Текст книги "Земля под ее ногами"

Автор книги: Ахмед Салман Рушди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 45 страниц)

Идея взять на работу Сингхов тоже принадлежала Вине. Новое руководство «Колкис» без всяких объяснений отказалось от их услуг, после чего депутация, в составе которой были Уилл, первый шофер Ормуса и Вины, и Клея, домоправительница из Темп-Харбор, придумавшая для Ормуса повязку на глаз, явилась в офис «VTO» просить за всю свою братию. В джинсах и белой рубашке вместо привычного черного костюма от Валентино и без темных очков Уилл, которому уже больше не надо было изображать из себя крутого, оказался общительным, хотя и немногословным молодым человеком. Клея, крошечная благообразная старушка, какой она и была в Темп-Харбор, выглядела теперь более озабоченной. Обычные люди, не по своей воле оказавшиеся в необычной ситуации, пытались выкарабкаться, разыгрывая свою единственную карту. До них дошли слухи о тайных делах Юла, и они небезосновательно пришли к выводу, что их наказали за преступления их бывшего босса. Точно так же, как в Индии убили ни в чем не повинных сикхов после известного покушения, приведшего к смерти четырех человек, – множество людей пострадало из-за действий небольшой группы. Теперь работавшие на компанию «Колкис» Сингхи тоже стали жертвами паники среди американцев. Юл Сингх финансировал террористов, и, по мнению руководства компании, все Сингхи – одного поля ягоды. «Однако мы совсем не такие люди, мадам, – просто, но с достоинством сказала Клея. – Мы люди, желающие и умеющие служить, и просим вас отнестись к нам благосклонно».

Вина тут же взяла на работу всю компанию.

В 1987 году Амос Войт умер, «Остров удовольствий Сэма» навсегда закрыл свои двери, – казалось, заканчивается целая эпоха. Исполнилось пятьдесят лет с тех пор, как Ормус Кама появился на этой земле. Ормус болезненно переживал эту дату. Его вылазки из Родопы-билдинг стали совсем редкими. Иногда Вина все же вытаскивала его, в сопровождении нескольких Сингхов, в центр города послушать музыку, что-нибудь из новинок. Чаще всего это приносило лишь разочарование, хотя последнее время их внимание привлекал молодой ирландский квартет «Вокс Поп», у которого, похоже, были неплохие перспективы. Но все же, как правило, их вылазки только подтверждали тот почти невероятный факт, что старый уклад отказывается стареть. Времена не менялись. Леннон, Дилан, Фил Рамоне, «Ричардз» – эти старики, наравне с «VTO», все еще оставались гигантами, а «ТрекС», Сиг Спэнгель, «Кармадогма» и «ГЛэм» оказались лишь быстро погасшими вспышками.

Даже «Рант» – новое бунтарство, сплошное рычание и плевки – не заинтересовал Ормуса, а после череды скандалов, какое-то время удерживавшей внимание публики, и он канул в небытие. «А иначе и быть не могло, – пожимал плечами Ормус, – революции не рождаются в бутиках». «Рант» – порождение вновь всплывших на поверхность Антуанетт Коринф, Томми Джина и Ее – Трех Ведьм, как называл их Ормус. Вернувшись в Лондон, они и вправду создали в своем только что открывшемся магазине на Фулем-роуд новый, агрессивный, навеянный научной фантастикой образ – резина, тугие ремни тонгов, пирсинг, макияж и образ андроидов, спасающихся от крушащих всё на своем пути гигантских лезвий, а затем придумали рок-группу, призванную продать этот образ. Разумеется, они объявились в Нью-Йорке, изображая из себя выразителей вкусов лондонского общества, намеревающихся посеять вокруг себя английскую смуту. По просьбе Антуанетт Она исполнила кувырки назад, как в фильме с Дарил Хэнной, в мини-юбке, сшитой из мятой кожи, вдоль стойки бара на Сорок четвертой улице. «И разумеется, никаких трусиков, ребята! – во все горло орала Антуанетт. – Мы называем их „Зверюшка и Шлюшка“!» [281]281
  Англ. Runt 'n' Gunt; ср. название группы «Рант» (англ. Runt) – букв. малорослое животное.


[Закрыть]Нью-Йорк удостоил их своим двадцатиминутным вниманием, после чего навсегда забыл о них. Их группа «Свиндлерс», которая, по замыслу ее создателей, должна была представлять шокирующий авангард, новую волну, потерпела фиаско, столкнувшись с американской pudeur [282]282
  Стыдливость, целомудрие ( франц.).


[Закрыть], и кончила тем, что перестреляла друг друга, в том числе Коринф и Джина, в номере люкс отеля «Челси». Она оказалась единственной, кто выжил в этой перестрелке, смывшись за пять минут до начала ссоры, ставшей концом всей революции. С пронзительным визгом промчалась Она через лобби отеля, одетая в резину и черное кружево, и исчезла в ночи. Она так и не удосужилась вернуться за остальной своей одеждой.

Памятуя о давней ненависти, которую Она испытывала к Томми Джину, я подумал, не сыграло ли это свою роль в той перестрелке. Но Она исчезла навсегда, и мой вопрос остался без ответа. Бесконечную глупость «Свиндлерс» сочли достаточной для объяснения причины случившегося.

Ормус почти никак не отреагировал на новость о смерти Антуанетт Коринф. Эта женщина, которая, по всей вероятности, пыталась убить его, женщина, ставшая причиной автомобильной аварии, отнявшей у него годы жизни, казалось, не вызывала у него никаких отрицательных эмоций. Он думал о грядущих катаклизмах.

Свадьба состоялась в Родопы-билдинг, выходящем окнами на великолепный парк. Медовый месяц они провели в этой же маленькой вселенной. Им не нужны были ни Венеция, ни храм Хатшепсут, ни экзотические солнечные острова. На следующее утро после свадьбы Ормус Кама проснулся и открыл свой поблекший глаз, но того, другого, мира не увидел. Второй, темный, глаз видел мир таким, каким он был, – радостным и новым, где рядом с ним, в его собственной кровати, лежала Вина, а вот пострадавший в аварии (открытый аварией) глаз не видел ничего – так, нечто размытое. Он лишился своего двойного видения и вернуть его не мог.

Прошли годы, но другого мира он больше не видел, Мария тоже не приходила к нему, и через некоторое время он вообще начал сомневаться в его существовании; ему стало казаться, что это была лишь игра воображения, ошибка. Как будто сон сменился счастливой явью.

Сначала у него возник соблазн отпустить тот мир навсегда, вверить его царству фантазии. Предаться радости и долгожданному ощущению полноты бытия, совершенства: соблазн был велик! Я потерялся, но меня нашли; был слеп – теперь я вижу.Но правда не давала ему покоя, не отпускала его. Это было на самом деле, говорил он себе. Просто тот мир отвернулся от меня, спрятал свое лицо, но он был, и он есть.

Если утраченный мир можно было уподобить Киту, то Ормус Кама стал Ахавом [283]283
  Имеются в виду персонажи романа Г. Мелвилла (1819–1891) «Моби Дик, или Белый Кит» (также см. далее: Измаил).


[Закрыть]. Ормус преследовал его, как сумасшедший – свой рок. Летая самолетами, он все время смотрел в окно, пытаясь разглядеть разрывы в реальности. Он продолжал закрывать глаз повязками из разных тканей и разного цвета, потому что признать их бесполезность было равнозначно тому, чтобы признать, что другой мир не существует, является лишь плодом воображения.

Его музыка стала другой. В восьмидесятые, наряду с песнями для «VTO», он писал продолжительные абстрактные музыкальные произведения под названием «Звуки из другого мира», которые при всем желании невозможно было посчитать рок-н-роллом. Он снял Карнеги-холл, пригласил музыкантов классической школы, и тем не менее все это было встречено с издевкой. Но он не отступался, и кое-кто начал упоминать о его новых работах с уважением.

Чем дольше тот, другой, мир оставался невидимым, тем больший страх он испытывал.

Подобно Ахаву, он знал, что его кит ушел под воду, но он твердо решил быть рядом, когда этот великий представитель китовых вновь всплывет на поверхность. Кит может погружаться стремительно, преодолевая толщу воды, слой за слоем, с поразительно высокой скоростью. Там, в темных глубинах, он выжидает, чтобы потом ринуться вверх и, пробив гладь воды, ворваться в империю воздуха, будто наступил конец света.

Этого Ормус боялся больше всего. В 1984 году он опубликовал свои мысли в международных изданиях и был незамедлительно приписан публикой к разряду свихнувшихся рок-звезд.

Больше всего меня беспокоит ощущение хрупкости ткани нашего пространства и времени, писал он. Я чувствую, как она изнашивается. Может, у мира силы на исходе и он движется к предначертанному ему концу. Возможно, он развалится, как скорлупа, и его место займет выставленная на всеобщее обозрение великая гранитная истина другого мира.

Может быть, другой мир – это не что иное, как следующий мир, не нечто сверхъестественное, не жизнь после жизни, а просто мир, который придет на смену нашему сегодняшнему. (Я вполне убежден, что, когда границы наших научных знаний расширятся, мы сможем объяснить подобные феномены, избегая религиозных предрассудков. Это просто новый аспект реальности.)

Возможно, наш мир всего лишь вид ение, представшее чьему-то нарушенному зрению.

Я сам не знаю, что говорю. Но я знаю, что есть опасность конца, прекращения существования. Я знаю, что мы не можем доверять нашей разрушенной планете. Есть иной космос, сокрытый от нашего взора, залегший на дно. Когда он ворвется в нашу реальность, он может просто сдуть нас, как будто нас никогда и не существовало.

Мы на борту китобойного судна «Пекод», в ожидании последнего появления кита. Как мирный человек, я не бросаю клич: «Гарпун приготовить!», но предупреждаю, что мы должны быть готовы ко всему.

На самом деле на борту известного мелвилловского корабля был парс, который там играл роль сестер-ведьм из «Макбета», – он предсказал судьбу Ахава. Не будет у тебя ни гроба, ни катафалка, предрек он. Должен признать, что это предсказание не подходит Ормусу. Это сказано о Вине, точь-в-точь.

Зовите меня Измаил.

Несмотря на свою ошеломляющую компетентность в вопросах бизнеса, Вина совершенно не представляла себе, что ей делать со все более углубляющимися странностями Ормуса. Я был ее клапаном безопасности, ее отдушиной.

– Хочешь верь, хочешь не верь, – в отчаянии делилась она со мною, – но он настаивает, чтобы я уговорила мэра дать нам в Парке акр земли под пастбище для коров. Он говорит, что таким образом мы будем знать заранее, когда начнутся землетрясения. Он говорит, нужно, чтобы непрерывно звучала музыка, нужно каждый день устраивать в городах фестивали любви, потому что единственное, на что мы можем опереться, – это гармония, и защитить нас может только сила музыки и любви.

– Она, да ещё корова Эрминтруда, – добавил я.

– Не знаю, что и делать, – сказала Вина. – Я не знаю, черт побери, что и думать.

Я помню ее отчаяние. Помню, что пообещал себе тогда, что разрушу этот безумный брак, чего бы мне это ни стоило. Во что бы то ни стало я дам свободу этой прекрасной женщине.

Она все еще ежедневно сражалась с неуверенностью в себе и экзистенциальной неопределенностью, всеобщим пугалом того времени. Она рассказывала, что когда-то в детстве мать взяла ее на ярмарку. Там было своего рода колесо обозрения, с сиденьями в небольших кабинках и рычагом, потянув за который, вы заставляли свою кабинку переворачиваться вверх тормашками, одновременно с вращением самого колеса. Конечно, по желанию можно было заблокировать этот рычаг и кататься спокойно, но скучающий карлик-служитель с крысиным оскалом не удосужился сказать им об этом, поэтому, когда они начали переворачиваться в воздухе, обе подумали, что что-то случилось и им пришел конец. Те пять минут, когда они вопили от ужаса в вертящейся клетке, Вина до сих пор иногда снова проживает во сне. «Теперь я знаю, каково это – быть внутри стиральной машины», – шутила она, но на самом деле это было вовсе не смешно. Это история о том, как можно полностью потерять контроль над тем, что происходит в твоем маленьком мире, и о предательстве тех, на кого рассчитываешь. Она говорила о панике и хрупкости бытия и о черепе, сокрытом кожей. Желая тем самым сказать, что она замужем за сумасшедшим, которого любит, и не знает, что с этим делать, и что ждет ее впереди, и чем все это кончится. Она боялась смерти – его и своей. Она всегда где-то рядом, смерть, – на колесе обозрения, в загоне для коз. В спальне, где что-то тяжело раскачивается, повиснув на медленно вращающемся вентиляторе. Она как спрятавшийся в тени папарацци. Улыбнись, милая. Улыбнись Потрошителю. Скажи: Смерть.

В 1987 году, если вы помните, кандидат в президенты от демократов Гари Стэнтон снял свою кандидатуру, после того как всплыл старый скандал на почве секса и последовавшей за ним смерти в Васк-Бич, на острове Мартас-Виньярд. Несколько небольших стран Западной Европы – Иллирия, Аркадия, Мидгард и Грамарай [284]284
  Иллирия– историческая область на северо-западе Балканского полуострова и юго-востоке Апеннинского; Аркадия– область в Греции; Мидгард– в скандинавской мифологии «средняя», обитаемая человеком часть мира на земле; Грамарай– вымышленный остров из произведений К. Сташефа.


[Закрыть] – проголосовали против вступления в экономический и политический союз, опасаясь, что это повлечет за собой утрату своеобразия, разрушит уклад жизни и повлияет на национальный характер. На олимпиаде в беге на сто метров победил канадец, но затем он был лишен титула победителя, а имя его вычеркнуто из спортивных анналов. Все официальные фотографии этого события были отретушированы, а видеозаписи подкорректированы с помощью компьютера, так что на них можно было увидеть только бегунов, которые пришли вторым, третьим и четвертым. Погода временами была на редкость отвратительной – некоторые метеозависимые калифорнийцы возложили ответственность за это на рукастого латиноамериканца Элвиса Ниньо, который был избит на улице разгневанными жителями Ориндж-Каунти, – и всерьез трясло мировые валютные биржи, а великие режиссеры бесконечной мыльной оперы под названием «Доллар» переживали творческий кризис.

Но миллионам любителей музыки 1987 год запомнился как последний великий год «VTO». (Даже новый лидер Ангкора, написавший более восьмидесяти песен – все они, разумеется, возглавили местные хит-парады, – назвал Ормуса и Вину своими «факелами вдохновения номер один» и пригласил их выступить в Пномпене, но они не смогли принять это приглашение по причине своей чрезвычайной занятости.) Кульминационным событием года стал бесплатный концерт в Парке в конце лета, собравший огромное количество зрителей. После этого они прекратили выступать на публике, – точнее, Ормус исчез из виду, вернулся домой печь хлеб, а другим музыкантам группы осталось только смириться с его решением.

«Прощайте, „VTO“, – писала Мадонна Сангрия. – Когда-то вы заставили городские огни гореть ярче, машины – мчаться быстрее, а любовь стала слаще. Однажды вы, подобно Вермеру [285]285
  Вермер Делфтский, Ян(1632–1675) – голландский живописец; изображенное Вермером воспринимается не как явление будничной действительности, а как некое состояние, воплощающее самую суть взаимоотношений человека и мира.


[Закрыть], высветили насилие в нашей жизни и превратили метрополию в нашу лирическую мечту. А потом, ребята, вы превратились в груду мусора, который я не бросила бы даже коту под хвост».

Вину расстроило это решение Ормуса, принятое единолично, – в свои сорок три она еще не была готова распрощаться со сценой, – но окружающим она демонстрировала полную солидарность с мужем. Все мои попытки убедить ее бежать со мною наталкивались на ее твердый отказ; всем и каждому, кто готов был ее слушать, она заявляла, что их любовь сильна как прежде и она с нетерпением ждет нового захватывающего витка их карьеры, а это уже не за горами.

Остальные трое музыкантов группы порвали все отношения с Камами и объявили о создании группы, которую они назвали «OTV». На потребителей музыкальной продукции они не произвели ни малейшего впечатления, и это не удивительно, особенно если учесть, что Вина безо всякой пощады обнародовала тот факт, что на диске «Doctor Love and the Whole Catastrophe» и в других альбомах, включая записанные вживую, партию ритм-гитары, которую исполняла нынешняя солистка отколовшейся части группы, блондинка с каменным лицом Симона Ват, в студии заменили на запись, сделанную приглашенными на разовую работу гитаристами, так как игра бедной Симоны просто никуда не годилась.

Дня меня сорокалетие оказалось таким же непростым рубежом, как пятидесятилетие для Ормуса. Я испробовал все что мог, чтобы оторвать Вину от ее мужа, все более уходящего в себя. Бесполезно. «Не начинай всё снова, Рай, – говорила она. – Я прихожу к тебе не для того, чтобы почувствовать, как мне плохо. Этого мне хватает и дома». И это идеальная пара, думал я про себя, умолкая и обращаясь к истинно земным радостям. Однако в те дни они уже не вызывали у меня привычного чувства пьянящего счастья. Я впал в смертный грех: я, человек, которого всегда впускали в дом через черный ход, возжелал ключ от парадной двери.

Чтобы немного утешиться и, конечно, спровоцировать Вину, я переключался на других женщин. Я даже разыскал в Бомбее Аниту Дхаркар в надежде вызвать ревность Вины, последовав ее совету и вновь попытавшись разжечь это давно погасшее пламя: но телевидение захватило Аниту полностью, сделав то, что никогда не удавалось мне. Видеокассеты с записями индийских информационных и музыкальных программ – предшественницы неотвратимого наступления эры спутникового телевидения – сделали ее звездой. Она вела еженедельную информационно-развлекательную программу и музыкальное шоу и, возродившись под именем Нита Даркер, стала идолом как вестернизированной, так и стремительно вестернизирующейся городской молодежи. Она прислала мне свои рекламные снимки в образе рок-звезды, и я вдруг понял, что мне жаль той серьезной, патриотически настроенной журналистки, которую я когда-то знал.

Из жизни людей ушла некая преемственность, целостность, думал я. Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год был годом «Последнего императора», фильма Бертолуччи, согласно которому человеческое существо – Пу И, император, о котором и снят фильм, – оказалось способно неподдельно, по-настоящему изменить свою природу: будучи от рождения богоравным правителем Китая, он закончил свои дни жалким садовником Чонси [286]286
  Чонси Гардинер– герой романа Ежи Косинского «Садовник» (1971).


[Закрыть], с радостью приняв свой жребий и став благодаря этому лучше. «Возможно, это результат коммунистического промывания мозгов», – сухо заметила Полин Каэль [287]287
  Каэль, Полин(1919–2001) – известный американский кинокритик.


[Закрыть], – а может быть, и нет. Может, нам просто удается перепрыгивать с одной дорожки на другую с гораздо большей легкостью, чем кажется. И (возвращаясь к Аните) может быть, рок-н-ролл помогает в этом.

В тот год, желая оказаться как можно дальше от Вины, я вернулся в Индокитай, чтобы сделать снимки, которые впоследствии опубликовал в своей книге «Троянский конь». Я считал, что война в Индокитае не закончилась с позорным уходом оттуда США. После себя они оставили в воротах деревянного коня, и когда этот дар был принят, настоящие американские воины – крупные корпорации, звезды баскетбола и бейсбола и, разумеется, рок-н-ролл – пчелиным роем вырвались из брюха коня и захватили территорию. Сегодня в Хошимине и Ханое Америка выглядит настоящей победительницей. Индокитай стал просто еще одним потребителем-рабом (и поставщиком дешевой рабочей силы) международной корпорации под названием «Америка». Почти каждый молодой житель Индокитая хотел есть, одеваться, танцевать и зарабатывать, как это было заведено в старой доброй Америке. «MTV», «Найк», «Макдоналдс». Там, где солдаты потерпели поражение, американские ценности – положенные на музыку баксы – одержали триумфальную победу. Все это я фотографировал. Не нужно объяснять, что эти снимки были приняты на ура. Такие новости (за исключением запечатленных мною кадров потогонной системы как она есть) хотели услышать многие американцы. Даже участники антивоенных демонстраций того времени были довольны. На мой взгляд, в этих фотографиях была некая двусмысленность, натянутость. В них, как мне кажется, сквозила ирония. Ее, однако, не уловили большинство из тех, кто хвалил мои работы. Что значит ирония, когда можно праздновать новую Культурную Революцию! Пусть играет музыка. Пусть поет свобода. Да здравствует рок-н-ролл!

Timeo Danaos et dona ferentes [288]288
  Бойся данайцев, дары приносящих ( лат.).


[Закрыть]. Разорванность бытия, забвение прошлого – это и есть тот деревянный конь у ворот Трои. И хитроумные захватчики-ахейцы, что сожгли, жгут, обязательно сожгут оставшиеся без защиты башни Илиона [289]289
  Илион– другое название Трои.


[Закрыть]. Да и сам я – существо, утратившее преемственность, я не тот, кем должен был стать, и уже не тот, кем был. Так что я должен верить – и в этом я стал настоящим американцем, придумав себя заново, чтобы создать новый мир в компании других измененных жизней, – что в подобных метаморфозах наряду с ноющей болью утраты есть какая-то захватывающая дух выгода.

А теперь о забвении: после возвращения из Индокитая у меня была непродолжительная связь с Ифредис Уинг, которая теперь тоже пробовала быть фотографом и появилась в «Орфее» в качестве ассистентки Джонни Чоу. Чоу жил на первом этаже, и Ифредис постепенно, через Шнабеля и Баскья, проделала путь наверх – ко мне в пентхаус. Она все еще не растеряла своей нимфокроличьей сексуальной жадности – Вина (кто же еще!) подробнейшим образом рассказала мне о ее выходках в Темп-Харбор, – а если в Ифредис что-то и изменилось к лучшему, так это ее внешность. Светлые волосы ее теперь по-мальчишечьи торчали в разные стороны, а тело было по-прежнему женственным и притягательным. Но в качестве ассистента фотографа она была совершенно бесполезна из-за ее плохой памяти – именно по этой причине при проявке не раз была загублена пленка, что никому из нас не показалось забавным. Одно дело посмеиваться над тем, что мы живем в культурной среде, которая страдает амнезией, и совсем другое – когда пораженный этой болезнью наклеивает ярлыки на ваши проявленные пленки.

«Простите, я память не иметь, – извинялась она, когда, инфракрасный от злости, я вопил на нее в лаборатории. – Но это также значит, – добавляла она, посветлев лицом, – что я не помнить ваши невежливые слова завтра утром, когда я спать на вашей руке».

Отто, кстати говоря, перешел из буддизма в суперкапитализм, женившись на миллиардерше пятнадцатью годами старше его, и стал теперь заметной фигурой как в Голливуде, так и на тусовках всякой еврошвали. Период увлечения арт-хаусным кино остался позади, Отто полностью переключился на боевики с бюджетом в семьдесят миллионов долларов. Он стал неподражаемым мастером того, что профессионалы называют «бойня», – постановочных трюков со стрельбой и взрывами вкупе с безрассудной храбростью, что и обеспечивало успех подобным фильмам. (Я однажды видел по телевизору, как на Каннском фестивале он давал интервью, в котором в пух и прах разнес критиков, поведав о своей новой кинематографической философии: Первый акт – большая бойня. Второй акт – еще больше бойни. Третий акт – ничего, кроме бойни!)

Я обнаружил, что некоторое время испытывал сильное влечение к беспамятной Ифредис Уинг, не желавшей зла ни одному смертному и весь свой гнев копившей исключительно для Бога. Когда Отто покинул ее, она совсем потеряла веру. Теперь этот некогда непримиримый борец за веру был одержим вероотступнической яростью, пополнив собой ряды воинствующих атеистов. Последователи индийских махагуру, кинозвезды-сайентологи, приверженцы японских культов, британские спортивные комментаторы, явившие себя миру в роли воскресшего Христа, американские помешанные из лобби торговцев оружием, окопавшиеся в пустыне вместе с харизматическими лидерами-пророками, наставляющими их, с кем делать детей и как часто, – б о льшую часть свободного от трахания времени Ифредис проводила, произнося обличительные монологи в адрес подобных людей. Доставалось и великим религиям мира, – должен заметить, я получал от всего этого немалое удовольствие. Не часто приходилось мне встречать человека, который был бы еще более разочарован людской доверчивостью, чем я сам. К тому же в постели Ифредис была действительно потрясающа. Иногда она лениво играла в подростковый секс и петтинг, делая всё руками и ртом, но чаще набрасывалась на меня, превращаясь в киску-осьминога – сплошные руки, ноги и страсть. Мне нравилось и то и другое.

Но все сошло на нет, она отдалилась от меня, как я и ожидал. Между нами ничего не произошло, но между нами и изначально ничего не было. Мы оба просто заполняли образовавшийся вакуум, и однажды, проснувшись и взглянув на меня, она не смогла вспомнить, кто я. Я пошел в душ и не слышал, как она ушла.

После возвращения из Индокитая я начал переосмысливать свою работу. Журналистика с ее побочным эффектом в форме цинизма меня уже не удовлетворяла. В каком-то смысле я завидовал сумасшествию Ормуса Камы. Мир, буквально распадающийся на части, спасти и возродить который могла лишь объединенная сила музыки и любви, – это его вид е ние было не таким уж и смешным. Я завидовал его невесть откуда взявшейся логичности, целостности восприятия. К тому же, признаюсь, я сам нуждался в спасении. Нужно было как-то избавиться от преследовавшего меня в снах ботинка мертвеца: каблук поворачивался, обнаруживая спрятанную в нем пленку, которая изменила жизнь нашедшего ее. Столько всего было у меня за плечами, но это воспоминание не оставляло меня. Даже когда я путешествовал совсем налегке, оно всегда было со мною, где-то в заднем кармане моих снов.

Это был период неопределенности с примесью вины. Ормус нашел свой способ совладать с Zeitgeist, духом времени. Даже у этой кошмарной дворовой группы – как они там себя называли, «Молл», что ли? – и то был план. Мой путь, казалось, завел меня в тупик. Я не знал, что делать с Виной и с собой.

Мои собратья по «Орфею» с Восточной Пятой улицы совсем забросили фотожурналистику, и то неистовство, с каким они предавались другим увлечениям, вызывало мою зависть – чувство, всегда безошибочно указывающее путь к «тайному сердцу», le secret-cœur, как Бобби Флоу, партнер Юла по «Навуходоносору», называл это на своем франглийском с сильным американским акцентом: то бишь дорогу к нашей глубоко спрятанной потребности, заменяющей в атмосфере безбожия кровоточащее сердце Христа. Эме Сезэр Баскья, наш молодой, красивый, с бритым телом франкофон, использовал старую камеру восемь на десять, долгую экспозицию и великолепное направленное освещение, чтобы придать серии формальных портретов некую лапидарность, так сказать ренессансный вид, но в отношении классических по композиции совершенно обескураживающих, по крайней мере меня, сексуальных сцен это были довольно спорные приемы. Разглядывая эти снимки, я чувствовал себя невинным, абсолютно не подозревающим о всем разнообразии мира деревенским мальчишкой, который, даже глядя в пасть ужаса, так и не задумался, сколь древние импульсы кроются на самом деле в темных тайниках нашей души. Незамысловатая идея Баскья заключалась в том, чтобы вытащить все это из тьмы на свет божий и таким образом изменить наше представление о красоте.

Его третьим проектом был своего рода фотоответ на всем известную оду негритюду [290]290
  Негритюд– идеологическое течение, включающее в себя философские и эстетические взгляды, абсолютизирующие специфику африканской культуры.


[Закрыть]в работе его тезки Сезэра «Cahier d'un retour au pays natal» [291]291
  «Дневник возвращения на родину» ( франц.).


[Закрыть]. Баскья, покинувший Мартинику ребенком и решительно отказавшийся от поездок туда, медленно создавал фотоэссе «Cahier d'un exit» [292]292
  «Дневник исхода» ( франц.).


[Закрыть], – об изгнании, о лишенных корней перекати-поле, таких, как он сам, фотографируя их, как будто это были прекрасные пришельцы, чуть воспарившие над землей, одновременно и благословенные, и проклятые. Иногда все три его проекта сливались в один, и однажды я был потрясен, увидев мощный, снятый крупным планом в ореоле света портрет земляка Баскья – Реми Осера, заглотившего то, что, без сомнения, было не чем иным, как собственным пенисом Баскья, органом, нам всем хорошо знакомым из-за приверженности его владельца к нудизму.

Можно сказать – а после его преждевременной смерти (высохшее тело, морщинистая кожа, ужас в глазах) многие не замедлили это сделать, – что Баскья быстро двигался в никуда. Но что я запомнил, так это каждодневный восторг на его лице. Это была комната, к которой я тоже отчаянно пытался подобрать ключи.

Джонни Чоу и Мак Шнабель занимались менее нервными, но не менее приятными делами: модой и рекламой – для поддержания связей в высшем обществе Манхэттена, где они оба обожали тусоваться, и фотоэссе более личного характера – для души. Шнабель – маленький человечек с огромной головой ястреба, терзаемый слишком большим для одного человека количеством демонов ночи, – дважды в год ездил в Милан на показ новых коллекций, а после этого отправлялся в Рим, где снимал чудовищные вещи, вроде наполовину мумифицированных, наполовину разложившихся, обтянутых кожей останков в катакомбах. После чего он переключался на съемку трупов гражданских лиц, завороженный демократизмом смерти. Насильственная смерть его больше не интересовала, его привлекал сам факт смерти, наше общее достояние. После смерти старые и молодые становятся одного возраста, говорил он. Им столько лет, сколько нужно. И остальные различия исчезают. Куклуксклановец и блюзмен, исламский фундаменталист и еврейский поселенец, африканец и житель Соуэто, индиец и пакистанец, городской житель и селянин, фермер и пастух, г-н Томэйто и г-жа Томато – все они были там, рядом, на прямоугольниках его фотографий, лишенные своих внешних границ, уравненные на все времена. Для этого постоянно пополняющегося портфолио он выбрал внушительное название из Шекспира: «Золотые парни и девушки», которые, если вы помните («Цимбелин», акт IV, сцена 2), «все должны, как трубочисты, обратиться в прах».

Что же до непоседы Чоу, этого беспокойного, безумного, азартного бродяги, считающего себя идеальным ньюйоркцем, потому что, парень, я такой же, как этот город, я ведь, мать твою, не сплю: он уже пятнадцать лет был погружен в изучение Куинза, создавая портрет этого многоязычного района Нью-Йорка. Но Чоу, по крайней мере, был ничуть не менее горд своими рекламными фотографиями, которые сделал для компании «Хайнц». «Многонациональная жизнь улиц, парень, сама по себе богатство, – говорил он мне. – В ней есть фактура, глубина, она делает за тебя половину работы. А ты можешь себе представить, как надо исхитриться, чтобы сделать интересной поверхность грибного супа-пюре? Вот это действительно непростая задача».

Однажды Баскья (полностью одетый) зашел ко мне, чтобы поболтать и послушать какую-нибудь музыку. Роясь в моем виниле, он наткнулся на одну из старых пластинок, «Exile on Main Street» [293]293
  «Изгнание на Главную улицу» ( англ.) – альбом группы «Роллинг Стоунз», записанный в 1972 г.


[Закрыть], и поставил ее на проигрыватель. «Рай, ты-ы когда-а-нибудь видел этот фильм – „Cocksucker Blues“? [294]294
  « Cocksucker Blues» – документальный фильм, снятый Робертом Фрэнком (род. 1924), известнейшим американским фотографом; это своего рода хроника турне «Роллинг Стоунз» по Северной Америке в 1972 г. (прокат фильма был запрещен, в ходу были пиратские копии).


[Закрыть]– осведомился он. – Его делал Робэ-эр Фрэнк, и эту обложку тоже. Если не видел, я могу взять его-о у одного парня, посмотрим как-нибудь вечером вместе, que penses-tu?» [295]295
  Что ты об этом думаешь? ( франц.).


[Закрыть]

Вслушиваясь в звуки «Sweet Virginia» [296]296
  «Милая Виргиния» ( англ.).


[Закрыть], дурманящей мелодии из другого века, странной, напыщенной смеси музыки Южного Лондона и Американского Юга, я поймал себя на том, что не могу оторвать глаз от коллажа на конверте пластинки: фрагменты кадров из фильма со сценой похорон (гражданские и военные отдают честь гробу), лица как знаменитые, так и никому не известные, газетные заголовки, несколько от руки нацарапанных стихотворных строчек, повторяющийся образ дороги. Написанные корявым почерком имена исполнителей. Амил Нитрейт – маримба. Клайди Кинг, Ванетта с другом – бэк-вокал. Билл Пламмер – басы.Музыка не вызывала ничего, кроме ностальгии, но фотографии все еще говорили о многом. Да, Роберт Фрэнк, подумал я. Это был знак, которого я ждал.