Текст книги "В ту ночь, готовясь умирать..."

Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Когда поднялись над могилами Исмаила, сына Бахмуда, и кузнеца Базалая, сына Базалая, глинистые холмы свежей земли, у Кичи-Калайчи не осталось ни одного патрона для прощального залпа. Тогда лудильщик вышел на поле, встал за плуг и довел до конца борозду, начатую Исмаилом. Говорят, жители аула и по сей день зовут этот клочок земли «Поле Кичи-Калайчи». Это имя родилось весной девятнадцатого года, когда до полной победы Советской власти в горах оставалось еще много-много месяцев, дней и недель.

Родник под аркадой

1

Древний и очень добрый обычай бытует в горах. Если сбудется задуманное, горец клянется в душе или перебросить мост через реку на оживленном месте, или восстановить где-нибудь в ущелье разрушенную мельницу, или же построить родник у дороги, или навес над ним в виде арки. Право, прекрасный обычай, и потому священный. «Добро, – говорят горцы, – надо орошать, чтоб всходы его были еще более добрыми».

Этот обычай не устарел, он существует и в наше время. Один клянется в душе: вот найдет моя дочь счастье со своим избранником, и я посажу плодовое дерево на перекрестке, другой твердит – если «защита» у сына пройдет успешно, построю беседку на горном перевале для путников.

Разные люди – разные желания и надежды. Гончар заявляет, что если обжиг пройдет благополучно, то обновит черепицу на крыше соседа, а мастер-златокузнец уверяет, что если этот браслет понравится невесте, то он украсит каменными бордюрами верхний этаж старинной башни. Хороший обычай, добрый обычай, достойный всяческой хвалы обычай.

Но добро хорошо, когда оно делается от чистого сердца, говорят горцы, сделал добро – молчи, тебе сделали добро – не забудь рассказать. И ко всему этому прибавляют: делать добро тоже надо уметь, и такое счастье не всякому дано.

2

Случилось это в местности Шурмала-Хаб, там, где серпантином вьется с гор дорога. Эта дорога связывает с берегом моря аулы Кана и Сирага. На привале у ручейка с прозрачной ключевой водой в один из весенних дней встретились двое. Вернее, один уже сидел на камне, подложив папаху. Над ним ветвистое дерево дикой груши, а на сучке хурджины, из которых торчали всевозможные инструменты: молоток, топор, пила, мастерок… Вот к нему-то и подошел с усталым видом другой горец, тихо поставил свои хурджины, из которых тоже торчали деревянные рукоятки подобных же инструментов. Со стороны могло показаться, что это строители-каменщики, направившиеся в какой-то аул на заработки.

– Ох, устал, – проговорил подошедший. – Но погода сегодня хорошая, как вы думаете?

– Да, погода чудесная.

– Откуда?

– Оттуда.

– Что значит «оттуда»? Я спрашиваю, из какого аула?

– Из аула Чархара.

– А я из аула Арадеш. Куда путь держишь?

– Сюда держал и вот сижу здесь, а ты?

– Я тоже сюда, и сейчас я тоже сяду.

– Что, дело какое у тебя здесь? – спросил сидящий, подозрительно рассматривая пришельца и его хурджины с торчащими рукоятками.

– Да. А у тебя?

– У меня тоже. Вспомнил вчера, что осенью я обещал, если будет хороший урожай, построить над этой речушкой у дороги родник под аркадой, и вот пришел…

– Как? Ведь я клялся, что если моя жена родит мне сына, то я выстрою здесь родник под аркадой.

– Ты можешь поискать себе другое место.

– Это почему же я должен искать?

– Потому что я первый объявился здесь, ты же сам видел! Вах, что за люди пошли!

– Подумаешь, первым пришел! Мы здесь не на соревновании по стометровке. Что из того? Первым я облюбовал это место, и все тут. Это место не твое, отцовское.

– Нет, почтенный, не выйдет, это место облюбовал мой дед, который из-за бедности не сумел ничего сделать, облюбовал мой отец, из-за войны ничего не сумел сделать, а я вот построю.

– Нет, родник построю я!

– Совести у тебя нет, вот что. Как можешь ты такое заявлять, бессовестная твоя душа, когда я первым пришел сюда и инструменты успел разложить. Тебе не кажется, что ты немного нахал…

– Как нахал? Я собираюсь сделать полезное людям дело, а он меня обзывает, посмотрите на него… Да кто ты такой, чтоб других осуждать?

– Я говорю о том, что вижу, говорю правду.

– Подумаешь, я такую твою правду под хвост собаке. Если хочешь знать, я могу доказать, что я был здесь первым.

– Это уже слишком.

– Ничего не слишком. Скажи мне, в каком месяце ты дал обет построить здесь родник?

–Это не твое дело!

– Почему же? Давай выясним… Сейчас апрель, так? А ты говорил, что осенью ты дал слово.

– Да, осенью, в сентябре.

– Хи-хи-хи, вот видишь, а жена моя, дай бог ей здоровья, еще в середине января прошлого года на ухо мне сказала, что у нас будет ребенок. Значит, мысленно я был здесь первым. Хи-хи-хи, вот так-то вот… – И он стал развязывать свои хурджины и вытаскивать инструменты.

– Клянусь, ты этого не сделаешь! – вскочил соперник и схватил незнакомца за запястье.

– Сделаю! – самоуверенно ответил тот.

– Не сделаешь!

– Я говорю, сделаю!!

– А я заявляю, не сделаешь!!!

И сцепились двое мужчин, носящих папахи на голове, да еще какие папахи, из лучшего бухарского каракуля – сур. И неизвестно, чем бы кончилась потасовка, если бы в это время не подошел третий, одинокий путник, не в папахе, а в кепке с козырьком, как балкон на втором этаже, с огромным животом, кривым носом на красном лице и маленькими хитрыми глазами.

3

При виде его дерущиеся отпустили рубашки и отошли, с интересом и каким-то ожиданием наблюдая за человеком, которого, видимо, оба знали и где-то с ним встречались.

– Клянусь, это наш Далайчи.

– Да, это Далайчи.

Но Далайчи, не обращая на них никакого внимания, снял с головы кепку, вытер платком вспотевшую лысину и, распластавшись на камнях, с удовольствием утолял жажду. В таком положении он лежал долго, испытывая блаженное чувство. Затем медленно повернулся на спину, окунув затылок меж листьев лопуха в воду, и стал смотреть на редкие белые облака. Эх, есть же на свете люди беспечные, умеющие видеть природу и радоваться ей. Он приподнялся, сел, надел кепку и, прищурив маленькие глаза, посмотрел на встревоженных людей:

– Эй вы, что вы здесь разорались? Птиц и тех перепугали. Ваши крики слышны были за километр, и я прибавил ходу, чтобы посмотреть на настоящую драку, давно не видел. А вы просто языки чесали… Нет, не стало в наше время настоящих мужчин.

И Далайчи, легко прыгая с камня на камень, приблизился к ним.

– Ссоры нам не миновать, добрый человек, если ты не рассудишь сейчас нас.

– Терпеть не могу кляуз. Вот что, ни слова больше. Есть у вас, чем заморить червячка? – спросил Далайчи, поглаживая ладонью весьма и весьма приметный живот. – А то, знаете, точит он мои исхудавшие кишки…

– Есть, есть…

– Конечно, есть, для доброго человека почему не быть.

– Вот и хорошо. Природа облагораживает человека, делает его лучше, мягче, терпеливее к слабостям человеческим. Вы понимаете в этом что-нибудь? Да что вам понимать, возмутители спокойствия природы…

Оба соперника расстелили на траве салфетки и, будто споря друг с другом и желая угодить гостю, стали вытаскивать из хурджинов разного рода припасы и раскладывать каждый на своей салфетке.

– У меня свежая горская колбаса, эх, жаль, был бы костер, пожарить…

– У меня сыр, это не сыр, а мечта.

– А у меня брынза.

– Вот помидоры, огурцы, лук.

– А у меня лук сладкий, харахинский.

– Вот и чурек мягкий, только что испеченный.

– А у меня буханочный, с хрустящей коркой, из нашей новой пекарни.

– Богато живете, богато, но жить вы не умеете. Жить надо с удовольствием, как я. Да откуда вам знать, что такое удовольствие, если и воду вы пьете, не чувствуя, что это самое высшее благо на земле…

И, потирая руки, предвкушая удовольствие, уселся Далайчи между салфетками, на которых были разложены яства, глядя то на одну салфетку, то на другую. – Это напоминает мне один исторический забавный случай с одним ишаком… Вы слышали? Да откуда вам знать, когда вы дальше своего носа ничего не видите. Говорят, одному ишаку положили сено и справа, и слева, и ишак, не зная, с какого стога начать есть, околел на месте. Вот как бывает. Но я, допустим, не ишак и лишен желания доставить вам удовольствие хоронить меня здесь, тем более у вас, видимо, важные дела, и поэтому я позволю себе начать…

Он достал из широкого кармана брюк плоскую бутыль, снял крышку-рюмку и, позабыв даже кому-либо предложить, налил, выпил, зажмурился, будто проглотил кислую сливу, какими богаты склоны этих гор, покряхтел и, спрятав бутылку, начал закусывать.

– Чтоб тебя не обидеть! – и взял кусок с одной салфетки. – И тебя чтоб не обидеть, – потянулся к другой. И вдруг ощупал свое лицо и спросил: – Эй, скажите, лицо у меня красное? Чего я спрашиваю, я же знаю, что вы все равно правду не скажете… Если красное, думаете, это стыд? Ничуть не бывало. Я стыд в колыбели оставил.

А те наблюдали за ним с завистью и даже с каким-то трепетным расположением, заинтересованные его умудренностью и непосредственностью, даже с восхищением: вот, мол, какие бывают знающие люди. Но какие имел Далайчи заслуги, никто из них не знал. Закусив и заморив червячка, Далайчи вытер краем салфетки губы, легко вскочил, схватил свою дубленку:

– Я могу пожелать вам доброго здоровья, что я и делаю при самом добром расположении духа. Любуйтесь, любуйтесь природой, это пробуждает в душе добрые намерения. Мне было очень приятно, да надо торопиться. Вы слышали, где-то в Скандинавии, в связи с кризисом на Ближнем Востоке, говорят, люди отказались от машин из-за отсутствия бензина, а у меня кончились деньги… спешу их найти. Не люблю я кризисы, где бы они ни были. Прощайте! – снимает он кепку и, каждому отвесив поклон, хочет уйти. – Что с вами, в жизни не видел таких глупых и кислых рож?

– А как же, у нас тут вышел спор, и мы просили тебя, почтенный Далайчи, рассудить нас.

– Ага. Это занятно. В чем же дело? – уселся Далайчи, скрестив под собой ноги. – Только вкратце. Потому что на надгробии моего предка я недавно обнаружил такое изречение: «Время деньги, не теряй время – найдешь деньги». Клянусь, умный был человек…

4

Как только он умолк, оба соперника, с рвением перебивая друг друга, начали говорить, да так, что Далайчи заткнул уши пальцами.

– Нет, нет, так ничего не выйдет. Постыдитесь этой прекрасной природы, люди. Когда же вы образумитесь… Ты мешаешь мне понять его, а ты – его. И вообще прежде скажите, кого как зовут.

– Меня Хасан.

– А меня Хусейн.

– Тебя Хасан, а тебя Хусейн?

– Да нет, меня Хусейн.

– А меня Хасан.

– Вы что, братья-близнецы?

– Нет.

– Странно, я знал многих Хасанов и многих Хусейнов, и все они были близнецами, а вы нет, странно… Кто из вас Хасан?

– Я Хасан.

– Вот ты и начни.

– Почему он должен начинать, когда я пришел сюда первым?

– Но не все ли равно, кто из вас начнет и кто кончит… – возмутился Далайчи. – Тысячи оглоблей на ваши головы. Говори ты.

– Нет, говорить буду я!

– Нет я!

– Оставьте меня в покое! Прощайте. Говорил же мне мой предок, старайся не оказаться между двумя оглоблями.

– Нет, нет, не уходи, пожалуйста.

– Очень просим.

– Только в том случае, если вы будете слушаться меня. Согласны?

– Да.

– Пусть будет так.

– Вот и хорошо, ты – Хусейн?

– Нет, я Хасан.

– Вот ты, Хасан, иди напейся воды, остуди себя, говорят, кипятиться очень вредно для желудка, а я пока послушаю его…

– Как же…

– Мы же договорились…

– Хорошо.

Хасан нехотя, оглядываясь, ушел к журчащему между замшелых камней и лопухов ручейку, а Далайчи усадил рядом с собой Хусейна и предложил рассказать, в чем дело. И Хусейн поведал ему, из-за чего разгорелся сыр-бор. Если бы у Далайчи были волосы на голове, а не эта щетина, то несомненно они стали бы дыбом и приподняли бы кепку.

– Ну и люди! Кого только не встретишь в этом краю тысячи ущелий и тысячи вершин! Нашли о чем спорить. Нет в вас ни капельки благородства, а о достоинстве и говорить нечего. Вы же испортите пейзаж. Такой прекрасный пейзаж… Да знаете ли вы, что на земле нашей настало такое время, когда люди ищут кусочки нетронутой природы. Гладиолусы и ромашки, выращенные в теплицах, ничего не стоят в сравнении с альпийской фиалкой. А вы хотите испортить этот первозданный уголок природы аркадой над родником. Очнитесь и спросите у этой речки, хочет она этого? – Далайчи был возмущен, хлопал себя по бокам руками, как петух, возвещающий утро. – С ума сошли люди. Зачем вам это?

В это время Хусейн робко и стеснительно достал из бумажника десятирублевую бумажку и сунул в руку Далайчи. Тот сделал недоуменный вид.

– Что это?

– Ничего, ничего, почтенный Далайчи, ты меня не знаешь, я – тебя. Ты понимаешь меня?

– Тебя?

– Да.

– Еще бы. – Далайчи вдруг переменился, какая-то мысль осенила его, и на лбу у него будто зажглась свеча. – Мой предок говорил: есть вещи, которые не сделаешь, пока не научишься, но есть и такие, которые надо сделать, чтобы выучиться.

– Пожалуйста. Ты понимаешь…

– Хорошо, ты иди к ручью, напейся и пошли его ко мне. Я покажу ему, как и где строить родник, – заявил Далайчи, а про себя добавил: «Вот так портят в жизни честного человека».

Довольный таким исходом, Хусейн важной походкой ушел к ручью, а к Далайчи подошел Хасан и сел рядом. Хасан рассказал все, Далайчи, не перебивая, выслушал.

– Понимаешь… – хотел возразить новоявленный судья, и тут проворные пальцы Хасана сунули ему в карман две десятки… – Что это?

– Да так. Ничего, ничего… Я тебя не знаю, ты меня… понимаешь?

– Очень хорошо, дорогой, понимаю, позови-ка его сюда, ты иди, позови, я ему покажу… – и когда к нему подошел Хусейн, Далайчи достал его десять рублей и небрежно бросил перед ним. – Я не подкупный, тем более за это. Дешево хочешь. Мне моя совесть дороже. Мой предок говорил, береги совесть, как зеницу ока.

– Но я же прав. Это он – бессовестный и нахал.

– Кто?

– Он.

– Мне, дорогой, лучше знать, кто есть кто, он обо мне лучшего мнения и высоко ценит меня.

– Что, он больше дал?!

– Что ты этим хочешь сказать?

– Нет, так не пойдет. Вот тебе еще сорок рублей. Прошу тебя, избавь меня от него.

– Только ты меня не знаешь, а я тебя. Иди, пошли его ко мне. Я покажу ему, как подкупать людей!

Как только появился Хасан, Далайчи швырнул под ноги его деньги.

– Ты должен отступить. Он прав.

– Как прав, откуда прав, зачем прав?

– Очень просто, как тебя там?

– Хасан.

– Вот-вот, именно Хасан. И, кажется, на этом моя миссия закончилась.

– Ты погоди, ты умом рассуди, вот… погоди, я взял с собой всего шестьдесят рублей на пропитание здесь и на некоторые лесоматериалы для родника, но раз возникла такая ситуация, то ничего не жаль… Возьми их, но… твое слово.

– Ты меня не знаешь, я тебя! Так!

– Так.

_– Какой чудесный день и какими жалкими делами приходится мне заниматься. Иди пошли его ко мне. Ну и надоедливые же люди попались на мою голову, все настроение испортили…

Подошел Хусейн и спросил:

– Ну что, в мою пользу?

– Какая там польза, столько нервных клеток приходится тревожить, а они, говорят, не восстанавливаются… Каждая нервная клетка, говорил мой предок, дорого обходится человеку.

– У меня есть вот еще двадцать рублей, – сказал Хусейн, развязывая узелок на платке и передавая деньги.

– Рублями, что ли? Ну ничего. Запомни, мой предок говорил: лучше не иметь денег, чем не иметь души. И больше у тебя ничего нет?

– К сожалению.

– Главное – не унывать, нет худа без добра, вычитал я однажды на могиле моего предка. А чем ты собираешься строить родник?

– Схожу в аул, раздобуду.

– Мне эта идея по душе. Хорошо, когда есть аул и место, где раздобыть деньги. Счастливые вы люди. Вот что, ты собери свои вещи и бегом в аул. Раздобудь деньги, придешь сюда и преспокойно начинай свое полезное дело.

– А он…

– Что он? Ты торопись, я его попридержу, ты же знаешь, дом принадлежит тому, кто заложил фундамент. Время, уважаемый, на тебя сейчас работает – это изречение моего предка. Понял меня?

– Спасибо тебе, Далайчи!

– Учитесь, учитесь, люди, уму-разуму, пока я жив! – хлопнул в ладоши Далайчи.

5

Хусейн, удовлетворенный таким мудрым и простым решением дела, быстро собрал вещи в хурджины, взвалил их на плечи и, крепко пожав руку великодушному «судье», убежал. А к Далайчи подошел Хасан, растерянный и недоумевающий, почему это вдруг убежал его соперник.

– А куда это он?

– Как куда? Я ему указал лучшее место для постройки родника, и он с радостью уступил тебе это, – хлопнул его по плечу довольный Далайчи.

– А почему ему лучшее место, а мне… это, – развел руками Хасан.

– Мой глубокоуважаемый предок говорил: трудно было бы жить среди людей, если бы одни не находили удовольствие в том, что их обводят лисьим хвостом, значит, обводят вокруг пальца… – и Далайчи положил указательный палец в рот, набрал воздуха и щелкнул. – А другие удовольствие в том, что они обладают этим хвостом и этим пальцем. Ты понимаешь меня?

– Понимаю, понимаю.

– Ничего ты не понимаешь… Такого честного, незапятнанного человека, сына честнейшего предка совращаете. Беда с вами. А я по справедливости… Вот так, уважаемый Хасан, строй… пожалуйста, если тебе не жаль портить здесь первозданный пейзаж…

– Но прежде я должен вернуться в аул.

– Я тебя понимаю… очень понимаю. Ты хочешь проследить за Хусейном, а вдруг на самом деле он найдет лучшее место для родника. Правильно, подумай хорошенько, пораскинь, что к чему. Ведь природа – вещь серьезная, с ней надо обращаться осторожно, как с невестой, не уступать никому… Прощай, – и Далайчи протянул Хасану на прощание три пальца.

Хасан убежал прочь, только пятки замелькали за поворотом. На зеленой лужайке остался Далайчи. Он лег на спину, подложил под голову руки, натянул на маленькие хитрые глаза козырек кепки и посмотрел вдаль на высокие, белые, причудливой формы облака. Ему теперь некуда торопиться – то, что искал, он нашел. Он теперь будет дожидаться попутной машины, чтоб доехать туда, куда его довезут, где он найдет следующих Хасана и Хусейна.

Приподнялся Далайчи на локтях, глянул искоса на то место, где эти люди хотели построить родник под аркадой, и промолвил:

– Клянусь, если помирятся когда-нибудь на свете Хасан и Хусейн, то я сам построю здесь родник.

Сейчас этот родник в местности Шурмала-Хаб называется родником Далайчи.