Текст книги "В ту ночь, готовясь умирать..."
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Зря ты так…
– Что зря? – вспыхнула Марьям.
– Твой отец встретил меня доброй улыбкой. Подмигнул дяде, а потом сказал: «Почему ж ты, мошенник, – это он ко мне так обратился, – сразу не признался, что ты племянник самого Кичи-Калайчи?! Вы к нам по-хорошему, и мы к вам – с дорогой душой! Будем готовиться к свадьбе!» Вот теперь можешь перебивать и спрашивать, но, по-моему, и так все ясно, хотя и удивительно как в сказке.
– То-то моя мать сегодня была такая радостная, кружилась вокруг меня, закормила сладостями и все приговаривала: «Ешь, доченька, не смей худеть! Все будет по-твоему!»
– Вот видишь, прав я был! – обнял Сулейман девушку за плечи. Но Марьям вырвалась из рук парня.
– Ничего пока не вижу. Все так неправдоподобно…
– Опять не веришь? Какая же ты мнительная! Ну вот, снова между бровями две бороздки: одна от подозрения, другая – от печали. Моей жене не идет быть нахмуренной!
– Я еще не твоя жена!
– Сегодня нет, а вот… – Сулейман подхватил Марьям на руки, прыгнул через кювет и закружился со своей легкой ношей по асфальту автострады. А водители, сбавляя скорость, кричали счастливчику:
– Эй, парень, осторожнее! Уронишь – разобьется, и не склеишь!
– Правильно, парень, любовь надо на руках носить, а на голову она сама сядет!
– Отпусти! Люди же смотрят, отпусти немедленно! – отбивалась Марьям.
– Пусть смотрят! Да здравствуют люди! – разошелся Сулейман. – Эй! Такси-и! Сюда, сюда! – Распахнул дверцу остановившейся голубой «Волги» и попросил водителя: – В город, дорогой! В самый центр!
Глава четвертая
О том, как богат и красочен наш колхозный рынок не только плодами осени, но и людьми, так непохожими друг на друга
1
В самом центре города под современным стеклянным куполом шумит морской прибой. В ровном гуле голосов то накатит, то схлынет чей-то звонкий голос зычный окрик, скрежет тормозов, прощальный клич разжиревшего индюка, воркующее квохтание обреченных кур. Новый современный колхозный рынок с широкими прилавками и фонтанчиками, лотками из нержавеющей стали и белоснежными плитками кафеля – какое это удобство для хозяек, вечно спешащих и, наверное, поэтому всюду опаздывающих.
Особенно богат южный рынок осенью, когда на прилавках можно увидеть все, что уродилось на земле равнинной и подоспело в горах. Чем ближе к торговым рядам, тем отчетливее слышны голоса продавцов из разных районов края. Каждый со своим акцентом, на свой манер расхваливает товар:
– Эгей! Кому картошка, акушинская, отборная! Лучшей нету в мире!
– А вот лук, лук харахинский! Кровь очищает, давление снижает. Зачем фуросемид-таблеткн глотать, когда такой лук имеешь!
– Аа-арбузы! Ка-ааму арбузы астраханские, наливные! Хочешь самые любимые, ногайские? Под ножом – лопаются, во рту тают, даже корка – и та медовая! Глаз радуют, печень исцеляют! Аа-арбузы! Лучший десерт к праздничному столу! Перед получкой выручает, обед заменяет, половина на ужин остается!
– Ах, дыни-дыни-дыни! Солнечный сорт – «Колхозница»! Год пролежит – не скиснет! А вот «Дочь колхозницы»: яркая, сладкая!
– Виноград! Кумторкалинский! Эгей, кому кумторкалинский черный виноград, с которым поэты любят сравнивать глаза губденских красавиц!.. Подходи, налетай!
– Па-акупайте виноград! Лично вывел лучший сорт в одно зернышко! Название не придумал, пробуйте и подскажите!
Рядом с виноградарем-селекционером на высоком табурете уселась старушка в темном платке. Приоткрывая белоснежную марлю, она расхваливает свой товар в двух огромных корзинах:
– Пробуйте персики! Сочные, нежные, как щечки молодой горянки, на которую даже муха мужского пола не села!
– «Дамские пальчики» не желаете? Одна горсть – на всю вазу!
– «Изабелла»-виноград! Сытость! Сладость! Аромат!
Играет, переливается голосами, красками, пьянит запахами бойкая, веселая торговля. Горянки прячут выручку в чулки, горцы – заталкивают в нагрудные карманы. Кто расторговался – подбивает компанию и заказывает такси. Их места за прилавками занимают новые продавцы со свежим товаром и новым запасом объявлений:
– Смородина черная! На вкус красная!
– Кру-у-у-жовник свадебный! «Черный негус», кто желает?
– Инжир! Инжир! Лучшее варенье – из белого инжира! Растет только у нас! В этом году почти не рос – зима суровая! Сколько стоит? Не дороже денег! Возьмете оптом – уступлю!
– Сколько-сколько? А прейскурант у ворот видели? Или вас это не касается?
– Не хотите? Покупайте у тех, кто эти цены пишет!
– Э, уважаемый! Прежде чем бросить камень в собаку, вспомните о хозяине!
– Па-а-аберегись! – зычно предупреждает водитель автокара и разводит по сторонам продавца инжира и возмущенного покупателя, виноватых поровну: один – в том что дорого просит, другой – дешево дает.
2
Сегодня и в мясном ряду выбор отменный: цыплята, не какие-нибудь синтетические, из морозилки, а парные, на заре этого дня бегавшие веселыми ногами в курятнике; рядом дебелые индюшки табасаранские, кизлярские гуси с коралловыми лапами. Направо – зайцы атли-буюнские, на крюке раскачивается туша кайтагского кабана. Баранина на лотках, разрубленная и целиком, только что из холодильника…
Сам почтенный Кичи-Калайчи прошелся сегодня по ряду, выбрал двух куропаток. Отдаст их студенткам-квартиранткам, пусть приготовят добрый обед.
Довольный покупкой, старик неспешно проходит по рядам. Справа и слева слышны призывы:
– Есть хорошая таранка! Кому к пиву, кому так пососать!
– Кому сазан-жирный? Налетай!
– Что-о? Покажи! Ха-а-рош, гусь!..
– Одень очки, гражданин! Сазан – не птица, сазан рыба!
– Складывай рыбу, пройдем в дирекцию, там проверят, что ты сам за птица, если торгуешь в запрещенное время браконьерской рыбой!
– Осетрину надо?
– Где? Сколько просишь?
– Шутка! А что, пошутить нельзя?
– Икры хочешь?
– Не хочу!
– Почему?
– Прошлый раз купил вместе с бидоном. Оказалось, икры – только пленка сверху, а под ней селедка рубленая…
– Базар – такой университет: если не выручит, так выучит!
– Налетай, хватай тарань! Пиво без тарани – что алименты без ребенка! Тарань, тарань, пока не разобрались, кто кого!
Кончились рыбные ряды, потянулись молочные, хотя здесь никто не продает молоко, зато в большом выборе сочный творог, густенная сметана, круги целебной брынзы, приготовленной из молока овец с альпийских пастбищ. Нежно-острая, питательная, ароматная брынза, только вот цена кусается, как лучший пес чабана,
– Э, товарищ! Попробуй, а потом говори: «Из любого овечьего молока!» Каждый горец отличит, из любого или особого! Сколько вам, бабушка? Полкило брынзы? Один момент. Не хлопочите с бумагой – свой товар я продаю в полиэтиленовой таре: сохраняет сок и свежесть. Благодарю за покупку! Кто следующий?..
Кичи-Калайчи не спеша обходит ряды. Все-таки хорош рынок, богата дарами горская осень, да умножится все это в новом году! От добра и люди добреют, впрочем, история бед народных знает примеры и черствости имущих, и щедрости бедняков, отдающих последнее. Ах, если б люди знали чувство меры! Не зря говорят индийские йоги: кому полезно подтянуть пояс, а кому и позволительно живот отпустить!
Пытливо разглядывая, чутко прислушиваясь, обходит рынок Кичи-Калайчи. И не потому, что редко приходится бывать здесь; сегодня тоже не одна покупка тому причиной, просто Кичи-Калайчи в этой сутолоке обдумывает предстоящий разговор с директором рынка.
3
Раньше контора дирекции была у главного входа, а теперь, после реконструкции, ее перенесли к новым воротам, куда заезжают крытые фургоны, чтобы отгрузить продукты в подвал-холодильник.
Пробираясь через рынок, Кичи-Калайчи повстречал двоих знакомых. Белоусый сам его окликнул:
– Куда торопишься, Кичи, купи у меня джураби, скоро зима, ноги надо в тепле держать.
– Спасибо, девочки-студентки уже связали мне две пары.
– Что они понимают в этом деле? Вот моя старуха вяжет – загляденье! Пятка двойная, шерсть крученая, сносу нет! Вспомнишь мои слова – поздно будет!
Второго, молодого адвоката Дибира старый садовник сразу не приметил, а когда узнал в лицо – удивился. Всегда наглаженный, начищенный, сегодня адвокат толкался среди покупателей винограда с видом безработного сезонника, которому еще три дня назад надо было побриться, да заодно и костюм почистить.
Приложив палец к заросшему подбородку, адвокат дал понять Кичи, чтобы тот не произносил его имени; пройдя несколько шагов, он оглянулся и кивнул головой, приглашая старика за собой.
Кичи-Калайчи пожал плечами, но исполнил просьбу адвоката. Зайдя под козырек старой палатки, предназначенной на снос, адвокат сдернул с головы пыльную кепку и вытер лицо белоснежным платком. Но, поздоровавшись с Кичи-Калайчи, он продолжал кого-то искать глазами.
– Виноград в этом году удался, Дибир Махмудович. Очень богатый урожай… – с общего вступления начал разговор Кичи-Калайчи.
– Ничего не могу сказать определенного. Не пробовал, – суховато подал реплику адвокат, брезгливо оглядывая свои нечищенные ботинки. – Затянулось одно дело…
– Опять наследникам разъясняешь?
– В том-то и дело, что от разъяснения вот уже месяц, как перешел к другим делам. Не столько разъяснять приходится, сколько вязать.
– Мужское ли дело вязать? Что вяжете?
– Не что, а кого. Беру подписку о невыезде, заключаю под стражу.
– Странные обязанности для адвоката.
– Адвокатом я был, как говорится по-немецки, плюсквамперфектум – в давно прошедшем времени, а с июля приказом назначен и. о. старшего следователя, пока тот сдает экзамены в академию. А сейчас расследую одно удивительное дело. Помните весельчака Джамала?
– Кто же его не знает? То заткнет соседкин дымоход листьями кукурузы, то распустит слух, что его племянник-космонавт полетит на Луну или там на Венеру.
– Весь аул взбулгачил, дизельный мужик! Уже и детей вырастил, и жену успел схоронить, а все неймется человеку… Впрочем, ведь у каждого из нас есть свои страстишки или, как теперь принято говорить, хобби. Признайтесь, почтенный Кичи-Калайчи, и у вас есть увлеченье?
Старик подобрался. Неужели Дибир догадался, какая «идея» заполонила садовника?
Солдаты знают: хочешь избежать поражения – атакуй первым!
– А у вас, Дибир Махмудович, какое хобби? – простодушно, вопросом на вопрос, сделал выпад бывалый рубака.
– У меня? – адвокат заалел от края папахи до воротничка несвежей рубахи. – Ну конечно же, есть и у меня хобби! Вы даже не представляете, какую богатейшую коллекцию камней, да, да, камешков с пляжей Черного моря привез я из отпуска! Камень-лапоть и камень-телевизор; лицо врубелевского Демона и профиль неутешной вдовы Грибоедова; камень с изображением якутской юрты и Саянских гор. Но совершенно уникальный экземпляр – это изображение планеты Марс со спутниками: Фобос и Деймос…
Когда Кичи-Калайчи уже совсем было уверился, что угроза контратаки миновала, Дибир резко сменил тему разговора:
– Говорят, что все садовники – большие шутники. Возможно, возможно… Но послушайте, что придумал шофер Джамал! Явился на поле, где женщины убирали кукурузу, и не с утра, как обещал, а чуть ли не после обеда! Вы наших горянок знаете: как начнут стричь-брить язычком – живого места не оставят. Бобылка Айшат вообще после случая с дымоходом давно зуб точила на Джамала. А тот не растерялся и объявил: «Заткните свой фонтан красноречия! Я, может, вообще последний день за баранкой сижу». – «Что, наследство получил?» – подкусила Айшат. «Пхэ! Трудовые скопил! Не верите? Смотрите!» И выдернул из-под подкладки папахи затрепанную сберкнижку, где черным по белому, почерком Бусрав-Саида, записана сумма вклада: пятнадцать тысяч! У Айшат даже шаль с головы скатилась. А вечером в каждом доме начался скандал: жены стали мужей пилить и строгать: вот, мол, не зря родные отговаривали выходить за нищего! Кое-кто до боя посуды дошел. Участковый заинтересовался вкладом Джамала – тот наотрез отказался указать источник накоплений. Пригласили шофера в прокуратуру – не идет! Пришлось мне выехать на место. И только тогда Джамал и признался: один знакомый гравер приписал ему к пятнадцати рублям еще три ноля. И подписался за Бусрав-Саида, да так умело, что даже специ-графологи не могут отличить правду от подлога!
– Шутник-художник! – усмехнулся Кичи-Калайчи. – Из кубачинцев?
– Говорят, приезжий. Часто бывает на нашем рынке, за три рубля гравирует портсигары и подстаканники. Жаль человека! С таким редким талантом – ему в музее реставратором работать, а не подводить себя и людей под статью пятьдесят восемь, восемь! Ищу его, чтоб спасти.
– Желаю успеха, Дибир Махмудович.
И они расстались.
4
Разглядывая дверь с надписью «ДИРЕКТОР», старик тряхнул сеткой-авоськой, в которой лежали завернутые в бумагу куропатки, и решительно перешагнул через порог.
– Я же вам сказал: принять товар не могу. Холодильники заполнены до понедельника! – сказал человек из-за массивного стола и нехотя поднял лицо. Огромное – про такое говорят: поднос, а не лицо! Глаза на таком подносе никогда не будут выглядеть большими. Пока человек за столом разглядывал свои руки с толстыми пальцами, ловко отбрасывающими костяшки стареньких счет, Кичи-Калайчи внимательно осмотрел темные, пахнущие сыростью стены, плакат – рисунок разделки бараньей туши, старинную медную чернильницу, крышка которой была в виде головы лошади, и только после осмотра отозвался:
– Мне не нужны холодильники. Здравствуйте!
– Ассалам алейкум! Вы насчет красной рыбы? Ничего не выйдет. Зачем иметь неприятности? Будьте здоровы!
– Я еще ничего не сказал, а вы сразу прощаетесь! Пришел повидаться, а вы…
Человек за столом протер лицо-поднос огромным платком, кивнул головой и сказал:
– Очень приятно. Повидались, поздоровались, а теперь пора делом заняться. – Он решительно придвинул к себе папку с бумагами. – Думаешь, я не узнал того, с кем ты только что беседовал… И чего караулит?
– Кто?
– Твой Дибир Махмудович.
– Ха-ха-ха… – смеется Кичи-Калайчи.
– Это смех плохой, – хмурится директор.
– Поскольку есть разговор к вам, разрешите сесть?
Человек за столом поднялся:
– Жизнь учит, уважаемый: говорить лучше стоя, а еще лучше – стоя на одной ноге – тогда и разговор будет короче. Не обижайтесь, присядьте, а я постою. Я человек прямой и не могу тратить время попусту. Итак, какое дело?
– Речь пойдет о любви…
– Что? – глаза у стоявшего за столом не становятся больше, а как-то разбегаются по широкому подносу. ― Но, дорогой, разве здесь Дворец бракосочетания? Вы не туда попали.
– Именно куда шел, туда и попал. Вы – директор?
– Вот это верно.
– Ваше имя Таймаз?
– И это правильно.
– У вас есть дочь?
Глаза на подносе загорелись огоньками любопытства.
– Ее зовут Серминаз, не так ли?
– Пока все правильно, как в анкете. – Удивленный директор опускается на стул и начинает крутить карандаши, торчащие в нагрудном кармане.
Кичи-Калайчи поплотнее усаживается в кресле.
– Я – дядя Хайдарбека. Это имя говорит вам что-нибудь?
– Но, уважаемый, как вас…
– Меня зовут Кичи-Калайчи.
– Но я уже сказал свое слово, Кичи-Калайчи. А мое слово твердо. Серминаз недостойна такого прекрасного бессребреника! Пусть ваш Хайдарбек поищет себе другую невесту. Тем более что моя Серминаз уже засватана за другого! И разве я похож на тех, кто дважды вынимает кинжал из ножен?
– Ай, Таймаз, Таймаз! Надо щадить свои седины! Зачем придумывать всякие отговорки? Сам знаешь: твоя дочь любит только Хайдарбека…
– Ха! Любит! А кто ей разрешил любить? Да я и спрашивать не стану – не для того дочь растил, чтоб выходила за голодранца, жила без пола и потолка!
– Для выгоды только поросят растят, да и тех не все едят! – обозлился Кичи-Калайчи. И Таймаз зашевелил густыми, как усы, бровями:
– Вы что, явились меня учить?
– Что вы, Таймаз, какой из меня учитель? Не будем ссориться; лучше миром все уладить.
– Мои условия знаете? Я не собираюсь уступать!
– Да, я тоже слышал: все в мире жаждет перемен, а уважает – постоянство. Давайте порадуемся счастью детей.
– Как это понимать?
– Я и мой племянник согласны на ваши условия, Только просим: половину – до свадьбы, а половину – после.
– Согласен! Большую половину – до свадьбы, а меньшую…
– Хорошо! Твою руку, Таймаз! – поднимается Кичи-Калайчи. – На следующей неделе ударим в барабаны.
– А как же быть с тем, другим? Я же договорился…
– Ты же умный человек, Таймаз! Как меня сначала встретил словами о красной рыбе? Так теперь им скажи: не хочу, мол, иметь неприятности и судимость за калым, выдаю, мол, дочь, так, по любви…
– Не каркай! Не каркай! И как это так «по любви», – директор замахал руками, словно в кабинет влетел рой пчел. – Это же позор! Соседи будут издеваться. И дочери покоя не дадут! Скажут, не без причины в наше время такую дочь сбыл без калыма! Да в таком переполохе и собака напялит папаху!
– Ну, если суда не боишься, намекай на сумму втрое больше. Прямо не говори, а так, уклончиво.
– Это можно… Хм-хо-хо, уклончиво! А вы, почтенный Кичи-Калайчи, не так-то просты! Уклончиво! Вот хитрюга!
– Не будем гадать, кто хитрее! Деньги сюда принести или…
– Или! Именно или! Сюда ни в коем случае! Знаете, как директор рынка живет! Как милиционер ГАИ на самом шумном перекрестке. Он же в стакане! И все видят его насквозь! Приглашаю тебя, Кичи-Калайчи, сегодня на ужин… сейчас позвоню, чтоб хинкал приготовили.
Директор выпростал свой плотный живот из-за стола, подошел и пожал обеими руками сухую ладонь старика:
– Очень, очень рад породниться с понимающим человеком.
– Всего доброго.
– Здоровья желаю. А скажи… С нашего рынка ничего не надо? Могу устроить подешевле.
– Спасибо, спасибо, ничего не нужно.
– Жду вечером у себя дома! – Директор распахнул дверь кабинета и проводил Кичи-Калайчи до выхода из конторы. Весь день, до закрытия рынка, Таймаз и слушал посетителей вполслуха, и отвечал не всегда впопад; углубленный в свои мысли, довольно потирает толстыми пальцами грудь и плотный живот – очень уж хорошо все складывается. И дочь нет нужды приневоливать, да и кто знает, что она выкинет, если заупрямится. А этим он так и скажет… уклончиво. Выдаю, мол, по любви. А ведь и то правда: большие горы – богом созданы, а маленькие – от страха сами появились. Так уклончиво и скажет.
Глава пятая
О том, как славно ошибиться порой: подумаешь плохо о человеке, а он оказывается совсем не такой, а лучше, чем хорошие люди
1
С чем сравнить рост современных городов? Старый образ: «дома растут как грибы» – явно устарел хотя бы потому, что при теперешнем уровне индустрии не один какой-то дом, а целые улицы, да что там улицы – кварталы со скверами, торговыми центрами, кинотеатрами и детскими парками вырастают скорее, чем боровики и подосиновики в лесу.
Строить мы научились быстро, но и это не главное.
Помню, в пятидесятые годы по всему городу, включая зеленые зоны курортов на Каспии, гулял анекдот о том, как принимала комиссия новый дом. Прораб вспорхнул на пятый этаж и оттуда крикнул председа» телю комиссии:
– Вы меня слышите?
– Слезай, мудрец, я тебя вижу, – вполголоса сказал председатель и привычно подписал акт о приемке «после доделок». Подписал сразу потому, что знал: доделывать будут не спеша, пока выведенные из терпения новоселы не займут полупрозрачный дом. Что было, то было!
Теперь мы научились строить не только быстро, но добротно. В пятидесятые годы нужда и военная разруха диктовали: и северян, и южан селить в дома одного типа – людям нужна была крыша над головой. Теперь же есть проекты в «северном исполнении», дома на бетонных сваях, которым не страшна мерзлота. И есть дома для юга, с затененными лоджиями и окнами на север.
Взбирается на живописную гору новая улица Шоссейная. Она еще такая молоденькая, что даже не покрыта асфальтом, и пылищи в жару, и грязищи после летних ливней здесь пока хватает. Но уже поднялись по обе стороны улицы двухэтажные дома из сахарного дербентского камня под крышами зелеными, как тростник, который когда-то рос и сгнивал на болотах под писк комариных легионов.
Кичи-Калайчи сверился с адресом, который указал на своем заявлении лаборант Исмаил, и решительно постучался в калитку дома номер семнадцать, где проживал каменщик Абдул-Кадир. В лучших традициях горской архитектуры создал свой дом каменщик, вот только окна прорубил маленькие, как щели для бойниц в былые недобрые времена. Ведь это надо же! Времена меняются. Все в мире смертно, только проклятые привычки не оставляют людей, передаются от родителей к детям и даже внукам.
Калитка приоткрылась, и оттуда показалась горянка, укутанная в атласную шаль.
– Входите, открыто же! – пригласила она гостя. – Зачем стучаться в незапертые двери?
– Я не ошибся, Абдул-Кадир здесь живет?
– Да, мы здесь живем, здесь, – приветливо подтвердила хозяйка и широко распахнула калитку.
Женщина средних лет, она и сохранила нежную улыбку девушки, и обрела милосердие многодетной матери. Кичи-Калайчи не смог даже сосчитать, сколько малышей окружило ее, цеплялись за руки, за подол платья и даже за кисти шали. И каждый что-то просил, на кого-то обижался, от чего-то отказывался.
– Проходите вон в ту комнату. Наш Абдул-Кадир, – с нежностью не произнесла, а пропела она дорогое имя ― спешит до холодов закончить большой зал. Придет с работы – и снова за дела, до первой вечерней звезды рук не покладает…
Кичи-Калайчи уважительно кивал головой, признавая великое трудолюбие каменщика. Потом он посмотрел на балкон, где проворно развешивала детские трусики и майки смазливая девушка с таким жгучим румянцем, какой бывает только на одной стороне кайтагского яблока. Покончив с бельем, девушка, слегка прихрамывая, ушла с веранды в дом.
Вот, оказывается, как выглядит избранница Исмаила, которого любовь довела до прокуратуры.
_ Эй, жена! – послышался из-за свежепобеленной стены звонкий мужской голос.
– Что тебе, дорогой?.
– Кто там пришел?
– Радость пришла. Гость к тебе.
– Проводи его в кунацкую. Я сейчас закончу.
– Пожалуйста, проходите вот сюда, через веранду. – Женщина чуть отступила, чтобы кто-нибудь из ее выводка не попал под ноги Кичи-Калайчи. И вдруг вскрикнула: ребенок, который мирно лежал, укрытый концом шали, видно, укусил ее за грудь.
– Что же ты делаешь, маленький разбойник! Ведь я же твоя мама!
Она решительно отняла малыша от груди и прислонила круглую головку к плечу.
– Неужели это все мои дети? – удивленно воскликнула она, оглядывая выводок. – Эй, Фарида! Уйми хоть половину из них! Слышишь, Фарида, к тебе обращаюсь! Посмотри, нет ли здесь соседских – что-то уж слишком много их!
– Не тревожься, мама, все наши. Все твои дети! – сказала Фарида, свешиваясь с балкона.
__ А ты спустись и посмотри хорошенько: мыслимо ли иметь столько ребятишек?
– Правда, ма-ма! Ни одного чужого нет!
– Никогда бы не подумала, что у одной женщины могла быть такая орава детей! И этот, в мокрых штатах, тоже мой? Чумазые вы мои, неумытые, грязнули! Неудивительно, что родная мать вас признать не может. Ну, идемте умываться. А ты, Фарида, положи для гостя подушки, а сама спускайся сюда, не забудь таз, кувшин с водой, и колготок захвати. Пока не отмою не поверю, что все они мною рожденные!
2
С улыбкой слушал Кичи-Калайчи простодушные причитания жены каменщика. Неспешно поднялся на второй этаж, где его ждала Фарида, провела в кунацкую, устланную коврами-сумахами. С горки подушек, уложенных у стены, она достала две самые пышные и положила их на ковер перед гостем.
– Пп-рисаживайтесь, пожалуйста! – смущаясь и оттого сильнее заикаясь, покраснев до крохотных ушей, пригласила Фарида. – Папа сейчас ппридет.
– Спасибо, доченька! А ведь я из-за тебя пришел. Догадываешься от кого?
– К-каждый гость – послан ннебом. Ттак отец говорит.
– Я ― человек земной. Ты Исмаила знаешь?
– Ой! – Фарида закрыла пылающие щеки газовой косынкой.
– Пойдешь за него замуж?
– Я?! – девушка даже отступила к двери. – Очень пп-прошу вас, не говорите с отцом о свадьбе.
Теперь изумился Кичи-Калайчи:
– Это почему же? Исмаил к прокурору писал, что жениться хочет, а…
– 3-з-знаю, – она снова подошла к гостю, желая и не решаясь сказать что-то.
– Эй, Фарида, где же таз и вода? – кричит со двора мать.
– Ид-ду! – Фарида кинулась к двери и остановилась.
– Совсем одолели бб-беднягу! Из-за них я не могу вв-выйти за Исмаила. Вы же видели, сколько карапузиков, а у мамы одна шея и тт-только две руки! Как она справится без меня?!
– Понимаю, доченька, а Исмаил решил, что всему виной твой отец. Некрасиво получилось!
– Я ввиновата! Думала, что Исмаил откажется, если про к-калым узнает. А вы, дядя, ккем ему доводитесь?
– Исмаил мой племянник. Самый любимый. Так что подумай, доченька! Не терзай парня – похудел, извелся весь, мрачные мысли до добра не доведут!
– Эй, Фарида! Ты что, утонула в тазу?
– Иду, мама, бегу! – Фарида, прихрамывая, ринулась вниз по лестнице.
Кичи-Калайчи хотя и остался один, скучать ему было некогда. «Вот, оказывается, в чем дело, – размышлял старик, рассеянно оглядывая убранство комнаты, – ишь чего надумала, проказница. А золотое сердце у девушки! Ради помощи матери отказаться от любви, пожертвовать собственным счастьем ради карапузиков – на это не каждая девушка способна, тем более что аллах дал ей красоту с добротой, а для равновесия – два недостатка впридачу, хотя и одного достаточно, чтобы у девушки не сложилась личная жизнь».
Старик поерзал на подушках, умащиваясь поудобнее, и стал думать об Исманле. У этого химика тоже есть кое-какие минусы. Ну хотя бы его въедливое любопытство о степени родства с Кичи-Калайчи. Вот зануда! Сколько пришлось объяснять, убеждать… А он заладил: «Как это так, чтоб человек из Кана-Сираги вдруг оказался родным дядей рожденному в отдаленных краях Салатау?» В конце концов, все земляне – земляки.
И не хотелось старику, а пришлось вспомнить старый солдатский анекдот времен русско-японской войны.
Короче говоря, Кичи-Калайчи со своим без малого столетним опытом сумел так закрутить корни родословного дерева, что у Исмаила в глазах рябь пошла. Поверил.
3
Старик хотел было еще поразмыслить о различии характеров Фарнды и ее возлюбленного, но в эту минуту в комнату вошёл улыбчивый, с пышными батыраев-скими усами и звонким непрокуренным голосом каменщик. Хозяин вытер полотенцем руки, отбросил его вместе с передником на старый табурет и – Кичи заметил, – слегка прихрамывая, подошел к гостю:
– Ассалам алейкум! Рад приветствовать твой приход. Кого имею честь принять в моем недостроенном доме?
– Здоровья тебе желает ото всего сердца Кичи-Калайчи.
– А меня зовут Абдул-Кадир из Урари.
Хозяин и гость уважительно пожали друг другу руки и уселись на ковер. В ту же минуту, словно за дверью стояла, а не перемывала своих замурзанных сынков и дочек, вошла жена каменщика и внесла на деревянной подставке большую сковороду со шкворчащей яичницей – ну не меньше десятка яиц перемигивались желтыми глазками с аппетитными полукружиями горской колбасы, пропахшей тархуном и кинзой, реганом, укропом и еще добрым десятком трав. Мигом расстелила женщина клеенку, ловко подбросила и прямо-таки в воздухе разломила теплый чурек на четыре ровных части. Тут же, словно под ковром у хозяев была теплица, появились багрово-мясистые помидоры, чуть-чуть колючие огурцы и поблескивающие росянками изумрудные перья лука.
Кичи-Калайчи, и сам скорый на всякое дело, подивился проворству этой немолодой уже горянки, хотя как бы иначе она могла управляться со своим большим симфоническим оркестром, будь ее руки поленивее?
Так же мгновенно возникла на столе бутылка с праздничной наклейкой «Экстра», две сверкающие рюмки и кувшин, запотевший от ледяной родниковой воды. И только тогда хозяйка сказала:
– Не обессудьте за бедность стола. Все некогда. Дети!
– Спасибо, спасибо! – поблагодарил гость. – Здесь всего предостаточно! А кое-что даже с избытком!
– Пожалуйста, угощайтесь на здоровье. – Жена каменщика поклонилась и вышла из комнаты.
– Вот же бывают дни: и устанешь, и дела ни на грош, а то выпадет такой, что устали не изведал, а гору своротил, – сказал хозяин, налил две рюмочки, стукнул одну об другую и протянул полную до краев гостю: – За твое здоровье, пусть будут счастливы дети детей твоих. Дерхаб!
– А у тебя сколько, уважаемый Абдул-Кадир?
– Чего?
– Детей, спрашиваю, сколько?
Хозяин расхохотался:
– Веришь ли, каждый, кто входит в мой дом, прежде всего интересуется потомством. Да разве это много? Всего-то двенадцать. Конечно, дом с детьми – полный базар. А без детей – тихий мавзолей! У меня жена – орлица, оттого и детей вереница! Вот считай: два соколенка, два орленка, Фариду ты сам видел, она старшенькая, потом снова пошли двойняшки: два сидня, два лежня, две – поползни, да еще один озорник; кусается, хоть от груди отнимай!
– Понимаю. Растить детей – великий труд, зато когда на ноги поднимешь – подмога и опора. Не то что дом – улицу выстроят!
– На то и надеюсь. Да вот сегодня до солнца встал, хотел пол настелить, а доски еще сыроваты, перекосятся, боюсь, ребята ноги переломают. Так и бросил…
– Если погода такая постоит еще недели две доски подсохнут. А там, если разрешишь, я пришлю своего племянника, он и столяр и маляр – на все руки мастер.
– Я знаю вашего Исмаила. И уже догадываюсь, кунак, зачем вы не пощадили свои немолодые ноги, прошли такую даль. Если сказать откровенно, он мне по сердцу. Парень хозяйственный, хорошим отцом будет своим карапузикам. Вот только нетерпелив очень, горячится. Думаю, с молодостью это пройдет; раскаленный камень, если не треснет, долго тепло держит, правда, кунак?
– Все так, все верно говоришь, Абдул-Кадир. Спасибо! Очень облегчил мою задачу, – ответил Кичи-Калайчи, а сам подумал: «Наверняка дочь успела шепнуть отцу и кто я, и зачем пожаловал».
– Правда, мы хотели с женой годик-два подождать расставаться с нашей старшенькой, пока ползунки станут бегунками, но жена мне на днях шепнула: к весне еще будет ребенок. Вот я и решил: от ползунков все равно не избавиться, так зачем же мучить старшую дочь, расстраивать ее счастье. Рассуди, кунак, разве я не прав?
– Зрячему сердцу очки не нужны. Далеко смотришь, хорошо видишь, Абдул-Кадир, – согласился Кичи.
4
Да, логика у Абдул-Кадира была, как говорится, железная. Одно только беспокоило: как ни суди, а сватовство хоть и маленькая, но война. А что больше всего тревожит солдата, идущего на штурм? Мирная тишина и открытые ворота крепости. Вот и Кичи опасался, как бы за сладкими речами каменщика не последовал неожиданный выпад; запросит многодетный отец такой калым, что света не взвидят ни сват, ни жених. И Кичи-Калайчи без промедления кинулся в атаку:
– Очень, очень рад, уважаемый Абдул-Кадир вашему добросердечию. Но вот как насчет того, главного…
– Не понял, – признался Абдул-Кадир, вытирая рот салфеткой, – какой счет?
