Текст книги "В ту ночь, готовясь умирать..."
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Глава восьмая
Разведгруппа пол командованием лейтенанта Османа Акбарова, действующая в районе Моздока, обнаружила местонахождение немецкого аэродрома. Выбрав подходящий момент, группа прервала связь противника, сняла часовых и уничтожила четыре бомбардировщика «Юнкерс-88». Уходя с аэродрома, разведчики подожгли склад горючего. В этой операции Осман Акбаров пропал без вести.
1
Давно не ездила в поезде Сибхат Карчига и не видела таких вагонов. Да и поезд-то особый, фирменный – «Дагестан». Едет Сибхат Карчига в далекую Карелию, где погибли ее близнецы. Сидит в купе у окна, думает под размеренный стук колес о своей жизни. Рядом соседка по купе, молодая хорошенькая женщина, кормит грудью малыша, гладит его по головке, приговаривая:
– Не кусайся – маме больно, не торопись. Вот так. Вот та-ак…
А Сибхат Карчига думает о своей жизни, о нелегкой своей судьбе. Правда, у кого из ее сверстниц она была легкой, эта судьба?.. Тем более у них, у первых, кто не склонил головы перед адатом и предрассудками распроклятого старого мира!
Ее, Сибхат Карчиги, тогда все касалось, все происходящее она принимала близко к сердцу. Она была активисткой, заступалась за обиженных женщин, но женщины не любили ее. Она мирила мужей с женами, а жены потом с ней не здоровались.
Однажды Сибхат Карчига возвращалась с отдаленного хутора, куда отвозила школьный инвентарь. Ее подкараулили в сумерках у старой мельницы кулацкие сынки Навруз и Сапар, разорвали на ней платье… Сибхат отбивалась изо всех сил, кричала. На ее крики прибежали мельник со своим сыном Османом.
Навруз и Сапар поспешно скрылись в густом лесу. Старый мельник посылал им вслед проклятья. Такого еще не бывало в их горах. Ведь чужому человеку нельзя подходить к девушке ближе, чем на три шага, а эти изверги пытались надругаться над ней.
Успокоившись, мельник заверил Сибхат, что все происшедшее останется в тайне, и пожелал ей доброго пути.
Но Сибхат не вернулась в родной аул: прослышав о случившемся, брат и отец не снесли бы такого оскорбления и могли наделать много бед. Она уехала в город Дербент и оттуда сообщила родным, что поступила учиться в только что организованное педагогическое училище.
Когда Сибхат была на втором курсе, ее навестил брат. Он сказал:
– Или ты бросишь город и учебу и вернешься в аул, или выйдешь замуж за того человека, кого я завтра приведу к тебе. Так решил отец. Ты далеко от нас, и с тобой рядом должен быть кто-то.
Как это было похоже на брата и отца, воспитанных в строгих горских правилах! Конечно, если бы не тот позорный случай у мельницы, который скрывала Сибхат, она бы по-своему ответила брату. Но в ее положении лучше было смириться.
– Или – или? – принужденно засмеялась она. – Ну что же, брат, воля твоя и отца – для меня закон. Но согласен ли жениться на мне тот человек, о котором ты говоришь?
– Да. Он тебя хорошо знает. – В голосе брата уже не было суровости.
– И кто же он такой?
– Это Осман, сын Акбара с хутора.
– Сын мельника?
– Да. Ты знаешь его, сестра?
– Знаю. Ну что ж… Я согласна, брат мой, я очень хочу закончить учебу. Но если он хоть раз меня обидит – я этого не потерплю. Мои условия устраивают тебя, брат?
– Да. Он не посмеет тебя обидеть и никому не даст тебя в обиду! Он поклялся нашему отцу на Коране.
– Смешно. На Коране…
– Не все же такие безбожники, как ты.
– Ну что ж, брат, веди жениха. – И, улыбаясь, прибавила привычную поговорку их прадеда Муслима: – Кто его знает, может быть, это к лучшему?
Муслим всю жизнь, что бы с ним ни случалось, хорошее или дурное, всегда невозмутимо изрекал: «А кто его знает, может быть, это к лучшему!..» И вот, говорят, однажды приятели Муслима решили его проучить. Они возвращались в горы из Таркама, куда ездили покупать зерно. Под вечер оказались в Большом ореховом лесу и решили сделать привал, хотя место было небезопасное – в этом лесу всегда водились разбойники.
У каждого из приятелей было по две лошади: одна – вьючная, другая – верховая. Расседлали они лошадей, сняли мешки с зерном и разожгли костер. Подложив под голову седло, завернувшись в бурку, лег отдыхать Муслим. А приятели отвели его лошадей в глубь леса и, привязав там, подняли шум: мол, не хватает двух лошадей! Растормошили Муслима, говорят:
– Нет твоих лошадей.
Тот, зевая безмятежно, перевернулся на другой бок я сказал:
– А кто его знает, может быть, это к лучшему?..
И тут с гиком и криком налетели разбойники. Отняли всех лошадей и увели. Остались только лошади Муслима, припрятанные в чаще…
На другой день явился брат с огромным человеком, который боком, нагнув голову, протиснулся в дверь. Это был Осман, могучий, но немногословный, даже застенчивый горец. И первое, что он сказал, улыбаясь:
– Сибхат, я уже нашел для нас хорошую комнату!..
Они перебрались на новую квартиру. Сибхат приготовила первый ужин. Пригласила своих голосистых подруг из училища, которым по душе пришелся Осман, молчаливый и улыбающийся.
Гости рано разошлись, и Сибхат постелила постель,
– Ты хотел, чтобы я стала твоей женой?
– Да, – загорелись беспокойством глаза Османа.
– Откуда ты меня знаешь?
– На собрании ты выступала у нас однажды. Да и отцу моему ты понравилась, он сказал: «Вот в ней – будущее…»
– Так и сказал?.. Ну, может, будущее у меня есть, а вот прошлое… Разве забыл твой отец тот случай у мельницы, когда эти бандиты хотели взять меня силой?
– Тот случай мы оба хорошо помним. Но тогда ты не назвала имен этих мерзавцев.
– Навруз, сын Абдулатипа, и Сапар, сын Хамзата… Ты знаешь их?
– Да.
– Это они своими грязными руками коснулись моего тела, разорвали платье… Это они опозорили меня. И если это станет кому-нибудь известно, особенно моим родным…
– Не станет, – грозно прервал ее Осман. Он прошелся взад и вперед по комнате, потом повернул к двери. На пороге обронил: – Через три дня я буду здесь. – И ушел.
…Через три дня, ночью раздался стук в дверь.
– Можно к тебе, жена? – Это был Осман.
– Входи, – откликнулась Сибхат, торопливо одеваясь.
– Я не один, – предупредил Осман. – Я с гостями.
– Ну что же, входи с гостями… – Сердце у нее заколотилось от догадки: неужели это брат и отец?
– Я их сейчас принесу, – сказал Осман.
– Кого? Гостей?!
Сибхат, ничего не понимая, прибрала постель, разожгла огонь в очаге. И тут, открыв ногой двери, Осман итолкнул в комнату человека, затем второго…
Перед Сибхат стояли связанные одним арканом, в разорванной одежде Навруз и Сапар. Она отпрянула.
– Для объяснений, – сказал, отдуваясь, Осман. – Чтобы не было потом недоговорок. И чтоб не болтали всякие глупости. – Он выпил воды из деревянной черпалки. – Знаешь, жена моя, они говорят, что не подходили к тебе ближе, чем на три шага…
– Развяжи их.
Осман рванул аркан. Сперва один, потом другой, завертевшись на месте, они свалились на пол, отползли и сели, прижавшись спинами к стене, испуганно глядя на женщину у очага. Сибхат поправила огонь в очаге, а щипцы оставила на горящих угольях.
– Ну что ж, пусть встанут.
– Сейчас, жена. – Осман за шиворот поднял гостей». – Вы знаете, кто это? Что же вы молчите, мужчины-храбрецы?
– Это он, это Навруз подговорил меня. Я не хотел, я… – завизжал Сапар.
– Да, да, это мы ее подкараулили… – Навруз решил, что признание умилостивит разгневанного хозяина. – Да, да, это мы… у мельницы… Мы хотели попугать ее немного…
– А кто на груди моей разорвал платье? Разве не ты, Навруз? А Сапар держал меня за руки… – Едва сдерживая гнев, Сибхат машинально выхватила из очага щипцы.
Страх исказил лица «гостей». Их затравленные взгляды были прикованы к раскаленным концам длинных щипцов… Неужели эта женщина задумала их ослепить?
– Нет, лучше убейте! – прохрипел Навруз.
Сибхат невольно рассмеялась:
– Так вы решили, что я собираюсь расправиться с вами с помощью этих щипцов? Вот уж правда: каждый судит по себе. Что ж, было бы неплохо поставить на вас клеймо, как на скотине. Но это в другой раз, если станете распускать свои языки… А сейчас убирайтесь вон.
Долго потом смеялись Осман и Сибхат, вспоминая перепуганные лица Навруза и Сапара. Вот уж «герои»-мужчины…
Прошло полтора года – в заботах, в домашних хлопотах. Учеба нелегко давалась Сибхат Карчиге, в особенности теперь. Она родила близнецов, и по обычаю их назвали Гасаном и Гусейном. Пока училась жена, Осман работал грузчиком на железной дороге.
Сибхат закончила училище, и они вернулись в аул. Здесь давно уже не было ни Навруза, ни Сапара; говорили, что они перебрались на какой-то далекий хутор.
Сибхат работала в школе взрослых – ликбезе, а Османа взяли на работу в сельсовет – глашатаем. Теперь он не был застенчивым, наоборот – стал речистым и находчивым. Два раза в день он, сложив рупором руки, сообщал людям новости с высокого минарета, и за это его прозвали советским муэдзином. В десять часов утра и в шесть вечера, преодолев сто семнадцать ступенек минарета, он оповещал сельчан о предстоящих работах, о решениях сельсовета и райсовета. А иногда он включал в эти известия и разные случаи из жизни аула – и смешные, и горькие: у такого-то вчера волк зарезал любимого ишака, в честь чего хозяин сочинил горькую песню-плач; в такой-то семье, вопреки ожиданию мужа, родилась дочь и назвали ее Кис-Таман, что значит «хватит девушек»; вчера в аул прибыл бравый лудильщик и остановился у своего кунака, что живет неподалеку от крепостной башни; в сельский магазин привезли конфеты в бумажной обертке и первую даргинскую книгу стихов. Новостей бывало много, самых разных, люди привыкли к голосу Османа и в те дни, когда он не ораторствовал с минарета, шли к его сакле.
2
В общем, все было хорошо под небом сирагинским. Росли дети, набирались знаний в школе, даже мулла послал свою дочь учиться, о чем и возвестил глашатай Ооман. Менялась вокруг жизнь, менялись люди, перестраивались аулы, расширялись дороги, и по ним проехали первые машины. Появились первое кино, первый детектор с наушниками, первое радио – «говорящая тарелка», союз безбожников, МОПР, «ворошиловский стрелок», трудодни. Заработал – получай, не заработал – нечего руку протягивать.
Сыновья мерили отцовские папахи, надевали отцовскую обувь. Дочери заглядывали в материнские сундуки и прикидывали, идут ли им праздничные наряды. Ну что ж, очень хорошо! Надо в пекарне хлеба побольше заказывать, музыкантов надо предупредить. Осень будет щедрая, на славу! Осенью будем играть свадьбы!..
А пришла беда. Черная весть, на черных крыльях, в черной бурке, на черном коне по горам, по ущельям разнеслась во все стороны – война! Нет, не такую ожидали невесту для своих сыновей…
Проводил и Осман своих близнецов – Гасана и Гусейна, статных, крепких, смелых, но еще безусых. Через некоторое время и сам ушел – вступил добровольцем в Дагестанский кавалерийский эскадрон.
А враг подступал уж к Салатавским горам. У Моздока сражался на рельсах бронепоезд «Комсомолец Дагестана», горели нефтяные амбары на холмах Малгобека, бомбили Грозный и Махачкалу.
Горцы-старики точили кинжалы и сабли, у кузни подковывали лошадей, проверяли седла – жили, как говорится, одной ногой в стремени.
То там, то здесь, на больших дорогах появлялись вражеские лазутчики, провокаторы и диверсанты, прошедшие особые курсы в фашистских школах. Для борьбы с ними в районах и в крупных населенных пунктах создавали истребительные отряды из женщин и стариков. Таким отрядом в горах Буртау-Шурми командовала Сибхат Карчига, и Указом Президиума Верховного Совета она была одной из первых награждена Почетной грамотой и денежной премией в тысячу рублей за активную борьбу с врагами и проявленное при этом мужество и геройство.
Немецкие лазутчики и предатели не могли найти себе приют в аулах и жили в лесу, в пещерах. Небольшая группа диверсантов попала в засаду, организованную Сибхат Карчигой, и была уничтожена. Трое сдались, сложили оружие – нужно было видеть их физиономии, когда они узнали, что их одолели женщины.
Но вслед за этим успехом для Сибхат Карчиги наступила полоса неудач. Преследуя в горах Буртау-Шурми вражескую группу, она чуть сама не попала в засаду – тогда отряд потерял троих бойцов.
Вскоре Сибхат встретила двух женщин из далекого хутора, которые спустились в долину Таркама, чтоб на скошенных полях собрать колоски. По пути женщины смололи зерно на мельнице и уже с мукой возвращались домой. Но в ущелье Шинка-Шири бандиты отняли у них все.
Вообще, эти «лесные люди», как их называли, не гнушались ничем – грабили, угоняли колхозных овец, отбирали почту, убивали активистов. Это именно в ущелье Шинка-Шири четвертовали управляющего районным банком орденоносца Паппая и вырезали на его груди звезду, издевались над школьницей из Конгожи, угнали табун лошадей с альпийских пастбищ.
– Это не люди, а звери, будь они прокляты! – причитали в отчаянии горянки.
– Двоих я узнала… – проговорила одна, все еще дрожа от пережитого страха. – Я прятала свое лицо, они бы меня не отпустили, если б и они меня узнали…
– Кто они? – перебила Сибхат Карчига.
– Ой, нет, нет, нет…
– Образумьтесь! – закричала Сибхат Карчига. – Вас грабят, последний кусок хлеба отбирают, а вы боитесь их назвать?!
– Будь они прокляты, да не смилостивится над ними небо, да покарает их божий гнев!.. Это были Навруз и Сапар.
Теперь Сибхат Карчига сама целыми днями просиживала в укрытии в ущелье Шинка-Шири. Наконец выследили их, когда они через Чертов Мост направлялись на ночлег.
В тот день их было шестеро – в бинокль Сибхат Карчига видела каждого в лицо. С ужасом разглядела она, что среди этих людей – Осман.
«Нет, нет и тысячу раз нет! – закричала она мысленно. – Мой муж на войне!..» Да, да, Осман Акбаров добровольцем пошел на войну, об этом и в газете писали. Из-за плоскостопия его долго не брали, но он добился своего. Она сама его за аул провожала! Что ему делать вместе с Наврузом и Сапаром?! А это действительно они! Вооруженные до зубов, обвешанные гранатами, опоясанные патронными лентами. Они, те самые, что напали на нее тогда, у мельницы.
Сибхат с трудом поднялась. Руки еле держали винтовку, и она перекинула ее через плечо. Бинокль на груди, казалось, тоже потяжелел и клонил к земле,
Прячась за валуны и деревья, Сибхат опустилась к реке. Легла, окунула лицо в холодную воду.
Она долго лежала на берегу. Потом села, вытерлась платочком. И вдруг услышала хриплый голос над собой:
– А я думал – мертвая.
При звуках этого голоса Сибхат представилось искаженное лицо, руки, рвущие на ее груди платье, на груди, к которой еще не прикасался даже солнечный луч,
– А ну встань! Не ты ли нас выслеживала?
Сибхат Карчига, не торопясь, обернулась. Оскаленные, красные от вина, щетинистые рожи. Это вот Навруз, а это Сапар, остальные незнакомые… Постой, постой, а это кто позади всех? Одежда на нем военная, еще не оборванная, и он не зарос, как они, бородой!..
– Вот это сюрприз! – усмехнулся, подкручивая усы, Навруз. – Эй, Осман, иди-ка сюда, погляди!
– Сибхат? – выдохнул Осман и побледнел. – Ну, что уставились? Женщину не видели?..
Сибхат Карчига легко поднялась, отряхнула с себя пыль. «Вот и пришла смерть», – подумала она.
– Женщин мы видели, – захихикал и чахоточно закашлялся Сапар. – Но комиссаршу Сибхат Карчигу не встречали давненько.
– Хватит зубы скалить. Ступайте, я догоню вас.
Осман подошел к жене, протянул ей руку. Сибхат Карчига заложила руки за спину.
– Не очень-то жалует она тебя, Осман! – усмехнулся Навруз. – Трижды ей смерть, это из-за нее мы потеряли друзей в Давла-Када. Это она устраивала нам ловушки.
– Жаль, что я тогда не выжгла на вас клеймо. Может, совесть наконец заговорила бы… – со злой усмешкой проговорила Сибхат. – Хотя какая там у вас совесть…
– Спасибо, что ты сама напомнила нам про тот случай, – сквозь зубы процедил Навруз, расстегивая деревянную кобуру маузера.
– Навруз! Я сказал: идите.
– Все-таки не лежит к тебе моя душа, Ооман. Со всеми твоими полномочиями…
– У тебя будет время проверить их. А свои сомнения можешь высказать в штабе «Эдельвейс». Уходите!
– И ты уходи с ними, – глотнула горькую слюну Сибхат Карчига. Почему-то врезалось в мозг странное, но красивое слово «Эдельвейс». – Их-то я знаю, но как ты мог на такое пойти?! Тьфу! Лучше бы ослепнуть мне, лучше бы собакам бросили меня, чем увидеть своего мужа здесь, с ними.
– Эй, Осман, если ты упустишь ее живую, клянусь, первая же пуля моего маузера достанет тебя!
– Идите отсюда!..
– А чего он нам приказывает? Явился два дня назад – и командует! – Сапар угодливо заглядывал в хмурое лицо Навруза.
– А вот мы и не уйдем. – Навруз с маузером, на изготовку сел на камень. – Вот теперь мы проверим тебя по-настоящему, Осман, кто ты такой есть на самом деле. Ну-ка прикажи ей раздеться!
– Навруз, время дорого. Выполняйте задание! Вы слышите?
– Не слышим. Если надо будет, «Эдельвейс» пришлет к нам другого связного.
– Правильно, Навруз, – поддержал Сапар. – Когда еще у нас будет случай разделаться с комиссаршей?
Осман преградил ему дорогу.
– Хорошо, хорошо… Назад, я сам ее…
– Ну правильно, Осман. Долг, говорят, платежом красен, хи-хи!
Сибхат закричала:
– Не подходи! – и схватилась за свою винтовку.
Осман вырвал у нее оружие. Сибхат упала навзничь. Османа будто толкнул кто-то. Он бросился к жене, сунул ей винтовку в руки.
– Быстро за камни! – шепнул ей Осман, выхватил наган, обернулся и в упор выстрелил в Навруза.
Бандиты кинулись в разные стороны, а Навруз скорчился и уткнулся лицом в реку. Осман выстрелил в Сапара. Осечка. Засвистели пули, и Осман упал.
Тут заговорила винтовка Сибхат Карчиги. Пуля догнала Сапара на склоне, и он, как мешок, покатился вниз, пока, мертвый, не застрял в кустах… Остальные трое, отстреливаясь, окрылись.
Сибхат Карчига подбежала к мужу. Он лежал ничком. Сибхат перевернула его, побрызгала в лицо водой. Осман открыл глаза.
– Как это все некстати, моя Сибхат… Ты не думай обо мне плохо… Что пишут сыновья?..
– Сыновья сражаются с врагом, а не разбойничают в горах, – проговорила она с жестоким укором.
– Прощай, Сибхат, я умираю… Ты… Ты должна сообщить обо всем полковнику, пол-ков-ни…
Сибхат сама закрыла ему глаза. Сумерки сгущались в ущелье. Она с трудом подняла тело мужа и, сгибаясь от тяжести, понесла его к давно заброшенному домику лесника. Она похоронила Османа возле домика.
Так появилась здесь эта безымянная могила.
Что же хотел, умирая, сказать Осман? И кто этот полковник, которому она должна была сообщить обо всем происшедшем?.. Нет, лучше, чтобы никто ничего не знал о ее муже, пусть все думают, что он не вернулся с войны.
Теми же днями немецкий самолет – что это был немецкий самолет, даже дети определяли по звуку, – кружился над Буртау-Шурми, и пять парашютистов были пойманы и обезврежены на склоне Чика-Бах. Правда, в этой операции Сибхат Карчига уже не участвовала. После трагедии в ущелье Шинка-Шири она заболела и попала в больницу, где пролежала четыре с половиной месяца.
А выйдя из больницы, поселилась в этом уединенном домике рядом с могилой Османа и согласилась работать лесником… Нелегко было разобраться в обстоятельствах последней встречи с мужем. Она не могла поверить, что он оказался среди предателей. Но ведь своими глазами видела… И мучилась, никому ни о чем не говорила. Одна хранила тайну безымянной могилы.
Только спустя несколько лет после окончания войны Сибхат получила бумагу из военкомата, что ее муж Осман Акбаров, отважный разведчик, пропал без вести при выполнении особого задания командования…
– Ваш чай уже, наверно, остыл, – улыбнулась соседка по купе, которая успела накормить малыша и уложить его спать.
– Да, да, – очнулась от задумчивости Сибхат Карчига. – Сейчас я попрошу горячего.
– Вы попробуйте с чаем мой пирог, – предложила, улыбаясь, соседка.
– Спасибо, доченька. Сын уже уснул?
– Да.
– А сколько ему?
– Пять месяцев.
– А как назвали сына?
– Османом. Это наш Османчик! ― И мать, улыбаясь, поправила одеяло малыша.
3
Братская могила была обнаружена экскаваторщиком через тридцать три года.
Останки погибших перезахоронили в новом поселке, на центральной усадьбе совхоза. А боевые реликвии, личные вещи погибших хранятся в музейном уголке совхозного клуба. Среди них самые приметные – серебряная, с чернью, ложка работы кубачинских мастеров и нож-финка, сделанный в ауле Харбук. Разве могла их не узнать Сибхат Карчига…
– Это ложка Гасана, сына моего, а нож– Гусейна.
Слез на глазах у матери не было. Она их выплакала за все эти годы. В далеком краю встретили ее незнакомые, но добрые, отзывчивые люди, встретили как мать героев, защищавших эту землю. В честь матери героев у братской могилы был устроен митинг. И мать бросила на могилу горсть родной земли, далекого отсюда Дагестана…
– И теперь я вправе, – сказала она, – поставить моим сыновьям-близнецам на перекрестке наших горных дорог плиты-памятники. Спасибо вам, люди Карелии, за доброту.
– Это тебе спасибо, мать, за героев твоих, за то, что ты их воспитала.
Сибхат Карчигу провожали всем совхозом. Просили приезжать в любое время, ведь она теперь близкая этой земле, родная этим людям…
4
Если вы будете в горах Буртау-Шурми, если будете на машине подниматься к Верхнему Хребту, то на самом оживленном перекрестке трех дорог – это место называется Чишили – увидите два совершенно одинаковых каменных резных надгробия с одной и той же дагой рождения и смерти. Это памятники двум братьям-близнецам Гасану и Гусейну, детям Сибхат Карчиги и Османа Акбарова.
О них теперь хорошо знают в горах Буртау-Шурми. От памятников спускается тропинка в ущелье Шинка-Шири, где стоит домик лесника. Там и поныне живет Сибхат Карчига. Рядом с могилой мужа. Монтажники высоковольтной линии провели свет в этот одинокий домик. Теперь окна его ярко светятся, и прохожие говорят:
– Наша Сибхат Карчига не спит еще…
А на митинге в честь Дня Победы ей, Сибхат Карчиге, было возвращено восьмое, последнее письмо. Адресата не нашли, не нашли ни одного родственника – из этого рода не осталось в живых никого. Весь род исчез с лица земли. Взяла письмо Сибхат и сказала с трибуны:
– Разве мы не родня каждому, кто с оружием отстоял нашу землю, нашу родину? Разве мы не родня тем известным и всем неизвестным солдатам, которые отдали свою жизнь в борьбе с фашизмом?..
И она открыла письмо и прочла его всем:
– «Уважаемые родители, земляки!
Нелегко писать это письмо. Но вы, отец и мать, братья и сестры, каждый земляк, должны знать о подвиге при обороне Москвы бесстрашного воина, сына Дагестана Ганди Исаева.
На участок, где стоял со своим орудием ваш сын Ганди Исаев, надвигались пятнадцать танков. В первом же бою орудие Ганди Исаева подбило четыре из них. Атака была отбита. Но спустя несколько часов немецкие танки вновь двинулись на нас. Ганди Исаев не дрогнул и вновь вступил в бой с врагом. Оставшись у орудия один, бился до последнего снаряда. В этом поединке Ганди Исаев был ранен, но, истекая кровью, бесстрашный воин со связкой гранат пошел на последний танк.
Мы мстим и будем мстить за нашего товарища, за героя!
Ганди Исаев посмертно зачислен в списки нашей части. Его ордена и медали хранятся в части. И мы под нашим боевым знаменем повторяем его слова: «Слава гвардейцам и смерть врагу!»
Майор Сердюков»
