Текст книги "В ожидании зимы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

Колени девушки сами подогнулись, когда настала их с Младой очередь принимать Лаладин венец. Она трепетала, словно находясь под чьим-то пристальным взглядом, которому было подвластно прочесть все её тайные помыслы, все глубинные желания.

– Открой сердце своё Лаладе, – золотисто прошелестел шёпот возле уха. – Ежели какие сомнения у тебя, венец не снизойдёт. Богиня скрепляет брачными узами лишь тех, чьи чувства искренни и взаимны.

Сомнения? Видно, слово это было обронено мудрой жрицей намеренно, как искушение покопаться в себе, вспомнить синеглазую воровку… Ведь матушке она ничего такого не сказала, а вот Дарёне шепнула зачем-то. Откуда она знала? Каким непостижимым образом она умудрилась всколыхнуть со дна её души то, что там было похоронено и упокоено ласковыми чарами Нярины-утешительницы? Грустный вздох прошлого коснулся лопаток девушки тревожащим холодком, но ему было уже не пошатнуть, не подкосить светлые столпы, на которых прочно зиждилось её настоящее и будущее, связанное с Белыми горами и Младой. Дарёна с улыбкой устремила свой взор к свету, ожидая, когда тот начнёт превращаться в солнечный сгусток. Уверенность, что это непременно случится, возрастала с каждым звенящим мигом, а пожатие тёплой руки Млады ещё более укрепляло Дарёну в этой вере. И прошлое, постояв за плечом, потихоньку отступило.

«Ну же, ну же, сгущайся», – умоляла Дарёна золотой свет под потолком. Напрягая сердце и душу, она сжимала руку Млады и устремлялась к этому сиянию всеми помыслами, чтобы оно увидело, что у неё нет сомнений, а чувства неподдельны. Кто-то незримый ласково и задумчиво улыбался ей, а потом одним мягким дыханием заставил золотой свет затрепетать. И – вот они, острые лучики, играющие радужными переливами, вот он, сияющий венец!.. Дарёне показалось, что от его блеска её глаза начали таять, как кусочки льда, солёные ручейки защекотали губы, а торжественный голос Светлооки распростёр над ней белоснежные крылья желанных слов:

– Млада и Дарёна, Лалада скрепила ваш союз. Отныне вы – законные супруги перед светлым ликом её.

Ещё долго эхо этого голоса бродило и отдавалось в душе Дарёны, освещая все тёмные закоулки, а девушка никак не могла поверить, что всё это наконец свершилось. Может, этот удалой, широкий свадебный пир в княжеских палатах ей снился? Может, эти бессчётные гости были призраками, которых унесёт одно дуновение ветра? А вдруг вкус белужьего мяса мерещился ей?

– А ты знаешь, что ешь сейчас самую настоящую белую княгиню, милая новобрачная? – свежим дыханием прорезал пелену наваждения знакомый голос. – Твоя супруга её собственноручно изловила, гордись!..

Голубой хрусталь глаз княжны Светолики вернул Дарёну в вещественный мир, и она наконец поверила в происходящее. А Млада, кланяясь, ответила:

– Ну, в её поимке мы все поучаствовали, госпожа.

– Не скромничай, это твоя добыча по праву, – засмеялась Светолика, уже слегка хмельная. И прибавила, задумчивостью стерев улыбку с лица: – И супруга вон какая чудесная тебе досталась. Столько счастья – да в одни руки!..

– И к тебе счастье придёт, княжна, не сомневайся, – сдержанно молвила Млада в ответ.

– Эх, где вот только оно бродит, счастьюшко-то моё? – полушутливо, полусерьёзно вздохнула наследница престола, улыбаясь Дарёне. – Может, не народилось на свет ещё, а может, в колыбельке спит… Хоть бы весточку какую оно мне подало, приснилось, глазками подмигнуло! Вон, к примеру, Мечислава: она свою суженую нашла, когда та ещё молоко своей матушки сосала. – Светолика кивнула в сторону кареглазой Старшей Сестры, чинно сидевшей за столом со своей супругой. – Увидела во сне и город, и улицу, и дом, где её половинка родилась. Ну, нрав у неё решительный… Смотра невест ждать не стала, в дом зашла гостьей незваной, да так с порога и заявляет родителям, мол, на суженую свою пришла поглядеть. А там суженая – дитя в люльке! Глазки вылупило и смотрит… – Светолика усмехнулась. – Мечислава кроху только поцеловала и ушла – ждать, когда подрастёт невеста. А как девица в возраст вошла, так и она в дверь постучалась со сватовством. А мне вот даже не снился до сих пор никто… Видно, время не пришло.

Любопытство заставило Дарёну присмотреться к этой паре – грозной, сверкающей глубокими тёмными очами Мечиславе и её жене Беляне, обладательнице огромных серых глаз и пушистых ресниц. Красота Беляны была строгой, по-зимнему холодной и отточенной, как клинок, в её зрачках словно поблёскивали искорки инея; судя по всему, она имела над своей супругой большую власть. Мечислава, выпив пару-тройку кубков хмельного зелья, распалилась, пошла в пляс, и её, словно челнок в бурном течении, понесло в сторону чужих жён и девиц. Уж как она увивалась около них, как стремилась приблизиться, задеть за рукав, подмигнуть!.. И пошло-поехало: одна, другая, третья гостья становилась ей на несколько мгновений парой, а разошедшаяся Мечислава вихрем неслась вперёд, стараясь подцепить и покружить в танце как можно больше женщин. Скулы её порозовели, глаза горели янтарным пламенем, тёмные шелковистые волны волос пружинисто вздрагивали, метались и плясали, когда она задорно вскидывала голову на длинной гордой шее… Дарёна даже залюбовалась невольно, хотя ещё хорошо помнила тот неласковый приём, оказанный ей этой Сестрой, когда девушка впервые перешагнула порог княжеского дворца. Лихой плясуньей была Мечислава, но недолго ей пришлось веселиться: из-за стола за ней ревностно следил серый ледок жениного взгляда. Поднявшись, Беляна поплыла лебёдушкой, приплясывая со всеми встречными и исподволь, медленно, но верно направляясь в сторону раздухарившейся супруги. Величественная и царственно-неторопливая, в многослойном наряде и высокой кике с жемчужными подвесками и покрывалом, она приблизилась к Мечиславе и, подбоченившись одной рукой, другою поманила её. Завидев тонкую, сурово выгнутую тёмную бровь и грозящий пальчик с крупным перстнем, та сразу как-то сдулась, сникла, весь задор её померк… Дарёна не верила своим глазам: воинственная, властная и удалая Мечислава начала пробираться к жене – бочком, бочком, лавируя между танцующими и удаляясь от женского «цветника». Лицо у неё сделалось виноватым, как у нашкодившего подростка, застуканного в самый разгар проделок, но при этом она старалась сохранять непринуждённый и независимый вид, будто вовсе и не жена её поманила, а ей самой надоело кружиться в пляске.

– Подумать только! Оказывается, Мечислава-то – подкаблучница, – хихикнула Дарёна, прикрывая пальцами улыбку.

– Да уж, жёнушка у неё – ух!.. – прищурила Светолика в сторону красавицы Беляны глаза, полные упруго дышащего хмельного огня. – Выросла суженая из колыбельки своей и превратилась вот в такую строгую госпожу… Да разве возможно не повиноваться столь прекрасному пальчику?! Кто угодно побежал бы за нею, как на верёвочке!

Вот чем княжна Светолика так странно, до замешательства и холодка по коже напоминала Дарёне Цветанку – этой неизменной, преданной очарованностью женскими прелестями, то и дело сквозившей в её взгляде. Восхищаясь каждой красивой женщиной, Светолика не считала необходимым это скрывать, и выходило это у неё так искренне, непосредственно и смело, что ни у кого не хватало духу её в этом упрекать и сердиться на неё. Казалось, она была влюблена во всех красавиц сразу.

Между тем Мечислава плясала теперь только с Беляной – чинно и сдержанно, без намёка на недавнюю залихватскую вольность. Исподтишка она стреляла вокруг себя беспокойным взглядом: не заметил ли кто-нибудь того, как её только что приструнила супруга? А Светолика, посмеиваясь, шутливо толкнула Младу локтем:

– Гляди, вот попадёшь в жёнушкины сети! Это поначалу они все тихонькие да покорные, а потом и не заметишь, как они начинают верховодить да верёвки из тебя вить…

– Сперва сама супругой обзаведись, княжна, вот и узнаешь на деле, каково оно, – усмехнулась Млада, увлекая Дарёну за собой в пляску.

Дыхание пронизывало грудь жаром, ноги почти не чуяли пола, и Дарёна полностью отдавалась рукам Млады. Она верила им и следовала за ними, не в силах освободиться от тёплых незабудковых чар.

*

…Эти чары продолжали окутывать её и в медовый месяц. Она дышала ими, блуждая, как во сне, по лесным тропинкам и вплетая в чёрные кудри женщины-кошки все весенние цветы, какие только находила. А ещё этой весной она увидела цветы, на которые прежде не обращала внимания.

Солнечный, почти по-летнему тёплый день завёл новобрачных в тихий ельник, где изредка перезванивались птичьи голоса, а ветер, казалось, задремал под раскидистыми бахромчатыми лапами. Впрочем, порой он всё же пробуждался и начинал лениво веять, рассеивая в воздухе золотой цветень – еловую пыльцу, которая колдовски усыпала собою всё вокруг. Верхние ветки были украшены ярко-малиновыми шишками, а на боковых и нижних росли жёлтые.

– Не каждый год ели цветут, – молвила Млада, ласково теребя пальцами отягощённую соцветиями ветку.

– Какая красота, – прошептала Дарёна, жмурясь от солнца, в луче которого медленно кружились пылинки.

– Вот эти, красные – это женские шишки, – сказала Млада, поднимая взгляд к верхушке дерева. – А жёлтые – оплодотворяющие, они-то и сеют цветень. А растут те и другие на одном дереве…

«Как у дочерей Лалады», – подумалось Дарёне.

Расстелив под еловым шатром свой плащ, женщина-кошка уселась и протянула руку Дарёне. Вложив в неё свою, девушка ощутила жар её ладони, и кожу на спине и плечах ей словно обожгли тысячи золотых пылинок. Ноги подогнулись, и Дарёна опустилась рядом с Младой, чувствуя и сердцем, и душой, и телом раскалённое дыхание солнца. Они не пресыщались друг другом, напротив, бесконечно жаждали слияния каждый день, и всякий раз оно возносило их на своём костре к небу так, будто это случалось впервые. Соприкоснувшись с бедром Млады, Дарёна напряглась от чувственной дрожи, но женщина-кошка не торопилась – созерцала цветение елей с задумчиво-мечтательным видом. Их бёдра тепло примыкали друг к другу, лесное золото весеннего дня плыло в хмельной дымке предвкушения, и Дарёна, переплетая свои пальцы с пальцами супруги, думала: нет ничего прекраснее и естественнее, чем испытывать желание и ощущать пыл взаимности. Лалада скрепила их союз, слив их в одно целое, и Дарёне теперь даже дышалось тяжело без Млады, когда та отлучалась на службу.

Зачем чернокудрая женщина-кошка дремотно жмурилась, лениво обхватив рукой колени? Её с головой выдавали ноздри, чуткие и подвижные, и по их колыханию Дарёна уже научилась улавливать оттенки настроения Млады. Изнемогая от нетерпения, девушка тихонько подула ей в ухо. Это был запретный приём: какой кошке могло понравиться подобное? Впрочем, Млада не рассердилась, только фыркнула и чуть двинула ухом.

– Ой, сделай так ушком ещё! – засмеялась Дарёна. – Я думала, ты только в кошачьем облике так умеешь…

Наверно, старая ель диву давалась, что это за хихиканье и возня начались под юбкой её цветущей кроны. Там слышалось прерывистое, сильное и шумное дыхание, а потом воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая влажным звуком поцелуя.

– Жарко… Я взопрела вся, – прозвенел голос Дарёны.

– Ну, так разденься, моя горлинка, – отозвалась Млада приглушённо и сипловато. – Сними всё, кого тут стесняться?

– А ты? – шаловливо хихикнула девушка.

– А я – уже!

Шуршание одежды, дыхание, поцелуи.

– Ой, а теперь зябко… Ветерок-то прохладный, – пожаловалась Дарёна.

– Ничего, радость моя, сейчас согреешься… Я не дам тебе замёрзнуть.

– Мла…

Голос девушки прервался, заглушённый ненасытными губами женщины-кошки. К лесным звукам присоединилось нежное перешёптывание, лёгкие стоны, томные вздохи… Снова мягко расплылась тишина, обильно посыпаемая еловым золотом, а потом дыхание начало приобретать размеренность и нарастающий ритм, вырываясь всё с большей страстью.

– Ах… ах… – серебристо звенели вздохи Дарёны, а спустя несколько жарких мгновений тугой узел двух дыханий разрешился долгим: – Аааах…

Настал покой, тёплый и медово-густой. Стрекотали кузнечики, а двое под елью, прильнув друг к другу, опять утонули в ленивых тягучих поцелуях. Потом женщина-кошка появилась на открытом пространстве меж деревьев – обнажённая, с красными пятнышками на коленях. Стряхнув с ног приставшие хвоинки, она выпрямилась и улыбнулась оставшейся под елью девушке.

– А хочешь, перекинусь в кошку? – блестя сапфирами глаз, мурлыкнула она.

– А так тоже можно? – томно пролепетала Дарёна, ещё не успевшая перевести дух.

– Ты же сама хотела, – приподняла бровь женщина-кошка. – Сны всякие игривые видела…

Она блеснула клыками в улыбке, перекувырнулась на траве, и уже в следующий миг солнце заиграло на угольно-чёрной, лоснящейся шерсти, густой и пушистой. Огромный зверь, текуче и плавно двигаясь, направился назад, под ель. Гортанное ласковое мурчание заглушило писк, который вырвался у девушки.

– Ой… Млада… Щекотно! Ха-ха-ха!

Дарёна выскочила из-под елового шатра, ловя волнами распущенных волос медный отблеск солнца; от мытья в чудесной белогорской воде они с небывалой быстротой отросли ниже пояса и теперь прикрывали незагорелую спину и молочно-белые ягодицы. Семеня стройными ногами по траве, Дарёна обернулась с шаловливым блеском в янтарно-карих глазах. Это было слишком явное приглашение поиграть в догонялки, чтобы чёрная кошка его не приняла; в три мягких прыжка она настигла девушку, схватила широкими лапищами и повалила в траву. Охнув, Дарёна заливисто расхохоталась, и её смех, летучей стайкой одуванчиковых пушинок взметнувшись к небу, спугнул лесное молчание. Низко и гулко ухнула в таинственной глубине ельника какая-то птица, с другой стороны откликнулся трескучий стрекот, а завершилось всё холодящим кровь хохотом.

– Ой… – съёжилась Дарёна от этих звуков.

– Мурррр, мурррр, – урчала кошка, щекоча её усами.

Растянувшись на траве и прикусив чувственно заалевшую нижнюю губку, Дарёна ждала с потемневшими от волнения глазами, и видно было, как кожа на её втянутом животе вздрагивала от мощных и частых толчков сердца. Кошка тыкалась носом в пушистую рыжеватую поросль, прося раздвинуть колени, и Дарёна сдалась, раскрываясь навстречу сильному и широкому языку.

Сухие травинки и хвоинки запутались в её волосах, по всей длине их усыпала еловая пыльца, но Дарёне было лень причёсываться. Она сидела на берегу незнакомого озерца, подставляя тело солнцу, а Млада уже в человеческом облике плавала и ныряла. Давнишний «игривый» сон о кошке сбылся… Дарёна сжимала ноги вместе, всё ещё испытывая отголоски мучительно-сладкой игры, заставившей её стонать на весь лес.

На траву шлёпнулась большая рыбина и забилась, напугав Дарёну. Сплюнув попавшие в рот чешуйки, Млада в торжествующей улыбке обнажила розовые от рыбьей крови зубы.

– Запеки её в пироге, горлинка, м?

– Ладно, – боязливо отодвигаясь от бьющейся рыбины, сказала Дарёна. – Только ты её сама почисти. А я уж испеку.

Что-что, а рыбные пироги Млада любила, как никакое иное блюдо, и была готова есть их хоть каждый день. Плотоядный блеск её синих кошачьих глаз не оставлял сомнений в том, что она с удовольствием слопала бы добычу прямо сейчас, сырьём, но отныне женщина-кошка обязана была думать не только о себе, но и о своей молодой супруге. По-звериному встряхнувшись, она села рядом с Дарёной и шутливо поймала её за нос.

– Почищу, – согласилась она.

Дарёна не гнушалась никакой работой, но чистка рыбы не была её любимым занятием, и эту обязанность Млада взяла на себя – тем более, что управлялась она с этим ловко и умело. Мясо тоже разделывала она, а Дарёне оставалось только готовить.

– Фу, от тебя сырой рыбой пахнет, – уклонилась девушка от надвигавшихся губ Млады. – Сперва рот прополощи…

Кто бы её слушал! Её придушили таким поцелуем, что едва нижнюю челюсть не заклинило, и под ласковым, но сильным нажимом Дарёна снова опустилась на траву. Не успела она одеться, и вот – пришлось опять всё скидывать, потому что противостоять мурчащей нежности не было сил.

…Солнце спускалось по ступенькам из багровых облаков за озеро Синий Яхонт, когда Дарёна достала из печи румяный, пышущий жаром пирог. Глаза Млады, дремавшей на лавке у стены, сразу приоткрылись блестящими щёлочками, а ноздри оживлённо задрожали.

– Учуяла вкусненькое? – с нежностью почесав ей за ухом, засмеялась Дарёна.

Млада с мурлыканьем прильнула щекой к её руке, а потом стряхнула с кудрей остатки дрёмы и поднялась. Широким охотничьим ножом она взрезала пирог и откинула верхнюю корочку.

– Мрррр… р-р-рыбка, – заурчала она, вдыхая вкусный парок, поднимавшийся от ломтиков запечённой рыбы, переложенных колечками лука.

Не дав пирогу даже немного остыть, Млада отхватила себе огромный кусок, а Дарёна, подперев голову руками, сидела напротив и смотрела, как она ест. Хороший, насыщенный день сегодня выдался, сколько дел они с Младой вместе переделали! Починили деревянный настил перед домом, перебрали припасы в погребе и выкинули всё подпорченное, прибрались на чердаке… А в сырой норке под углом дома они обнаружили ужа. Дарёна сперва испугалась змеи, но Млада её успокоила: «Ужики полезны, они мышей ловят не хуже кошек: пролезут в любую щёлку и мышиную норку, кошке недоступную. Пущай живёт». Преодолев холодящую дрожь, которую у неё вызывали все ползучие гады, Дарёна попробовала подружиться с новым соседом, но тот, похоже, был не в настроении знакомиться – брызнул в неё на редкость мерзко пахнущей жидкостью и прикинулся дохлым. Девушка отскочила, морщась от вони и тряся обрызганной рукой, а Млада покатывалась со смеху, выставляя напоказ весь свой великолепный набор белых и крепких, хищноватых зубов. «Не привык он к тебе, вот и испугался, – сказала она. – Ужи всегда так делают, защищаясь. Ничего, мало-помалу подружитесь…»

Разморённая от приятной усталости, Дарёна поела совсем немного. Щёки горели от возни у растопленной печи, кожу на лице немного стянуло жаром, а натруженные ноги гудели. Вставать не хотелось… Вот бы кто-нибудь перенёс её с лавки прямо в постель! Но нет, отход ко сну откладывался: их ещё ждала баня. В пропитанной можжевеловым и травяным духом парилке девушку развезло окончательно, и она лениво вытянулась на душистой соломе. Когда Млада прильнула к ней влажным от пота и пара телом и защекотала губами шею, Дарёна простонала:

– У тебя ещё какие-то силы остались?

– Ненасытная я, да? – тихонько засмеялась Млада, касаясь дыханием её уха. – Совсем замучила тебя, бедняжку, своей любовью…

– Не замучила, что ты! – из последних сил прижимаясь к её щеке своею, вздохнула Дарёна. – Любо мне с тобой быть, и ласки твои сладки мне. Но сегодня я… ммм… уже устала немножко.

– Ну, коли устала, тогда отдыхай, моя родная, – сказала Млада, ограничиваясь сдержанно нежным поцелуем. – Лежи, а я тебя попарю и спинку тебе потру…

Позже, чистые и разрумяненные, они сидели в предбаннике, остывая от томительного влажного жара и потягивая прохладный квас.

– Солнышко хорошо припекать уж начало, гриву мне подстричь надобно, – сказала Млада.

Дарёна помогла ей с этим, изрядно укоротив отросшие волосы сзади над шеей, чтоб та не потела в зной. Чёрные влажные завитки падали на пол, и девушке было их жаль: она так любила наматывать их на пальцы… Впрочем, на голове женщины-кошки оставалось ещё немало волос, и Дарёна утешилась этим.

Утром, чуть свет, она провожала Младу на службу. Заворачивая кусок вчерашнего пирога в чистую тряпицу, она отчаянно зевала: ночь промелькнула, как единый миг, где уж тут выспаться всласть… Впрочем, так всегда бывало после выходного дня у супруги. Спохватившись, что спросонок не убрала волосы, Дарёна потянулась за платком, но Млада, ласково чмокнув её на прощанье в нос, со смешком шепнула:

– Да не суетись, потом приберёшься… Тут все свои, стесняться некого.

Девичьи привычки понемногу оставались в прошлом: теперь Дарёне следовало плести две косы и убирать их под белый платок и вышитую шапочку с сеткой-волосником на затылке. Платок, имевший вид неширокой, но длинной, как рушник, полосы ткани, проходил под подбородком, охватывал шапочку сверху и завязывался сзади, под свёрнутыми в сетке косами. Так ходили матушка Крылинка, Рагна и Зорица, а теперь и Дарёне приходилось привыкать к такому убору, означавшему её новое положение. Сеточка, в которой покоились волосы, была выполнена из тонких, но прочных золотых нитей с вплетёнными в ячейки жемчужинами, и её позволялось оставлять открытой. Ушей платок тоже не скрывал полностью, чтоб можно было без помех носить серёжки.

Дни шли, всё жарче и веселее пригревало солнышко. Отцвели яблони в садах, но Белые горы не подурнели от этого. На смену вешним цветам пришли раннелетние, и Дарёна не уставала поражаться их благоухающему изобилию и щедрой головокружительной пестроте. Млада не запрещала ей гулять одной, и она, бродя по лесу, наткнулась однажды на полянку, всю сплошь белую от цветущей черемши.

– Ах, – восторженно вырвалось у неё.

Мелкие цветочки собирались в шаровидные головки, а листья походили на ландышевые. Дарёна с улыбкой брела по этому белому ковру без конца и края и вдыхала вкусный, пряный, остро-чесночный запах, оставшийся на пальцах от сорванного стебелька. Этот запах возбуждал голод, который в последнее время стал необычайно жгучим и выкидывал странные коленца: то Дарёне хотелось свежих ягод (и неважно, что они ещё не созрели), то вдруг её охватывала любовь к квашеной капусте, которую она прежде не особо жаловала, а временами начиналась и вовсе пугающая страсть – пожевать, к примеру, глину. А вот мясного ей совершенно не хотелось, более того – от одного вида куска мяса, сочащегося кровью, начинало мутить, и Дарёне было порой трудновато готовить для Млады. Присев на поваленный ствол, она принялась плести венок и, конечно же, не удержалась – зажевала пару стебельков. Душистая, острая черемша раздразнила, раздула пожар в животе. Эх, сейчас бы пирога с крыжовником, луком, яйцами, солёными грибами. Да и рыба там не помешала бы, а также земляника… тоже солёная. Да зелени, зелени побольше: от неё и польза, и вкус приятнее, и пахнет хорошо! Хм… и мёду чуток. И брюквенной ботвы, и крапивы, и одуванчиков, и огурцов… Улиток?! Да, улиток. А ещё – клевер… (Ну и что ж, что им питаются коровы?) Словом, это была сумасшедшая начинка, но именно такое сочетание казалось Дарёне желанным, и она, придумывая всё новые и новые составные части, истекала слюной. Впрочем, вздумай она на самом деле испечь такой пирог, матушка Крылинка наверняка подняла бы её на смех: мало того, что такие вещи вместе не кладут, так некоторые ещё и не едят вовсе… А в самом деле, к чему все эти сложности, разносолы? Самое простое – ломоть свежеиспечённого, ещё тёплого, ноздреватого и пышного хлеба с парным молоком, а больше ничего и не надо.

Распалив себя мыслями о еде, Дарёна вдруг ощутила приступ дурноты. Черемша слишком пьянила своим запахом – даже голова закружилась и разболелась, и девушка решила перенестись подальше отсюда. Хотелось посидеть у какого-нибудь тихого, уединённого озера.

Озерцо, которое она нашла, отражало невыносимо чистую небесную лазурь, а по берегам поросло похожей на осоку травой, которая тоже вошла в пору цветения. Цвела она необычными цветами, похожими на пышные пучочки тончайшей белой шерсти. Дарёна вспомнила её название – пушица. Пуховки мягко защекотали ладонь Дарёны, как детские волосики, и ей вдруг пришла в голову блажь – сшить подушечку с перинкой и набить их этими лёгкими, как гусиный пух, комочками. И непременно вышить наволочку охранными узорами… Кстати, Зорица подскажет, какую вышивку лучше сделать, надо бы у неё спросить.

Задумано – исполнено. Дарёна при помощи кольца перенеслась в Кузнечное, к дому Твердяны. Кошачья половина семейства была, конечно, на работе в кузне, а матушка Крылинка с Рагной и Зорицей трудились в огороде – пололи грядки. Свежий хлеб и молоко для проголодавшейся Дарёны тут же нашлись, но едва она проглотила первый кусочек, как желудок вывернуло, скрутило тошнотой и изжогой в жгут.

– Так-так, – с любопытством прищурилась матушка Крылинка. – А ну-ка… Зорюшка, принеси-ка воды из родника.

Пока Зорица ходила за водой, Дарёна сидела под яблоней на берёзовом чурбаке, слегка сникшая и вялая от колпака мурашек и звона, накрывшего её внезапно следом за дурнотой в животе. На грядках зеленели всходы, и по подросшей ботве уже можно было издали отличить, где что посажено.

– А вот и водичка…

Вернулась Зорица. Вода в ковшике нестерпимо блестела на солнце и была тёплой.

– Испей, испей, водица из Тиши всё как рукой снимет, – уговаривала матушка Крылинка.

Несколько глотков подземной белогорской влаги и правда мгновенно успокоили взбунтовавшееся нутро Дарёны, и она смогла спокойно доесть свой хлеб с молоком. Втайне она не отказалась бы от чего-нибудь ещё, но просить постеснялась.

– Подушечку с перинкой, говоришь? Хм… Так-так, – опять сощурилась Крылинка, когда Дарёна поведала ей о пушице у озера и своём внезапном желании пустить её на набивку. – Ну, голубушка моя, радуйся: это не твоя блажь, а дитя хочет на такой подушечке и перинке спать.

– К-какое дитя? – заикнулась Дарёна, едва не выронив кружку с остатками молока.

– Да нешто тебе неясно? – рассмеялась матушка Крылинка, весело переглядываясь с двумя другими женщинами. – Сама-то признаков не примечаешь?

Дарёна вспомнила, прикинула, посчитала. А ведь и правда, похоже на то… Посреди жаркого летнего дня ей стало вдруг зябко, но не от страха, а от светлого, радостного волнения. А матушка Крылинка расторопно сходила в дом и вернулась с отрезом белёного льняного полотна.

– Дитяти угождать следует… Коль хочет оно такую постельку себе – значит, шей, – сказала она, с поклоном вручая ткань Дарёне.

– Так у меня ж приданое… – начала было та.

– Приданое-то приданым, а полотно это не простое, с благословения Милы, всех матерей защитницы, вытканное, – вкладывая отрез Дарёне в руки, перебила Крылинка. – Надобно теперь тебе её призывать на помощь, и госпожа светлая, богини нашей Лалады любимая супруга, тебя с дитятком твоим беречь станет, разродиться поможет да от хворей спасёт и тебя, и чадо.

– Благодарю, матушка Крылинка, – пробормотала Дарёна.

В доме царила приятная прохлада, погружаться в которую из дневного зноя было сущим блаженством. Зорица разложила на столике для рукоделия образцы охранных вышивок, и у Дарёны в глазах зарябило от затейливых узоров.

– Они все годны, но для младенцев лучше всего подходит вот эта, с месяцем да звёздами. – Образец придвинулся к Дарёне ближе. – Лалада – солнышко ясное, а супруга её возлюбленная – месяц светлый, мрак ночной разгоняющий. Да когда вышивать станешь, смотри, не забудь приговаривать: «Мила, сердцу Лалады милая, стань защитой дитяти моему, укрой, сбереги, от напастей упаси».

Они вместе скроили и сшили оболочки для подушечки и перинки, а наволочку Дарёне предстояло украсить вышивкой собственноручно: Зорица дала ей образец с собой. Пошатываясь, как былинка под ветром, она рвала на берегу озера белые пуховки и набивала ими детскую постель, пока счастливая слабость не принудила её сесть. Скорее бы вечер, скорее бы вернулась Млада…

Но Млада была на службе, и вся нежность Дарёны доставалась рубашке женщины-кошки – одной из двенадцати, сшитых девушкой к свадьбе. Стоя на коленях на краю деревянного причала, она полоскала в водах Синего Яхонта выстиранные вещи, и виделось ей в бирюзовой глади воды отражение любимого лица. Мудрые горы своими белоснежными вершинами смотрелись в озеро, по зеркальной поверхности которого – Дарёна подняла голову и улыбнулась – плыли лебеди. Горделивые птицы с гибкими длинными шеями сияли, словно высеченные рукой неведомого мастера из глыб белого льда.

– Ах!

Залюбовавшись лебедями, Дарёна едва не упустила рубашку. Вытянув её за рукав, она принялась выкручивать и отжимать её, время от времени прерываясь, чтобы взглянуть на птиц. Невозможно было оторвать глаз от этого зрелища. Среди стаи Дарёна приметила одну пару – лебедя с лебёдушкой, которые в сторонке от остальных миловались, поглаживая друг друга клювами. «Вот как оно устроено… И у птиц – совсем как у людей», – думалось ей, а в глазах всё плыло от солёной дымки умилённых слёз. Всё сложилось вместе: их с Младой свадьба, наполненные теплом и любовью дни, прогулки по цветущим Белым горам, ребёнок, лебеди… Счастье сияло в груди у Дарёны, как солнечный сгусток света – Лаладин венец, а слёзы были сладко-солёными. Обняв большую корзину с мокрым бельём, словно дорогого друга, Дарёна улыбалась и вытирала беспрестанно струившиеся по щекам тёплые ручейки. Как же прекрасен Синий Яхонт и отражающиеся в нём снеговые шапки гор!.. Каким покоем дышат леса и цветущие поляны! Что за удивительная трава – пушица…

Развешивая бельё на верёвках, натянутых меж столбов возле дома, она всё ещё улыбалась, а слёзы высохли. Лишь сосны были свидетелями того, как она целовала влажные рукава рубашки Млады и прижималась к ним щекой, а доски настила поскрипывали от её приплясывающих весёлых шагов, когда Дарёна с пустой корзиной возвращалась в дом. Сев к окну, она разложила перед собою на столике образец вышивки и долго всматривалась, изучала узор, чтобы перенести его на наволочку для детской подушечки. Теперь они с Младой стали настоящей семьёй…

За работой она не заметила, как свечерело. День теперь стал длинным, вечера – светлыми, и зажигать лучину или лампу требовалось только с приближением ночи. Солнце ещё горело на самых верхушках сосен, а у земли уже густела голубая тень, когда тихонько стукнула дверь. Дарёна тотчас отложила вышивку и пружинисто встрепенулась: Млада… Радость окрылила её, повлекла вниз по лестнице, а сердце стучало: «Сейчас… Сейчас я преподнесу ей эту весть!»

Млада в сенях снимала своё воинское облачение.

– Здравствуй, горлинка, – с усталой лаской улыбнулась она, когда Дарёна подбежала к ней и принялась расстёгивать наручи. – Ну, как ты тут? Не скучала?

– Скучать некогда было, Младушка, – ответила Дарёна, помогая ей стаскивать тяжёлую кольчугу.

«Скажи! Скажи это!» – трепетал внутри комочек волнения, но Дарёна вдруг растеряла все слова. Казалось бы, ничего не было проще, чем сказать: «У нас будет ребёнок!» – но сладкая, счастливая растерянность накатила на неё и лишила дара речи. А Млада, освободившись от всей этой грозной, холодной стали, которая так напрягала и тревожила её молодую жену, взяла лицо Дарёны в свои тёплые ладони и поцеловала её в губы.

– Погоди ужин накрывать, – сказала она. – Принеси-ка мой новый лук и колчан со стрелами: надобно мне кое-куда сбегать…

– Это ещё куда? – сразу насторожилась Дарёна, холодея. – Что стряслось?