Текст книги "В ожидании зимы (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Некоторое время Лебедяна лежала, пытаясь удержать перед мысленным взглядом прекрасные начальные картины сна: жёлтый от цветущей сурепки луг, солнце, ноги Искры и тёплую тяжесть её рук на своих плечах. Сладостная тоска подступила к сердцу, а к глазам – солёная влага, но вторая, тревожная часть сна коршуном налетела на душу и разбила пленительную любовную истому вдребезги. Лебедяна попыталась пошевелить пальцами ног и не смогла… Только холод притаился под одеялом.

Княгине Светлореченской принесли воду с ромашковым отваром для умывания, но плохо слушающиеся руки только расплескали всё по постели, и Лебедяна, морщась, велела перенести себя из опочивальни в светлицу, на ложе для дневного отдыха: не лежать же на мокром. Четверо девушек перетащили её туда на полотенцах, пропущенных под спиною и коленями, после чего взбили подушки повыше, чтоб Лебедяна могла сидеть, навалившись на них.

Сердце ныло: Искра, Искра… К чему этот сон? Закат жизни уже отбрасывал длинные тени, озаряя её лицо последним светом воспоминаний – зачем снова эта тревога, эти мучения и сожаления? Она так от них устала… Вдруг взлетев над поверхностью своих мыслей к сияющим высотам прозрения, Лебедяна ужаснулась от самой себя: «Думаю, как старуха». Скрюченные пальцы стиснули одеяло. Это дряхлое, разваливающееся тело – лишь клетка для души, ещё не старой, но невольно начавшей угасать тоже. Маленькая Злата, прибежавшая в светлицу со своими тряпичными куклами, никак не желала понять, что матушка не может встать и поиграть с ней, и пришлось позволить ей забраться на ложе.

– Ох, не наваливайся на меня так, доченька, – простонала Лебедяна с измученным смешком. – Большая ты уж стала, тяжёленькая… Задавишь меня.

Впрочем, эта возня была ей в радость. А в груди волной нарастала щемящая материнская тоска: совсем недолго им оставалось так играть… Лебедяна не боялась успокаивающих объятий смерти, её душа болела лишь оттого, что приходилось оставлять Злату сиротой.

– Матушка, отчего ты плачешь? – спросила дочка, оставив куклу и уставившись на Лебедяну большими удивлёнными глазами.

– Я не плачу, моя родненькая, – поспешила вытереть мокрые ресницы Лебедяна. – Просто глаза слезятся.

– А отчего они у тебя слезятся? – не унималась малышка.

– Слезятся и всё, – вздохнула княгиня Светлореченская.

Но отделаться от маленькой почемучки подобным ответом было не так-то просто. Запутавшись в объяснениях, Лебедяна привлекла Злату к себе и обняла. Теперь можно было немного дать волю чувствам, и она лишь зажмурилась и закусила губу, чтобы не затрястись от рыданий слишком сильно. Разумеется, о том, чтобы посмотреть в лицо дочери, и речи сейчас быть не могло. Выручила нянька, пришедшая со словами:

– Княжна Злата, обедать пора! А матушка пущай отдохнёт от тебя.

Лебедяна хотела сказать, что ничуть не устала, но горло было стиснуто сдерживаемым рыданием. Отпустив Злату от себя, она проводила её тоскливо-жадным, прощающимся взглядом до двери, будто хотела запечатлеть в памяти облик девочки, а потом обессиленно откинула голову на подушку.

Ах, этот сон… Как проворачивающийся в ране кинжал, он язвил душу Лебедяны своей последней, страшной частью. Искра, облачённая в доспехи, удалялась от неё за пелену снегопада, а Лебедяна ничего не могла сделать, чтобы это остановить, удержать её, не пустить, спасти… А в небе – то ли чёрная туча, то ли вороньё, сбившееся в небывалых размеров стаю. Поёжившись от холодящего дыхания беды, Лебедяна погрузилась в мучительное прокручивание картин сна и ещё долго не могла оторваться от этого занятия, доводившего её до душевного изнеможения, до стона сквозь зубы, до едких слёз, соль которых щипала щёки.

Стук в дверь вернул её в явь. Послышался голос Искрена:

– Лебедяна, это я, муж твой! Со мною родительница твоя, Лесияра. Как ты себя чувствуешь? Можешь ли принять нас?

В этом голосе, который она слышала уже много лет и изучила до последнего звука, звенела искренняя забота, а между тем Лебедяна знала, что князь удовлетворял свои мужские потребности с молодыми девками, которых возили ему дружинники. Искрен был ещё полон сил и телесных желаний – во многом благодаря ей, Лебедяне, но она теперь не могла разделять с ним ложе из-за болезни. Она отдала ему все свои силы, дважды вытащив с берега смерти, и у неё не осталось больше ничего.

Собравшись с духом, Лебедяна попросила князя и родительницу дать ей время одеться: она лежала под одеялом в одной рубашке.

– Кафтан мой подайте, – осипшим голосом позвала она. – Да повойник другой, понаряднее – тот, что с бисером…

Девушки всё быстро и ловко исполняли – Лебедяне осталось только просунуть руки в рукава. Вместо простого повойника ей покрыли голову богато расшитым и украшенным бисерной бахромой и подвесками из жемчуга, после чего снова укрыли одеялом. Голос на миг изменил княгине, и она знаками попросила дать ей что-нибудь из рукоделия. Ей вручили пяльцы с незаконченной вышивкой и воткнутой в ткань иголкой. Это было только для видимости: сделать хотя бы один стежок она сейчас всё равно не смогла бы – разве что только на ощупь.

– Подушки… повыше, – прохрипела Лебедяна. – Усадите меня ровнее…

Всё было сделано по её слову. Окинув себя взглядом и убедившись, что выглядит пристойно, Лебедяна наконец разрешила служанке открыть дверь.

Вопреки словам князя, вошли не двое, а трое: он сам, княгиня Лесияра и вооружённая мечом дружинница в шлеме, почти скрывавшем её лицо.

– Вот, целительницу мы тебе привели, она тебе поможет, – сказал Искрен, жестом приглашая дружинницу подойти к Лебедяне.

Княгиня Светлореченская удивилась: странная целительница – в полном воинском облачении… Хотя кто его знает… Но даже если кто-то из дружинниц её родительницы и мог обладать выраженным даром исцеления, то уж точно не превосходил по силе саму правительницу Белых гор. Зачем матушке Лесияре приводить кого-то другого, когда она сама – лучшая целительница в своих землях?

– Пусть все выйдут, – подала между тем голос дружинница.

От негромкого звука этого голоса Лебедяна сперва вся насквозь заледенела, а потом в глубине охваченной стужей груди ожил тёплый комочек сердца. Князь принялся выпроваживать служанок, а Лебедяна впитывала тепло карих глаз «целительницы», оживая и расцветая под лучами этого взгляда, который она узнала бы из десятков и сотен тысяч взглядов.

– И ты тоже выйди, княже, – сказал знакомый голос. – И ты, государыня Лесияра.

В уголках глаз своей родительницы Лебедяна уловила чуть заметную улыбку: не иначе, эта встреча была её рук делом. Владычица Белых гор направилась к двери, увлекая за собой Искрена.

– Целительница и больная должны остаться наедине, и пусть никто их не беспокоит, – сказала она. – Идём, княже, нам надо с тобой многое обсудить.

На лице князя была написана простодушная обеспокоенность. Не узнавая «дружинницу», он рьяно прогонял девушек подальше от покоев супруги – старался сделать как лучше.

Воздух врывался в грудь Лебедяны с такой силой, что от его свежести у неё поплыла голова. Это был ветер из её сна – тот самый, который колыхал сурепку и нёс на своих крыльях песню… А может, она и сейчас спала? Отыскав где-то в глубинах задыхающейся груди голос, она сипло и дребезжаще вывела:

Ой, да не шумите, травы летние,

Не вздыхай ты, ветер исподоблачный…

А «целительница» подхватила, поднимая руку к шлему, чтобы снять его:

Дай же голос милой мне услышати,

Что голубкой белой к сердцу ластится

Да цветёт под звёздами небесными…

Освобождённая коса размоталась и упала, и Лебедяна, обомлев, увидела Искру из второй части своего сна – в доспехах и с мечом. Следующим её ожиданием было увидеть чёрную тучу шириной во всё небо и ощутить холодное дыхание злого ветра разлуки, но вместо этого тёплые губы Искры прильнули к её пальцам. Опустившись на колени подле ложа, та покрывала поцелуями руку Лебедяны.

– Не уходи на войну… молю тебя, – пробормотала Лебедяна сквозь колючий ком в горле, который невозможно было выплакать. Наяву у неё получилось сказать вслух то, что во сне украла бессильная немота.

– Я с тобой, лада, я никуда не ухожу, – ласково и чуть удивлённо ответила Искра, присаживаясь на край ложа и завладевая второй рукой княгини Светлореченской. – Я здесь, чтобы помочь тебе, вернуть тебя к жизни, сделать тебя снова здоровой, молодой и прекрасной… Чтобы ты жила ещё долго, очень долго.

Ростки раскаяния, взошедшие во сне, наяву заколосились, роняя слёзы-семена. Ком в горле таял острой ледышкой.

– Я не заслуживаю этого, – прошептала Лебедяна горько, отворачивая лицо. – Я причинила тебе боль…

– Гораздо больше боли и горя ты мне причинишь, если уйдёшь раньше времени, – настойчиво и нежно заглядывая ей в глаза, сказала Искра. – Я хочу, чтобы ты жила… Пусть далеко, пусть не со мною, но жила. Без тебя для меня не станет ни солнца, ни неба, ни весны… Ничего.

– Прости меня…

Слова, не произнесённые, но когда-то отданные ветру, сорвались с губ Лебедяны. Она не противилась объятиям, в которые Искра её осторожно заключила, приподняв с подушек; в этих руках можно было позволить себе слабость и немощь, безбоязненно отдаться им полностью, ибо Лебедяна точно знала: они не причинят ответной боли, не обидят в отместку за обиду, не оттолкнут, даже будучи сами отвергнутыми.

– Дай мне вон ту шкатулку, что на столике для рукоделия стоит, – попросила она.

Родные руки исполнили просьбу незамедлительно. Сняв с шеи ключик, Лебедяна открыла шкатулку, и на её трясущихся пальцах засверкали кроваво-алые лалы в виде сердечек, подвешенных к общей нити на цепочках, в звенья которых были оправлены ослепительно-радужные адаманты. Семь сердец – одно большое и шесть меньшего размера.

– Это самый дорогой подарок… Горы самоцветов и золота не стоят одного из этих сердечек, – прошептала она, прижимая ожерелье к щеке и орошая его слезами.

– Надень его, лада, – предложила Искра с задумчивой улыбкой. – Всю мою любовь я вложила в это ожерелье. Я хочу видеть его на тебе.

Она помогла Лебедяне застегнуть украшение на шее и окинула её восхищённым взглядом.

– Ты – чудо из чудес, моя любимая. Ты прекрасна.

– Ах, – с горечью вырвалось у Лебедяны. – Как ты можешь такое говорить… Я – уродливая старуха…

– Ты – это ты, в любом облике, – защекотал ей ухо нежный шёпот Искры. – Но позволь мне вернуть тебе радость юности, влить в тебя силу Лалады и избавить от всех этих страданий, которые тебя одолевают.

Лебедяна посмотрела на свои руки, которые Искра недавно покрывала поцелуями, и вместо старческих скрюченных пальцев увидела пальцы молодой женщины – гибкие, подвижные, изящные. Схватившись за лицо, она нащупала по-прежнему дряблую кожу и мешки под глазами, но Искра уже работала над исправлением этой беды, жарко целуя Лебедяну в лоб, в щёки, в губы. Лебедяна скользнула пальцами по её затылку, лаская его и нащупывая колючие пеньки сбритых волос – так она всегда любила делать, когда они целовались.

– Нет, Искра, я больше не могу так поступать, – с болью отвернулась она наконец. – Мой муж… Он не виноват в том, что я ошиблась в выборе. Это… неправильно и несправедливо по отношению к нему.

В потемневших глазах Искры зажглись колючие мрачновато-печальные огоньки.

– А сводить себя в могилу раньше времени – справедливо? – приглушённым от взволнованного дыхания голосом промолвила она. – А оставлять меня вдовой – правильно?

– Мы не супруги, ты же знаешь, – простонала Лебедяна.

– По людскому закону – нет, но вот здесь… – Искра прижала ладонь к груди. – Здесь – да! Ты – моя лада, а я – твоя. А о Злате ты подумала?

Лебедяна вздрогнула.

– Ты знаешь, что она…

– Да, – перебила, не дослушав, Искра. – Ты ничего не сказала мне о ней… Хвала государыне Лесияре – она открыла мне глаза. А о ней, о своей родительнице, ты подумала? А обо всех, кто тебя любит? Твой час не настал, любимая, сейчас не время уходить! Ты не хочешь изменять мужу? Опомнись, лада, ты уже ему изменила! Ты поступила так, потому что не могла иначе.

– Я не должна была… – Голос Лебедяны сорвался на рыдание.

– Сделанного не переделать, моя радость, – мягко понизив голос, молвила Искра. – Так было суждено. Ты – моя избранница, благословлённая Лаладой, и всегда ею останешься. Мне важно лишь одно – знать, что ты любишь меня. С этим знанием я смогу выдержать всё… Даже разлуку с тобою.

У Лебедяны не было сил противиться рукам, исполненным тёплой земной мощи Огуни. Они подхватили её и понесли в опочивальню, опустили на ещё немного влажную после неудачного умывания перину.

– Постель мокрая, – прошептала Лебедяна.

– А мы перевернём перину на другую, сухую сторону, – улыбнулась Искра. – Помоги-ка.

Лебедяна помогла ей снять наручи, расстегнув ремешки, а кольчугу та стащила сама. Несколько мгновений – и на самой княгине Светлореченской осталось только ожерелье, а кафтан и рубашка упали на пол рядом с одеждой Искры. Каждый миг вздрагивая – а если кто-то войдёт? – она ощутила на себе тяжесть тела женщины-кошки, а на своих губах – шелковисто-влажное начало поцелуя. Только сейчас она заметила, что сил у неё уже прибавилось и с каждым мгновением становилось всё больше. Горячие ладони Искры, скользя по её телу, вливали в неё бескрайнюю радость и небесный восторг, и на их прикосновения в ней отзывалась глубоко запрятанная и давно замолкшая струнка желания. Вспыхнув горьким стыдом от вида своей груди, потерявшей былую упругость, Лебедяна закрыла её руками, но Искра ласково отвела их в стороны.

– Ничего, ничего, ладушка… Дай мне немножко времени – и станут как наливные яблочки.

Она осушала поцелуями жгучие слёзы, струившиеся по щекам Лебедяны то ли от предвкушения сладости соития, то ли от осознания неправедности творимого ею. Впрочем, княгиня уже сама запуталась, что праведно, а что нет, где заблуждение, а где верный путь… Она плакала не переставая – от прикосновений, от поцелуев, от счастья. От щекотки кончиком косы, от золотисто-янтарной нежности в глазах Искры, от окрыляющей свежей силы, струившейся в неё из твёрдых ладоней возлюбленной. Руки, способные брать горстями расплавленное золото, трудились над Лебедяной, как над прекраснейшим из украшений, и каждое касание отражалось во взоре белогорской мастерицы светом любящей улыбки.

Они пошли до конца. Лебедяна впустила в себя язык Искры, приняла и впитала его животворную влагу, как целительный дар Лалады, благословляя каждый огненный завиток наслаждения, распускавшийся у неё внутри. И тут без слёз тоже не обошлось.

– Ну что же ты, лада, – с ласковым смешком вытерла ей щёки женщина-кошка, когда они разъединились и немного перевели дух. – Уже и другая сторона перины мокрая!

Лебедяна и плакала, и смеялась одновременно, гладя голову Искры, а та льнула щекой к её ладони и мурлыкала. Ткнувшись княгине носом в ухо и щекотно дохнув в него, она шепнула:

– На кровинку нашу взглянуть дозволишь?

Лебедяна вытерла слёзы и села в постели – сама, без помощи. Казалось, с того времени, когда её, слабую, переносили на полотенцах, миновало сто лет.

– Пойдём. Только оденься и шелом свой не забудь. Няньки тебя, наверно, помнят… Лучше им не видеть твоего лица.

– Да уж ясное дело, – ответила Искра, натягивая порты и обуваясь.

Рубашку надеть она ещё не успела, и Лебедяна провела рукой по её сильной спине, любуясь движением мускулов под кожей. Искра обернулась через плечо, уголок её губ дрогнул в улыбке.

– Что, моя ненаглядная?

– Ты самая прекрасная на свете, – еле слышным от нежности голосом проронила Лебедяна.

Искра повернулась к ней лицом, сияя клыкастой улыбкой. Надев рубашку, она опустилась на колени и поцеловала Лебедяну в бедро, в пушистый треугольник лобка, в пупок, в плечо…

– Нет, лада моя, это ты прекрасней всех. – Последний поцелуй она запечатлела на губах княгини Светлореченской.

Хоть Лебедяна могла теперь одеваться сама, Искра подала ей рубашку и кафтан. Просунув руки в рукава, Лебедяна повернулась и обняла её за шею. Тревога из сна всколыхнулась, и ей не хотелось отпускать любимую от себя. Обнимала Искра в ответ крепко, так что даже дышать стало трудно, но Лебедяне было сладко и уютно в этой тесноте. Её губы разгорелись и припухли от множества поцелуев, но она ненасытно слилась с Искрой в ещё одном.

– Ну, пойдём, – сказала она приглушённо, с муками и кровью сердца отрываясь от груди, на которой была так счастлива.

Злата посапывала на печке в послеобеденном сне. Завидев княгиню Светлореченскую, няньки всплеснули руками:

– Ахти, госпожа! Сама встала, родненькая!.. А похорошела-то как!..

– Тсс, – шикнула на них Лебедяна. – Злату разбудите… А ну-ка, нянюшки, выйдите-ка вон на время. Давайте, живенько…

Те, с любопытством поглядывая на женщину-кошку в шлеме, повиновались. Лебедяна, встав на деревянную лесенку, заглянула дочке в личико: та крепко спала, пуская слюнки из уголка губ.

– Смотри, – прошептала княгиня, подзывая Искру и уступая ей место на лесенке.

Выражения лица женщины-кошки не было видно из-за шлема, но Лебедяна сердцем и кожей чуяла её волнение. Когда рука Искры, прикрытая с тыльной стороны кисти стальным щитком, протянулась к девочке, её пальцы подрагивали. Нежно вороша кудряшки Златы, Искра промолвила вполголоса:

– Жаль, что спит… Хотела бы я ей в глазки посмотреть. Они правда мои?

– Правда, – улыбнулась Лебедяна. – Твои, вылитые.

А Злата вдруг пробудилась и, увидев над собой кого-то незнакомого в страшном шлеме, заревела. Угадав причину её испуга, Искра сняла шлем и подхватила малышку на руки, но та продолжала отчаянно и громко плакать, отворачиваясь.

– Злата, тш-ш, тш-ш, не бойся, – принялась успокаивать её Лебедяна. «Сейчас как набегут няньки на крик и всё увидят…» – всполошённо думала она.

Искра между тем нежно ткнулась носом в ушко девочки и замурчала. Злата удивлённо смолкла, всё ещё время от времени судорожно вздрагивая.

– Мррр… чуешь родную кровь? – мурлыкнула Искра. – Чуешь, чуешь, умница. – И добавила с теплотой, обращаясь к Лебедяне: – Правду ты сказала, лада: глаза – мои.

Девочка была так зачарована мурлыканьем, что позволила ей себя поцеловать. А опасения Лебедяны оправдались: дверь приоткрылась, и внутрь просунулась голова одной из нянек. Лебедяна запустила в неё своим башмачком, и голова, ойкнув, исчезла.

– Ну вот, увидела, – с досадой процедила княгиня Светлореченская. – Теперь эти кумушки шептаться станут… А потом и до князя дойти может… Ох, быть беде!

Нося дочку по комнате на руках и баюкая её, Искра молвила:

– А ты не бойся и не думай об этом. Князю сейчас не до перешёптываний нянек будет, другие заботы начнутся.

Лебедяна, похолодев, не посмела спросить, что за заботы. Чёрная туча из недавнего сна и злой ветер, треплющий седые космы снегопада, заставили её внутренне сжаться в предчувствии неладного… Слёзы опять навернулись на глаза солёной паволокой.

– Да что же это такое, – шутливо возмутилась Искра. – Только одну успокоила, как вторая сырость разводить принялась… Лада! Ш-ш, иди ко мне.

Уткнувшись в плечо возлюбленной, Лебедяна прильнула к её груди. А та, одной рукой держа Злату, другой бережно обнимала княгиню. Девочка уже опять посапывала: так на людей действовало мурлыканье дочерей Лалады. Особенно восприимчивы к нему были дети – убаюкивались мгновенно.

– Вы мои родные, – нежно прошептала Искра, поцеловав сперва головку дочери, а потом прильнув губами ко лбу Лебедяны.

Потом они долго сидели у окна: Злата спала у Искры на коленях, а та с улыбкой любовалась её личиком. Лебедяна, устроившись на лавке рядом, просунула руку под локоть женщины-кошки и склонила голову ей на плечо.

– Что же дальше, Искорка моя? – вздохнула она. – Увижу ли я тебя ещё?

– Увидишь обязательно, – твёрдо и ласково ответила та. – Я к тебе в сон приду. Ох и зацелую ж я тебя, моя ладушка!..

– М-м, хочу наяву.

Лебедяна протянула ей губы. Последовал долгий, тёплый поцелуй, постепенно набиравший глубину и страсть.

– Княгиня Лесияра мне ожерелье и серёжки заказала для Златы, – шепнула Искра. – Ты не против?

– Я буду только счастлива, – вздохнула Лебедяна.

Искра нахмурилась.

– Что ты так вздыхаешь, милая? Будто навек прощаешься… Я приду к тебе, когда скажешь – только позови. Или ты ко мне приходи сама. А ожерелье не снимай: через него я поддерживать тебя буду, сил тебе придавать.

– Тошно мне, Искорка, оттого что всё так сложилось, – проронила Лебедяна. – Не смогу я долее лицемерить перед мужем, невыносимо это.

– Что бы ты ни решила, лада моя, я горой за тебя – до последнего издыхания, – целуя её в лоб, сказала женщина-кошка. – Скажи только: любишь меня?

– Ты и сама знаешь, что люблю пуще жизни, – прошептала княгиня.

– Это всё, что мне нужно, свет мой. И за дочку спасибо тебе.

*

Искрен замешкался у двери в покои жены: его рука, готовая вот-вот постучать, зависла в воздухе.

– Не знаю, можно ли уже входить, – пробормотал он.

– Думаю, уже можно, княже, – улыбнулась Лесияра.

На стук никто не отозвался, никто не открыл. Изгнанные из покоев служанки не показывались, и тогда решено было войти без спроса. Осторожно отворив дверь, Искрен вошёл, а Лесияра последовала за ним в тишину светлицы, наполненной запахом женщины-кошки. К этому запаху примешивался едва ощутимый терпко-чувственный оттенок семени, и Лесияра поняла: всё получилось, влюблённые соединились. Князь же, не обладая такой тонкостью обоняния, мог судить о происходившем лишь исходя из видимого, а увидел он только итог лечения – дремавшую на дневном ложе жену. Это была уже не печальная и немощная старуха, а молодая женщина, спокойно дышащая во сне высокой и упругой грудью, обтянутой золотой вышивкой кафтана. Непринуждённое изящество кошачье-женственного изгиба, который тело Лебедяны невольно приняло во сне, притягивало взгляд и чаровало, заставляя простить ей такую недопустимую для замужней женщины вольность, как непокрытые косы, разметавшиеся по ложу. Это зрелище стоило того: ни единого серебряного волоска не блестело в волосах Лебедяны, к ним вернулся их тёмно-пшеничный цвет, полный мягких солнечных переливов. Пушистые метёлочки ресниц отбрасывали тень на свежие, покрытые лёгким розовым румянцем щёки, высокий гладкий лоб сиял молочной белизной, а на девически-пухлых губах проступала задумчивая полуулыбка, как будто Лебедяна видела во сне что-то прекрасное.

– Священное сердце Лалады! – прошептал князь потрясённо. – Чудо! Это та женщина, на которой я женился много лет назад!

В его взоре сияло такое восхищение и обожание, что Лесияра едва сдержала горький вздох. Знай князь, кто свершил это чудо, его радость была бы омрачена болью и гневом…

– Но где же твоя целительница? – недоуменно спросил Искрен, озираясь по сторонам. – Я хочу выразить ей мою благодарность и наградить её! Она спасла мою супругу, и я обязан ей по гроб жизни!

Вероятно, Искра покинула княжеский дворец и была уже в Белых горах.

– Она очень скромная и избегает похвал, – проговорила Лесияра. – Я обязательно передам ей твои слова, а щедрая награда не заставит себя ждать.

– Надо же, какая скромница, – хмыкнул князь. – Ну ладно, будь по-твоему… А всё-таки при случае я был бы не прочь поблагодарить её лично.

Вздох всё же сорвался с уст повелительницы Белых гор, а Лебедяна чуть шевельнулась и что-то пролепетала во сне. Искрен с Лесиярой замерли и насторожили слух. Лебедяна томно застонала, и с её губ слетело сонное: «Искр…» Волна холодящих мурашек пробежала по лопаткам Лесияры, а князь Светлореченский склонился над женой и прошептал:

– Я здесь, Лебёдушка… Всё хорошо.

Знал бы он, что не его имя шептала супруга в сонном забытье!

С Лесиярой они договорились до следующего: Искрен пока не предпринимает резких шагов, но потихоньку, без лишней шумихи подтягивает войска к восточной границе своих земель, приводя их в полную боевую готовность. В ближайшее время в восточную часть Светлореченского княжества прибудет три сотни кошек-воительниц, расположившись на терпимом расстоянии от хмаревой завесы Мёртвых топей, а в случае необходимости к ним незамедлительно присоединится ещё столько, сколько потребуется для отражения возможного удара. Также главы двух княжеств заключили договор на поставку белогорского оружия для светлореченских воинов. Всё это следовало осуществить, стараясь привлекать как можно меньше внимания во избежание страха среди народа; впрочем, условие это было трудновыполнимо, если не сказать невозможно: несмотря на все усилия Лесияры, в Белых горах уже нарастала тревога и пошли разговоры о грядущей войне. Ну и разумеется, Лесияра обязывалась продолжать внимательно наблюдать за Воронецкими землями: ни у Искрена, обнаружившего в Мёртвых топях кольцо князя Вранокрыла, ни у неё самой не осталось сомнений, что восточная угроза имеет западные корни.

А князь, заметив на жене ожерелье из алых сердечек-лалов, которое она уже давно хранила в шкатулке и не носила, задумчиво насупил брови. Ожерелье это было сделано мастерицей золотых дел… как же её? Искрой.

– Хм, – промычал Искрен, потеребив бородку. И, посветлев лицом, добавил с усмешкой: – Значит, и правда поправилась, коли украшения снова полюбила носить!

*

Опираясь на перила мостика через замёрзший пруд, Лесияра ловила ртом студёную свежесть зимнего воздуха. Ветер колыхал седые ветки плакучих ив, стряхивая с них радужно сверкающие искорки инея и усыпая ими плечи повелительницы женщин-кошек. Когда-то на этом самом месте Златоцвета показала княгине две звезды на воде – заходящую и восходящую… Напряжённый холод медленно отпускал сердце, когти тревоги разжимались: Лебедяна, едва не повторившая судьбу своей матери, была спасена. Морозные звёздочки усеивали пряди волос Лесияры, а по мосту к ней приближалась вторая и последняя звезда её души – Ждана. В шубе внакидку, в шапке с пушистым околышем, надетой поверх белоснежного платка, и с улыбкой на ласковых губах, она надвигалась на Лесияру, подобная приходу весны: тепло излучали её глаза, нежным яблоневым цветом пахло от неё, а голос прозвенел, как вешняя капель.

– Что пригорюнилась, моя государыня? Что стоишь тут одна, печаль свою мне не поведаешь?

Ответная улыбка невольно тронула губы Лесияры. Выпрямившись, она протянула Ждане руки и приняла на свои ладони её лёгкие пальцы.

– Печаль ты мою и так ведаешь, лада: утрата вещего меча меня тяготит, – ответила она со вздохом. – Вот думаю, нельзя ли его как-нибудь восстановить… Уж коли кто и способен в Белых горах перековать такое оружие, так это только мастерица Твердяна Черносмола. К ней и думаю обратиться.

Пожатие рук Жданы окрепло, потеплело.

– Твердяна – великая мастерица, – задумчиво молвила она. – Попробуй… А вдруг получится меч возродить?

– Не знаю, любовь моя, – покачала в сомнениях головой Лесияра. – Доселе ещё никто и никогда таких мечей не перековывал. Возможно ли это вообще? Вот в чём вопрос.

– Не попробуешь – не узнаешь, – чуть улыбнулась Ждана, опустив ресницы так загадочно и очаровательно, что Лесияре захотелось их расцеловать. Склонившись, она ощутила губами их щекотный трепет, а потом прильнула к тёплым устам возлюбленной, которые раскрылись навстречу с ласковой готовностью.

Краем глаза во время поцелуя княгиня заметила что-то тёмное, мелькнувшее за стволами заиндевевших деревьев. Скрип снега под стремительно удаляющимися шагами заставил её прерваться и насторожиться, но сладкий плен объятий Жданы вернул её к приятному занятию, и поцелуй возобновился.

– Примешь меня сегодня ночью, лада? – распаляясь, шепнула Лесияра в жаркой близости от приоткрытых губ любимой. – Не могу долее терпеть…

С самого прибытия Жданы в Белые горы чувственное напряжение между ними росло, струнка страсти натягивалась всё невыносимее, но самое большее, что они себе позволяли – это поцелуи. Лесияра не торопила событий, ждала готовности Жданы, слова или какого-то знака от неё, но та была уклончива, всё раздумывала, медлила. Напором действовать Лесияре не хотелось, но после того как во время помолвки Дарёны готовая вот-вот случиться близость сорвалась из-за перелома носа у Любимы, ниточка терпения внутри у княгини лопнула. Вся подвешенная на этой нити страсть, всё желание, вся нежность, вся жажда единения с любимой женщиной обрушилась на неё, как обвал в горах.

От прямолинейности вопроса у Жданы проступили на скулах розовые пятнышки смущённого румянца, но отказа в её глазах Лесияра не видела.

– Государыня… Я, право же… – опуская ресницы, пролепетала Ждана. – Ох…

– Прости, что смущаю тебя этими речами, – молвила Лесияра, чуть не скрипнув зубами. – Наверно, я слишком тороплюсь. Давай пройдёмся по саду…

Казалось, Ждана испытала облегчение оттого, что Лесияра не стала настаивать на своём. Удручённая и разочарованная правительница Белых гор подставила ей свою руку для опоры, и они медленно пошли по заметённым снегом дорожкам под сонными деревьями в зимнем уборе. Гуляя, Лесияра исподволь направлялась туда, где она приметила подозрительное движение и слышала шаги: следы многое могли рассказать о том, кто за ними подсматривал.

– А когда ты собираешься к Твердяне, государыня? – спросила Ждана. – Дозволь пойти с тобою: мне с Дарёнкой повидаться хотелось бы.

– Сегодня после обеда, – ответила Лесияра, настораживая все чувства по мере приближения к нужному месту. – Разумеется, лада, пойдём вместе, коли желаешь.

Вот они, следы – небольшие, принадлежавшие, скорее всего, отроку. Не кошке-подростку, не девушке, а, судя по запаху и ощущениям, мальчику, прибывшему с запада: Лесияра напряглась, словно почуяв хмарь. Но откуда в Белых горах хмарь? Явного её присутствия, конечно, не было, но чувства княгиню охватили очень странные. Как будто здесь побывал Марушин пёс.

На обеде присутствовали военные советницы – Мечислава, Орлуша и Ружана, а также начальница пограничной дружины Радимира. Собственно, это было в большей мере совещание, нежели обед: Лесияра обсудила с Сёстрами свой разговор с Искреном, итоги разведки в Мёртвых топях и дальнейшие действия по подготовке к отражению возможного нападения. Решили, что в Светлореченское княжество для военного присутствия отправится по сотне кошек от каждой дружины – от Мечиславы, от Орлуши и от Ружаны. Дружинницам Радимиры предписывалось усиленно стеречь западную границу.

– А трёх сотен не мало ли будет, государыня? – заметила опытная седовласая Ружана.

– Пока хватит, – сказала Лесияра. – Пошлём лучших, а остальные должны быть готовы в любой миг переброситься на восток на подмогу. Если что-то начнётся, мы узнаем об этом сразу же, а перенестись туда – дело одного мгновения. Орлуша, тебя назначаю ответственной за оружейный вопрос. Искрену мы поставим столько оружия, сколько необходимо для оснащения двадцатипятитысячного войска. Мастерам придётся снова поднапрячься – да поможет им Огунь… Задействуем все до последней кузни, какие только есть в Белых горах. Заниматься им сейчас следует только оружием, прочая же утварь подождёт.