Бузинке сравнялся сорок один год. По кошачьим меркам это считалось молодостью; когда за сотню перевалит – зрелость, а те, кому уже за двести, слыли пожилыми.

– И живёшь, стало быть, при ней же, в казённых хоромах? Ну, а жену куда привести думаешь? – спрашивала матушка Искра неторопливо, деловито и сдержанно.

– Могу и в родительский дом, потому как своего у меня пока нет, – ответила кошка-воин, отведав оладий и киселя. Ела она опрятно и тихо, не жадно. – Родительницы мои большой сад держат и бортевые угодья. Мёд у них чистейший, липовый, на всю округу славится... Восемь веков уж наш род пчёл разводит – из поколения в поколение, и роща липовая столько же стоит. В доме, правда тесновато будет: три сестрицы-кошки у меня старших, все супругами и детками обзавелись. Одним большим семейством живём – в тесноте, да не в обиде. Только я одна отмежевалась, на службу ушла в дружину княгини.

– Мёд – это хорошо, это славно, – проронила матушка Искра. – Мёд всегда в цене. И сад, говоришь?

– Сад, верно. Яблони, груши, вишня и орешник.

Злата, слушая их разговор, представляла себе цветущую липовую рощу. Ей даже чудился сладкий дух, исходивший от старых благородных деревьев... Яблони, согнувшиеся под тяжестью зреющих плодов. Корзины, полные румяных яблок... Яблочная брага. Девушка встретилась взглядом с Бузинкой и опять смутилась до жара в щеках от её голубоглазой ласки.

А тем временем подоспел пирог, и хозяйка дома сама разрезала его на ломти, оделяя всех за столом: кусок – гостье, по куску дочерям и себе. После обеда она сказала:

– Ну что ж... Знаки знаками, но и подумать тут есть над чем. Приходи, любезная Бузинка, завтра на закате. Я как раз с работы вернусь.

Поднявшись, Бузинка откланялась. Злате очень хотелось бы снова ощутить её объятия, но женщина-кошка при родительнице своей избранницы держалась степенно и целомудренно – лишь поклонилась Злате, но взгляд её был нежен и глубок. Она ушла, матушка Искра вернулась на работу, а Злата принялась за обычные домашние дела. Но отлетел покой от её души, мысли бестолково носились птахами: появление Бузинки перевернуло в ней всё. Светлой, томительно-сладкой тревогой наполнялось сердце, и потому-то из рук девушки всё валилось. Бусы янтарные порвала, золу из печки выгребала – на пол рассыпала, села шить – иглу уронила да так и не нашла... А когда из рук выскользнул полный холодного молока кувшин, Злата присела около черепков, лежавших в огромной белой луже, заслонила лицо ладонью и завсхлипывала. Орляна подбежала, обняла её за плечи и принялась утешать:

– Ну, полно, сестрица Злата, не плачь! Было б из-за чего горевать... Бабушка Лесияра ещё молока пришлёт.

А Злата уже не всхлипывала – её плечи тряслись от смеха.

– Ох и растяпа же я сегодня, – укорила она саму себя. – Не знаю, что со мною творится...

– Так ясное дело – влюбилась ты, поди, – подмигнула сестрёнка.

Злата шутливо нахмурилась, потрепала её за ушко.

– И всё-то ты знаешь, умная какая!

Вечером вернулась матушка Искра. Она показалась Злате более усталой, чем обычно, и грустной. За стол она садиться не стала, сказала:

– Сходим-ка, проведаем матушку Лебедяну, пташки мои милые. Злата... Снедь, что ты на ужин приготовила, собери в корзинку.

Она умылась и удалилась в опочивальню переодеваться, а вскоре вышла в чёрном вышитом кафтане с алым кушаком, в новеньких сапогах – тоже чёрных, с загнутыми носами и золотыми кисточками, а косицу спрятала под барашковую шапку. Кивнула дочерям:

– Готовы, родные? Ну, идёмте.

Шаг в проход – и они очутились у одиноко стоявшей на полянке среди соснового леса яблони. Как и всегда, встретила их она приветливым шелестом, но вот чудеса: кто-то за ней поухаживал: убрал под нею траву, сделав ровный приствольный круг, а по кругу высадил белые, голубые и жёлтые цветы. На хорошо разрыхлённой почве виднелись следы граблей.

– Ну и дела, – нахмурилась матушка Искра, изумлённо и озадаченно потёрла подбородок, погладила затылок. – Кто-то тут побывал без нас!.. Кто-то с доброй душой и руками умелыми. – И спросила, обращаясь к яблоне: – Лебёдушка, кто же приходил к тебе? Кого нам благодарить за такую заботу?

Яблоня только тихо прошелестела листвой что-то нежное, успокоительное. Матушка Искра вздохнула. Некоторое время они молчали, думая о том, кому вдруг понадобилось ухаживать за одиноким деревом на уединённой полянке. Пахло смолой и хвоей белогорских сосен, травой и землёй, вольным и чистым ветром, свежестью вечерних небес... Матушка Искра присела у цветов, раскинула на траве небольшую скатерть и разложила ужин из корзинки.

– Садитесь, милые... Кушайте, – сказала она дочерям.

Злата с Орляной устроились рядом и задумчиво принялись за еду. А матушка Искра, помолчав, вскинула грустноватый взор к кроне яблони.

– Ну вот, Лебёдушка... Посватались к нашей Злате, невеста она теперь. Избранница славная. Ты знаешь её: это Бузинка, что тебя охраняла во время войны. И вроде радоваться надо, а кручина на моём сердце, грусть. Выпорхнет Злата из родного дома, и осиротеем мы с Орляной. Как же мы без неё?.. Как же мне отпустить её, лада моя?

Глаза матушки Искры печально и устало закрылись, а Злата, чуть не подавившись от солёного кома в горле, оставила еду и кинулась к ней. Ей и самой вдруг стало тоскливо от мысли, что придётся покинуть родительницу-кошку и сестрёнку, чтобы поселиться в доме, где жила пока незнакомая, чужая ей семья.

– Матушка Искра, – дрогнувшим от слёз голосом пролепетала она, обнимая ту за плечи.

– Сокровище моё, – улыбнулась та, целуя Злату в глаза.

Орляна, вдруг захлюпав носом, прильнула к старшей сестре с другой стороны, обхватила руками, прижалась к плечу щекой.

– Сестрица, не уходи от нас!

Не знала Злата, что ответить. На смену радостному волнению от встречи с Бузинкой пришла растерянность и пронзающая сердце печаль, а от ласкового шелеста яблони, в котором слышалось эхо голоса матушки Лебедяны, плакать хотелось ещё пуще. Посидев под деревом ещё немного, они собрали остатки ужина в корзинку. Как всегда, матушка Искра оставила яблоне гостинец – кусочек рыбного пирога.

На следующий день Бузинка пришла в условленный час, когда закатные лучи озаряли горные вершины розовато-янтарным светом. Явилась она не с пустыми руками, принесла гостинец из родного дома – туесок душистого липового мёда, смешанного с толчёными орехами. Нежно таяло это сладкое лакомство во рту, орешки похрустывали на зубах, а если ещё и со свежим пшеничным калачом и кружкой молока – так и вовсе не было ничего вкуснее на свете.

– Ну что ж, любезная Бузинка, бери Злату в жёны, – сказала матушка Искра. – Приданое за ней получишь хорошее: не зря я с рассвета до заката трудилась и копила добро.

Ласково засияв голубыми глазами, Бузинка взяла девушку за руки и сжала в своих. Однако от неё не укрылась кручина, снедавшая Злату со вчерашнего вечера: хоть и высохли слезинки, но грусть затаилась под ресницами.

– Что с тобой, голубка моя? – спросила она, встревоженно и нежно заглядывая невесте в глаза. – Ты будто не рада... Что тебя печалит?

Злата снова ощутила ком в горле. Он мешал говорить, делал голос глухим и тихим, но она выдавила:

– Ежели я уйду в твой дом, как же матушка и сестрица останутся тут без меня? Сердце моё рвётся на части...

Дыхание сбилось, горло стиснулось, и Злата разрыдалась так сильно и безутешно, что Бузинка растерялась. Она глядела на девушку огорчённо несколько мгновений, а потом прижала её к груди.

– Ну, ну... Милая, не горюй! Не плачь, звёздочка моя ясная, что-нибудь придумаем.

Кое-как уняв рыдания, Злата подала ужин, который старательно приготовила к приходу избранницы. Кусок не лез ей в горло, хоть она и пыталась улыбаться Бузинке. Белокурую кошку эта улыбка сквозь слёзы обмануть не могла, и в светлой лазури её взора светилось тёплое сострадание. После ужина она сказала:

– Вы погодите печалиться. Найдём выход, только дайте мне время. Посоветоваться с родными я должна и с государыней Лесиярой поговорить.

Её слова обнадёжили Злату, а нежное пожатие руки, которое Бузинка позволила себе на прощание уже на правах законной суженой, окутало сердце объятием незримых крыльев. Снова чувства пришли в волнение, поднялись стайкой птичек, заиграли, как пузырьки в воде...

Кошка-воительница вернулась спустя несколько дней. Она сказала, что готова поселиться в горном домике сама, дабы не разлучать будущую супругу с семьёй. С родными она всё обсудила, и те согласились.

– А о чём ты говорила с государыней? – спросила матушка Искра.

– Я оставляю службу, – ответила Бузинка. – Княгиня меня отпускает. Ежели ты согласна взять меня к себе, мастерица Искра, буду работать у тебя. Я ещё не слишком стара, чтобы учиться и осваивать новое дело.

– Ну что ж, коли так, то добро пожаловать. – Матушка Искра крепко и сердечно пожала руку будущей родственницы. – Учиться никогда не поздно.

Липы пышно цвели, наполняя рощу сладко-хмельным, тонким, щемящим духом. Гудели пчёлы, неустанные труженицы, перелетая с цветка на цветок – ни одного не пропускали, чтобы в сотах созрел прославленный мёд Ледяники Бортницы, родительницы Бузинки. Была Ледяника белокура и светлоглаза: очи – и впрямь будто льдинки голубоватые, острые и проницательные. Пока матушка Искра обсуждала с нею будущую свадьбу их дочерей, а Орляна уплетала блины со сметаной, испечённые супругой Ледяники, наречённые бродили по липовой роще вдвоём рука об руку.

– Неудивительно, что медведи к вам захаживают, – сказала Злата со смехом. – Медок-то сладкий им уж больно люб!

– Так и есть, – улыбнулась в ответ Бузинка. – Сестрицы мои и матушка Ледяника по очереди обходы делают, борти от зверей стерегут. Пусть косолапые диким, лесным мёдом лакомятся, а наш – не для них.