Текст книги "В ту ночь, готовясь умирать..."

Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава одиннадцатая
О том, как ради дела старик решил помянуть былое и о случае давно минувших дней

1

Автору неведомо, как прошла ночь Хасана, но доподлинно известно, что Кичи-Калайчи спал спокойно до рассвета и с первым лучом осеннего солнца вышел из дому. Шагал по своей Тополиной улице, как обычно, заложив руки за спину, и мысленно, будто он шахматист-разрядник, «проигрывал» предстоящий разговор с Бусрав-Саидом, обдумывая, что скажет отец Меседу, как надо ответить, имея в запасе два-три «хода» вперед.

«Ну, сальдо-бульдо, не хотелось встречаться с тобой, ворошить прошлое, а приходится. Иначе парню не поможешь… – размышлял Кичи-Калайчи. – Конечно, тебе горько, задеты твои гордость и честь. Все понимаю потому, что свои обиды тоже помню. Думаешь, забыл, Бусрав-Саид, как ты поступил со мной и Шалабихан?..»

Старики говорят: красивые мы не были, но молодые были. В самый разгар гражданской войны атаковала красного партизана Кичи-Калайчи любовь. Чуть из седла не вышиб, грудь навылет прострелил взгляд губ-денской красавицы Шалабихан, что в переводе означает: светоносная.

Не смогла девушка оправдать в жизни свое имя. Отец ее, царский офицер, спасая шкуру, объявил свой калым: он отдаст Кичи-Калайчи дочь, а тот поможет тестю перебраться по горным тропам через границу. Когда Кичи-Калайчи передал свой отказ, отец девушки возненавидел красного конника; дочь на Коране заставил отречься от мысли стать «женой большевика».

Шалабихан отдали за Бусрав-Саида – это факт достоверный. Помог ли зять перейти тестю границу – факт неустановленный, но то, что Бусрав-Саид быстро развелся и выгнал из дома Шалабихан, ждущую ребенка, – это многие могут подтвердить; еще есть в горах старики, которые были на свадьбе, а потом видели, как уходила из аула Шалабихан.

Когда-нибудь у социологов дойдут руки и до исследования причин разводов во втором браке. Обжегшись на молоке, супруги так яростно дуют на воду, что без труда вызывают тайфун даже в стакане с нарзаном. А уж как родственники и соседи, друзья и сослуживцы не скупятся на полезные советы, суждения и прогнозы!..

Кичи-Калайчи слышал, что светильник души его, Шалабихан, дважды выходила замуж, потом овдовела и совсем исчезла из родных мест. Бедоносная Шалабихан, у первого твоего мужа был только один недостаток: Но – крупный. Это теперь труса называют перестраховщиком, но повесьте на клетке с шакалом табличку «Малогабаритный волк» – что изменится? А какие недостатки были у остальных мужей твоих, Шалабихан?.. Где ты, жива ли?..

В сберкассе Кичи-Калайчи получил справку: старший кассир-контролер Бусрав-Саид заболел. Гипертонический криз. Лежит дома. Пока… Последнее слово прозвучало несколько зловеще, словно старшего кассира-контролера должны были с минуты на минуту вынести в саване.

2

Кичи-Калайчи решил: навещу больного дома – это даже лучше, на рабочем месте разговор вряд ли получится.

Садовник вошел в чистый, вымощенный бракованными цементными плитами двор и увидел склоненную над летним очагом седоголовую женщину в пестром платье. Чем-то ее профиль напомнил Шалабихан. Неужели она?.. Но женщина повернулась к вошедшему, и Кичи-Калайчи понял, что ошибся.

– Могу ли я видеть почтенного Бусрав-Саида?

– Пожалуйста, пройдите в сад, там он, там…

Гипертоник лежал в саду под виноградной лозой и обрезал старые плети.

… «Ого!. Давление двести двадцать на сто тридцать, а как ловко орудует секатором».

– Рад, очень рад твоему выздоровлению, Бусрав-Саид!.. Сто лет, сто зим не виделись! А ты совсем не изменился, разве что сменил колер: был жгучим брюнетом, а теперь – ослепительный блондин. Как здоровье?

Самым примечательным в лице человека, лежащего под лозой, были его щеки. Им было так тесно на маленьком личике, что они стиснули между собой нос, оставив только ноздри, под которыми торчали седые иглы редких усов.

– О, небо! Кого ты мне послало! Ты еще жив, Кичи-Калайчи?

– А ты что, был на моих похоронах? Эта радость у тебя еще впереди…

– Зачем начинаешь с насмешки? Столько лет не виделись, неужели пришел ссориться? Ну, был в молодости кипяток, пора бы и остыть! – Щечки хозяина раздулись, заалели, он проворно вскочил, чтобы обнять гостя.

Вошли в дом, Кичи-Калайчи был усажен на тахту. Женщина в цветастом платке с кистями внесла самовар, поставила горку румяных чуреков, блюдо с виноградом «кишмиш круглый», медово-сладкий, без косточек.

Ощипывая кисть сочных ягод, хозяин выжидательно посматривал на Кичи-Калайчи. Через тридцать лет просто так, чаю попить, не приходят. Наконец не вытерпел:

– Извини, какой ветер принес тебя в мой дом?

– Думал я, долго думал, надеялся, без моего вмешательства обойдется, но, вижу, придется потревожить…

– Да что случилось?

– Из-за тебя вынужден ворошить прошлое. Однажды ты отнял у меня девушку…

– Не хочешь ли взамен мою старуху?

– Нет, с этой стороны тебе ничто не угрожает. Я пришел спросить, почему ты и второй раз так со мной поступаешь?..

– Не понял. О чем речь?

– …Тебе, свято хранящему тайну вкладчиков, хорошо известно, сколько процентов выплачивает государство по срочному вкладу.

– Три процента годовых чистого дохода.

– А за свою дочь требуешь сколько?

– Не путай грешное с пальцем!

– Не ругайся, а то отвалится.

– Не твоя печаль! Мое – при мне было, есть и, надеюсь, будет.

– Носи на здоровье! И не трясись. Я пришел к тебе не с контролем… Самому эта история с твоей Меседу осточертела, чтоб не сказать точнее…

– Уж не намекаешь ли ты на голодранца Хасана?

– Густо сажаешь! Прореживай! – осадил хозяина Кичи-Калайчи.

А у хозяина от своих дум и щеки осунулись, и глаза запали. Снова и снова вспоминал он последний разговор с Меседу. Тише воды, ниже травы, стояла дочь у порога, выслушивая попреки отца. А почему, собственно, он должен сдерживать себя? Он и сказал: «Спасибо! Сполна оплатили родительские расходы! Учил, кормил, одевал – это для вас, молодых, значения не имеет!»

Бусрав-Саид, когда гневался, на жену ли, дочь ли, – всегда прибегал к форме множественного числа, словно у него было несколько жен и не единственная дочь.

«Нечего сказать, уважили мои седины! Как мне теперь в глаза людям смотреть?! Раньше надо было плакать! У вас – сердце, а у меня камень? Чересчур умные стали. Самостоятельные! Сегодня же чтоб духу вашего не было! Отвезу к бабке в аул, а там посмотрим…»

3

И снова не выдержал хозяин дома:

– Вот что, почтенный! Нам, конечно, есть что вспомнить, о чем поговорить! Но только об этом типе – ни слова!

– Как же это возможно, Бусрав-Саид? Именно из-за него я и пришел. Парень глубоко раскаивается, письмо тебе написал.

– Ха! Расписался, графоман!

– Успокойся! Он прощенья просит, понимает твою боль.

– Они все понимают! И когда позорят на весь город, и когда среди бела дня в карман лезут…

– Мой племянник не вор!

– Скажи мне, кто твой племянник…

– Стоп! Вспомни о корове!

– Это еще о какой скотине я должен вспоминать?

– Разве ты не горец? Не помнишь, что молока из коровы каждый может надоить. А вот попробуй влить его обратно! Да, Хасан – мой племянник, и готов уплатить калым, какой ты пожелаешь.

– Он же лезгин! А ты – лакец. Когда вы успели породниться?

– Конечно, прямого родства нет. Теперь даже Всесоюзный институт крови не всегда может установить, кто кому родня, а кто – чужак… Хасан хороший парень и…

– И начинает с того, что поливает грязью будущего тестя! Помяни мое слово: такие и родному отцу в бороду плюнут!

Кичи-Калайчи неторопливо отхлебнул остывшего чаю, поставил чашку. «Пора востребовать должок!» – решил старик.

– Помнится, был в нашем ауле молодой джигит. Сначала отнял у друга любимую девушку, а потом выгнал ее…

– Отец Шалабихан был врагом народа!

– А ты не знал! И когда чужую невесту засватал, и когда обещал ее отцу, деникинцу, помочь перейти границу?..

– Уж не собираетесь ли и об этой замшелой истории в газету тиснуть? Напрасные надежды! Если что и было, за давностью лет любой суд оправдает.

– А суд совести? Шалабихан здесь нет, бедняжки. Но я еще тут, живой. И умирать не собираюсь. Хочу, чтоб твоя Меседу и мой Хасан были счастливы. Это тебе наплевать, а они жить не могут друг без друга. Ты женился, а я все еще Шалабихан помню.

– Не смеши! Что ты в свои годы смыслишь в этом деле? Да ветер у них в голове. В одно ухо вдунет, из другого вылетит! Ветер! Слабый до умеренного, знаешь, как в сводках погоды передают?.. Ладно уж, давай послание этого… борзописца!

Бусрав-Саид достал очки, приладил их на крохотной переносице и принялся читать вслух:

– «Я уже ни на что не надеюсь, ничего не прошу. Только поверьте и простите за то, что оказался виновником… в поисках выхода причинил обиду… оскорбил… Простите и прощайте!..»

Кичи-Калайчи с удовольствием наблюдал, как Бусрав-Саид шарил в конверте, заглядывал на чистую сторону листка, видно, искал продолжения; старый садовник сам заставил Хасана оборвать письмо на полуслове.

– Так пишут, когда с жизнью расстаются… – растерянно заметил Бусрав-Саид.

Кичи-Калайчи охотно подлил масла в огонь тревоги хозяина:

– И очень даже просто. Возьмет да утопится! Или прыгнет в котлован…

Заячьи щеки хозяина побелели, усы вздрогнули. Видно, Бусрав-Саид уже на все согласен, только бы не стряслась беда с его дочерью Меседу. Как известно, поздние дети самые дорогие, других-то уж не предвидится.

– Пусть будет по-вашему, Кичи-Калайчи! Как скажете, сколько дадите – я на все согласен, лишь бы Меседу была счастлива!

«Калымщик несчастный! – трезво оценил садовник тревогу хозяина. – Дать бы в газету «По следам наших выступлений», тогда не так бы заверещал, да нет охоты связываться».

Соблюдая горский обычай, гость и хозяин трижды обнялись. Со стороны поглядеть – не разлей водой друзья. Кунаки!

Глава двенадцатая
О том, как прошли две последние свадьбы и как разразилась ожидаемая гроза над головой старика в черкеске

1

Осень – пора свадеб.

Голова кругом не только у родственников! В эти дни листопада, засолки и закваски, сушки и закладки на зиму всего, что взращено летом, председателям сельских Советов надо еще составить свадебные календари. Утверждаются – где с умом, а где наспех ― старые традиции, ну, к примеру, в программу праздника включают борцов, лихие скачки с призами, даже приглашают канатоходцев-пехлеванов; выставляется на всеобщее обозрение приданое дочерей, одни заползаюг по уши в долги, другие наживаются на собственных детях. Кое-кого сразу после празднеств приглашают в прокуратуру, кому-то удается выйти сухим из воды.

В эту осень Кичи-Калайчи весьма удачно претворил в жизнь свою «идею». Кого смог – уговорил, кому следовало помочь – помогал.

Сулейман и его несравненная Марьям провели свой медовый месяц у родни в Дупинских горах. Исмаил и Фарида прислали «дядюшке» две открытки из Ленинграда. Дочь сундучника, певунья Баканай, и машинист тепловоза Айдамир собирались в Якутию на стройку Байкало-Амурской магистрали. Строптивая Фатьма настояла-таки, ее Бадави взял еще одну работу, по совместительству, теперь винодел мотался по двум вино-совхозам, чтоб выкупить две путевки на теплоход, заходящий в иностранные порты.

Произошло еще одно событие. Кичи-Калайчи назвал его «Очевидно-невероятное»: узкоглазая Ума, та самая мастерица готовить «кавардак», вышла замуж за своего земляка. И за кого! За Камал-Пашу, который порохом вспыхнул, увидев художницу Заиру. Но, как известно, порох долго не горит. Охлажденный суровыми словами Кичи-Калайчи, парень одумался, вспомнил, что есть на свете преданная ему душа – Ума.

Это была самая тихая и честная свадьба. Без калыма, без бахвальства и расчетов.

А в ушах старого садовника грохотали барабаны прежних свадеб.

Ах, какие шумные, пышные они были! Впереди невесты и жениха шествовали Показуха и Калым; из сотни приглашенных, может, десяток, ну, полтора знали молодоженов; среди гостей были люди протокольные, по долгу службы, а не по велению души пришедшие, были люди умные, но робеющие перед общественным мнением, живущие по одному закону: «Как все – так и мы!» Были, наконец, и завистники, злопыхатели, чернившие жениха и невесту; эти ели хлеб хозяина и ему же в лицо плевали. Были и свято верившие в счастье, искренне поздравлявшие молодых, – эти до отрыва подметок отплясывали, руки поотбивали, хлопая в такт музыке, когда танцевала невеста.

«Один человек – один характер, сто человек – сто натур и сто повадок!..» – горестно размышлял Кичи-Калайчи.

Пять свадеб организовал Кичи-Калайчи.

Пять семейных пар были обязаны старику своим счастьем. Пять «племянников» были благодарны садовнику, который сделал для них больше, чем родные дядья.

И только шестая пара – Ума и Камал-Паша одарили Кичи-Калайчи почетом и покоем. Во главе стола посадили. Два товарища Камал-Паши заботились, чтоб у старика не пустовала тарелка, не видно было донышка бокала. Непривычный к такому обхождению, Кичи-Калайчи обратился к парням:

– Займитесь гостями! Что сказал волк капкану? «Пошутили, и хватит, отпусти лапу-то!»

Встав, как положено тамаде, Кичи-Калайчи провозгласил тост:

– Простите старику печальное начало. Умер у меня земляк, мой ровесник. И работящий был, и справедливый, и товарищ на самый черный день… Похоронили мы его со всеми почестями, как старого партизана. Пришел я домой, сами понимаете, не со свадьбы, прилег отдохнуть и вижу сон: попал мой товарищ в рай. Ведет его Джабраил к изумительным серебряным воротам. А там народу – как в одиннадцать часов у отдела «Вино»! Ну, ставит земляка моего в хвост очереди. А рядом с этими резными, из серебра, стоят из чистого золота ворота. А в них прямо лбом уперся, с ноги на ногу переминается родной брат моего земляка. Тоже человек многих достоинств, и только в одном грешен: во всем жену слушался. Вот приятель подошел к брату и спрашивает: «Чего один торчишь? Идем к нам, в компании веселее!» А братец и головы не повернул, отвечает: «Да жена велела: «Встань у золотых!» Вот и топчусь»…

Кичи поднял бокал:

– Предлагаю выпить за наши очень правильные законы, за их чистоту, гордиться ими надо и беречь, за равноправие горцев и горянок. Пожелаем нашим молодым долгую-долгую жизнь в согласии и чтобы никогда муж жену или жена мужа не обрекали на одиночество. Даже у золотых ворот! Дерхаб!

Прозвенели бокалы, застучали вилки-ножи, а усталый тамада, отпив глоток, снова погрузился в свои заботы. На днях предстояла свадьба Меседу и последнего, седьмого «племянника», крановщика Хасана. Шагая с ним рядом по улице города, дальний родственник Бусрав-Саида, директор санатория, говорил:

– Честное слово, завидую вам, почтенный Кичи-Калайчи.

– Нашел кому завидовать… – проворчал старик, а в душе думал: «Знал бы ты, дорогой мой директор, какой я жду грозы, предчувствую ее дыхание…» Но старик не выдал себя, а директор объяснял:

– Все у вас ладится. Что посеете – растет, что польете – расцветает! А я живу… как картошка: если за зиму не съедят, к весне непременно посадят! Еще до кабинета не дошел – уже зав столовой с претензией: «Нет салфеток!» Выбил салфетки – нет воды. Завезли воду – ударили заморозки, больные из павильонов, знаете, там, где вы акации сажали, побежали в зимние корпуса! Вхожу в кабинет – на столе человек лежит! Умер? Ничего подобного! Просто спит, поскольку в палатах места не оказалось!

– К чему это вы мне говорите? – удивляется Кичи-Калайчи.

– Не знаю, доживу ли до пенсии? Покоя хочется.

– О, да, я вас понимаю… Так понимаю, что сам себе сочувствую.

– Вы самый счастливый человек…

– Да нет, устал. Много я на себя взял… не рассчитал силы…

– Да, да, понимаю…

Словно чувствовал старик садовник, что свадьбой Меседу и крановщика Хасана кончится его героическая борьба с калымщиками, но очевидцы говорят: праздник удался на славу!

Пришли самые развеселые «пялтурте» – ряженые в масках; все видели, как украшенные лентами «Волги» и «Жигули», сопровождаемые всадниками на лихих скакунах, сначала вихрем промчались по улицам, ведущим в горы, где Бусрав-Саид упрятал свою дочь, а потом на той же скорости вернулись с невестой в город.

Депутат городского Совета с алой лентой через плечо скрепил брак молодых влюбленных, первым поздравил и пожелал им жить, как открытое лицо добродушного человека, и счастья столько лет, сколько спелых зерен содержится в корзинке лучшего сорта подсолнуха «Ждановский». Может, другим и невдомек, но Кичи-Калайчи знает отлично: семь тысяч зерен гнездится в широкой, как горское старинное блюдо, корзинке. Если даже депутат несколько и преувеличил, то даже семидесяти лет в любви и согласии хватит, чтобы сказать: «Хорошую прошли мы жизнь!»

Бусрав-Саид, принимая поздравления, сиял, Такие большие люди пришли на свадьбу его дочери! Сам председатель райисполкома пригласил невесту на танец; прокурор осип, выкрикивая: «Хайт! Хайт!» Тамадой на этот раз был избран, по рекомендации Кичи-Калайчи, адвокат, он же следователь Дибир Махмудович, который сочетал остроумие тостов с уважительным вниманием ко всем приглашенным. Сама несравненная Зизи-ханум пела для новобрачных и гостей песни всех народов Дагестана. А что выделывал Рамазан! Две струны комуза[4]4
  Комуз – национальный музыкальный инструмент.


[Закрыть] под его талантливыми пальцами смеялись, как дети, и гремели, как прибой Каспия, а плакали так неутешно, что у многих проступили слезы.

Когда грянула лезгинка, на круг вышел красавец архитектор, по проекту которого строится кинотеатр, где работает онемевший от счастья Хасан. Тряхнув смоляной гривой, архитектор попросил сыграть русскую плясовую; и как пошел выкаблучивать, да не просто, а с припевками, ну вот вроде этой:

 
От веселья кудри вьются,
Не берет их седина,
А с унынья – разовьются,
Потускнеют, посекутся —
Будет лысина видна!
 

– Все профессора – лысые! – нравоучительно заметил Тавтух, степенно поглаживая белоснежную бороду.

– …Но не все лысые профессора! – тихо отозвался Кичи-Калайчи и встретился со взглядом Тавтуха Марагинского. «Если и разразится гроза сегодня, то гром загремит от него», – только успел подумать старик в черкеске с газырями, как крикнул Тавтух:

– Ты!.. Ты сегодня смеешься! Посмотрим, что будет завтра! Тамада! Прошу слова! Я хочу сделать заявление… – Тавтух вскочил с места и кинулся к Дибиру. Его успели задержать, отвели и посадили на место. Куда там! Тавтух ногой отбросил стул, оперся руками на плечи сидящих и завопил: – Вымогатель! Ты куда положил мои двадцать пять рублей, подаренных невесте? Я нарочно купюру заметил! Вот!.. – трясущимися руками он выхватил из кармана мятый листок, отекшими, как у всех рабов Бахуса, пальцами тыкал в запись: – Вот смотрите! Номер Be Be девяносто шесть, тринадцать, девятьсот восемьдесят три! На орнаменте точка. Сам поставил! Проверьте деньги, подаренные невесте, – там нет моих двадцати пяти рублей! Клянусь могилой моей матери. Кичи-Калайчи опустил эту купюру в карман своей черкески или спрятал в один из газырей. Я в суд подам! С кем ты пьешь, следователь Дибир Махмудович? Ха-ха-ха! Скажешь, не получал нашего с Таймазом заявления об этом калымщике? Или не успел прочесть? Это сигнал от директора рынка и от меня. Я – Тавтух, а не лопух придорожный, как здесь сидящие! Ишь, нашел себе кормушку… Пенсию получает – сто двадцать. Мало! Садовником работает – это еще сто двадцать! Мало! Квартиру сдает бедным студенткам, по три настрига с каждой овечки имеет! И все ему мало!.. Кх-кха, у-у-у!

Два друга Хасана подхватили багроволицего Тавтуха и вынесли его из комнаты.

– Испортил свадьбу, дурак! – вздохнул Рамазан и с ожесточением рванул по струнам комуза, отбивая ногой такт «Акушинского».

Один из помощников тамады подошел к удрученному Кичи-Калайчи и шепнул на ухо:

– Вас срочно вызывают в санаторий. Ночью ожидаются заморозки, надо спасать розы. Машину уже выслали.

Не простившись с молодыми и слова не сказав тамаде, садовник встал из-за стола.

Три дня старый садовник жжет костры, спасая молоденькие саженцы и кусты роз от лютого холода и свирепого ветра.

Эпилог
О том, чем же все-таки кончилось приглашение старика Кичи-Калайчи к следователю

Его взяли вчера.

Люди видели: два молоденьких милиционера вели Кичи-Калайчи. И не куда-нибудь, а прямо в следственный отдел, в кабинет Дибира Махмудовича.

Нетрудно представить, как эта встреча была бы горестна и следователю, и Кичи-Калайчи. Ему посылали повестку на городскую квартиру, а он был в саду. Позвонили в санаторий – старик уж укатил рейсовым автобусом в город.

И тогда Дибир Махмудович проявил власть: в случае неявки без уважительной причины, следователь вправе подвергнуть заподозренного приводу.

Кичи-Калайчи пригласили в пустой кабинет. Следователь Дибир часом раньше выехал на место дорожной аварии.

Из уважения к преклонному возрасту старика, дежурный предложил горячего чаю. Садовник так намерзся за трое суток борьбы со стихией, что и в теплом кабинете его била дрожь. Он обхватил посиневшими пальцами стакан и отхлебывал чай глоточками. Покончив с чаепитием, тихо приотворил дверь.

Дежурный за стойкой почтительно поднялся:

– Еще стаканчик?

– Спасибо. Могу я вас попросить…

– Если хотите умыться… – дежурный деликатно показал на дверь, за которой мерно журчала вода.

– Спасибо. Я хотел бы передать записочку, чтоб из дому принесли нужные папки. Они лежат на моем столе. Это не будет нарушением?

– Вообще-то не положено. Хотя… А! Пишите! Но предупреждаю: все материалы прежде покажем следователю.

– Именно это я и хотел сделать.

Кичи-Калайчи взял стакан с горячим чаем и, сидя в кабинете Дибира, стал размышлять: «Чтобы с человеком ни случилось, плохое ли, хорошее, во всем, в конце концов, человек сам виноват…

Ну, шутник-садовник, дошутился?.. Сам создал Чрезвычайную комиссию по борьбе с калымом, сокращенно: Чека по Бока. Сам избрал себя председателем, сам утвердился секретарем. И бухгалтером!.. Только на себя надеялся, одному себе верил. Так тебе, лопоухому, и надо! Тавтух с Таймазом вмиг столковались и пошли острым клином. А ты, добряк безмозглый, кинулся в одиночку проблему калыма решать! Хаджи-Мурат! Забыл, как три овцы одного волка одолели?»

Старик примостился в углу дивана под репродуктором, прослушал последние известия, главным образом сводку погоды: хорошо, хоть в эту ночь по области туман, ветер юго-восточный… осадков не ожидается? А уж как надо бы дождичка! Лютые ветры досуха выжгли землю, а корни у саженцев пока слабенькие, им зацепиться-то не за что…

За дверью раздавались звонки, слышались голоса.

С последними звуками Государственного гимна замолкло радио.

«Тихо, как в могиле, – поежился Кичи-Калайчи, снял свою черчексу. с газырями, набросил на ноги. – Сколько меня тут продержат? А может, Дибир и вообще не придет?»

Как-то даже и не верится, что Кичи-Калайчи спокойно проспал в кабинете следователя до утра. Он вроде только прикрыл папахой глаза от яркого света лампы, И тут же раздался голос адвоката Дибира. Откуда он взялся, этот многостаночник? А почему вдруг стало так тепло старому садовнику? И откуда появилась милицейская шинель поверх черкески? А кто подсунул под голову подушку? И каким образом Дибир оказался за столом, на котором стопкой высились папки Кичи-Калайчи с брачными «досье»? А разве не голоса своих «племянников» услышал Кичи-Калайчи? Баритон Сулеймана и тенорок Бадави, густой бас Исмаила и звонкий фальцет Камал-Паши, а кто там частит-тараторит? Ну конечно, это Хайдарбек. Хорошенькую оперу они устроили дежурному: каждый поет свою араю, не слушая другого.

– Дорогой друг, Кичи-Калайчи! – Дибир встал из-за стола и подошел к дивану. – Я успел просмотреть все папки. Отлично поставлено дело. Все до копейки учтено! Ох, вы, шутник-садовник! Надо же такое придумать! Один провернул все шесть свадеб! Ну, а если говорить серьезно, то осмелюсь задать только один вопрос: не из круглых ли камней собирались вы строить дом?.. Впрочем, никакого допроса не будет за полным отсутствием состава преступления. Согласно Кодексу УПК РСФСР, статья сто сорок пятая, мера пресечения отменяется. Вы свободны. Слышите, как бушуют ваши «племянники»? Еще немного – и разнесут стойку. А за стойкой дежурный. Пожалейте человека при исполнении служебных обязанностей. Счастливого пути и долгих-долгих лет жизни вам!

Дибир помог старику надеть черкеску и почтительно распахнул перед ним дверь в приемную. А уж там старика подхватили «племянники».

И снова по городу волнами ходили хабары-слухи, прямо-таки фантастические:

– Слышали, что сегодня с Кичи-Калайчи произошло?

– Я лично видел: старика несли на руках!

– Не может быть! Еше вчера жив-здоров был, своими ногами шел!

– Да не умер он! На радостях племянники его на руки подняли и понесли! И такие все довольные, такие счастливые…

– Еще бы! Это же наш Кичи-Калайчи!

– Веселого нрава человек! Такой характер не займешь, не купишь.

– И даже в «Спортлото» не выиграешь!

Через год люди снова заговорили:

– Слышали? Видели? Кичи-Калайчи купил девять детских колясок! Почему девять? Сами догадайтесь!