Текст книги "В ту ночь, готовясь умирать..."
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)
Глава вторая
О том, что вопрос любви – дело не только самих влюбленных, о чем свидетельствует и заседание одной из постоянно действующих комиссий по молодежи при райисполкоме
1
Осень.
Пора сбора спелых плодов и премий за высокие достижения в летней страде. Осень – и пора свадеб.
В широко распахнутых глазах девушек отражается ясный осенний мир, приветливый и вместе с тем грустный, ожидающий каких-то перемен. Порой шалый ветер дерзко срывает еще не пожелтевшие листья и кружит их в огненном танце над клумбами роз; порой задумчиво притихает природа, лаская взгляд яркими, до рези в глазах, красками южных садов, гор и морской шири. Чистый воздух обманчиво приближает к нам самое дальнее, притихший лес располагает к раздумьям. А разве милая застенчивость смуглых невест Юждага не украшает, как припев, эту осеннюю песнь природы? В нем и грусть, и неудержимая радость, и ожидание чего-то неиспытанного и вместе с тем неизбежного в бесконечной жизни.
Осень.
Считанные дни остались до хмурых туч с обложными дождями, до грозно воющих в горах зимних ветров. В эту пору особенно не хочется менять ясный, солнечный полдень на тесный от многолюдья кабинет райисполкома, стены которого украшают выгоревшие за лето плакаты. Но сегодня здесь собрались, чтобы обсудить самые злободневные вопросы постоянно действующей комиссии по делам молодежи.
Среди уважаемых людей района сидит и Кичи-Калайчи. Пришел он со своим замыслом, но хранит его пока в секрете. Надо же послушать, что скажут люди сведущие. Очередной оратор настолько углубился в историю проблемы калыма, что неизвестно, хватит ли еще времени. Откуда только она свалилась теперь на наши головы, когда жить стали богаче и светлее.
Калым известен с древних времен… Вернее будет сказать, породили его правила, которые установил, может быть, сам пророк Магомет, сказав приблизительно так: «Брак без выкупа является незаконным захватом чужой собственности, и не может быть выкупа дешевле десяти дирхемов». Так сказал.
Правоверные – самые легковерные исполнители. И стала женщина товаром.
Да, как ни горько, а надо признать: отцы установили горский стандарт цен на собственных дочерей-невест, торговые сделки совершали, выгоду получали от продажи детей!..
– Регламент исчерпан! Кто следующий? И – поближе к современности!
– …Вот тогда я спросила девушку: по какому вопросу плачешь? – волнуясь, начала инструктор райкома комсомола. – А что она ответила, знаете? «Я, – сказала, – к тебе, Шуайнат, пришла не как к инструктору, к человеку пришла!»
– А ты что сказала?
– Просто обняла ее, воды дала. Девичью обиду выслушала. Все горе, оказывается, из-за него…
– Фамилию называй, должность! Конкретно говори!
– Калым ему будет фамилия! – гневно крикнула Шуайнат.
– Калым должности не имеет. Так мы до ночи будем в духоте сидеть! – Председательствующий с тоской смотрит на пустые бутылки из-под знаменитой «Махачкалы», по сведениям знатоков, не уступающей «Боржоми».
– Уважаемые люди! – подает голос Кичи-Калайчи. – Зачем такой шум?! Давайте пустой грохот оставим барабанам!
Голос старшего заставил умолкнуть присутствующих, и они с любопытством глянули в сторону Кичи-Калайчи.
– Мы слушаем тебя, почтенный Кичи… – с готовностью выслушать мудрое предложение почтенного человека известный в городке адвокат Дибир Махмудович встает со своего места и подсаживается к нему с записной книжкой.
– Предлагаю объявить год бойкота невест! – не скрывая лукавой улыбки, объявляет садовник.
Люди недоумевают, переглядываются, пожимая плечами, мол, что говорит этот старик.
– Ты, как всегда, шутишь?
– Нет, говорю, как всегда, серьезно.
– Это как? Забастовку? А любовь куда? За окошко?
– Э-эх! Кабы старость могла, а юность умела!
– Уважаемые, не кажется вам, мы научились говорить одно, а делать другое… Калым – страшнее эпидемии гриппа!
– Ну, хватил…
– За один взмах дерева не срубишь. Наш завзагсом отмалчивается, а мог бы опытом поделиться!..
– Про меня и так известно! И почему свадьба расстроилась, и на какую стройку Сибири мой сын уехал. А вот ты, у окна сидишь, покуриваешь, расскажи, как сына женил. Ведь по обычаю?
Сидящий у окна щелчком отбрасывает папиросу в палисадник:
– И не думаю скрывать. Да, женил старшего. А младший из армии придет – тоже сыграем свадьбу, как положено… Я разве не отец своим детям? Или они инкубаторные?
Ведущий протокол подмигнул Кичи-Калайчи:
– А что? Он прав. А на будущее надо учесть: дочерей заводить! Ишь, нарожали сыновей, а теперь не знают, куда их? Вот я сегодня шел на заседание, вижу у ворот кондитерской фабрики объявление: «Требуется десять рабочих: трое в начинку, трое – в обвертку, четверо – на лотки». Почитайте объявления, кто только не требуется! А вот насчет женихов что-то не попадалось. Непрестижная профессия… Уцененный товар!
– С отцов невест надо построже спрашивать! И почаще участковых на свадьбы приглашать, пусть возьмут на заметку особо щедрых дарителей! – предложила Шуайнат.
– …А комсомольский актив на пенсию перевести? Досрочно?
– У актива хватает забот производственных! Каждый второй работает и учится. Нельзя же так: кто везет, на того и наваливай!..
– А вы слышали о шкале расценок тракториста Бийбалы? – спросил секретарь, видя, что Шуайнат вот-вот взорвется до крика. – Нет, послушайте, какую систему разработал…
– Это у кого пять дочерей?
– Он самый. Я лично был свидетелем: сидит Бийбала на своем широком балконе, а сосед забор красит. Бийбала говорит: «Последнюю уборку за трактором отсидел. Пора на покой. Жену тоже с работы сниму: скоро наша младшая, пятая дочь, техникум закончит. Им же цены нет сегодня! Прикинь, сосед, моя старшая, Асият, имеет диплом врача – рентгенолога. Красный диплом, с отличием! Кто придет свататься – самый высокий калым должен готовить! А как же! Шесть с половиной лет учил, кормил, одевал!.. Скажешь, государство учило, да еще стипендию платило? Пусть по-твоему. Но государству Асият долг отработает как врач. А мне – как дочь!
Саният, вторая моя, педагог, на хорошем счету. За нее никак нельзя меньше трех тысяч взять. Зейнаб – на третьем курсе Тимирязевской академии учится – готовь жених калым! Хадижа автодорожный техникум окончила. А какая девочка – красивая, стеснительная, как такую уступить за полцены?! И младшая, Лейла, вот-вот портнихой станет! Уже сейчас от заказов отбоя нет. А что будет, когда закройщицей поступит в республиканское ателье?.. Вот, сосед, смотрю я на своих красавиц и думаю, устарела старая поговорка: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». Дочерей, пять штук дочерей заимей – и тебе обеспечена счастливая старость!»
Именно так и сказал, я своими ушами слышал, – закруглился секретарь, поскольку председатель уже давно постукивал шариковой ручкой по бутылкам из-под минеральной воды.
2
Председатель собрания раскрыл пухлую папку и обратился к членам комиссии:
– Чтоб картина была ясна, хочу прочесть несколько заявлений молодых людей, особо пострадавших от таких… калымщиков, как «бездетный» Бийбала. Кстати, молодежь, может, и не знает, в старину у горцев считался бездетным тот мужчина, в чьей семье рождались девочки, пусть двое, трое, хоть десять дочерей!
Под Дербентом – все видели небось! – возле древнего мавзолея стоит дерево; на нем не то что листьев – веток не увидишь, так густо его обвешали жертвенными тряпочками. И не древние старики, а наши современники космического века молят всевышнего, чтобы он даровал им сына… Джерси, кримплен, шелк-ацетат, вот какой текстиль вешают! Да, живуч этот обычай и вряд ли на днях исчезнет. Вы, конечно, можете подловить меня на противоречии: то желает людям, чтобы заводили дочерей, то вспоминает, как горцы от веку мечтали иметь одних сыновей…
А что поделаешь, если весь шариат состоит из одних противоречий, каждый адат противоречит здравому смыслу и отрицает всякую логику? Каждый толковал адат и шариат, как хотелось или в зависимости от настроения. Помните смешную песенку о том, как в горной речке, утром рано, утонули два барана? Так вот, каждый толкователь готов был сбросить с кручи инакомыслящего. Бывало, скидывали. И сами спрыгивали. Такая диалектика!
Из множества заявлений, распиравших папку, шесть просьб особенно заинтересовали Кичи-Калайчи, и он даже попросил у председателя разрешения сделать выписки из этих документов.
Вот что записал Кичи-Калайчи.
Заявление первое:
«Уважаемая редакция!
Убедительно прошу вмешаться в настоящее дело и переубедить зловредных родителей моей любимой девушки. Ее имя – Заира, она дочь Ислама Карагаджиева – этого изверга, который не согласен отдать за меня свое дитя, а только продать! Ищет покупателя побогаче! Но разве десять трудолюбивых пальцев на моих мозолистых руках – не главное богатство?
На сегодняшний день этот ископаемый родитель растоптал толстыми подошвами мою любовь, засватал дочь за человека ей чужого только потому, что тот согласился представить калым!
Это же несправедливо, нечестно!
Жду ответа до востребования потому, что живу в новом поселке, нашу улицу еще никак не назвали и письмо может затеряться.
Камал-Паша Гафуров».
Заявление второе:
«Дорогой товарищ депутат!
Поищите среди наших справедливых законов такой, чтоб он не дал пустить под откос наше личное счастье! Я ее люблю больше, чем Тахир свою Зухру и Отелло свою Дездемону, хотя мою будущую жену зовут Баканай, а меня – Айдамир. Отец прячет ее в сундуке под замком, а ключ от него один – калым. Но какой! Ах, как поет моя Баканай! Завтра исполнится два месяца, как не слышу ее голоса.
Все дни и ночи чувствую: она страдает. Ведь совсем еще девчушка, в июне только школу кончила – не смеет ослушаться отца, который красным семафором встал на нашем пути!
Если не поможете – хоть не осуждайте меня сурово, как похитителя!
С уважением. Машинист тепловоза Айдамир».
Заявление третье:
«Уважаемая комиссия по делам молодежи! Я – винодел.
И потому со всей ответственностью присоединяюсь к лозунгу «Пьянству – бой!». Противно смотреть, как люди превращают свадьбы в массовую попойку. За три дня проходят три стадии: первый день пьют с воздержанием – это когда гости возвращаются домой, держась за стены и штакетники. Второй день пьют с расстановкой: двое под руки ведут, третий ноги переставляет «нагруженному» по самое горлышко! А уж на третий напиваются до полного расположения – кто во дворе, под кустами, у родника, а кто и прямо под свадебным столом!
Как честный человек заявляю: такой свадьбы не хочу!
На днях получил однокомнатную квартиру. Лоджия смотрит и на море и на горы. Что еще надо современному человеку для семейного счастья? Родятся дети – получу двухкомнатную.
Заранее благодарный Бадави».
Заявление четвертое:
«Дорогая «Юность»!
Работаю на земснаряде, рою плотину. Приезжайте, посмотрите, как мы, переворачивая землю, украшаем и исправляем саму природу! Раньше здесь шуршали сухой жестью кусты полыни, а этой весной их омыла иода, поднялись невиданные здесь травы, выбросили первые почки саженцы абрикосов… Только ничего меня не радует, ни премии, ни красота ожившей земли. Кто сам не любил, тому не понять мои мучения. Ведь я люблю ее больше, чем сестер, больше, чем брата младшего! Жить без нее не могу. А родители не хотят отдать ее без калыма. Мутят воду, грозят выдать за другого. Если так – за себя не ручаюсь, потому что мне такого не снести.
Посоветуйте, как быть, чтоб прослыть умным и остаться храбрым? В этом смысле я имею в виду дочь директора нашего колхозного рынка – Серминаз.
Единственная надежда на тебя, радиопередача «Юность»! У директора рынка приемник гремит на весь базар, если ты обнародуешь в программе передач «Для вас, родители» его заскорузлые намерения – дрогнет, уступит. Больше мне обращаться не к кому. Думал попросить знакомого начальника милиции, но он на стажировке.
Готовый всех вас пригласить на свадьбу
Хайдарбек с пульпровода».
Заявление пятое:
«Уважаемый товарищ прокурор!
Убедительно прошу рассмотреть мое заявление и принять меры, чтобы родители Фариды перестали торговать ее чувствами.
Работаю в лаборатории токсичности полимерных материалов. Я знаю, почему ее отец «химичит» с нашей свадьбой – ждет, не даст ли другой жених калым больше, чем собрал я.
Я люблю Фариду, пусть она не выговаривает половины из сорока пяти букв арбукского диалекта и еще слегка припадает на левую ногу. Я и сам прихрамываю на правую, но это никак не отразится на нашем благосостоянии. Мой заработок – 200 р. Есть свой сад.
Отец Фариды – каменщик жилмассива, как работник пользуется почетом, о нем даже в газете писали.
Жду помощи.
Исмаил, сын Исрапила, ныне живу в поселке «Химик», проспект Менделеева, д. 7».
Заявление шестое:
«В республиканское Управление культуры.
Не удивляйтесь, что я обращаюсь к вам, возможно, не по адресу, но мне подруги говорили, что здесь работают исключительно отзывчивые люди.
Я – младшая дочь в семье бетонщика стройкомбината Вагаба Сурхаева. Мать моя – штукатур.
Я своих родителей очень уважаю и люблю, а меня они обидели. Дело в том, что я окончила культпросвет-школу, работаю сейчас в клубе на полставке – библиотекарем. У нас молодежь очень любит книги, но самый читающий – арматурщик Сулейман. С осени прошлого года, когда мы познакомились, он прочел столько книг, что я три раза обновляла его абонемент. Это – без газет и журналов, которые в зале. Сначала мы оба любили одни и те же книги, а потом полюбили друг друга и решили пожениться. На днях Сулейман заслал к моим родителям сватов, а мой отец заявил: «Чтоб «подарок» был и все, как у людей положено». Мать мою уговорить всегда можно, а вот каким способом отца перевоспитать? Если уж совсем нельзя без калыма, то, может быть, хоть согласится в рассрочку? Пожалуйста, пристыдите отца, сделайте доброе дело. Тем более что мы с Сулейманом договорились в наш медовый месяц поехать по всей главной улице России – Волге, от Астрахани и до истоков великой реки за озером Селигер. Я еще нигде, кроме нашего поселка, не была.
Уважающая вас Сурхаева Марьям».
На первой странице каждого заявления, чаще всего в левом углу, были предписания: «Рассмотреть по существу», «Срочно разобраться», «Направить в комиссию по делам молодежи», «Передать в комитет комсомола. Об исполнении сообщить» и просто: «В архив. Нет адреса».
3
Председатель закончил читать заявления и сообщил «о принятых мерах»:
– На предприятиях, стройках, в двух винсовхозах, педучилище и конно-спортивной школе прочитаны сто двадцать две лекции. Но, товарищи депутаты, лекции читают тем, которые сами страдают от позорного обычая…
В общем так же, как лекции по атеизму, куда приходят лишь воинствующие безбожники.
В результате массовой кампании борьбы с калымом, сыграно комсомольско-молодежных свадеб – семьдесят четыре…
Отдано под суд за уплату выкупа скотом и промтоварами – четыре жениха, вернее мужа, поскольку дела о преступлениях, связанных с пережитками родового строя, слушались уже после свадеб…
Привлечены к уголовной ответственности и уплате штрафа, в размере калыма, двадцать один родственник невесты, вместе со свойственниками и родичами!.. Несколько дел возвращено народными судами из-за отсутствия состава преступления… – на память, без бумажки бубнит председатель.
– Если и дальше так дело пойдет, слово «калым» можно будет услышать только в театре, в пьесе о проклятом – тьфу, вспомнить противно! – феодальном прошлом? – наивно спрашивает Кичи-Калайчи.
– Не вижу повода для ухмылки! – сухо замечает председатель заседания. – Вы же сами слышали, сколько заявлений. А за каждой бумагой судьба человека.
– Даже две судьбы, – уточняет адвокат Дибир Махмудович и устало спрашивает: —А не пригласить ли этих калымщиков сюда? Мы бы побеседовали с ними, может, они Уголовного кодекса не читали?..
– Вызывали, беседовали. Здесь-то каждый все понимает, со всем соглашается, а за дверь вышел – и все остается по-прежнему… Вот ты, друг, скажи, на свадьбы ходишь? – обращается председатель к сидящему у окна.
– Хожу, когда приглашают.
– И деньги с собой берешь?
– Беру… на всякий случай, рублей пятьдесят. Такси, то да се…
Все расхохотались. Председатель брякнул горлышком одной бутылки по донышку другой. И продолжал расспрос:
– Признайся, меньше полсотни не даришь невесте за свадебный танец?
– А как меньше дарить, когда в сто глаз смотрят, – сколько положил… У них же список!.. Глашатай лично контролирует…
– Это что еще за должность? – иронизирует Кичи-Калайчи.
– Могу дать справку, – деловито встает мужчина в цветастой рубашке навыпуск. – Вот, значит, позвал меня друг на свадьбу. Еще до того, как пригласительный билет прислать – теперь, может, видели, билеты заказывают в нашей типографии, в три краски, с четверостишьями любимых поэтов, – включают меня в список гостей. Всего две графы: имя, фамилия, а рядом – сумма прописью. Если на семейном совете на тебя надеются – пишут тридцать рублей. Если принесешь больше – глашатай оповестит всех: «Да будет здоров тысячу лет наш Муртаз! Налейте щедрому гостю самый большой рог самого лучшего вина!» Но не дай бог окажется при тебе только десятка – глашатай сначала скривится, словно стакан уксуса хватил, а потом, значит, так заорет, что не только в доме – на улице слышно будет: «Этот Муртаз всем известен? Мы, конечно, перед ним люди маленькие, иначе он не позволил бы оскорблять нас!.. Недооценивать! Э! Ладно, мы не станем беднее от того, что он разбогатеет на своей экономии! Дайте Муртазу метлу – пусть подметает площадку для танцоров!..»
– Ловко придумано. Каждый гость на контроле? Не то что мы – шашлык не ели, а от дыма ослепли!
4
Снова возмущенно звякают пустые бутылки:
– Уважаемый Кичи-Калайчи! Вы же мешаете прояснить саму идею!
– Вот-вот! Я о том же хочу сказать… Впрочем, проясняйте, не смею мешать. Разрешите покинуть почтенное собрание. Попробую внедрить свою задумку в жизнь.
– Что? Я так и запишу: у Кичи-Калайчи возникла конкретная идея, а он ушел до конца заседания, – пригрозил секретарь и начал что-то быстро записывать в своей «амбарной книге», приспособленной под протоколы.
– Пиши, пиши, а я ухожу. Да и вам пора закругляться.
– Это вам пора забыть партизанские замашки! – сердится председатель, указывая горлышком бутылки на дверь. – Идите уж!.. Депутатов прошу задержаться, у нас еще есть оргвопросы!..
Под завистливые взгляды тех, кто с удовольствием покинул бы душный кабинет, Кичи-Калайчи и еще несколько человек покидают заседание.
«А небо какое хрустальное! А солнце какое мягкое!..Вот где природа, а они там в прокуренных стенах пыльными бумагами дышат… И дело не делают, и от дела не бегают. Охранители!» – думает старик, направляясь не домой – там такие же стены, – а к парку, за которым поблескивают волны вечернего умиротворенного моря.
Идущие навстречу пожимают плечами: что это сегодня с Кичи-Калайчи? То нахмурится, то просияет, то идет, то останавливается. А на вопросы знакомых: «Как дела?» – отвечает загадочно:
– Говорят, ничего, помаленьку. А раз народ говорит – значит, и правда неплохо дела идут, в гору.
Вдруг старик оглянулся и притих. Показалось ему, что в толпе мелькнул белый сугроб бороды Тавтуха. Нет уж, лучше от него подальше. Этот бородоносец недорого возьмет, чтоб разнести по городку очередную сплетню: будет клясться могилами еще не умерших детей, что лично видел, как спятившего Кичи санитары «скорой помощи» подхватили и увезли в психиатрическое отделение больницы. О аллах! Упаси нас от подобных друзей, а от врагов открытых мы уж как-нибудь сами отобьемся!
Глава третья
О том, как действия старика в черкеске с газырями начали положительно сказываться на судьбе влюбленных
1
На вольном небесном просторе взбирается в зенит раскаленное за лето солнце. Чуть быстрее светила, но столь же величаво плывут вверх по склонам гор тени разомлевших облаков. Еще пониже – снуют по воздушной канатной дороге вагонетки с гравием и скрываются за огромными дробилками-мельницами строительного комбината. Если будет случай, в поездке по Стране гор непременно загляните и на комбинат – отсюда из огромных складских дворов круглые сутки выезжают на платформах стены и перекрытия для многоэтажных домов, расписные фасады и узорчатые лоджии, блоки для заводских корпусов и ограды для детского садика, – словом, все необходимое, чтоб скорее поднялся из руин после землетрясения, еще краше стал наш край у самого синего Каспия.
Если верно, что театр начинается с вешалки, то согласитесь, что каждый завод или фабрика также начинаются с ворот. Было время, когда за пышной, с излишествами, аркой доживали свой век древние замшелые коробки цехов, наскоро переоборудованных из частных мастерских. Бывало и по-иному: на пустыре вставали новые красавцы цехи под стеклянной крышей. Современная автоматика с дистанционным управлением. А вся эта техническая революция пряталась за старинным обшарпанным забором-скоростройкой с выходом, прикрытым фанерными дверцами… Словом, по-всякому бывало, пока не пришли к сегодняшнему пониманию жизни: красота – не излишний довесок, а необходимая часть нашего бытия.
Веселый и приветливый художник с добрыми глазами заглянул во все цехи, побывал на каждом рабочем месте. Он принес людям улыбку, щедрые, радующие глаз краски, изыск чеканки, мозаику родных пейзажей, любимые узоры и цветы.
Сейчас, наверное, только старожилы комбината могут рассказать, через какие долгие, за полночь споры прошли члены парткома, убеждая дирекцию в выгоде непредусмотренных планами расходов на благоустройство и озеленение подходов к цехам.
Изумрудный коридор центральной аллеи упирается в резные ворота, откуда тремя потоками выходит утренняя смена. Ручей – налево, ручей – направо, а по середине широкая пестрая река стремится к стоянке автобуса.
Веселые девушки щедры на улыбку, загорелые парни – скоры на шутку. Не слышали о гордом сирагинце, который вошел в автобус и встал, подбоченившись, у входа? Автобус подъезжает к очередной остановке, и гражданин, который собирался выйти, обращается к сирагинцу:
– Вы выходите?
– Это мое дело! – откликнулся тот.
– А я выхожу, – объявил пассажир.
– Это ваше дело! – пожал плечами сирагинец.
– Но автобус сейчас пойдет дальше?! – забеспокоился пассажир.
– Это его дело!
– Но позвольте же мне сойти!
– А вот это совершенно другое дело, – согласился сирагинец, уступая дорогу.
– Эй, Сулейман! Кончай ворота сторожить, автобус ждать не будет!
– Не трогай его – видишь, человек вчерашний день потерял!
– Вчера ты сам ходил как потерянный!
– Сулейман! Тебе место занять?
– Спасибо! Я – на следующем, не ждите меня! – машет рукой безусый парень. Статный, крепкий в плечах, в крутых завитках его черной шевелюры поблескивают капли душевой воды. Темный пиджак, кажется, немного тесноват в плечах. Сеткой вязанная водолазка желтого цвета подчеркивает смуглость юного лица, озаренного изнутри светом радости.
А ведь еще недавно бригадир арматурщиков спрашивал Сулеймана: «Что с тобой, парень? Сутулишься, как наш дедушка-вахтер. Или несчастье какое дома стряслось?» А Сулейман ничего не говорил, только обреченно пожимал плечами. Зато сегодня все встречные дивились: «Слушай, Сулейман, тебя что, подменили? Премию дали? В институт приняли?..» Парень ответно улыбался, словно подтверждал догадки каждого. Был один человек на свете, которому Сулейман очень хотел бы рассказать обо всем, что случилось. Такое удивительное произошло, даже самому поверить трудно. Но только сегодня может состояться эта встреча, и потому Сулейман стоит, как врытый, у кружевной решетки главных ворот комбината.
2
Сбросив скорость, таксист подруливает к тротуару перед воротами, и в тот же миг Сулейман не подбегает, а в каком-то танце подлетает к такси и распахивает дверцу перед девушкой в голубом платье, украшенном брошью из двух вишенок в зелени листьев.
Худощавая, высокая, она миловидна даже когда озабочена; печальны и тревожны глаза, руки беспокойно перебирают ремешок сумочки-корзинки: в такие дети горцев собирают дикую малину по расщелинам каменистых гор.
– Давно ждешь? – спрашивает девушка, не поднимая глаз.
– Всю жизнь, Марьям! – улыбается Сулейман.
– Ты что такой веселый?
– Не нравится? Хочешь, чтоб заплакал?
Он морщит нос, поджимает губы.
– Сразу голосить или, для начала, обронить скупую мужскую слезу?
– Не вижу повода для шуток. А ты принарядился сегодня? Для кого все это?
– Для тебя. Три дня ищу – хожу франтом.
– Я же тебе говорила – еду в командировку.
– Ну и как? Удачно съездила?
– На работе все хорошо. А вот дома – от чего уехала, к тому и приехала…
– Не горюй, Марьям! Сегодня у меня самый счастливый день, могу сделать все, что ты пожелаешь. Приказывайте, сеньора! – парень расшаркивается перед ней так, что позавидовал бы сам паранг-мушкетер.
– А что, собственно, изменилось? Смеешься ты надо мной, вот это я вижу! – хмурится девушка.
– И ты будешь счастлива, когда узнаешь все. А пока мы с тобой не пойдем в кафе и не выпьем по бокалу шампанского – ничего не скажу. Идем?
– И не подумаю! Шага не сделаю – не то настроение… можешь идти один, твоего веселья на двоих – с избытком! Прощай! – Марьям пошла к остановке автобуса.
– Не обижайся, Марьям! – Сулейман, все так же пританцовывая, оказался на пути девушки. – Пойдем, и я тебе все-все расскажу!
– Ты же знаешь, я в кафе не хожу. Подумай, что люди скажут!
– Молва людская – волна морская: набежит и отхлынет, даже пены не останется.
– Раньше другим был… Что с тобой произошло?
– Ничего страшного. Просто я скоро женюсь!
– Ах. Такие новости? Что ж, поздравляю! На ком же, если не секрет? – нахмурилась Марьям.
– Как, здесь, прямо на улице, при всех раскрывать такую тайну? – ахнул Сулейман.
– Как? Неужели отца вызывали в райисполком?
Теперь Сулейман удивлен:
– Разве твой отец депутат?
– Нет, просто я подумала… пригласили поговорить, повлиять… – Марьям смутилась и замолчала, не решаясь признаться, что жаловалась на родного отца. – Как ты сумел убедить родителей?
– Очень просто: дал слово сделать все, как твой отец пожелал.
– Но у тебя же нет таких денег, Сулейман!
– Смотри, смотри, какая туча выползает! Видишь, дорогая, своими вопросами ты погоду портишь!.. – снова уходит в сторону Сулейман.
– Нет, сегодня с тобой невозможно говорить! – топнула туфелькой девушка. – Отвечай, ты в «Спортлото» выиграл? На дороге нашел?
– Дядя объявился у меня. Добрейший старик! Все обещал сделать!
– Ты же уверял, что у тебя нет никого, кроме слепой бабушки! С места не сдвинусь, пока не объяснишь, что все это значит! – Марьям упрямо остановилась на дороге так, что идущие на работу и отработавшие смену люди вынуждены обходить ее.
– Идем, Марьям! Люди смотрят, неудобно…
Теперь и Марьям заметила взгляды прохожих. Вот остановилась полная женщина; в обеих руках тяжелые сумки, а шею вытянула так, что сразу видно: нагрузи ее еще мешком с цементом – она и не заметит. Про таких не зря говорят: дело не ее, а разобраться надо!
– Хорошо. Пешком пойдем, – согласилась Марьям и легко перепрыгнула через кювет.
3
Они долго шли по тропинке, что вилась в густой траве, укрытой от палящего солнца зелеными зонтиками молодых акаций. Несколько раз девушка оглядывала невозмутимое лицо Сулеймана, поторапливала взглядом: «Ну что же ты замолк? Я жду».
– Тебе сегодня отец ни о чем не сказал? – спросил Сулейман.
– Ды мы и не виделись. Вчера я приехала – он спал. А утром я проснулась – он уже ушел на работу…
– Тогда слушай. И ничему не удивляйся. И не переспрашивай: если собьюсь – придется все начинать сначала.
Сулейман глубоко вздохнул, словно пловец на высоком трамплине; потер ладони рук, будто собирался выйти на борцовский ковер.
– Позавчера несчастнее меня не было на земле человека! Три дня мы не виделись, и я уже решил: ты не хочешь со мной встречаться. Поплелся после смены в общежитие, решил ребятам ужин приготовить. Включил плитку – и вдруг свет погас. По всему дому! Взял у коменданта старую медную лампу, вытер стекло, зажег фитиль и тут увидел: в дверях комнаты стоит какой-то старик…
– В белой чалме?
– Нет. В старой суконной черкеске с газырями и в папахе.
– И он тебе сказал: «Слушаю и повинуюсь!»
– Клянусь тобой! А дороже тебя нет у меня никого на свете!
– Это правда?
– О старике, который оказался дядей?
– Нет, обо мне.
– Правда, Марьям, сущая правда! – Сулейман поднес руку к груди, готовый вытянуть из нее сердце вместе с жилами.
– Хорошо, Сулейман, рассказывай, что произошло дальше.
– Этот человек назвал меня по имени и спросил: «Ты что же, сынок, не узнаешь меня?» Нет, никак не вспомню, кто этот седоусый. А он вздохнул, потрепал меня по волосам и сказал: «Какие печальные времена настали! Племянник родного дядю не узнает!» Мне показалось, даже слезу смахнул, – а может, от лампы копоть в глаз попала. Жаль стало старика, такой приветливый, смотрит с участием. Подумал я: ничего не потеряю, если признаю своим родственнлком. Хуже, чем было, – не будет, пусть хоть старик утешится. Попросил извинения за то, что сразу не признал, тем более лампа принялась коптить снова, как будто и вправду джинн оттуда должен вылезти. Но тут снова загорелся свет. Я пригласил старика раздеться и поужинать с нами. А он мне сказал: «Одевайся! Пойдем!» Спрашиваю, куда?
– Он что, повел тебя к нам? – снова не вытерпела Марьям.
– У твоего отца мы позже побывали. А сначала дядюшка пригласил посидеть в кафе «Лезгинка». Пока ждали заказ, он обо всем меня расспросил. Веришь, Марьям, удивительный старик. Так сумел к себе расположить, что я не скрыл ни горя, ни нашей любви. Мне показалось, что дядя обо всем если не знает, то догадывается. И так горячо сочувствовал, что я подумал: если даже все кончится, как было, все равно душе облегчение. И вдруг старик положил шампур на тарелку и объявил: «Быть того не может, чтобы моему племяннику отказали! Да я за тебя засватаю самую достойную дочь самого уважаемого человека!» Я ему откровенно возразил: нет для меня достойнее Марьям. И отец ее для меня – самый уважаемый!..
– А он что?
– Сразу согласился с моим мнением. Успокоил: все будет, как пожелаю. Зачем, говорит, племяннику такой дядя, если он не в силах устроить его судьбу? Так и сказал. Только просил в детали не вдаваться, лучше он с твоим отцом поначалу поговорит отдельно.
– А ты что?
– Согласился. По дороге к твоему дому сомневался: верить, не верить? А уж когда дядя меня представил почтенному Вагабу, а тот заявил: нечего, мол, откладывать на завтра то, что можно испечь сегодня, – мне так стало светло, радостно. Неужели тебе отец ни слова не сказал?
– Я избегаю его, – потупилась Марьям. Теперь она очень жалела о своем письме. Не надо было жаловаться на родного отца, тем более что все так славно обернулось.
