Текст книги "Земля под ее ногами"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 45 страниц)

(Все это, а может, и гораздо большее, я позволяю себе высказать. Давно уже я не выговаривался так исчерпывающе, так свободно. И, повторюсь, я не верю в хюбрис, преступный вызов богам, а следовательно, не верю в месть Немезиды. Но я поклялся рассказать обо всем, поэтому обязан рассказать и о том, что, перед тем как случилось то, что случилось, я позволил себе эти в глазах верующих безусловно неблагоразумные замечания.)

– Пойдем в мой номер потрахаемся, – вдруг предлагает Вина. Дурманящий аромат сомы, глоток амброзии. Конечно я за. Веди меня, моя королева. Мне приходит в голову, и уже не в первый раз, что я – смертный, молящий, скажем так, богиню о любви. Вина и Адонис, что-то в этом роде. Я вполне осознаю, что обычно после подобных встреч смертным приходится плохо.

Но и несуществующие боги тоже могут пасть.

Ее стиль в эти годы – это ультрашик конца восьмидесятых, ничего от хиппи и никакого радикализма. Настоящая кинозвезда, лишь с некоторым оттенком рок-н-ролльного безумия. Тайлер, Готье, Алайя, Леже, Вонг, но чаще всего Санто Медуса: его расшитые бисером яркие комбинезоны, невероятные розовые смокинги на голое тело, платья-кольчуги с разрезами до талии. Вина и Тина [309]309
  Имеется в виду Тина Тёрнер (р. 1941), американская певица и танцовщица, много снималась в кино.


[Закрыть], считают все, борются за корону нестареющей поп-дивы.

Вот номер отеля. Вот женщина, которую я люблю. Это некоторые из последних моментов ее жизни на земле, на ее поверхности. Каждая глупость, которую она говорит, каждая ее шутка, каждое разбитое ею сердце – всё это вещи, с которыми я не расстанусь никогда, всегда буду держать рядом, чтобы спасти их от barranco, от бездны. Вот компакт-диск, который она слушает: «Raindogs» [310]310
  «Собаки дождя» ( англ.).


[Закрыть], блюз хонки-тонк, который заново открыл и пророкотал Ли Бейби Симмз. Она начинает подпевать Симмзу, медленно, низким голосом, и у меня мурашки идут по коже. Will I see you again / on a downtown train [311]311
  Увижу ли я тебя снова на поезде, идущем в город ( англ.) – слова из песни Т. Уэйтса.


[Закрыть]. Кажется, что стены колышутся в такт музыке.

– Как у Валери, – замечаю я: Le roc marche, et trébuche; et chaque pierre fée / se sent un poids nouveau qui vers l'azur délire! [312]312
  Граниты движутся, колеблются, дрожат, / И каждый, тяжестью неслыханной прижат, / Взывает к небесам, где бог играет юный ( Валери П.Орфей. Пер. с франц. Р. Дубровкина).


[Закрыть]

– Какого Валери? – пожимает она плечами, не слушая меня, окунувшись в музыку и дым.

Она на пути в Гвадалахару, город, где время останавливается. В Гвадалахару и дальше.

Вот мы занимаемся любовью. Она всегда занималась любовью как в последний раз. Она все делала как в последний раз. Она так жила; но сейчас для нас, хоть мы и не знаем об этом, это действительно последний раз. Последний раз для этой груди. Грудь Елены Троянской была настолько прекрасной, что когда она при падении Трои обнажила ее пред мужем своим Менелаем, тот не смог причинить ей зла. Меч выпал из его ослабевшей руки. Это женщина, которую я люблю, это ее грудь. Я снова и снова прокручиваю в голове эту пленку. Показала ли ты свою грудь землетрясению, Вина, обнажила ли ты ее перед богом штормов? Почему ты не сделала этого, – если бы ты это сделала, ты могла бы выжить, ты наверняка бы выжила!

Вот груди женщины, которую я люблю. Я утыкаюсь в них носом и вдыхаю их терпкий аромат, их спелый запах. Я кладу между ними член, и их пышные округлости ласкают его.

Вот Вина, как всегда разговорчивая после секса. Она хочет обсудить, имеет ли для певицы значение возраст – для Дайяны, Джони, Тины, Нины, для нее самой.

– Посмотри на Синатру, – говорит она. – Он едва стоит на ногах, о некоторых нотах он уже и мечтать не может, и кто-то должен наконец пристрелить это животное у него на голове, – но он мужчина, поэтому все эти проблемы не имеют отношения к его карьере.

Да, она ставит себя так высоко – рядом с таким Голосом. Она – тоже Голос. Она не страдает ложной скромностью. Она знает цену себе – как певице.

– Тина и я, – говорит она, – мы переписываем книгу. «Неувядающие» – вот ее новое название, милый. Мы рассказываем, как все будет.

Она напустилась на молодое поколение, на его некомпетентность, его жалобы. Вот Мадонна Сангрия продолжает мусолить в «Роллинг Стоун» свою навязчивую идею. Женское тело. Не его назначение, а злоупотребления по отношению к нему. Не секс, а пол.

– Ты только послушай низкопробное нытье этой маленькой зануды, – ворчит Вина, обращаясь больше к себе самой. – Боже, в нас была энергия. Злость. Скулить о парнях? Жаловаться на папу и маму? Нам было не до этого. Мы сражались с генералами и вселенной. Мой парень бросил меня, все мужики – сволочи? Это не для меня. Я лучше послушаю веселых девчонок. Боп, боп! – Она мурлычет себе под нос. – Шуади-вади. (Она уже поет.)

Она так хороша…

– Чушь собачья, – внезапно рявкает она. Она измождена и засыпает на ходу, но продолжает спорить с собой. – Всегда есть мужик, который дергает за ниточки. Айк Тернер Берри Горди Фил Спектор Ормус Кама. Айк Спектор Берри Тернер. Мужчина создан для власти, а женщина – для боли. Я готова повторять это снова и снова. Орфей остается в живых, а Эвридика погибает, так ведь?

– Да-а, но и ты тоже Орфей, – начинаю я. – Это твой голос заставляет зачарованные камни городов стремиться в синеву. Он заставляет танцевать городские огни. Oraia phone, лучший голос, мы все знаем, что это твой голос, а не его. И в то же время именно он погружается в этот свой потусторонне-подземный мир, и кто-то должен его спасти.

Тут я прикусываю язык, потому что это абсолютно идет вразрез с целью моего появления здесь: Кто, если не ты.Вместо этого я говорю:

– Пора бы уже таким мужчинам, как он, начать спасать себя самим. – И, продолжая развивать свою мысль, добавляю: – В любом случае Орфей ведь тоже умирает.

Сказав это, я хочу вырвать свой язык. Не то, не то! Но что сказано, то сказано.

Вина уже сидит на постели, совершенно протрезвевшая и внезапно, вопреки всякой логике, впавшая в ярость.

– Ты думаешь, что можешь заменить его, – говорит она. – Ты думаешь, что можешь занять его место. Только в твоих мечтах. Рай, малыш. Этому не бывать. Ты притащился черт знает куда, чтобы сказать мне, что хочешь, чтобы он умер? Может, ты хочешь, чтобы и я умерла, если я не уступлю твоей воле, не склонюсь перед твоим гребаным членом. Ты явился сюда, чтобы убить любовь и назвать убийство любовью.

– Нет, я совсем не это имел в виду, – бесполезно оправдываюсь я.

Вина уже охвачена дионисийской яростью, богиня наслаждения и разрушения.

– Убирайся, – приказывает она, и я подчиняюсь, в полном отчаянии.

На следующий день в Гвадалахаре – я последовал за нею и туда, но сделал это без приглашения – меня не пускают за кулисы, я не могу добраться до нее ни с помощью крючков, ни с помощью веревок, не могу даже послать к ней почтового голубя, – я брожу, совершенно потерянный, мысли мои блуждают по округе, как говорит Мозес Герцог [313]313
  Мозес Герцог– герой романа С. Беллоу «Герцог» (1964).


[Закрыть]. В США теперь есть женщина-епископ, может быть я позвоню ей, она могла бы связаться с Виной и, ну не знаю, как-нибудь по-сестрински заступиться за меня, помирить нас. В Парагвае свергли Стресснера, это переворот, но в тот день, когда объявят о нехватке диктаторов в мире, в аду станет холодно. Я вижу казнь сикхов, совершивших покушение на четырех политиков. Ребята, передайте от меня привет Крутому Юлу, возможно, там, где он сейчас, он не так уж и крут.

Ты меняешься, сказала она мне. Не останавливайся.

Метаморфозы – вот что мне нужно объяснить ей – это то, что вытесняет из наших душ потребность в божественном. Это то, что мы можем совершить, это наша человеческая магия. Я сейчас говорю не об обычных, ежедневных изменениях, ставших привычным делом в современной жизни (в которой, как сказал кто-то, только временное является современным): далее не о приспосабливающихся, хамелеонских натурах, которые так часто встречаются в наш век мигрантов; но о более глубокой, более поразительной способности, которая проявляется лишь в экстремальных ситуациях. Когда мы стоим перед лицом Неизбежности. В такой поворотный момент мы можем иной раз мутировать в иную, конечную форму, форму, которая уже не может быть подвержена метаморфозам. Новая неизменность.

Мы трое прошли сквозь небесную мембрану, и этот опыт изменил нас. Это так. Но правда и то, что изменения на этом не закончились. Более точно было бы сказать, что мы вошли в зону перехода: состояние изменения. В переходную фазу, в которой мы могли бы застрять навсегда, если бы властная сила Неизбежности не заставляла нас двигаться в сторону завершения изменений.

Необъятное открыло свой лик Ормусу Каме. Он стал посредником в свершающемся изменении. Теперь, что бы ни случилось, для него не было пути назад.

Для Вины и для меня самого – я хотел, чтобы именно это она поняла, – Неизбежное приняло форму нашей любви – любви длиною в жизнь, периодически прерывавшейся, но в конечном счете неустрашимой. Так, если она уйдет от Ормуса ко мне, наши жизни изменятся абсолютно, мы оба изменимся до неузнаваемости, но новая форма, которая возникнет в результате этих перемен – она и я, вместе, единение любящих, – это будет навсегда. Навсегда – плюс еще один гребаный день.

Надавить на нее? Попробуйте. Повторяю: только в чрезвычайных обстоятельствах можем мы измениться, превратившись в нечто, соответствующее нашей глубинной природе. Лик [314]314
  Ликбыл наказан за то, что в отсутствие Геракла захватил власть в Фивах и изгнал оттуда его жену Мегару.


[Закрыть], унесенный Гераклом в воду, иссох от страха и превратился в камень. Он превратился в камень навсегда, можете пойти и посидеть на нем – хоть сейчас, это в Эвбейском заливе, недалеко от Фермопил.

Это то, чего люди не понимают, когда речь заходит об изменении. Мы не меняем постоянно, подобно Протею, свой облик. Мы живем не в мире научной фантастики. Это как уголь, превратившийся в алмаз. Став алмазом, он лишается способности к трансформации. Как бы крепко вы его ни сжимали, он не превратится в резиновый мячик, или в пиццу «Кватро стационе», или в автопортрет Рембрандта. Это необратимо.

Ученые раздражаются, когда обыкновенные люди неправильно интерпретируют, например, принцип неопределенности [315]315
  Принцип неопределенностив квантовой теории сформулирован немецким физиком В. Гейзенбергом и утверждает, что нельзя одновременно точно определить и положение, и скорость частицы: чем точнее мы знаем одно, тем менее точно – другое.


[Закрыть]. В век величайших неопределенностей очень легко перепутать науку с банальностью, поверить в то, что Гейзенберг говорит: ой, ребята, мы просто ни в чем не можем быть уверены, это все так, черт возьми, неопределенно, но разве это не прекрасно?! Когда на самом деле он говорит совершенно обратное: если вы знаете, что делаете, то можете в любой эксперимент, в любое действие заложить точно выверенную долю неопределенности. Знание и тайну мы теперь можем измерять в процентах. Принцип неопределенности одновременно становится мерой определенности. Это вовсе не жалоба на то, что у нас под ногами зыбучие пески, это мера прочности земли.

По тем же признакам– как мы говорим на «хаг-ми» – меня раздражает, когда люди неправильно понимают перемены. Мы не говорим здесь о чертовой «И цзин» [316]316
  И цзин(«Книга перемен») – наиболее авторитетная книга канонической и философской китайской литературы (первая пол. I тыс. до н. э.), использовавшаяся в практике гадания.


[Закрыть]. Речь идет о глубочайших движениях нашей сущности, нашего сокровенного сердца. Метаморфозы не каприз. Это откровение.

В различных барах вокруг Плаза де Армас – «Кальзада индепенденсия сюр», «Калье де марьячи» – я учусь разбираться в текиле. «Сауза», «Анхель», «Куэрво» – три крупных завода. Я где-то между «Саузой» и «Анхель». но, может быть, я просто еще не распробовал запасы других ребят, – эй, камареро, налей еще, давай, парень, muy pronto [317]317
  Быстро ( исп.).


[Закрыть]. Белая текила – это дешевый самогон; затем идет репосадо, три месяца выдержки; но если вы хотите чего-нибудь получше, нужна выдержка в три поколения. Это, конечно, некоторое преувеличение, но от шести до двенадцати лет все же стоит подождать. В какой-то момент я иду посмотреть на фреску Ороско [318]318
  Ороско, Хосе(1883–1949) – мексиканский живописец, один из основателей национальной школы монументальной живописи.


[Закрыть]«Человек, объятый пламенем». Он стал теперь национальным достоянием, крупной торговой маркой, но в тридцатые ему пришлось спасаться бегством в Америку, где он и заработал себе репутацию. Знакомая история: нужно покинуть родной дом и заставить гринго полюбить тебя, только тогда тебя оценят в твоем квартале. Правда, через пять минут после этого тебя будут называть продажной тварью, но Ороско все еще в фаворе, ему повезло.

Она сделала свой выбор, не в мою пользу. Она решила не меняться.

Я думаю, как мне прожить остаток моей жизни с помощью трех поколений продукции завода «Анхель». Мне всего лишь сорок два. Черт, она старше меня, разве все женщины мира моложе сорока списали меня со счетов? Не знаю. Думаю, если выпить все эти поколения, можно чудовищно постареть. Еще три поколения, пожалуйста, камареро. Вот они идут, одно порождает другое – раз, два, три. Так-то лучше. Женщины выглядят всё моложе. Юный помощник официанта расправляет крылья.

Если бы у меня была душа, я бы продал ее сейчас, чтобы осуществить свое заветное желание. Еще три поколения, сэр официант, будьте так добры.

– Сеньор, думаю, уже достаточно. Где ваш отель? Если желаете, я вызову для вас такси.

Тринадцатого февраля 1989 года, в предпоследнюю ночь своей жизни (здесь мы уже были), легендарная поп-певица Вина Апсара выбирает ни на что не годного придурка, плейбоя Рауля Парамо, любителя украшать себя драгоценностями, в качестве инструмента моего сексуального унижения. Я жду ее в лобби отеля, и вот она появляется полуголая, уже один раз оттраханная, в объятиях этого ничтожества. Он ухмыляется, словно выигравший в лотерею деревенский идиот, – его конец, как оказалось, еще ближе, чем ее. Повиснув на нем, она останавливается прямо передо мною, меньше чем в трех шагах, и заплетающимся языком заявляет: Рай, ты для меня пустое место, ты значишь для меня еще меньше, чем этот подонок, так что сделай милость, вали отсюда и сдохни.

Однако за свою жизнь я получил от этой леди немало уроков в ожидании лакомых кусочков ее внимания, которые она иной раз бросала мне с барского стола. Забыв последнюю гордость, я подкупаю охранника, и он разрешает мне провести ночь в коридоре под дверью ее номера люкс, на раскладном стульчике – такой есть у каждого фотографа, как и напрашивающийся на неприятности любопытный нос и легкая стремянка. Я готов кинуться ей в ноги и умолять ее впустить меня обратно в ее жизнь – пусть и с самого черного хода.

Так же, как Вина когда-то сидела под запертой дверью страдающего Ормуса, ожидая, когда он ее впустит, чтобы она могла ухаживать за ним, теперь я ожидаю ее. Мы – эхо друг друга. Мы – звон в ушах друг друга.

День святого Валентина, полдень. Здесь мы уже были. Вот Вина в коридоре отеля, она в панике, в полной растерянности, дверь в номер захлопнулась, она бежит от своего умирающего любовника: а вот по-собачьи преданный ей Рай, ее верный слуга, как всегда смиренно и подобострастно готовый предложить ей свои услуги.

Здесь мы уже были. Прошло два часа, вертолет летит над полями голубой агавы. Моя кратковременная ссылка окончена; ее чувства продиктованы ее потребностями: Вина снова видит во мне своего верного союзника, в этот момент единственного помощника и единственную опору. Я – скала, как унесенный в море Лик. А скалы не чувствуют боли.

Мы пролетаем над ее свитой, едущей по дороге. Из всех вас, ублюдков, он единственный, кому я могу доверять.Вина, считающая доверие тюрьмой, объявила о своем доверии ко мне.

Она потрясена историей с Раулем Парамо. В наушниках я слышу ностальгические звуки «хаг-ми», жаргона нашей юности. Немало воды утекло. Потом, вспоминая об этом, я буду очень тронут тем, что, приближаясь к своему концу, Вина вернулась к нашему началу. Конечно, этот язык пригодился, чтобы защитить наш разговор от закрытых наушниками ушей пилота и его помощника, но для этой цели хватило бы, вероятно, и английского. Она пошла дальше, чем это было необходимо, воссоздав в жарком, сухом мексиканском воздухе атмосферу старого Бомбея. Вспоминая это, я не могу не думать об этом ее выборе как о знаке нашей связи, как об обещании будущего.

Здесь мы уже были. Мы знаем, что это обещание она не сдержит, не сможет сдержать.

Она расстроена: полиция, Парамо, наркотики. Она даже – что поразительно – переживает за меня. Смогу ли я когда-нибудь простить ее ужасное поведение и так далее, иногда она срывается и причиняет боль людям, которых больше всего любит, и каким нужно быть сильным, чтобы, как я, после всего этого быть рядом с нею. Не уйти. Дать ей еще один шанс. Ей нужно как следует подумать обо всем, что касается любви, потому что сейчас она ничего не соображает. Это турне, все остальное. Могу я подождать, пока ее голова немного прояснится? «Рай, ты ждал так долго, милый, можешь подождать еще – дня два-три».

На языке детства нашей любви я слышу слова, вызывающие трепет моего все еще одурманенного взрослого сердца. «О'кей, я подожду, – говорю я. – Я подожду. Вина, но не слишком долго».

Hug те honey honey hug me. Hang on Sloopy, come on come on [319]319
  Обними меня, милый, обними. Подожди, Слупи, подожди ( англ.). Слупи– имя девушки, подруги героя этой песни.


[Закрыть].

Убийственная жара в тот день, радостно аплодирующая толпа на футбольном поле, два серебристых «бентли» дона Анхеля Круза, испуганные животные, марьячи и Вина, исполняющая «Trionfi Amore», свою последнюю песнь.

 
…il cor tormenta
Al fin diventa
Felicità.
 

Потом было землетрясение. Я беру фотоаппараты и снимаю, для меня уже не существует никаких звуков, только тишина происшедшего, молчание фотоизображения.

Текила! Здесь мы уже были.

Во времена Вольтера люди верили, что места землетрясений скрепляются под землей серными швами. Серой, с ее зловонием ада.

Столкнувшись лицом к лицу с ярким великолепием повседневности, художник становится одновременно объектом унижения и провокации. Сейчас есть фотографии событий невообразимого масштаба: смерть звезд, рождение галактик, бульканье «первичного бульона» на заре Времени. Сияющие солнца собираются вместе в первозданности неба. Магеллановы облака славы, божественные башни Пизы в неземном Кампо деи Мираколи [320]320
  Кампо деи Мираколи( букв. «поле чудес», итал.) – исторический центр Пизы.


[Закрыть]опираются на рамку. Глядя на эти изображения, мы испытываем, да, вполне законное изумление от собственной способности забираться все дальше и выше. Но было бы слишком самонадеянно с нашей стороны восхвалять ничтожные творения своих рук – мастерство создателей телескопа Хаббла, компьютерных гениев, колористов, всех, кто в реальной жизни не уступает голливудским техномагам и выдумщикам, – когда Вселенная разыгрывает сей бесподобный спектакль. Нам остается лишь склонить голову перед величием бытия.

Это не радует. Это, вполне естественно, выводит нас из себя.

Внутри нас живет вера в то, что мы не хуже звезд. Сверните направо на этой развилке – и вы найдете бога; поверните налево – там искусство, с его неустрашимой амбициозностью, восхитительной непочтительностью и самонадеянностью. В глубине души мы верим – мы знаем, – что созданные нами образы могут быть равны их прототипам. Наши творения не уступают Сотворению мира; более того, наше воображение – порождение образов – это неотъемлемая часть великой работы по созданию реальности. Да, я готов это утверждать. (Обычно я делаю подобные утверждения, будучи наедине с собою в ванной комнате, но сегодня все открывшиеся мне там истины должны предстать перед взором читателя.)

Например: пока еще никому не удалось запечатлеть разрывы в космосе, которые, если верить Ормусу Каме, виновны в нынешней череде катастроф. Сам факт существования подобного снимка подтвердил бы значимый сдвиг в реальности, кардинальное изменение нашего представления о ней.

Но есть фотография землетрясения на солнце. Этот чрезвычайно яркий, впечатляющий снимок обошел первые страницы всех газет мира. Землетрясение похоже на раскаленный пузырь, вырвавшийся на поверхность горячей густой золотистой овсянки. Но видимая нашему глазу сейсмическая зыбь солнечной каши на самом деле выше семи Эверестов – более шестидесяти километров.

Если бы у нас не было этой фотографии, новость о землетрясении на Солнце не воспринималась бы нами как нечто реальное. Но теперь каждый читающий газеты человек, трепеща, задает один и тот же вопрос.

На Солнце тоже неспокойно?

Так фотография может сделать событие значимым. Иной раз даже будучи подделкой.

На моей последней фотографии Вины земля под ее ногами трескается, становясь похожей на булыжную мостовую, повсюду жидкость. Вина стоит на плите тротуара накренившейся вправо улицы, склонившись влево, чтобы удержаться на ногах. Ее руки широко раскинуты, волосы развеваются, на лице нечто среднее между негодованием и страхом. Мир позади нее размыт. Кажется, что вокруг ее склоненного тела все взрывается, выпуская на поверхность безмерное количество воды, ужаса, огня, текилы и пыли. Эта последняя Вина – воплощение катастрофы, женщина in extremis [321]321
  У последней черты ( лат.).


[Закрыть], случайно оказавшаяся одной из самых знаменитых женщин на нашей планете.

После исчезновения Вины Апсары на вилле «Ураган» моя фотография землетрясения пополнит небольшой запас фотоизображений – взлетевшая юбка Монро, горящая девочка в Индокитае, восход Земли, – ставших поистине откровениями, частью коллективной памяти человечества. Как и всякий фотограф, я надеялся окончить свои дни, убедившись, что мое имя стоит под несколькими мощными образами, но фотография Вины превзошла все мои самые смелые, самые честолюбивые надежды. Она будет известна под названием «Исчезновение Леди», и это то, что останется после меня. Если меня вообще будут помнить, то только из-за этого страшного снимка. По крайней мере так мы с Виной навсегда останемся вместе, несмотря ни на что, – цель, к которой я стремился всю жизнь, я мечтал о ее достижении даже больше, чем о профессиональном успехе. Да, мы связаны на все времена, вне надежды, вне жизни: преобразованы Необъятным в Вечное. Но я ошибался относительно природы той преобразующей силы, которая отрабатывала на нас свое волшебство. В нашем случае это была не любовь, а смерть.

Будьте осторожны в своих желаниях.

В начале своей карьеры фотографа я оказался замешан в постыдном подлоге: фотографии, сделанные умершим коллегой, были выданы за мои. С тех самых пор – как я иной раз признавался самому себе, хотя иногда мне удавалось на время подавить в себе воспоминания о том надломе в моей судьбе, о другом повешенном, – я нуждался в том, что можно было бы назвать искуплением, – считайте это самоуважением. Вот в чем ирония: когда мне наконец-то удается создать один из культовых образов эпохи, я испытываю одно-единственное желание – чтобы этого не было; я сразу и безоговорочно признаю, что она, моя модель, была намного значительнее любой из ее фотографий, которые я мог бы сделать; мне невыносимо думать, что это единственное немое отражение ее бесконечной изменчивости – все, что у меня осталось.

Можете забрать это гребаное фото. А мне верните ее.

К тому же, поскольку этот снимок впервые появился вместе с новостями о том событии, которое я продолжаю называть ее исчезновением, потому что не могу произнести другого слова, – он всегда будет ассоциироваться в сознании людей с тем последним моментом ужаса. Таковы люди. Хотя все мы знаем, что рядом с Виной в ее последний час не могло быть никаких фотографов, мы легко верим в подлинность этого изображения. Моя фотография Вины на колышущейся улице Текилы превращается под давлением потребности людей видеть последние мгновения, под давлением этого глобального проявления Необъятного, в портрет звезды в момент ее – произнеси же это! – смерти.

Так что это своего рода непреднамеренная подделка. Еще один подлог. И несмотря на то что я пытался объяснить, как все было на самом деле, вновь и вновь пересказывая историю этого снимка, никто не хотел меня слушать. Они уже узнали всё, что им было нужно. «Исчезновение Леди». Мир принял решение.

Здесь мы уже были.

Это вертолет, зависший в воздухе над разверзшейся землей. Вот женщина, которую я люблю, она зовет меня из открытой двери. Тогда я полетела.Я не могу лететь, кричу я в ответ. Что?Лети. Пошел ты.Что? Прощай, Надежда.

Вот что говорят люди, когда они не говорят того, что думают.

Тогда я полетела. (Полетели со мной, пожалуйста, ты мне нужен. Не могу поверить, что ты не со мной.)Я не могу лететь. (Любимая, я больше никогда не выпущу тебя из виду, но к черту всё, ты устроила мне веселую жизнь, ты знаешь это? Хочешь видеть мои раны? И теперь это из-за того, что я ставлю работу на первое место. Я скоро приеду, на этот раз ты можешь подождать меня. Если я тебе нужен, ты подождешь. Да, вот так, испытание. Да-а. Может быть, так оно и есть.) Что? (Ты, сукин сын! Ты думаешь, ты можешь так обращаться со мной? О господи, Рай, пожалуйста, брось свои игры, только не сейчас, не сегодня.)Лети. (О'кей, никаких игр. Я люблю тебя, навсегда, за пределами этого мира. Но я должен делать свою работу. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я тоже буду там. Лети. Я сразу за тобой. Я люблю тебя. Лети.)

Пошел ты. (Я с самого начала не хотела, чтобы ты ехал в Мексику, пошел ты, но ты все равно приехал, пошел ты, я думаю, это что-то доказывает, да-а, но я причинила тебе боль, я была не в себе, в любом случае я была не права, пошел ты, и потом ты помог мне, пошел ты, эта была настоящая встряска, пошел ты, поэтому я поверила тебе, я тебе действительно поверила, пошел ты, потом земля стала двигаться и ты бросил меня, пошел ты, ты занялся своими фотографиями, я могла бы умирать, погибать, но тебе надо было делать свою работу, пошел ты, а теперь ты не хочешь лететь со мной, пошел ты, теперь, когда я наконец поняла что ты нужен мне, пошел ты, я не могу без тебя, пошел ты, может быть я люблю тебя, я действительно тебя люблю, пошел ты, Рай, я люблю тебя, пошел ты. Люблю.)

Что? (Что?!)

Прощай, Надежда. (До свидания, пока, ты, сукин сын, но после этого я больше никогда не отпущу тебя. Наша следующая встреча станет началом нашей новой жизни, той, которая нам отмерена.)

Все эти годы я каждую ночь прокручивал в голове наш диалог, фразы, которые мы выкрикивали там, и теперь я думаю, что Прощай, может быть, на самом деле было так никогда и не сказанным Здравствуй. Надеюсь, что это так. Надеюсь. Даже несмотря на то что такое толкование делает потерю еще тяжелее, а боль просто невыносимой.

Вот что говорит по телевизору пилот: «Сеньора, да, мы доставили ее через горы на побережье, и везде под нами были разрушения, просто сердце разрывалось. Нас не покидали мысли о наших семьях, это так, но мы до конца выполнили свой долг. На вилле „Ураган“ на наши звонки не отвечали, телефон не работал, но она знаменитая особа, она настаивала, чтобы мы летели туда, она все время говорила: „Быстрее, не могли бы вы долететь туда побыстрее“. Ради этой женщины, которой ни один мужчина не может сказать „нет“, мы сделали всё возможное, и, когда мы прилетели на виллу, оказалось, что она, благодарение богу, совершенно не пострадала, – на всей нашей разрушенной родине только этот уголок и остался в целости и сохранности, чтобы принять ее. Как и планировалось, мы приземлились на побережье, у подножия скалы, и сеньора должна была подняться наверх, к „Урагану“. Но на пляже не было никого, кто бы мог отнести ее багаж, – вы представляете, сколько у нее багажа, она ведь модная дама. Конечно, мы могли отнести ее сумки, нет проблем, но поймите, господа, мы ведь беспокоимся и из-за машины тоже; к тому же, признаюсь, мне очень хотелось увидеть еще раз жену и сыновей в Акатлане. И потом, она важная особа, настойчивая, способная убеждать, ну, вы понимаете, поэтому, согласно ее желанию, сумки были поставлены, одна на другую, на первую ступеньку лестницы, которая вела наверх, мы прощаемся, и это всё. Что, простите? Ну разумеется, мы беспокоились за ее жизнь. Именно поэтому мы сделали два круга над виллой и не улетели, пока не увидели того человека, который был там. Нет, к несчастью, никого, кроме знаменитой леди на песке, мы опознать не можем.

Но мы вовсе не бросили ее на произвол судьбы. Это подлые инсинуации. На вилле „Ураган“ в тот момент еще все было спокойно. Когда мы улетали, там ничего страшного не происходило».

Босс «Колкис» Mo Маллик разговаривает с Ларри Кингом на Си-эн-эн. Светлые волосы до плеч, важные очки, прекрасный профиль. Выдержки из его речи: «Конечно, Ларри, мы были напуганы, я призна ю это, – а кто бы тут не испугался… В доме есть, хотя, наверное, правильнее сказать был – это все еще нелегко произносить, – свой генератор, так что электричество там было, но телефоны уже не работали, воды не было, и это по всему побережью, – как оказалось, это были очень сильные толчки… А у меня были гости, Ларри: величайший, пожалуй, из ныне живущих чилийских писателей и его очаровательная жена-американка, это тоже ответственность… И что я могу сказать, мне даже в голову не пришло, что она прилетит. Это был не самый подходящий момент, чтобы провести несколько чудных деньков на побережье Тихого океана. Прислуги там уже не было, они как крысы разбежались, – я ничего плохого не имею в виду, я их понимаю, и, вероятно, сам бы на их месте поступил точно так же, – короче, их и след простыл. А я думал о том, успею ли я с моими гостями добраться до безопасного места и где это безопасное место, понимаете? Нам, вроде бы, пока везло, но не надо испытывать судьбу… Я даже и подумать не мог, что она так вот просто высадится, не имея возможности уехать, вернуться домой, – вы понимаете, о чем я говорю? – на этом – бип-бип-бип, – извините, пляже. Простите? А, пилот сказал, что он видел… Нет, Ларри, я не знаю, кто это был. Местонахождение всей прислуги, кажется, было известно, за себя и своих гостей я тоже ручаюсь. Если там кто-то болтался, бедняга, то для меня это новость. Может быть, мародер. Я не хочу никого обвинять, но то же самое было в Калифорнии, все возможно, в тяжелые времена на поверхность всегда всплывает всякая дрянь, ворюги. Думаю, он дорого за это заплатил, да…»

Сейсмический момент землетрясения вычисляется умножением его площади (длина разлома умножается на его ширину), среднего смещения вдоль разлома и твердости местной породы. Сила же землетрясения обычно характеризуется скорее логарифмом момента, называемого магнитудой, чем самим моментом. Таким образом, все землетрясения, от незначительных до очень сильных, распределяются по шкале от одной до девяти магнитуд, одна магнитуда – это десятикратное увеличение силы землетрясения. Землетрясение с магнитудой девять в миллиард раз сильнее землетрясения с магнитудой один. Эта система измерения названа в честь американского сейсмолога Чарлза Рихтера. Кроме того, интенсивность землетрясений, определяемая с помощью индекса их разрушительного действия, классифицируется от I до XII по так называемой модифицированной шкале Меркалли. Чудовищное землетрясение, происшедшее на Тихоокеанском побережье Мексики вечером 14 февраля и разрушившее виллу «Ураган», расположенное неподалеку селение Апарахитос, города Пуэрто-Валларта к югу от нее и Мазатлан к северу и много чего еще, было силой в целых девять магнитуд по шкале Рихтера, что значит – хуже не бывает. К тому же оно соответствовало XII баллам по шкале Меркалли, что означает полное разрушение. Сейсмологи сообщают об образовании гигантского разлома около тысячи километров длиной и в сто километров шириной, проходящего почти вдоль прибрежной линии. Самые страшные землетрясения происходят в зонах уплотнения, где сталкиваются тектонические пласты и один из них заходит под другой. В 1960 году землетрясение с магнитудой 8,5 снесло большой кусок Чили. Для сейсмологов землетрясение 1989 года в Апарахитосе означает внезапное опустошительное продвижение этой подземной войны на север, столкновение двух огромных, с треском ломающихся пластов. Это одно из главных событий в геологической истории земли. Трещина вдоль вечной границы между сушей и морем.